Kitabı oku: «Первый парень на «горшке»», sayfa 3
Парень нарочито равнодушно мазнул по бутылке взглядом и с оттенком одолжения сказал:
– Ладно, дай попью, – слегка вытянул руку и пошевелил пальцами, будто дворнягу или прислугу какую подзывал.
– Попроси нормально, – смотрела я на него сверху вниз. – Помнится, утром у тебя получилось выдавить из себя это слово.
– Какое?
– Волшебное.
Коротко усмехнувшись, Рамиль гордым индюком откинулся обратно на ствол дерева и снова прикрыл глаза, наслаждаясь загаром в моей тени.
– Зря, – вздохнула я нарочито расстроенно. Открыла бутылку и с наслаждением, специально его дразня, немного отпила воды. – М, вкуснотища! Так классно освежает. Холодная. Точно не будешь?
Глаза Рамиль не открыл, но кадык на его шее дернулся. Кого-то явно душила сухость во рту, но гордость и высокомерие ко всему простому были выше.
– Точно не будешь? – продолжала я дразнить. – Я сейчас верну бутылку парням, и они её быстро осушат.
– Плевать.
– Как знаешь, – хмыкнула я и, словно между прочим, добавила. – Бутылка, кстати, последняя.
Повернулась на месте и только-только подняла ногу, чтобы сделать шаг от него подальше, как до слуха донеслось тихое, почти болезненное:
– Подожди.
Гордая собой, с трудом подавила злорадно-триумфальную улыбочку.
– Ты что-то сказал? – спросила я, небрежно глянув за плечо.
– Подожди, говорю, – Рамиль рывком встал на ноги, отряхнул пятую точку и протянул ко мне руку. – Дай воду.
– А что насчет волшебного слова?
Рука его в ту же секунду безвольно повисла. Уставший и почти молящий взгляд болотистых глаз на секунду был обращен небу.
Молится, поди, на меня.
– Пожалуйста, – произнес он, наконец, и даже выдавил корявое подобие улыбки, чтобы затем добавить язвительное. – Заколебала.
– Можно было ограничиться «пожалуйстом», – всё же, протянула ему бутылку, которую он жадно осушил наполовину. – Вкусно тебе?
– Нормально, – выронил глухо, силясь отдышаться после столь частых глотков живительной влаги.
– Поешь, – протянула ему контейнер с бутербродами.
Заглянув внутрь, парень брезгливо поморщил нос.
– Не хочу, – мотнул кучерявой головой.
Ну, знаете ли! Я эти огурцы и помидоры сама выращивала! Как и листья салата, вообще-то!
– Ты не ел утром. Скорее всего, вчера тебя тоже не особо сытого занесло в наше село, а сегодня ты проработал уже полдня. Так что возьми и поешь. Можешь жевать и мысленно молиться на мишленовские звездочки, к которым скоро вернешься. Не захочешь есть сам, я начну пихать тебе это в глотку при всех своих друзьях, и твой образ крутого парня со сверкающим ремнем на коротких джинсиках быстро будет разрушен. Ну, так что? – повела я вопросительно бровью. – Ешь сам или я помогаю?
Сделав еще глоток воды, но уже не такой жадный, Рамиль окинул меня взглядом слегка прищуренных от солнца глаз.
– Ты не пробовала быть немного помягче и женственнее, что ли?
– Я вожу трактор и иногда кидаю навоз лопатами. Куда уж женственнее?
– Ну, да, – чуть улыбнулся он, кажется, поняв мой сарказм.
– И? Есть будешь? – качнула контейнером. – Не хочешь бутеры, есть еще тыквенный пирог и копченое мясо. Если это всё, конечно, не съели, пока ты тут ломаешься. Следующий перекус только вечером и дома.
– Давай уже, – вырвал Рамиль из моей руки контейнер и неторопливо взял один из бутербродов, решая, с какой стороны менее опасно начать его есть.
– Что нужно сказать? – подначивала я его.
– Спасибо, – скривил парень комичную рожицу.
– На здоровье, – повторила его мимику и тон, и, кажется, поймала некоторое подобие искренней улыбки на его губах.
По-моему, мне уже начинает нравится доводить его и нервировать.
– Ну, вот! – всплеснул руками Лёха, когда я вернулась к друзьям, оставив жующего Рамиля наедине с собой красивым. – Парень ест только с Гуськиных рук. Так что, Ленок, втягивай свои когти- шансов у тебя нуль.
– Больно надо, – фыркнула она, гордо подставив лицо ветру.
Глава 4. Рамиль
Я грязное, вонючее чмо. Об этом можно заявить официально и спорить с этим уже нет смысла.
