Kitabı oku: «Кобзарь (в переводе русских писателей)», sayfa 11

КНЯЖНА

 
Зорька, зорька золотая,
Выйди над горою!
Побеседуй-ка в неволе,
Ясная, со мною.
Расскажи о том, как солнце
За горой садится,
Как в волнах Днепра родного
Тихо золотится;
Как в степи шатром широким
Тополь распустилась;
Как над самою водою
Ивушка склонилась,
И, склонясь, в волнах купает
Край ветвей зеленых,
А в ветвях кишит рой резвых
Деток некрещеных;
Иль о том, как на могиле
Вурдалак ночует,
А сова из леса стонет,
Словно горе чует;
Иль как в полночь зацветает
Сон-трава в долине…
А о людях?.. Ну, их к Богу!
Я и сам их ныне
Знаю добрых… Зорька, зорька,
Друг ты мой случайный!
Ничего-то ты не знаешь
О степях Украйны!
Рассказать тебе? Пожалуй, —
Благо спать не ляжешь.
А ты завтра тихо-тихо
Богу все расскажешь.
 

* * *

 
Село – и сердце отдыхает!
Село в Украйне… Кто не знает
Украйны чудное село?
Сверкает речка, как стекло;
Цветут сады; белеют хаты;
Белеют барския палаты
С горы, как замок, а кругом
Ряд тополей шумит на воле,
А там все лес, и лес, и поле,
И Днепр, и горы за Днепром…
Сам Бог витает над селом!
Село! Село! Красивы хаты,
Красивы барские палаты, —
Пусть лучше б терном поросли;
Чтоб к ним и следу не нашли,
Чтоб и не знали их!.. Когда-то
В селе том Божьем жил да был
Какой-то князь. Я не спросил,
Как он попал туда. Богато
С своей княгиней молодой
Жил князь тот, взысканный судьбой.
Красив был дом его высокий,
Внизу, в овраге, пруд глубокий
И чистый-чистый, и большой;
И сад зеленый под горой,
И с тенью ив, и с тополями,
И в поле мельницы рядами,
И дальше, с версту от хором,
Село-картинка над Днепром.
Когда-то весело там было —
Без пиршеств дня не проходило.
Бывало гусли день-деньской
Гудят, ревут; вино рекой
Гостей несытых наливает;
Все пьют. А князь тому и рад:
Знай, ходит, руки потирает,
Да сам несмелым подливает
Да и орет еще: «Виват!
Виват!»
Пьян князь и гости пьяны, —
И повалились на диваны.
А завтра снова оживут,
И вновь кутят, и снова пьют,
И так за днями дни другие
Мелькают. Души крепостные
Уж и не стонут, а пищат;
В судах за князя Бога молят,
А гости, знай, себе изволят
Им восторгаться, знай, кричат:
«Наш князь – муж правил самых строгих!
«И патриот, и брат убогих,
«Наш славный князь! Виват! Виват!»
А патриот, убогих брат,
С крестьян чуть шкуры не сдирает,
Последней дочки не щадит…
Княгиня пленницей сидит:
Ее и в сени не пускает
Убогих брат… А кто ж виной?
Тебе ль не пел отец седой,
Тебя ли мать не умоляла,
Чтоб ты за знатью не гналась;
Так нет – за князя… Вот и князь!
Вот и пишись теперь княгиней?
Загинешь, бедная! Как иней
В ночь травку в поле, так тебя
Убьет навек здесь доля злая;
Так и зачахнешь тут, не зная,
Как люди любят, как любя,
Живут и сердцем Бога славят…
А жить так хотелось,
И жить, и любить;
Хоть годик, хоть часик
На воле побыть…
Да нет! А казалось,
Тебе ль, что желать?
Все было, все дочке
Дала тебе мать.
Сама, что картинка,
Что образ какой,
Хоть встань и молися,
Как будто святой…
И жить бы да жить так.
Да Бога хвалить,
Да Божьей красою
Людей веселить!
Так нет! Надо горя…
Иль Бог так хотел?
О, Боже мой, Боже,
Все дать Ты сумел:
Дал волю, дал разум,
И сердце – любить,
II ясные очи, —
Да не дал пожить!
Да не дал на рай Твой,
На мир Твой святой
Вполне наглядеться
Всем сердцем-душой;
Вполне намолиться,
Вполне налюбить,
И, всем насладившись,
В земле опочить,
Мир – рай, а весело ли жить
И в нем, как некого любить?
Вот так и ей, и одинокой
Моей княгине черноокой.
Всегда одна, всю жизнь одна
Грустит и сохнет, как в пустыне.
И вчуже страшно! А княгине
Не страшно было. И она
Жила и жизнь себе молила.
Теперь ей есть кого любить:
Она уж матерью ходила,
Уж и мечтала, и любила
Свое дитя. И дал дожить
