Kitabı oku: «Кобзарь (в переводе русских писателей)», sayfa 12

Монах

 
Было время – на Подоле
Все довольны были долей,
Да былое не вернется,
Не вернется, хоть и ждется…
Я же буду, брат мой милый,
Вспоминать про то, что было,
Буду ждать да поджидать,
Не вернется ли опять…
Там на Киевском Подоле,
Было время вольной воли:
Ни холопа нет, ни пана,
Ни души нет без жупана, —
Стелют бархатом дороги,
Подстилают шелк под ноги,
Ни пред кем спины не гнут
И с дороги не свернут.
Как на Киевском Подоле
Казаки гуляют:
Из бочонков, словно воду,
Вина разливают;
Погребки и кабаки
С винами, медами
Закупили казаки,
Да и пьют ковшами;
Веселятся казаки,
Музыка играет,
А из окон бурсаки
Молча взор кидают:
Жаль, что нет им в школе воли —
Всем бы угодили.
Но кого там запорожцы
Кругом обступили?
В красных бархатных штанах,
Землю подметая,
Запорожец, уж в летах,
Пляшет, припевая;
Как присел на каблуки —
Только пыль взлетает!
Удивились казаки,
Он же распевает:
«По дороге рак, рак,
Пусть уж будет так, так;
Если б только молодице
Да посеять мак, мак!
Ой, задам я каблукам,
Знатно перцу им задам,
Да задам уж и носкам!
И носки, и каблуки
Набралися злой тоски.
Ну, задам же перцу вам,
На все корки вам задам,
Да задам уж и носкам!»
До Межигорского Спаса
Старый доплясался,
А за ним и целый Киев
Тоже разгулялся;
Доплясался до ворот он,
Крикнул: «Отворяйте,
Да в монахи казака,
Братья, принимайте!»
В монастырь святой ворота
Казака впустили
И навек назад дорогу
Старому закрыли.
Кто же лысый тот казак,
Кончивший монахом, —
Сечевик Семен Палей,
Недобитый ляхом!
В гору солнышко восходит,
Под гору заходит:
Старичок монах по келье
В длинной рясе бродит;
То из Вышгорода грустно
Он на Киев глянет, —
И присядет на пригорке
И задумчив станет.
То сойдет он вниз в долину,
Чтоб испить водицы, —
И припомнит, как на свете
Трудно было биться.
То печально в келье взглянет
На стены немые, —
И припомнит годы детства,
Годы молодые.
То за Библию возьмется,
Вслух ее читает, —
Только думка у монаха
Далеко летает…
Обратилась келья в Сеч;
Божье слово замирает;
Все былое оживает
И ведет с монахом речь.
Перед ним встает и смотрит
Старый гетман, как сова;
Танцы, музыка… Бердичев…
Звон цепей… потом – Москва
Дальше – лес, снега, морозы…
Беспредельный Енисей…
И у старца из очей
Покатились градом слезы…
«Вставай, старик, клади поклоны,
Плоть старикову усмиряй,
Да чаще Библию читай;
Внимай церковному трезвону,
А сердцу воли не давай:
Оно в Сибирь тебя водило,
Оно весь век тебя мутило!
Свою гордыню забывай,
Чтоб и души не загубила!
Не то пропал ты, так и знай!»
И заплакал старец горько,
Бросил Библию читать,
Походил, присел и тяжко
В келье начал он вздыхать:
«Для чего я в мир родился
И Украйну так любил?»
Утром колокол раздался;
Старец грудь перекрестил,
Взял свой посох, облачиться
Поспешил в клобук скорей…
И за родину молиться
Поплелся монах Палей.
 

Пр. Б.

* * *

 
На беса ли я время трачу,
Бумагу, перья? А порой
К тому ж еще и горько плачу,
Не скорбью тронут мировой,
Не делом жизни, – а как дед
Подвыпивший – и стар, и сед, —
Расплачется, – причина ж та,
Что он, поймите, сирота!..
 

