Kitabı oku: «Кобзарь (в переводе русских писателей)», sayfa 8

Эпилог

 
Давно это было! В то время ребенком,
Оборвышем жалким блуждал,
Порою голодный, по тем я сторонкам,
Где Гонта когда-то с «священным» гулял.
Давно это было; – по тем же оврагам,
Где шли гайдамаки, младенческим шагом
Ходил я и все человека искал,
Который добру бы меня поучал.
И вспомнил, – и жаль стало мне, что беда миновала, —
Беда молодая. О, если бы снова настала, —
И я на нее бы все счастье сменял.
Припомню невзгоды и степи без края, —
И батьку, и дедушку я вспоминаю:
Отец мой давно уж покинул наш свет,
Но – старец столетний – все жив еще дед,
Бывало отец мой, закрывши Минею,
С соседом подвыпив, за чаркой своею,
У деда просил, чтобы он рассказал
Про старое время, про старые годы,
Как Гонта с Максимом поляков карал.
Столетние очи сияют, как зори,
И слово за словом смеялось, лилось, —
Как ляхи бежали, как Смела горела, —
И сердце нередко от страха немело;
Мне тоже ребенку не раз довелось
За ктитора плакать. Кому же забота,
Что малому мальчику плакать охота?
Возиться кому было надобно с ним?
Спасибо, что славу казачью, дедуся,
Ты помнил; со внуками ныне делюся,
Делюся я дивным рассказом твоим!..
Вы простите, добры люди, —
Рассказал не слишком
Складно, мало
Доверяя книжкам.
Коли дед не так поведал, —
Многи ему лета, —
Так и я за ним; не знал он,
Что писанье это
Расскажу я грамотеям.
Не вини, дедуся!
Но пускай, с чего уж начал,
Я к тому вернуся.
Как во сне на Украину
Унесусь мечтою;
Полюбуюсь, да припомню
Прошлое, былое, —
Где ходили гайдамаки
С «святыми» ножами,
Те дороги, что я мерил.
Малыми ногами.
Погуляли гайдамаки,
Славно погуляли; —
Чуть не год шляхтецкой крови
Реки проливали,
И исчезли; и ножи их
Ржавчина покрыла.
Гонты нет; и где – не знаю
Без креста могила.
Лихо буйный ветр развеял
Пепел гайдамачий, —
Даже некому поплакать
О судьбе казачьей;
Только брат один названный
И остался в свете.
Да и тот, когда прослышал,
Как «бесовы» дети
Расплатились с ним, – впервые
Предался кручине,
И заплакал и с слезами
Умер на чужбине;
Грусть-тоска его свалила
Не в родимом поле,
А в чужой земле зарыла —
Злая его доля.
Грустно, грустно гайдамаки
Железную силу
Погребли и накопали
Над нею могилу.
Поплакали, разошлися
Кто откуда взялся;
Только мой один Ярема —
Он один остался.
Долго он стоял. «Ну, батька,
Спи ты на чужбине,
Коль тебе не стало места
В милой Украине.
Спи же с миром; – будет время,
Кто-нибудь вспомянет!..»
И пошел он, сиротина;
Отойдет да взглянет
И смахнет слезу с ресницы.
Вот ушел далеко —
И осталася могила
В степи одинокой…
Посеяли гайдамаки
Рожь на Украине,
Но пожать не удалося;
Нам пожать ли ныне?
Не родилась правда, – только
Кривда процветает.
Разошлися гайдамаки
Кто куда желает.
Тот домой пошел, с «священным»
Этот не расстался
И с жидами кончить счеты
Здесь еще остался.
Той порой пришел последний
Час и старой Сечи.
Разбрелися кто за Кубань,
За Дунай – далече;
Лишь пороги среди степи
Стонут, завывают:
«Рассеяли наших деток,
И нас разрывают!»
И ревут пороги, плачут —
Время их минуло, —
И Украина навеки,
Навеки заснула!..
И с тех пор по всей Украйне
Нивы зеленеют;
Пушек более не слышно, —
Только ветры веют;
Нагибают вербы в чаще,
Да цветочки в поле…
Все безмолвно. – Пусть безмолвно, —
На то Божья воля!..
Лишь Днепром порой ночною
Идут гайдамаки Поседелые; – их песня
Слышится во мраке:
«Высока Галайды хата, —
Не достанет и беда!
Разыграйся сине море,
Веселися Галайда!..
 

