Kitabı oku: «Мерцание зеркал старинных. Я рождена, чтобы стать свободной», sayfa 2
Глава 209. Софийка
За разговорами мы дошли до покоев нашей дочери. Я отворила дверь и прошла внутрь. Там стояла колыбель, возле которой склонилась какая-то женщина. Она тихонько покачивала люльку, а потом повернулась к нам и сказала:
– Приветствую вас, Наталья Дмитриевна.
– Вон! – коротко приказала я.
Она поклонилась и быстро вышла.
Подойдя к колыбели, я заглянула внутрь. Дочь… Там лежала моя дочь. И хочу отметить, что это была лишь моя дочь, я поняла это сразу, как только ее увидела. Она была невероятно похожа на своего отца… на молодого человека по имени Петр, с которым я имела неосторожность вступить в близкие отношения. Пусть я его совсем уже не помнила, но стоило мне бросить один только взгляд на личико своего ребенка, и я сразу смогла представить каждую черточку его лица. Софийка была так на него похожа… Своей кожей, которая буквально просвечивала, и волосами, которые у нее были светлые, почти невидимые. Она смешно морщила носик и чмокала пухленькими губками. Она выглядела настолько маленькой, что мне страшно было к ней даже прикоснуться, я не знала, как взять это хрупкое создание. «Господи, разве не чудо ты явил мне?! – в порыве нежности подумала я. – Эта крошка – моя дочь! Моя! И больше ничья!»
Я очень аккуратно подняла ее из колыбельки и прижала к себе, нежно поглаживая теплый сверток.
– Наконец-то я обнимаю тебя, София… Наконец-то я смотрю на тебя, моя маленькая девочка. Ну, здравствуй! Я твоя мама. Меня зовут Наташа.
Федя стоял чуть поодаль и наслаждался картиной, которая разворачивалась перед ним. Он умиленно произнес:
– Наташка, ты похожа на Мадонну.
– Федь, – на свой страх и риск позвала я его, – подойди к нам. Я хочу посмотреть, как ты держишь свою дочь… нашего ребенка.
Он не заставил себя ждать, и по тому, как он смотрел на Софийку, я уверилась: пока он ничего не понимает. Но я уже знала, что это только вопрос времени. Наступит день, и он усомнится, и тогда это загнившее зерно упадет к нему в душу так глубоко, что пустит там корни… И однажды он всё поймет. А пока он держал ее, так нежно прижимая к своей груди, как лишь любящий отец может держать свое чадо.
– Софья Федоровна… смотри, доченька моя, вот по этой дороге папа увезет тебя…
Он подошел с ней к окну и приподнял ее на руке.
– Куда это ты собрался ее увезти?
Он повернулся и недовольно буркнул:
– Ну не мешай, Наташ, ну что ты всё время меня перебиваешь?! Ты что, не видишь, я со своим чадом общаюсь. Это же моя до-о-очь, кровиночка моя!
– Ну да… – спрятала я глаза.
И подумала: «А может, всё обойдется? Вдруг он не догадается? Чего заранее страшиться? Может, и не заметит. А что светленькая… скажу, что в маму мою пошла, благо он не видел ее никогда. Главное, сейчас он не знает всей правды, а я о нём всё знаю, и карающий меч в моей деснице…»
Федор поднял Софию на вытянутой руке к потолку, и мне отчего-то стало страшно: вдруг уронит.
– Дочку положи, это тебе не игрушка.
– Чегой-то я ее положить должен?! А может, я еще подержать хочу, может, прямо-таки не могу с ней расстаться, нету мочи оторваться от маленькой своей конфеточки? Ты только посмотри, какая она крошечная, какая лапушка… Наташа, мне кажется, она будет твоей точной копией.
Федор аккуратно положил дочь мне на руки. Я улыбалась, разглядывая ее смешное личико с белыми молочными пупырышками на носу. Она смешно зевнула и уставилась на меня своими темно-синими, чуть с поволокой глазами. «Хорошо бы, – усмехнулась я про себя, – если бы она и вправду была похожа только на меня».
Нежно покачивая дочку на руках, я ходила по комнате, шепча ей на ушко:
– Ну что, Софийка, смотришь? Ты уж постарайся, не подведи маму, а то несдобровать ни тебе, ни мне!
Я поцеловала ее и отметила, что она по-особенному пахнет – молочком. А какие нежные были у нее щечки! Мне отчаянно захотелось укутать ее и забрать к себе в комнаты, положить в свою кровать и не расставаться ни на минуту.