Футболка давно превратилась в тряпку, которой теперь будет стремно даже подтереться. Ещё вчера белоснежные кроссовки – сегодня превратились в огрызки обуви, цвет которых невозможно определить из-за налипшей пыли и соков травы и цветов.
А эти… ребята.
Серьёзно, они так друг к другу и обращаются – ребята. Я будто в старый Ералаш попал, где все, как один, дружные и работящие. От такой картинки рябило в глазах и уже начинало подташнивать.
Складывалось впечатления, что трактор из лужи выкинул меня в прошлое, где «ребята» дружно колхозяться в поле. Парочка, во главе которой Лёха, смотрятся, вообще, карикатурно. Одна их сельхозромантика чего стоит: она ему сплела венок из цветов (и это тогда, когда на моих руках лопались мозоли от интенсивной работы), а он ей, походу, за неимением навыка плести венки, просто положил на башку три цветочка. Но всем эта тошниловка, почему-то, показалась смешной и забавной.
Ещё эта… как её?… Лена. Назойливее мухи я представить себе не мог. Столько чуши, сколько вываливалось из её рта ежесекундно, я не слышал ещё ни от одной из своих бывших.
Бывших…
Рука с граблями в ней непроизвольно дёрнулась. Перед глазами снова мелькнула картинка из клуба, на которой моя бывшая, отношения с которой зашли настолько далеко, что я познакомил ее с отцом, орудовала языком, как раз, во рту моего отца, сидя на нем сверху с широко разведенными ногами.
Кажется, я не пытался доказать отцу Гусыни, что мне не слабо уехать в какое-то неизвестное поле и покидать сено. Я просто хотел в очередной раз убежать, и, похоже, у меня это получилось даже лучше, чем я планировал.
Телефон сдох ещё утром. Искать меня начнут, разве что, друзья. Но не отец. Есть время остыть и всё взвесить, а ещё пожрать хоть что-нибудь.
После бутеров прошло уже часа четыре. Не знаю, на каком таком волшебном навозе Гусыня и ее батя выращивали огурцы, но хотелось ещё. Телега, которую «ребята» называли возом уже была полная. Сена не осталось нигде, да и сам народ уже лениво бродил по поляне, пока двое парней, один из которых в очках, а второй – водитель, обтягивали стог сена на телеге веревками.
– Всё? Едем? – спросил водила, которого, кажется, звали Витей. – Все всё сделали? Писать, какать никто не хочет? А-то нам еще прилично ехать обратно. И не очень быстро.
– Поехали уже, – дал отмашку Лёха. – Жрать хочу и помыться.
Блин! Как я его понимаю!
– Тогда грузитесь, – кивнул Витя на телегу. – Кто на воз? Гу́ся, ты?
– Естественно, – фыркнула девчонка и первой полезла на крышу шишиги, чтобы затем забраться на самую макушку горы сена и завалиться там.
– Кто ещё? – спросил очкарик.
– Наверное, как обычно, – вклинился Лёха, тоже взбираясь по кабине шишиги. – Остальные девчонки в кабину, а мы все на воз. Да, Рамиль?
– Угу, – выдавил совершенно безрадостно.
Как на этой шаткой конструкцией, которую от ветра не спасут даже веревки, можно куда-то ехать?
– Ну, так залезай, раз «угу», – крикнула мне оттуда Гусыня. – Тебя только ждём.
Твою мать! – ругнулся себе под нос и полез тем же путем, что до этого на сено залезли «ребята».
– И за что здесь держаться? – спросил я нервно у тех, кто просто лежал и пялился в небо, совершенно не заморачиваясь о своей безопасности.
– Ну, если хочешь держи в зубах соломинку, как все, – хохотнул Лёха, между зубами которого как раз торчала соломинка.
– Прости, – поддержала его Гусыня. – Забыли для тебя прихватить детское автокресло. Можешь сесть в кабину к девчонкам и Витьку.
Стерва.
– Едем? – крикнул водила откуда-то снизу.
Все молча уставились на меня.
– Ну? – подтолкнула меня Гусыня. – Еще поноешь или с нами поедешь?
– Едем, – крикнул я в ответ, не сводя взгляда с этой бесячей девчонки.
Она лишь усмехнулась и лениво подцепила пальцами веревку, которой было обтянуто сено. Повторил за ней, но за веревку ухватился двумя руками. От чувства того, что я еду на куске холодца, когда тронулась машина, перехватило дух.
Девчонка внимательно за мной наблюдала и, я уверен на двести процентов, ржала. Потом еще и бате своему расскажет.
Только проехав реку, я смог успокоиться и даже расслабиться рядом Гусыней, которая, грызя соломинку, мечтательно смотрела на плывущие над нами облака.