Н. Голованов и И. Б – ов.

1844 г.

РАБОТНИЦА

ПРОЛОГ

 
Поле, утренним туманом
Все покрытое, лежит,
А в тумане, над курганом,
Словно деревцо стоит
Молодица-молодая,
Что-то к сердцу прижимая,
И с туманом говорит:
«Что меня ты не задавишь,
Что не скроешь под землей;
Что мне веку не убавишь, —
Не убавишь доли злой?
Или нет, голубчик мой,
Не дави, а только в поле
Спрячь, чтоб люди не нашли;
Чтоб моей несчастной доли
Знать и видеть не могли!
Не одна, не сирота я:
Мать с отцом еще живут,
И еще, – туман, мой братец, —
Есть сыночек; вот он тут…
«Ты, дитя мое родное,
Некрещеное дитя!
В час недобрый, на невзгоду,
Горемычного тебя
Окрестят чужие люди,
А твоя родная мать,
Может быть, и не узнает,
Как сыночка будут звать.
Ах, ведь я была богата…
Не вини ты мать свою!
Стану Богу я молиться,
Много горьких слез пролью —
С неба выплачу я долю
И к тебе ее пошлю!»
И пошла она полем, рыдая,
Укрываясь в тумане, пошла;
И тихонько сквозь слезы запела —
Про вдову эта песня была;
Как вдова на Дунай выходила,
Как в Дунае детей схоронила…
«Во чистом поле могила.
К той могиле приходила
Молода вдова гулять, —
Злого зелья поискать.
Злого зелья не нашла,
Двух сыночков принесла.
В китаечку повила —
На Дунай реку пошла.
Тихий, тихий, мой Дунай,
Моих деток забавляй.
Ты, песочек золотой,
Под собою их укрой.
Накорми моих детей,
Искупай их и повей!»
 

I

 
Был старик, была старушка;
С давних пор они вдвоем
Над прудом за рощей жили
В хуторочке небольшом;
И, бывало, всюду вместе,
Словно парочка ребят.
Подружились с малолетства,
Как пасли еще ягнят;
А потом себе женились
И хозяйничать пошли:
Хутор, мельницу, садочек
Понемножку завели.
Было пчел у них не мало,
И во всем порядок был;
Только деточками бедных
Их Господь не наградил.
А уж смерть-то за спиною
Косу точит уж свою.
Кто ж их старость приголубит?
Кто им будет за семью?
Кто схоронит, кто поплачет,
Кто помянет их добром.
Распорядится, как должно,
Всем, что нажито трудом?
Тяжело в некрытой хате
Малых пестовать детей;
Но состариться в довольстве.
Да бездетным, – тяжелей.
Тяжелей между чужими
Одиноко умирать.
В посмеянье на растрату
Все добро им покидать!
 

IІ

 
В воскресенье раз сидели
Старички мои рядком,
В чистых беленьких сорочках,
На скамье пред хуторком;
Небо радостно сияло,
Тучек не было на нем;
И спала далеко в сердце
Грусть, как зверь в лесу глухом.
Что ж в раю таком печалит
Стариков? Какое зло?
Горе старое, быть может,
Снова в хату к ним пришло?
Или в сердце шевельнулось,
Что подавлено вчера?
Или новая невзгода
Повстречалась им с утра?
Я не знаю, что тоскуют
Старики, что их гнетет:
Собрались, быть может, к Богу?
Кто же в дальнюю дорогу
Им лошадок запряжет?
«Настя! Кто нас похоронит?»
– Знает Бог… Спроси Его.
Я уж думала не мало,
Да так горько, горько стало.
Много есть у нас всего,
А кому мы накопили?
Одинешеньки с тобой
Мы состарились… —
«Постой!
Мне сдается, кто-то плачет
У ворот… Никак дитя!
Вот опять… пойдем скорее…
Что? Неправду молвил я?»
Поднялись, бежать пустились;
Прибегают к воротам
И как вкопанные встали,
Увидав ребенка там.
Перед самым перелазом,
Свиткой новенькой покрыт,
И легко, легко повит,
Он лежал. Знать повивала
Мать своей рукой его…
И хоть лето, все же свитку
Положила на него.
И дивились, и молились
Старики мои… У них
Сердце выпрыгнуть хотело.
А ребеночек притих:
Не кричал уж и не плакал,
Улыбаясь, лишь глядел
И ручонками, казалось,
Стариков достать хотел.
«Вот и доля, вот и счастье!
Видишь, как я угадал!
Не одни теперь мы, Настя, —
И сыночка Бог послал!
Пеленай его, да в хату…
Ишь, как смотрит, – молодцом!
Ну! скорей за кумовьями
В город я пущусь верхом».
Чудно, право, как посмотришь,
Белый свет наш сотворен!
Этот сына проклинает
И из дому гонит вон;
Те с молитвой и слезами
Перед образом святым
Ставят свечку, добытую
На копейку трудовую,
Чтоб Господь дал деток им!
 