Е. Гославский

* * *

 
Ой, взгляну ли, посмотрю ли
Я на степь, на поле, —
Неужели хоть под старость
Не дождусь я воли?
Я пошел бы на Украйну,
К хутору родному;
Как бы мне там были рады,
Старику седому!
Отдохнул бы там немного,
Богу стал молиться,
Стал бы я… Да что и думать, —
Ничему не сбыться!
Без надежды и без воли
Как я век пробьюся?
Научите, люди! – или.
Я ума лишуся!..
 

И. Белоусов

* * *

 
Порой и старику седому
На сердце радость западет —
И снова он помолодеет,
И снова песню запоет.
И станет жизнь ему милее, —
Светло и ясно впереди;
Надежда ангелом безгрешным
Забьется радостно в груди…
Чему ж он рад? Что оживило
Его измученную грудь? —
Добро задумал старый сделать,
В беде помочь кому-нибудь!..
Да, хорошо тому, чье сердце
Не разучилося любить;
Не в тяжесть в Божьем вольном мире
И старику седому жить.
Не раз он, жизнь благословляя,
Цветком весенним расцветет…
Так, если в яму хоть случайно
Луч солнца ясного скользнет, —
Н дно глубокой, темной ямы
Зеленой травкой порастет!..
 

И. Белоусов

* * *

 
Невзгоды ль жизни, иль неволя
Иль пережитые года
Разбили душу? Иль быть может
Я ею не жил никогда?
Я душу чистую опошлил,
Живя средь пошлости людской;
Смеясь же люди называют
Ее до сих нор молодой,
И непорочной, и святой
Еще какою-то, – не знаю…
О, люди! Лживый род людской, —
Мне душу чистую не вы ли
Так загрязнили, осквернили,
Что я теперь уж позабыл
Как чистым я когда-то был!..
И вы с небес меня сманили,
По-своему писать учили;
Вы тяжкий камень положили
Мне на дороге и разбили
О камень сердце. Без пути
Куда же мне теперь идти?
Теперь без цели я скитаюсь,
Себя и вас и все кляня;
Иду с трудом и спотыкаюсь,
А вы смеетесь на меня!..
Я плачу горькими слезами, —
Смеюсь и плачу я с тоской —
И над собою, и над вами,
И над погибшею душой!..
 

И. Белоусов

* * *

 
Жизнь в радость тем, кому судьбою
Дан отчий дом, дана семья, —
Мать, сестры, ласка их… А я?..
В борьбе с неволею и тьмою
Мне счастья знать не привелось…
Бог знает, как всегда жилось!..
И вот пришлось однажды мне
В чужой, далекой стороне
Взгрустнуть, что сир я, что нет дома,
Что только скорбь душе знакома…
Мы долго по морю блуждали;
Лишь к вечеру на якорь стали,
Когда к Сыр-Дарье подошли;
С «Ватаги» письма принесли.
Все приумолкли, все читали,
А мы с NN. – мы прилегли
И тихо в полумгле болтали.
Я думал: будет ли пора
И мне иметь семью на свете,
Ждать писем с мыслью о привете…
– А у тебя?
– Жена и дети.
Есть дом, есть мать, есть и сестра
А писем нет!..
 

П. Тулуб

* * *

 
Эх, не начать ли мне посланье
К себе ль самому писать,
И все, что нужно и не нужно
В посланьи этом рассказать?
А то по правде кто напишет,
Любовью к истине горя?
А вот уж год идет десятый
Как людям дал я «Кобзаря».
У всех как будто рот замазан,
Никто и звука не издаст,
Как будто нет меня на свете!
Не похвалы я жду от вас, —
И без похвал я обойдуся, —
Мне нужен добрый лишь совет;
Должно быть без него придется
Мне умереть, – покинуть свет!
А, Господи, как мне хотелось
Чтоб слово кто-нибудь сказал, —
За что люблю я Украину
И для кого всю жизнь писал?
Так и состареюсь я с думой:
Что делаю, – не знаю сам;
Пишу лишь для того, чтоб время
Не тратить так, по пустякам.
А иногда казак усатый
Приснится грешному во сне, —
С своею волей удалою
На черном-вороном коне…
А больше ничего не знаю,
Хотя за то и пропадаю
Теперь в далекой стороне.
Должно быть так уж жизнь сложилась?»
А может Богу не молилась,
Меня носивши, мать моя?..
Как будто лютая змея
В степи под солнцем издыхает,
Людской растоптана ногой, —
Так больно грудь моя страдает,
И просит, ждет, и умоляет,
Покоя лишь в земле сырой!..
За что все это, – я не знаю;
Но все-таки ее люблю —
Мою Украину родную, —
И Бога за нее молю;
Хотя я в ней и одинокий
(Подруги там я не нашел),
И до погибели дошел…
Эх, друг мой милый, не печалься; —
Себя терпением окуй,
Усердно Богу помолися,
А на толпу людей наплюй!..
 