Нежно прижимая ребенка к груди, я ходила по комнате, и мысли текли плавно, спокойно. Я впервые испытала необъяснимое чувство радости и счастья от того, что являюсь одной из тех, кто дал начало новой жизни. Я представила, что, наверное, вот так же, прижав к сердцу, ходила со мной моя мама, качала меня, баюкала и пела колыбельные. Новое, необъяснимое чувство возникло внутри, и мне захотелось, чтобы оно длилось как можно дольше: «Надо бы распорядиться, чтобы колыбельку перенесли в мои покои. Я ее мама, и кроме меня никто не сможет о ней позаботиться так, как я. Ах, как это чудесно: видеть ее маленькое тельце и распахнутые глазки. Они смотрят на меня, и душа переполняется счастьем. И пусть я не кормлю ее, да и не хочу этого делать, всё равно, она моя и должна все время находиться рядом со мной.
Каждую секунду я должна видеть маленькое личико, которое напоминает о сумасбродных минутах моей жизни. Эта девочка стала самым большим, но таким приятным конфузом, который только мог со мной произойти! Нестираемое, неопровержимое доказательство бесшабашности моих мыслей и необдуманности деяний. Вот он, плод той странной, давно позабытой любви, того чувства, которое уже почти стерлось из моей памяти. И вряд ли когда-либо возродится в событиях наступивших дней…
Даже если бы я хотела разыскать ее отца, то, наверное, не смогла бы. Ведь я понятия не имею, где он обитает. А он? Он так больше нигде и не объявился. Бросив мне те высокопарные слова, пропал, видимо, не смея нас беспокоить… Ну и Бог с ним! Зато он оставил мне такую прекрасную девочку, которая не принадлежит этому иуде, псу-предателю, этой деревенщине! И она не несет никакого поганого наследия, которое смогло бы вырастить из нее деревенскую тетеху, подобную его сестрице или матушке».
Вот этому я была действительно искренне рада. Я не горевала, что Федор мне изменяет, но страдала от того, как изощренно он пытается расправиться с моим отцом…
Вспомнив о неприятном, я занервничала, и Софийка почувствовала это. Она сморщила носик и начала хныкать, а потом и вовсе расплакалась. Я беспомощно держала ее на руках и совсем не знала, что делать…
Передав дочь кормилице, я отправилась к себе и, уже лежа в кровати, вновь вспомнила о Петре. Конечно же, тогда я не знала, из какого дома, из какой семьи отец моей Софийки, этот господин-загадка, который что-то надломил во мне, в моем представлении о любви и счастье. И это до сих пор никто не может починить, в том числе и я сама. Не могу вернуть на место ту тонкую планочку в голове, которую он так искусно сместил своим поведением, и это совершенно выбило меня из равновесия. И я поняла, что эти давно забытые чувства, к которым я не хотела возвращаться, отчего-то всё еще будоражат мое сознание. Наверное, этому поспособствовала моя дочка: смотря в ее лицо, я невольно вновь возвращалась туда, в ту единственную нашу с ним ночь. «Ну где же ты сейчас? Почему не нашел меня, не пришел и не объяснился? Почему ты вот так внезапно появился в моей жизни и так же внезапно пропал? Почему тебе проще не видеть меня и не говорить со мной? Ведь ты же сам лишаешь себя радости…»
Федор пока со мной не ночевал – спал в гостевой комнате, так что времени подумать, находясь наедине с собой, у меня было предостаточно.
Может быть, Петр оказался самым умным, самым расчетливым мужчиной в этом мире, который смог предвидеть финал наших отношений и нашей истории, которая могла бы начаться, не скройся он от меня. И он единственный из всех умудрился осознать, что такой конец ему не нужен! Наверное, он самый достойный из всех представителей мужского пола, которые попадались на моем пути. И конечно, это не случайно, что именно от него я забеременела и родила эту девочку, что именно он смог пробиться внутрь меня так глубоко, что даже умудрился что-то сломать в моем внутреннем устройстве.
Заснула я, думая о Петре и о той роли, которую он сыграл в моей жизни.
Утром я встала, наскоро совершила утренний туалет и направилась в комнату Софийки с твердым намерением забрать ее к себе. Когда я вошла, Федор уже был подле дочери и о чем-то ворковал с ней:
– О, доченька, смотри: вот и мама пришла!
Я подошла к ним поближе, ожидая, когда он налюбуется и намилуется. И подсознательно ожидала вопроса: «Слушай, Наташа, а чего это она такая белесая-то, совсем как поганка?..» Я прямо-таки слышала эти слова, которые он произносит, но Федор почему-то упорно не замечал, что они совсем не похожи. «Софийка, подожди, радость моя, мне нужно еще кое-что завершить», – подумала я, а вслух сказала:
– Пойдем-ка, Федя, в гостиную.