III

 
Вот ребенка окрестили,
Марком назвали его;
Кумовьев три пары было
На крестинах у него.
Марк растет. Его лелеют,
Холят, нежат, берегут:
Что и делать с пим, не знают,
Положить где – не найдут;
Даже дойная корова
В страшной роскоши живет.
Марк растет; проходит год.
И в работницы на хутор
Наниматься раз пришла,
Молодица-молодая
Черноброва и бела.
«Не взять ли, Настенька?»
– Пожалуй,
Возьмем, Трохимушка. Хотя
И подросло теперь дитя,
А все ж заботы с ним не мало;
Мы стары, хилы, захворать
Мы оба можем… Надо взять.
«И у меня уж сил-то мало!
Пожить и мне-таки пришлось…
Ну, что ж? Какую бы желала
От нас ты плату? В год небось,
Иль в месяц, что ли?» – Как хотите.
Вы лучше сами положите. —
«Э, нет! Святое дело труд,
И счет, голубка, нужен тут.
Кто не считает, у того
Весь век не будет ничего.
А разве так уговориться;
Ты поживи да нас узнай
И нам к себе привыкнуть дай;
А там и станем уж рядиться.
Ну, что же, дочка, по рукам?»
– Идет! – «Так просим в хату к нам».
Дело слажено; довольна
Молодица, весела,
Точно с паном породнилась
Иль деревню нажила.
Все трудится, все хлопочет,
Ввечеру и на заре;
То скребет и моет в хате,
То с скотинкой на дворе.
А ребенка как лелеет!
Лучше матери родной.
В праздник, в будни головенку
Моет тепленькой водой.
Мальчик в чистенькой рубашке
Щеголяет каждый день;
Перед ним молодке нашей
И плясать, и петь не лень.
Научилась и тележки
Вырезать она ему;
А уж в праздник с рук не спустит,
Не уступит никому.
Старики не надивятся,
Бога все благодарят,
Что послал им на подмогу
Не работницу, а клад;
А не знают, что проводит
Ночи целые, без сна,
Злую долю проклиная,
Горемычная она!
И никто того не знает…
Разве Марк… Но для него
Непонятно, отчего
Так над ним она рыдает
И целует так его!
В хлопотах сама нередко
Не доест и не допьет,
А малютку не забудет,
Покормить его придет!
Ах! не знает Марк, что ночью,
Как застонет он подчас,
И она с постели вскочит
И с него не сводит глаз,
Покачает и прикроет,
И молитву сотворит…
Каждый вздох младенца слышит,
Хоть в другом покое спит.
Ранним утром, чуть проснувшись,
Мальчик тянется скорей
К неусыпной доброй Ганне,
И лепечет «мама» ей…
Так идет за годом год
Марк и крепнет, и растет.
 

IV

 
С тех пор не мало лет минуло,
Воды не мало утекло.
На хутор горе завернуло
И слез не мало принесло.
Не стало там бабуси Насти,
Чуть не отправился во след
За нею, с горя, старый дед.
Промчалось страшное несчастье
Подобно вихрю – и потом
Опять заснуло крепким сном;
И из-за лесу благодать
Вернулась в хутор отдыхать.
Марк давно уж чумакует
И осеннею норой
Дома вовсе не ночует.
«Время сватать!» сам с собой
Рассуждает старый дед.
У кого бы? На совет
Ганну надобно позвать;
А она не прочь заслать
Сватов к царским дочерям.
– Спросим Марка. – Скажет сам. —
– Ладно, спросим. И потом
Тотчас сватов позовем».
Расспросили. Согласились,
И спровадил в тот же миг
К сватам Марка наш старик.
Скоро сваты воротились,
Рушники и хлеб святой
Принесли они с собой.
Марку высватали кралю,
Да такую, что не знали,
Как о ней и рассказать:
Хоть бы гетману под стать;
И в жупане словно панна!
Рад Трохим и рада Ганна.
«Ну спасибо, молодцы!
Так сведем же мы концы:
Надо тут же порешить,
Где и скоро ль свадьбе быть.
Да еще, – промолвил дед, —
Кто же матерью у нас
Будет?.. Насти бедной нет,
Нет ее! Не дождалась…»
По лицу у седого Трохима
Покатилися слезы рекой;
А меж тем у дверей недвижима,
За косяк ухватившись рукой,
Как убитая Ганна стояла.
В хате стихло… речей не слыхать,
И работница только шептала:
«Кто же матерью будет?.. Где мать?»
 