Ей Бог до радости желанной:
Обнять его, поцеловать,
И первый крик, так долго жданный,
Своей малютки услыхать…
Ох, дети, дети! Как не скажешь:
Святая Божья благодать!
Слезы высохли, пропали,
Солнце просияло,
И совсем не той, что прежде,
Вдруг княгиня стала.
Словно вновь на свет родилась:
Пела и шутила
И княжне, своей малютке
Рубашонки шила,
Шила, шелком вышивала;
Нянчилась, носилась,
И качала, и купала,
И сама кормила;
Все княгини только знают,
Как детей рожают,
А о том, как берегут их,
Как растят – не знают.
Да потом и, ну, всем охать:
«Детки нас забыли!»
А за что ж им вас и помнить?
Разве, что родили.
А моя с своей княжною
Все сама бывала,
Князя-пьяницу и к детской
Близко не пускала.
Как зимой цветок в теплице,
Берегла малютку.
И малютка уж болтала…
И учила в шутку
«Мамой» звать ее княгиня…
«Папой» – не учила,
И с картинками ей книжек
В Ромне накупила.
Забавляла, заставляла
И молиться Богу,
И учиться по картинкам
Буквам понемногу.
Каждый день сама купала,
Спать раненько клала
И всю ночь над ней сидела,
Очи не смыкала;
Любовалась, восхищалась,
Думала-гадала
И в мечтах своих уж замуж
Дочку выдавала.
Косы длинные, как змеи,
Расплетать уж стала,
И заплакала вдруг – князя
В грезах увидала.
Князя пьяного, в мундире…
Что он ей пророчит?
А малютке словно снится,
Словно молвить хочет:
«Ах, оставь, не расплетай ты
Кос моих, родная…
Посекутся!..»
С каждым годом
Дочка, подрастая,
Больше радостей приносит
Матери счастливой;
Словно роза расцветает
Всем живым на диво.
Расцветает, да не долго
Веселить собою
Мать придется ей. Княгиню
Бог карает злою,
Злою карой… А с чего бы,
Кажется? Кто знает,
Отчего благое гибнет,
Злое вырастает?
Расхворалася княгиня…
Даже сам смутился, —
За знахарками по селам
Разъезжать пустился.
Понаехали. Лечили.
Пичкали, морили
До тех пор, пока бедняжку
В гроб не уложили.
Не стало ангела. В земле
Лежит княгиня без печали —
И гусли снова заиграли
В веселом княжеском селе.
Гудят… А дочь ее родная,
Ее любимица, босая,
В грязи, без няньки, во дворе
Весь день печется на жаре:
Сорочку носит до износу;
Лопушки ест в саду; без спросу
В овраге бегает с ордой
Мальчишек грязных; день-деньской
Прудит пруды по лужам с ними…
Умойся, милая! Вон мать
Из рая смотрит и узнать
Не может дочку меж чужими
И шепчет: «Верно умерла!..»
Умойся, сердце! Чтоб могла
Взглянуть без слез, чтоб увидала
Тебя, единую свою;
Чтоб отличила, чтоб узнала
И Бога вновь, благословляла
За долю добрую твою!
Пошла, умылась. А родные,
Прибравши, в Киев, в институт
Свезли… Что ж далее?
Ревут,
Гудят опять, как в дни былые
В палатах гусли; на столе
Вино; пьян князь и гости пьяны,
Дрожат полы, звенят стаканы,
А голод стонет на селе…
Он стонет по Украйне всей —
То Божья кара на людей!
Скирды же панские гниют, —
Паны жидам все продают…
А той порою
И дочь вернулась на село,
И над ограбленным – с княжною
Как будто солнышко взошло.
Черноброва, черноока —
Вылитая мать.
Только грустная такая…
А с чего б скучать?
Иль, быть может, уж такою
Родилась она?
Иль, быть может, молодая
Просто влюблена?
Нет, едва ли. В институте
Вряд в кого могла;
Нет, как в Киеве гостила,
Весела была,
Весела, пока случайно
Не узнала зол —
Не увидела печальных
Разоренных сел.
Словно сизая голубка.
Хаты облетела;
Всех увидеть, всех проведать,
Навестить успела.
Все село повеселело;
Этих обдарила,
Этих словом приласкала;
Каждый день ходила,
Помогала всем, а дети
Сироты гурьбою
К ней ходили и своею
Матерью святою
Называли; и все люди
За нее молились.
А тем временем с казною
И купцы явились.
Весел князь. С соломой жито
За ничто спускает
И на помощь недобитых
Мужиков сгоняет.
Смолотили. Да не в пользу:
Мигом все провеял,
Все – и с клуней. Только продал,