Глава 210. Коварный замысел осуществился
Мы молча вышли из комнаты, я крепче «сжала в руке свой карающий меч» и приготовилась к расправе. Я специально привела его в ту залу, где так часто и подолгу ворковали голубки.
– Федя, ты что, спишь с этой старой бабой?!
Он вытянулся по струнке, испуганно посмотрел на меня и, чуть помедлив, ответил:
– С чего ты взяла? И кого ты имеешь в виду?
– Подожди: сначала «с чего ты взяла», а потом «кого ты имеешь в виду», или наоборот? Ты путаешься! Я спрошу тебя еще раз: Федя, ты что, спишь с этой старой бабой?
– С какой? С какой старой бабой? О ком речь?
Я услышала шаги, сопровождаемые стуком трости, и в ужасе обернулась, поняв, что в гостиную вошел отец.
– Доброе утро, доченька! Рад лицезреть тебя в добром здравии. Я не ослышался? Он, недостойный, что, опять смеет изменять тебе?! Живет тут на всем готовом, мурло раскормил и опять за старое взялся? Неужто совсем страх потерял? – отец гневно посмотрел на Федора. – И я что-то не пойму, о какой старой бабе вы тут речь ведете?
Папа приближался к нам бодрым шагом, резво переставляя свою палочку. Он пристально вглядывался мне в лицо, пытаясь понять, в каком я состоянии.
– Наташа, – вдруг усмехнулся он, – да плюнь ты на него! Пусть катится ко всем чертям, мы и вдвоем с тобой эту хорошенькую девочку вырастим. Пускай идет на все четыре стороны, хоть к старой бабе, хоть к молодой, – он взял меня за руку. – Разойдетесь без громких криков, вот и ладно будет.
У Федора от злости заходили желваки на скулах. Понимая, что попала в щекотливую ситуацию, я постаралась сгладить ее, не выдавая истинных причин.
– Папа… ты как всегда не вовремя.
– Это почему же, дочь моя? Опять его защищаешь, хочешь, чтобы всё ему с рук сошло?
– Нет, папа, – начала оправдываться я. Мне больше всего на свете не хотелось, чтобы до него долетела хоть малейшая толика правды о происходящих в нашем доме событиях. – Я совсем не это имела в виду… Ты иди, мы сами разберемся. А как только я с ним развестись надумаю, я тебе первому об этом сообщу. Обрадую, так сказать, не изволь беспокоиться. – И я шутливо похлопала отца по плечу, всем своим видом показывая, что у меня всё хорошо.
– Нет-нет, Наташа! Почему ты меня всё время куда-то отправляешь? Он тут, видите ли, таскается направо и налево, каких-то баб старых заводит и дочь мою расстраивает, а я уходить должен? Не-е-ет, девочка моя, твой отец еще способен защитить тебя и свой дом!
Тут Федор открыл рот. И в этот момент закончились свободное дыхание и счастливая жизнь моего отца.
– Да вот, Дмитрий Валерьянович, – сказал он, принимая развязную позу, – Наталья Дмитриевна умалчивает, какой вопрос мы тут обсуждаем, а я скажу-у-у…
– Замолчи! – приказала я.
– А чего ж молчать-то, чай, мы одна семья. Оно стыдно, конечно, даже вам признаваться, но делать нечего…
Я посмотрела на него в ужасе и глазами сказала: «Нет! Нет, пожалуйста, не нужно!» Но он только ухмылялся, а потом смерил меня холодным, колючим взглядом, говорящим: «Ты же хотела этого?! Вот и получи, чего хотела! Правду?! Я сейчас ее расскажу…» Я из последних сил хранила надежду на то, что он не посмеет… ведь я умоляла, просила его об этом… и он знал… знал, сволочь, чем это кончится для отца. Но мой благоверный просчитал всё наперед: именно для того он и затеял эту пакость!
И Федор начал говорить:
– Так вот, Дмитрий Валерьянович, какое событие приключилось…
– Ну-ка, ну-ка, смотрите, – пес залаял. Ну-ка, интересно, что прогавкает… Я весь внимание. Говори!