V

 
Каравай месить на хутор
Молодиц гурьба сошлась.
Старый дед развеселился
И пустился с ними в пляс;
Так и топает, и скачет,
И ногами двор метет;
И прохожих, и проезжих
Всех во двор к себе зовет,
Варенухой угощает,
И на свадьбу просит всех.
На дворе и в хате слышны
Песни, говор, шум и смех.
Старый мечется, хоть ноги
Изменяют уж совсем;
А из погреба за бочкой
Бочку катят между тем.
Напекли и наварили
Много всякого добра;
И скребут, и выметают
Всюду с самого утра.
Только все чужие люди…
Что ж работница не там?
В Киев Ганна поклониться
Побрела к святым мощам.
Не пускал старик, и плакал
Марк, прося, чтобы за мать
У него она на свадьбе
Оставалась. Удержать
Не могли, однако, ж Ганны.
– Нет уж, Марк, пусти меня.
Мне за мать сидеть не ладно…
Богачи твоя родня,
Я работница… Пожалуй,
Осмеют тебя, как раз.
Помоги вам Бог. Молиться
Лучше я пойду за вас…
Если примете, оттуда
К вам опять я ворочусь
И, покуда силы хватит,
В вашей хате потружусь. —
И ему благословенье
С сердцем искренним дала
И заплакала… И тихо
Из ворот она пошла.
Пир на хуторе в разгаре:
Не смолкает шум и гам;
Достается музыкантам,
Достается каблукам;
Варенухой лавки моют.
А меж тем свой дальний путь
Уж работница кончает;
Не успела отдохнуть
И к хозяйке, где пристала,
Нанялась уж поскорей —
И таскает воду ей.
На пути деньжонки вышли;
Надо что-нибудь скопить,
Чтоб Варваре преподобной
Хоть молебен отслужить.
Работает, воду носит;
Накопила семь рублей.
Марку шапочку купила
У святых она мощей,
Голова чтоб не болела…
Для жены его потом
От Варвары преподобной
Запаслася перстеньком;
И, святым всем поклонившись,
Побрела опять домой.
Воротилась; Марк встречает
У ворот ее с женой;
Входят в хату и сажают
Нашу странницу за стол.
Накормили, и про Киев
Разговор у них пошел.
Отдохнуть ей Катерина
Постлала сама постель.
– Что они меня так любят!
О, мой Боже! Неужели
Обо всем они узнали…
Догадалися, кто я?
Нет, а добрыми родились!..
И из глаз у ней катились
Слезы, слезы в три ручья!
 

VI

 
Река уж трижды замерзала,
И трижды уносились льдины;
И в дальний Киев провожала
Уж трижды Ганну Катерина,
Как мать родную провожала.
В четвертый раз далеко с нею
Прошлася полем – до кургана
И все просила, чтоб скорее
На хутор возвращалась Ганна;
Как бы без матери, уныло
У них в семье без Ганны было.
После Троицы, однажды
В воскресенье, дед Трохим
На дворе сидел у хаты;
И с собакой перед ним
Внук играл, а внучка юбку
Катеринину нашла
И, в нее одевшись важно,
Тихо в гости к деду шла.
Засмеялся старый, внучку
Рядом сесть он пригласил
Будто вправду молодицу,
И потом ее спросил:
«А куда ты хлеб девала?
Может, отнял кто в лесу?
Иль испечь его забыла?
Так вот я тебя, лису!»
А работница в ворота
Входит в этот самый миг;
Ей с внучатами навстречу
Живо бросился старик.
– Где же Марк? – спросила Ганна.
Видно все в дороге? – «Да».
– Ох! насилу я, насилу
Дотащилась к вам сюда.
Умирать-то не хотелось
Мне в далекой стороне.
Хоть бы Марк скорей вернулся.
Что-то больно, тяжко мне. —
И гостинцы из лукошка
Вынимает для ребят:
Внучке старшенькой Орише
Крестик, бусы и дукат;
В золотой, из фольги, ризе
Образочек тоже ей;
И для Карпа есть игрушки:
Два коня и соловей.
Катерине с богомолья
Уж четвертый раз с собой
Перстенек она приносит
От Варвары, от святой.
Вот три свечки из святого
Воску деду отдала.
А себе и Марку нынче
Ничего не принесла:
Денег больше не хватило,
А работать нету сил.
– Да! Ведь бубличка кусочек
У меня есть где-то там… —
Отыскала и внучатам
Разделила пополам.
 