И. Белоусов

* * *

 
И золотой, и дорогой,
Сказать по правде вам, не жаль
Мне прошлой воли молодой;
А иногда-таки печаль
Так сдавит душу, что порою
Зальюсь я горькою слезой,
Когда в селе увижу хлопца; —
Забитый, бледный и худой,
Как лист, оторванный от ветки,
Под тыном бедный он сидит,
И кафтанишка – рваный, рваный —
На плечах худеньких висит…
И думаю, – вот это я,
Вот это молодость моя!..
О нем я думаю: он воли
Уж не дождется никогда; —
Промчатся годы молодые,
Жизнь пронесется без следа;
На вольном и широком свете
Себе приюта не найдет.
Чтоб где-нибудь да приютиться, —
В солдаты, бедный, попадет.
 

И. Белоусов

* * *

 
Мне снился сон: где под горою
Склонились вербы над водою,
Там хатка белая стоит,
А рядом с ней старик сидит
И внука на руках качает.
И дальше снилось: вот сбегает
Мать, улыбался, с крыльца,
Целует сына и отца;
Ребенка на руки берет
И в хату спать его несет.
Старик один сидит и тихо
Он шепчет: «Где ж ты, горе-лихо?»
Крестясь он «Отче наш» читает;
Сквозь вербы солнышко сияет,
Садясь за дальнею горой; —
И спать идет старик домой…
 

И. Белоусов

* * *

 
Мы вместе с ней детьми росли
И под одною кровлей жили;
Любуясь матери на нас,
«Жених с невестой!» – говорили.
Но не сбылися их слова:
О чем мечтали – не дождались!
Похоронивши стариков,
Мы разошлись и не встречались.
Меня по воле и неволе
Носило всюду; принесло
Под старость к хутору родному,
В родное, милое село.
И показалось мне седому,
Что изменилося оно, —
Как я, – старо, убого стало
И неприглядно и темно!
Мне показалось так, – все то же
Село родное, как было:
В нем ничего не изменилось, —
Не выросло и не сгнило».
Все тот же лес, все то же поле,
Колодезь тот же все стоит,
И верба, будто в злой неволе,
Над ним склонилась и грустит…
Прудок и мостик. Из-за леса
Все та же мельница глядит
И дуб зеленый под горою,
Как молодой казак, стоит.
На горке садик, а в садочке
Под вишней белой, в холодочке,
Как будто бы в раю – лежат
Отец и мать и крепко спят.
Кресты с могилок их упали
И надписи на них слиняли:
Быть может, смыло их дождем,
Иль время стерло!.. Мирным сном
Пусть спят родные…
– Ты не знаешь,
Жива Оксаночка? Пытаю
У брата тихо я.
– Какая?
– А вот, что с нами-то жила.
Такая бойкая была?
– Но что ж ты слезы утираешь?
– Я ничего…
– Ну, брат, сбежала
Твоя Оксаночка в поход
С солдатами, и там пропала.
Вернулась, правда, через год,
Да не одна, – вдвоем с дитею
Она вернулась, братец, к нам;
Бродить все стала по ночам;
Бывало ходит, распевает,
Иль в косы что-нибудь вплетает,
Иль сядет у плетня сидит,
Кукушкой громко так кричит…
Потом куда-то вновь девалась —
И не видали, как ушла.
А что за девица была —
Ну, просто краля! Жалко, – бедной
Господь, знать, счастия не дал!
А может дал, да кто украл?
 