Тотчас пир затеял:
В парк гостей на вспрыски просит;
Пьет там, да гуляет…
Дома б лучше, да неловко —
Дочка почивает.
В зеленом парке гам и грохот;
Срамные песни, женский хохот…
Князь пьет, «Кутнем, друзья», – кричит, —
«Покуда дочка наша спит»!..
А дочка грустная сидит
В своей светлице одинокой;
Глядит, как над горой высокой
Из-за туманных облаков,
Краснея, месяц выплывает,
И все как будто оживает —
И лес, и горы; строй дерев
Выходит в поле из дубровы,
И филин ухает, и совы
Из чащи весело летят;
И жабы квакают, гудят…
Любуйтесь, очи молодые!
Любуйтесь, чистые, святые,
Как зори алые встают,
Как месяц всходит и краснеет,
Пока вас месяц этот греет,
А зори спать вам не дают!..
Сидит, головкой молодою
На ручку белую склонясь;
Сидит до полночи с тоскою
На зори алые дивясь,
Княжна-красавица. И тихо
Вдруг зарыдала. Иль про лихо
Шепнуло сердце ей тайком?
Как знать! Утерла рукавом
Тихонько слезы, помолилась,
Легла в постель и позабылась
Девичьим чистым-чистым сном.
А в парке лоском все лежало —
Бутылки, гости; где что пало,
Там и осталось. Не упал
Лишь сам, – остатки допивал.
И те осилил… Встал. Подходит,
Шатаясь, к дому; дверь находит…
Куда ты лезешь, гад? Вернись!..
Нет, не вернулся. Ключ влагает
В замок и двери отпирает,
И лезет к дочке… О, проснись!
Проснися, чистая! Очнись!
Здесь гад… Убей – иль искусает!
Убей – и Бог не покарает!
Убей, как Ченчио сама
Убила древле кардинала —
Отца кинжалом… Нет, не встала!
А Бог, – хоть в комнате и тьма, —
Бог видит все, да не карает —
Грехам великим попускает.
Умолкло все. Промчался миг.
А после шум, а после крик
И плач донесся до дубровы;
Но плач тот слышали лишь совы.
Замолк и он. И в этот час
Вдруг клуня тихо занялась.
В скирдах, треща, пылает колос
И хоть бы слово, хоть бы голос
На этот треск отозвался.
Паны в лесу не шевелились,
А мужики сошлись, столпились
Да молча издали дивились,
Как дым вплоть до неба вился.
Утром гости пробудились,
Видят: в доме – лихо,
И покинули все князя
Любо так да тихо.
Так и мы его покинем;
Так и Бог покинет.
Лишь тебя, княжна-бедняжка,
Черный день не кинет.
Много лет тебе придется
Пострадать на свете,
Быть всю жизнь за грех отцовский
Без вины в ответе.
Эх, ты, доля, доля злая,
Брось ее! На воле
Дай пожить ей хоть под старость,
Хоть на чуждом поле,
На безлюдье… Нет, не бросишь,
До конца догонишь,
До могилы, да сама же
В ней и похоронишь.
Стоит село. Невесело
Чернеют над селом
С горы палаты барские.
Хиреет с каждым днем,
Хворает князь. Не в силах уж
Ни встать сам, ни ходить
И нет кому по горнице
Больного поводить.
Никто о нем не сетует,
Никто к нему нейдет
К болящему, к скорбящему
В поганый терем тот.
Народ, опомнясь, молится
Творцу и день и ночь,
Чтоб вновь в село вернулася
К ним княжеская дочь.
Но нет княжны. Не видеть им
Святой уж никогда:
Она в черницы, в Киеве,
Постриглась навсегда.
Родилась жить, желать, любить,
Сиять Господней красотою,
Витать над грешными святою
И благо каждому творить, —
А вот в глуши, от света втайне,
Пришлось навек себя зарыть!..
Скитаясь долго по Украйне,
Мне раз случилось посетить
Одну обитель в Чигирине,
Что за песками, на трясине,
Стоит от мира в стороне
Меж ив зеленых. Там-то мне
И рассказала – потрудилась —
Одна монахиня-сестра,
Как с год назад из-за Днепра
В их монастырь святой явилась
Княжна какая-то. Пришла,
Совсем здоровая была —
Кровь с молоком, и молодая,
И прекрасивая такая,
Да вдруг свернулася. Слегла,
Седьмицы с три, знать, пролежала
И перед смертью на одре
Болезни все нам рассказала —
И мне, и Ксении-сестре.
Дивлюся я. – Где ни ходила,
Каких святынь не посетила,
Прошла все Божии места,
А здесь, у нас, вдруг опочила…
Да, вот и самая могила —
Еще не ставили креста…
 