VII

 
В хате тотчас ей умыла
Ноги Маркова жена,
Принесла потом ей полдник;
Но не ест, не пьет она.
– Катерина! После завтра
Воскресенью надо быть;
Хоть бы вынуть часть за здравье
Да молебен, отслужить
Чудотворцу Николаю.
Что-то Марк у нас пропал…
Как бы где-нибудь в дороге,
Бедный, он не захворал. —
И катились тихо слезы
Из потухших старых глаз;
Изнуренная, насилу
С места Ганна поднялась.
– Ох, не та уж, Катерина,
Стала я. Хила, стара,
На ногах едва держуся;
На покой мне, знать, пора.
Хоть в тепле, а тяжко, Катря,
Умирать в дому чужом. —
Захворала крепко Ганна.
Посылали за попом
И соборовали маслом,
Но не стало легче ей.
Катерина не спускала
С умирающей очей,
День и ночь над ней сидела,
Грустно голову склонив.
Дед бродил все по надворью
И уныл, и молчалив.
По ночам над хатой слышен
Был зловещий крик совы.
С каждым часом становилось
Ганне хуже. Головы
Уж она не подымала
И не ела ничего,
Только Марка вспоминала…
– Катря! Ох, когда б я знала,
Что увижу я его…
Я еще бы подождала… —
 

VIII

 
Беззаботно с чумаками
Степью Марк себе идет;
Не спешит он, распевает
И волов в степи пасет.
Он сукна везет в гостинец
Дорогого два куска
Для жены и пояс алый
Для Трохима старика,
Парчовой очипок Ганне,
Да еще купил он ей
С расписной каймой платочек;
А для маленьких детей
Черевички, винограду, —
Всем же вместе из Царьграду
В бочке красное вино;
И икры не мало с Дону
У него запасено.
Он идет да распевает,
А что дома ждет – не знает.
Дотащился понемногу;
Вот и дома он опять.
Помолившись прежде Богу,
Стал ворота отворять.
– Катря, Катря! Иль не слышишь?
Воротился Марк. Иди
Поскорей ему навстречу,
Да сюда его веди.
Слава Господу! Дождаться
Грешной мне сподобил Он… —
И читала Ганна тихо
«Отче наш», как бы сквозь сон.
На дворе ярмо снимает
Расписное дед с волов.
Вышла к мужу Катерина,
На него глядит без слов.
«Катря! Где же наша Ганна?
Что нейдет ко мне сюда?
Уж, помилуй Бог, жива ли?
Не случилась ли беда?»
– Нет! А крепко захворала…
Уж давно она лежит,
Все тебя зовет… «Когда же
Марк вернется?» – говорит.
Поскорей пойдем, а, батько
За волами приглядит. —
Входят в хату. Марк не смеет
Перейти через порог.
– Слава Богу! шепчет Ганна.
Не пугайся, Марк, дружок,
Подойди: а ты, Катруся,
Выйдь из хаты и вдвоем
С ним оставь нас. Нужно Марка
Расспросить мне кой-о-чем… —
Вон выходит Катерина.
Марк нагнулся над больной.
– Марк, голубчик! Подивися,
Посмотри ты, что со мной!
Видишь, я какая стала?..
Вся измучилась, больна…
Не работница, не Ганна
Я… —
И стихла вдруг она.
Марк и плакал, и дивился,
И стоял не шевелясь,
Вдруг глаза она открыла
И слезами залилась.
– Не вини меня! Казнилась
Я весь век в чужой избе.
Не вини меня, сыночек,
А прости: я мать тебе. —
Земля как будто расступилась
Под бедным Марком в этот миг.
Он с воплем к матери приник…
Но сердце матери не билось.
 

А. Н. Плещеев