И. Белоусов

* * *

 
И станом гибким, и красою,
Красой безгрешной молодою,
Старику, порой я веселюсь,
Гляжу, гляжу, не нагляжусь
И вдруг… и вдруг, как пред святою,
Перед тобою замолюсь.
И жаль в тот миг, так жаль мне станет
Твоей небесной красоты…
Как жить с ней в мире будешь ты?
Кто за тебя на страже станет
Твоим заступником земным?
Кто сердцем чистым, молодым
Твое, безгрешное, сумеет
Понять? Кто грудь тебе согреет
Огнем любви? Кто он такой?
Ты в жизнь вступаешь сиротой.
Тиха, пуста твоя дорога, —
Ты кроме праведного Бога
На ней покуда никого
Еще не встретила… И благо,
Что так. Моли, моли Его,
Чтоб ниспослал все жизни блага
Тебе Он с неба Своего…
Молись… Помолимся, родная,
Вдвоем…
Пророчески остер
Вдруг стал мой старый, тусклый взор.
В глазах вся жизнь твоя земная
Плывет и замерли уста
Для слов молитв, и красота
Твоя в тот миг уж мне не в радость.
И снится мне: уходит младость;
Ты… ты уж мать. И не шутя,
И не в шелках, и не в палатах, —
В нужде, голодное, в заплатах,
В грязи растет твое дитя.
И вянешь ты. А дни проходят.
Идут и все с собой уводят,
Все блага жизни и земли…
Вот и надежду увели.
И ты одна вдруг очутилась,
Совсем одна. Пока росло,
Одно добро не разлучилось
С тобой – дитя, а оперилось,
И то, любимое, ушло.
Стара и немощна, с мольбою
В очах, с протянутой рукою
Весь день ты бродишь от дверей
К дверям, иль сытых богачей,
С клюкой догнать, спеша их сзади,
Тоскливо молишь: «Христа ради!..»
Так часто, старый, я тобой,
И станом гибким, и красой
Твоей любуюсь и тоскую,
И долю лучшую, иную
Молю у Господа. Как я,
Моли и ты, как нищий хлеба,
Да снизойдет святого неба
Та доля лучшая твоя…
 

Н. Пушкарев

* * *

 
Под старость-то и мы похожи
Хоть капельку на образ Божий, —
Конечно, что не все… а так —
Кой-кто…
Крутой овраг,
Чернеясь мрачно в чистом поле,
Как будто бы цыган лежит,
Спит мертвым сном или усталый, —
А по долине на раздолье
По степи перекати-поле,
Резвясь, ягненочком бежит
Воды напиться к речке малой,
А речка-то его взяла,
Да в Днепр широкий отнесла;
Днепром его умчало в море,
В чужую сторону, на горе…
Жалко, жалко мне бедняжку,
Жалко сиротину!
И пойду я закручинясь,
Выйду на долину.
Тихо шепчет лес зеленый
Молодой листвою…
О, как хочется великий
Мир объять душою!
Как хочется, Боже милый,
Жить на вольной воле,
И служить Твоей лишь правде,
И Твоей лишь воле…
Хорошо тебе, мой друже,
Не пойдешь к соседу:
У тебя своя есть хата, —
Заведешь беседу
В ней хоть с малым неразумным.
Но и он, ведь, знает
Твои думы. Чистым сердцем
Бог сам управляет.
Я живу здесь на чужбине
Грустный, одинокий,
И с тоскою вспоминаю
Край родной далекий.
Кто с тобой заговорит здесь
С бедным, бесталанным? —
Вкруг лежит одна пустыня
Трупом бездыханным!..
 