Н. Пушкарев

* * *

 
Мне все равно, что нет, что будет
В Украйне жить мне суждено;
Что, кто вспомянет, кто забудет
Меня в снегах здесь… все равно!
В неволе рос я меж чужими
И, неоплаканный своими,
В неволе, плача я умру
И все с собою заберу, —
Весь скарб. Умру, как будто в тайне.
И не вспомянет обо мне
Никто в родной моей Украйне,
В моей – не нашей – стороне.
И не вздохнет, не скажет сыну
Отец: «Помолимся. Он свой.
Он за Украйну на чужбину
Когда-то загнан был враждой!»
Мне все равно, что нет, что станет
Тот сын молиться… все равно!
Не все равно мне лишь одно:
Не все равно, что не вспомянет
Украйну Бог, что всем дано
В ней право грабить, красть, глумиться,
Над обокраденной кичиться…
Ох, далеко не все равно!..
 

Н. Пушкарев

* * *

 
Мне снилось: снова я ребенок,
Пасу ягняток за селом:
На небе солнышко сияет,
Светло и весело кругом.
И мне так радостно, что словно
Не на земле я, а в раю.
Давно позвали уж обедать,
А я в бурьяне все стою, —
Невинной детскою душою
Молюся Богу в тишине;
О чем молился я, – не знаю,
Но было радостно так мне;
Лазурью небо отливало
И грело солнышко тепло,
Играли весело ягнята,
Смотрело весело село!..
Да недолго солнце грело, —
Верилось, молилось, —
Все засохло, потемнело, —
Все переменилось.
Я проснулся – удивился:
Где ж село родное?
Где же солнце, где же небо
Ясно-голубое?
Поглядел я на ягняток —
Не мои ягнята;
Стал искать родную хату —
Нет моей и хаты!
Ничего-то Бог мне не дал!
Больно сердцу стало;
Я заплакал; а девица
У дороги жала,
Подошла ко мне и нежно,
Нежно приласкала.
Снова свет переменился:
Солнце засияло!
Посмотрел я – все родное, —
Сад, и лес, и поле,
И вдвоем пасти ягняток
Стали мы на воле!..
То бред и сон! Но только вспомню,
Я снова плачу, слезы лью:
Зачем Господь Бог не дозволил
Дожить мне век свой в том раю?
Пахал бы я родное поле
И больше ничего не знал;
Не слыл бы в свете юродивым,
Людей бы я не проклинал!..
 

И. Белоусов

Н. И. КОСТОМАРОВУ

 
Играя, спряталося солнце
В весенних тучках золотых.
Гостей, закованных своих
Холодным чаем напоили
И часовых переменили —
Синемундирных часовых.
Теперь, к дверям, на ключ замкнутым,
К решетке частой, что в окне
Привык я, слава Богу, – мне
Не жаль давно, давно прожитых,
Давно схороненных, забытых
Моих кровавых, тяжких слез;
А их не мало разлилось
Напрасно в жизни. Хоть бы травка
И той-то даже не взошло!..
И вспомнил я свое село,
Когда, кого оставил в нем, —
Родных на кладбище родном
И облилося сердце кровью,
Что вспомнить некому с любовью
Меня на родине. И вдруг, —
Мой милый брат, сердечный друг,
Я вижу мать твоя прошла,
Как будто крест она несла, —
Я видел, бедная она,
Была измучена, больна!..
И пал пред Богом я с мольбой,
Что эту жизни злую долю,
Мою тюрьму, мою неволю
Делить уж некому со мной.
 