– Так я и говорю, – зло ухмыльнулся Федор, болезненно реагируя на отцовское замечание. – Вот какое дело… э-э-х-х, приключилось. Барыня-то ваша, Дарья Леонидовна, на мне прямо-таки помешалась. Проходу не дает – в каждом углу меня зажимает. Я уж и так ее пинаю, и сяк отталкиваю, а она заладила свое «люблю» и всё никак в себя прийти не может.
Папа широко раскрыл глаза, не в состоянии вымолвить и слова. Я обреченно смотрела то на него, то на Федора, а тот не унимался: эта подлость явно доставляла ему удовольствие.
– Да, прямо с ума сошла от любви ко мне! Ужо задушила всего…
– Что-о-о?! Как ты смеешь оскорблять порядочную женщину? Как смеешь опускаться до третьесортного вранья?! Ах ты, подлец, да я тебя… – и отец двинулся на Федора, потрясая в воздухе своею палкой.
– А прыти-то, прыти сколько! – чуть отступив назад, съязвил Федька. – Тихо, тихо, дедушка! Чего так распалился-то? Я ж тебе говорю: у меня даже глаз на нее не подымается, не то что… Так она сама… сама меня преследует! Ну-у… и добилась-таки своего, подлюка, застали нас врасплох. Вот, стою, жене каюсь, признаюсь в слабости своей телесной. Ну а что было делать? Если прям буквально повисла она на мне, впилася своими губищами! Ну и, тут уж извините, – развел он руками, – мужское начало во мне взыграло.
От услышанного я остолбенела, в ужасе зажав рот руками. Отец остановился и растерянно посмотрел на меня.
– Наташа, чего это он? Что он такое говорит, дочка? – в голосе его слышались слёзы и смятение. – Или в заблуждение меня вводит, паразит этакий?! Дочь?! Чего это у него там поднялось-то? Какое начало? Он о чём?..
Я опустила голову, не в силах взглянуть отцу в глаза. Папа подошел совсем близко ко мне и наклонился:
– Наташа?.. Неужели это правда?! – На отца было страшно смотреть, он весь сжался. – Как же это?!
– Папа, ну что ты так нервничаешь?! Успокойся, чего ты его, дурака, слушаешь?
Отец схватился за сердце.
– Нет, Наташа, у него чего-то там поднялось, он говорит. Дочь, на кого поднялось? На невесту на мою?!
– Пап, да на какую невесту-то?
– Ну как на какую? Дарья Леонидовна же… Дочь, как же это?.. Как же это?! Наташа… Так это он что, взаправду?!
Отец прижал руку к груди и, глубоко вздохнув, раскрыл рот, сделал несколько шагов назад, уперся в стену и буквально сполз по ней на пол. И остался сидеть так с раскинутыми ногами и непонимающими глазами, глядящими на меня совершенно по-детски… Я бросилась к нему и потрясла:
– Па-а-апа… па-па, ты что?! Папа, да брось ты! Папа…
Но он успел только хрипло выдавить из себя:
– Ох-х-х, дочь… Что-то нехорошо-о-о мне… совсем… нехоро-о-шо, – и голова его откинулась на плечо. Больше он не сказал ни слова.
Я встала перед отцом на колени и, рыдая, взяла его безвольно упавшую руку.
– Папочка, пожалуйста, только не уходи…
Ответа не было. Я истошно завизжала. Папа не реагировал ни на мои крики, ни на прикосновения. Я звала его, трясла, плакала, но тщетно… Горю моему не было предела.
Сбежались слуги. Я велела срочно послать за доктором.
Федор всё это время молча стоял у двери и ждал, пока закончится моя истерика. Я обернулась к нему и простонала:
– Как же ты мог?! Зачем ты так?!
Он спокойно посмотрел на меня и хладнокровно заявил:
– Я слишком долго терпел его оскорбления. Да-а-а, я родился и вырос в деревне и, может, недостоин какого-то особенного отношения. Но знаешь, моя дорогая жена, человеческого отношения достоин каждый! А я человек! И я устал! Ты можешь называть это как угодно: жестокостью, злобой. А я тебе так скажу: сильный выигрывает битву, а слабый падает и остается на земле. И вот в сражении, которое он затеял, победу одержал я!
Он вышел и прикрыл за собой дверь, оставив меня наедине с отцом, который снова пострадал по моей вине…
Папа был очень бледен, губы сжаты, руки подтянуты к подбородку. Его поза говорила о том, что всё тело опять сковало невидимыми проволоками, они буквально связывали его, больно впиваясь в каждую клеточку. Господи, неужели это сделала с ним я?!
Я не знала, как мне попросить прощения, и горько плакала, стоя на коленях.
– Папа, папочка, – позвала я, – папочка, ну пожалуйста, скажи хоть что-нибудь!