И. Белоусов

* * *

 
Готово все! Натянут парус, —
По волнам синим в Сыр-Дарью
Сквозь заросль гоним мы ладью.
Прощай убогий Кос-Арал!
Два целых года разгонял
Тоску ты лютую мою…
Спасибо, друг! Теперь гордись,
Что люди для тебя нашлись, —
И вольный, дикий степи рай
Отныне стал неволи край!
Прощай! Тебе ни похвалы,
Не стану петь я, ни хулы;
В другом краю, когда-нибудь,
Когда тоска загложет грудь,
Тебя придется вспомянуть…
 

Ф. Тищенко

* * *

 
В раю у Бога за дверями
Лежала острая секира,
А Бог с Петром по стогнам мира
Ходил в то время меж людьми.
А кайсак на лихо,
Да на горе краю
И украдь из раю
Ту секиру тихо.
Наметил дерево – и тюк!
Ан вдруг как вырвется из рук
У вора божья та секира,
Да как пойдет на ужас мира
Гулять по свету… Дерева —
Дубы-гиганты, как трава,
Покосом стелются, а с кручи
Встает пожар и дыма тучи
Все небо вкруг заволокли.
И стала тьма, и от Урала,
Вплоть до Тингиза, до Арала
Кипит в озерах вся вода.
Пылают села, города,
Рыдают люди; звери стонут,
Бегут в Сибирь, в Тоболе тонут.
В снегах скрываются… Семь лет
Секира божья та гуляла;
Семь лет все гибло, все стонало
И мерк за дымом божий свет.
В восьмое утро воскресенье,
Светло, как в первый день творенья,
Святое солнышко взошло.
Вся степь в пустыню превратилась:
Где были город, где село —
И головня уж не дымилась,
И пепел ветром разнесло.
Нигде и следу не чернеет;
Один роскошно зеленеет
Во всей степи сингиг-агач.
Краснеет глина, как кумач;
Кой-где торчит бурьян колючий;
Кой-где ручей, пробившись с кручи,
Болотцем с тощей осокой
Внизу чернеет под горой;
Да иногда кайсак, с бессильной
Тоской, свернет с дороги пыльной
(С верблюдом на гору всплывет…
И диво дивное творится
В тот миг: вся степь что оживится
Как будто с Богом заведет
Вдруг речь о чем-то. Прослезится
Верблюд усталый и кайсак,
Понуря голову, привстанет,
Оглянет степь, Кара-бутак;
Вздохнув, сингиг-агач помянет,
Тихонько. спустится с горы
И сгинет в глиняной пустыне.
Одно единое доныне
С тех самых дней до сей поры
Стоит то дерево святое,
Одно Творцом не проклятое,
Секирой божьей не снято,
Огнем не тронуто. С кручиной
Стоит и шепчется с долиной
О том, что было. И никто,
И ни один кайсак поныне,
Не минет в страшной той пустыне
Его, святое, без того,
Чтоб и дарами, и мольбами
Не ублажить и со слезами
Не помолить в душе его:
Да не посохнет, да не сгинет,
Как сгибло все в пустыне той!
Да корни лес свои раскинет
В степи их мертвой и немой.
 

Н. Пушкарев

НА РОЖДЕСТВО

 
Не домой идя от кума
Вечером из хаты
И не спать ложась, брат милый,
Вспомни про меня ты, —
А когда нагрянет горе
На всю ночь до света, —
Вот тогда меня зови ты,
Друг мой, для совета;
Вот тогда ты и подумай:
Как в дали над морем,
Друг твой мается в пустыне,
Как он бьется с горем;
Как он в сердце затаивши
Думы те – тревогу, —
Бродит молча одинокий,
Молится там Богу,
О тебе, да об Украйне
Милой озабочен…
Иногда и загрустит он —
Только… так – не очень…
Посмотри, – на двор уж праздник
Наступает ныне…
Тяжко, брат, встречать его мне
Одному в пустыне.
Завтра рано на Украйне
Благовест начнется.
И народ со звоном вместе
В церкви соберется
Помолиться… Завтра ж рано
Будет выть голодный
Зверь в пустыне, и повеет
Ураган холодный,
Занесет песком и снегом
Хату и завьется
По пустыне… Вот как праздник
Встретить мне придется!
Что ж теперь? На то и горе,
Чтобы с ним… бороться!..
Так вот, так-то, друг единый, —
Так мне здесь живется.
Прочитай посланье это,
Да и знай, – что доли
Хуже нет, как жить в пустыне
Одному в неволе.
Да и там живут… хоть тяжко
Сердце изнывает.
Умереть бы? Так надежда,
Брат, не умирает!
 

Ф. Гаврилов