И. Белоусов

1848 г.

* * *

 
Огни горят, оркестр играет,
Оркестр и стонет, и рыдает;
Как яркий, дорогой алмаз,
Сияют взоры юных глаз;
Они полны святых мечтаний, —
Пред ними мир волшебных грез,
Любви, надежд, очарований…
Лишь я сдержать не в силах слез:
Гляжу с мучительной тоскою,
Один, забытый среди всех
На общий хохот, танцы, смех,
И горько плачу над собою!..
О чем же плачу горько я?
Что без привета, без участья,
Во мгле холодного ненастья,
Погибла молодость моя!..
 

* * *

 
Не для вас я, люди-братья,
Песни вольные пою;
Не для славы выливаю
В песнях душу я свою.
Для себя пою; душою
С песней оживаю,
Легче гнет неволи тяжкой
Я переживаю.
Звуки песен из Украйны,
С родины несутся,
Выливаясь на бумагу,
Плачут и смеются,
И мою больную душу
Радуют, как дети.
Хорошо, привольно жить мне
С песнями на свете!
Как отец, детьми счастливый,
Я молю у Бога,
Чтоб широкая для песен
Пролегла дорога.
Чтобы песни из неволи
К родине слетали, —
Как им тяжко, как им больно
Людям рассказали.
Там их встретят и приветят
С чистою душою:
Старец древний покачает
Белой головою;
Скажет мать: на горе деток
Лучше б не родила!
Скажет красная девица:
Я их полюбила!..
 