Отец приоткрыл глаза и попытался что-то сказать. Я так обрадовалась, что буквально прильнула головой к его груди, пытаясь разобрать слова, но вместо них до меня донеслось лишь бессвязное мычание, и он снова провалился в беспамятство. Ничего не оставалось, кроме как ждать прихода доктора, который, возможно, сумеет как-то поправить его состояние, совершит чудо. Отца перенесли в его комнату.
В дверь постучали, вошел доктор. Он осмотрел больного, пощупал пульс, поочередно поднял веки. Я с тревогой ждала.
– Вы ступайте сейчас, барышня, идите: ваше присутствие мне мешает. Окончив осмотр, я с вами побеседую.
Я вздохнула, поднялась с колен и обреченно побрела к двери. У меня не было больше сил смотреть на то, что стало с отцом.
Я вышла и увидела Федора. Он облокотился на стену, и его душили рыдания.
Взглянув на меня, он тихо произнес:
– Наташа, верь мне. Я не монстр… не чудовище…
Он хотел еще что-то сказать, но не сумел: его тоже хватил удар. Могучее тело сползло по стене, а губы скривились в какой-то жуткой гримасе. Я не подошла: жалости к нему не было в моей душе. И вдруг поняла, что с этого дня, с этой самой минуты больше не могу любить его.
…До сих пор для меня остается загадкой, почему я тогда не прекратила всё разом, почему продолжала жить с ним?.. То, что происходило между нами в дальнейшем, мало поддается логике. Я, которая никогда не терпела над собой никакого насилия, почему-то не смогла одним махом остановить это адское колесо, которое начало стремительно раскручиваться, подгоняя нас всех к трагической развязке…
Проходя мимо Федора, я вдруг услышала, что за дверями детской плачет моя дочь. Ее надрывный крик разносился по коридору, и я поспешила к ней. Кормилица взяла Софийку и приложила к груди, дочка сразу успокоилась и довольно зачмокала. Я отошла к окошку, ожидая, пока малышка насытится, и грустные мысли вновь захватили мой разум.
Мне очень хотелось увидеть Дарью Леонидовну, мерзкую гадину, которую и женщиной-то назвать нельзя. «Как она могла так поступить?! Нашла кому козни строить…
Отец отличался удивительной порядочностью от всех мужчин, которых я когда-либо знала. Он был самой чистой и прекрасной души человек! Ведь он так доверял ей, оказывается, даже сделал предложение! Подумать только! Так вот, что так быстро поставило его на ноги – любовь! Он влюбился как мальчишка и защищал ее от моих нападок. Только сейчас мне стала в полной мере ясна та картина, которая разворачивалась передо мной весь этот год. Трепетные чувства немолодого мужчины, который мог так тонко чувствовать и преданно любить… Его держали на этом свете тонкие нити любви к этой женщине. И как только эти нити оборвались, всё полетело в тартарары.
А я не разглядела, не поняла и упустила последний шанс вернуть его к нормальной жизни! Я была так слепа и невозможно глупа! Как я могла это допустить?! Федька раздавил его, разбил! Одним словом, одним предложением отомстил за все обидные слова, которые отец ему когда-либо говорил! Он дождался самого уязвимого момента и ударил по нему так метко и прицельно, что буквально разнес его на осколки! И эти осколки я, наверное, никогда больше не смогу собрать воедино – так, чтобы они снова зазвучали прекрасной музыкой моего отца!»
Слёзы бежали по щекам. В тот момент я поняла, что осталась в этом мире совсем одна: папа никогда больше не сможет ни защитить меня, ни утешить… Я была уверена, что Федька всё это сделал специально: устав ждать признания, он решил разрушить папу. «Как же я не заметила этого раньше? Я сама позволила ему сделать это с моим отцом! И куда делась эта престарелая падшая женщина?! Как бы мне хотелось взглянуть ей в лицо! Я бы выцарапала ее бесстыжие глаза! Обязательно нужно ее найти и наказать. Обязательно!»
Кормилица уложила Софию, и я склонилась над ее колыбелью. Моя маленькая девочка, теплый комочек, подтягивала ножки и смешно перебирала ими в воздухе. Я протянула руку и нежно взялась за маленькую пяточку, прошептав, как сильно я ее люблю. Потом остановилась и добавила, скорее чтобы успокоить сама себя:
– Я обязательно… обязательно спрячу тебя от него, мое сокровище! Он не сделает тебе ничего плохого! – поцеловала малышку в щечку и вышла из комнаты.