И. Белоусов

ВАРНАК

 
В глуши, скитаясь, над Элеком
Со старым-старым человеком
Я раз столкнулся. Наш земляк
И недомученный варнак
Старик тот был. Однажды в поле,
В траве, за валом, мы на воле
Разговорились с ним. Седой
Припомнил с прежнею тоской
Опять Волынь свою святую
И волю-долю молодую,
И все былое…
Долгий век!
Сказал, вздохнув, он. – Все от Бога…
От Бога все. А так немного
Зла сделать может человек.
Я сам, как видишь, пропадаю,
Сам враг был счастья своего,
И никого не проклинаю,
И не прошу ни у кого…
На что? О чем?.. Вот так в чужбине,
В неволе, может быть, земляк,
И сгину даром, как в пустыне,
Здесь, в этих дебрях…
И варнак
Заплакал.
– Брат! И в каземате
Есть дверь на волю… Не рыдай.
Пока живет надежда в хате,
Пускай живет, не выгоняй!
Пусть холодную нагреет
И, как в дни былые,
Из очей твоих вновь брызнут
Слезы молодые.
И умытое слезами,
Сердце встрепенется
И в Украйну из неволи
Птицей понесется…
– Куда как многого не стало, —
Сказал старик. – Воды не мало
Из Иквы в море утекло…
Над Иквой есть одно село.
В селе том дальнем на просторе
Я рос на гибель да на горе.
У нашей старой госпожи, —
Как раз в ту пору однолетки
Со мной проклятым, – были детки.
Вот госпожа и прикажи
Меня в покои взять, чтоб с ними
Играть и играми своими
Их забавлять. Ну барчуки
Росли, как водится, играли…
Кого-кого не покусали
За детство, злые, как щенки!
Потом, подростков их, решили
Учить, за книжки засадили.
Зубрят весь день забившись в класс,
Паны, зубрю и я с панами…
Омылось кровью и слезами,
Увы, зубренье то! Чтоб нас,
Скотов, ценимых господами
Собак дешевле, с их сынками
Учить?!..
Смиряться пред судьбой,
Страдать, молиться да с тоской
Шагать за плугом, спотыкаться, —
Вот все, чем должен заниматься
Невольник в жизни. Уж таков
Ему, знать, жребий дан. Побился
Не мало лет я, научился,
Подрос, и вот, без дальних слов,
Прошусь на волюшку… Куда ты!
И не пускает, и в солдаты
Отдать не хочет. Как тут быть?
Пошел я землю боронить,
А барчуков поотдавали
В ту пору в гвардию.
Настали
Года тяжелые. Пришла
Пора пожить сам друг с сохою.
Я был безродным сиротою,
А супротив меня росла
Такая ж круглая сиротка,
Как я. работница красотка.
Судьба сдружила нас, и я…
О, доля-долюшка моя!
Она в те дни еще моложе
Меня была… Не нам, о, Боже!
Не нам судить твои дела!..
Зачем росла? На что цвела?
Не удалось полюбоваться!
А я уж думал повенчаться
И веселиться с ней, и жить,
И Бога славить…
Накупили
Товаров, пива наварили,
Да не. пришлось то пиво пить!
Седой любовник паньи старой
Расхитил, изверг, те товары,
Сцедил все пиво то: сгубил —
Бесчестной по свету пустил…
Все миновало. Не пристало
И вспоминать теперь. Пропало…
Бесследно страшное прошло…
Покинул с горя я село;
Покинул, мучась и тоскуя,
Соху, и плуг, и борону я;
Покинул хату, огород,
Все, все покинул, брат… И вот
Черт в волость писарем наняться
Помог мне как-то. Знай, строчу
Да тороплюсь с людьми брататься,
Да добрых молодцов учу.
Так, год за годом, два промчались.
На третье лето барчуки
Опять в село к нам посъезжались
Уж женихами все. С тоски
До свадеб тешились, гуляли
По паркам, пели, в банк играли,
Да красных девок без стыда,
Смеясь, в селе перебирали…
Простое дело: господа!
Все ждут. В тревоге вся усадьба…
И мы ждем тоже скоро ль свадьба…
Вот как-то в Троицыны дни
Ксёндзы в костеле их (они
Все ляхи были от рожденья)
И повенчали. Нет сомненья,
Сам Бог от века не видал
Красавиц краше и милее Тех молодых…
Наш час настал, Их из костела по аллее
Домой вели, а мы, на грех,
Их повстречали гам и всех —
С детьми, с гостями, с молодыми —
Руками грязными своими
Всех перерезали… В крови
Омылось празднество любви!
Никто не спасся от булата,
Все, все, гуртом, как поросята,
На бойне смрадной полегли.
А мы, управившись, пошли
Искать по свету новой хаты.
Пошли, искали и нашли
Себе зеленые палаты
В лесу дремучем. На лугах,
В степях широких, в байраках
Крутых, глубоких – всюду хата!
Есть где спастись от супостата,
Есть где в той хате и кутнуть,
И погулять, и отдохнуть.
Вся шайка с самого начала
Во власть мне рабски отдалась.
Семья моя все вырастала
И уж до сотни разрослась.
Как поросячья, кровь лилась…,
Я резал всех, кто звался паном
Без милосердья и без зла.
И сам не знаю, что была
Мне за нужда. Так атаманом
Три года ровно, как резник,
Как бич святой небесной кары,
Ходил с ножами я… И крик,
И кровь, и слезы, и пожары,
Все, все привычно стало мне.
Порой ребенка на огне
Спалишь, как жабу, вздев на спицу;
Порой панянку-чаровницу
Распнешь нагую на коне
И пустишь в степь… Всего не мало,
Всего в те дни у нас бывало,
И все противно стало мне.
Одурел я. Тяжко стало
Век в вертепах этих жить.
Думал сам себя зарезать,
Чтоб тоску свою забыть.
И зарезал бы, да диво,
Диво дивное со мной
Вдруг случилось, с людоедом.
Помню, небо уж зарей
Занималось. Я из лесу
В Броварах с ножом в руках
Вышел резаться – и вижу,
Словно в небе, в облаках
Наш святой великий Киев
Чудом Божиим висит;
Чудом блещет каждый храм в нем,
Словно с Богом говорит.
Я гляжу, а сам невольно
Так и млею весь… Пошел
Звон по Киеву… О, Боже!
Как прекрасен Ты! Я шел
И все плакал, долго плакал,
И легко так стало мне,
И следа моей печали
Не осталось. В тишине
Поглядел, полюбовался,
Словно вдруг переродясь,
И побрел себе тихонько
С сердцем радостным, крестясь,
В славный Киев – помолиться,
У святых мощей побыть,
Да суда, суда людского
У людей себе просить.
 

Н. Пушкарев