– Ну, и как тебе? – спросила она.
– Что? – чуть повернул к ней голову.
– Сенокос, езда на сене, природа… выбирай сам.
– Нормально, – буркнул я, поняв, что ей от скуки захотелось до меня доколупаться.
– Нам сейчас ещё разгружать всё это, – словно между делом, ненавязчиво, добавила она.
– Твою мать! – почти взвыл я, спрятав лицо в ладонях.
Девчонка лишь тихо хохотнула.
Походу, издевательство над людьми, которые, вообще, не в теме, – это любимая развлекуха её и её бати.
– Приехали! – крикнул водила, когда машина остановилась, а двигатель затих.
Практически не чувствуя спину, сполз вслед за всеми с воза и увидел перед собой деревяные ворота, покрашенные зеленой краской, которая уже выцвела и потрескалась.
Очкарик суетил в стороне от ворот, зачем-то разбирая забор.
– Ребята! – распахнулась калитка и из нее вылетела какая-то тетка в желтой панамке. – Ребята, да вы что?! Вы с ума сошли что-ли?!
– Мам, вынеси, пожалуйста, нам всем попить, – сказал очкарик и отдал ей свою рубаху.
– Конечно, ребята. Я вам сейчас стол накрою!…
– Не надо! – оживился вокруг меня хор голосов. Все как один были против пожрать, хотя, пока ехали, только и говорили о том, как бы пожрать.
– Мы не голодные, Анна Васильевна, – произнесла спокойно Гусыня.
– Ну, вы даёте! – покачала женщина в панамке головой. – Спасибо вам, ребята! Мы уж с отцом думали, что всё – сгниёт наше сено, и коров надо будет продавать. Спасибо! Я сейчас отцу скажу. Он хоть из окна на вас посмотрит.
– Мам, перестань! – очкарик явно смущался своей мамки. – Мы сейчас разгрузимся, и баню растоплю.
– Хорошо, Стёпа, как скажешь, – улыбка не покидала ее глаз и золотого зуба.
Шишига въехала на территорию их огорода и остановилась под высоким навесом, под который все начали скидывать сено.
– А почему его отец на нас только из окна может посмотреть? – всё-таки, не выдержал я, решив спросить у Гусыни.
– А тебе нужно, чтобы тебя лично все похвалили и руки твои поцеловали? – ерничала она.
– Ясно, – быстро потерял к ней интерес, снова напав на сено.
– Родители Стёпы полтора месяца назад попали в аварию, – произнесла Гусыня тихо. – У Анны Васильевны только ушибы и вывих плеча, а у его папы сломаны обе ноги – зажало его сильно тогда. Так что мы с ребятами в тихую, чтобы им помочь, сначала скосили траву, а сегодня собрали сено. Иначе их ждала бы не самая приятная и сытная зима. Ну? – спросила она, когда я ничего не ответил, погруженный в свои мысли.
– Что? – спросил я, не понимая.
– Как тебе теперь ощущения после сделанного? Тоже «нормально»? – в ее темных глазах искрило любопытство и смешинка.
Она явно пыталась поймать какую-то особую мою реакцию.
– Нормально, – ответил я, нарочито хмурясь.
Грудину приятно обожгло странное чувство. Что-то схожее с гордостью и облегчением. Но признаться в нём мне показалось лишним.
Глава 5. Рамиль
Пёс, который Байкал, уже давно куда-то убежал. Ему повезло – у него есть выбор и он мог просто свалить и не париться с сеном, которое застряло и кололо у меня везде.
Лениво плёлся за Гусыней, которая шла до своего дома так, будто хотела скинуть меня на одном из поворотов.
И откуда только энергия берется? Лично я был готов упасть прямо на пыльной дороге, которая никогда не знала асфальта. Желательно, перед тем как лечь, что-нибудь сожрать, попить холодной воды и можно вырубаться до завтрашнего утра.
Ещё бы, конечно, помыться, переодеться во что-нибудь чистое и сжечь все грязное, чтобы об этом каторжном дне мне не напоминала ни одна пропотевшая насквозь нитка.
– Ты можешь идти медленнее? – спросил я у этой моторессы, когда она снова втопила на очередном повороте.
– Зачем мне это? – посмотрела она мельком через плечо, но не замедлилась ни на секунду.
– Я не успеваю, блин!
– Так в этом и смысл, – усмехнулась девчонка, не оборачиваясь.
Безмолвно закатил глаза у просто поплёлся следом. К счастью, тащиться и успевать за ней уже не было нужным, так как впереди я увидел свою машину. Значит, дом Гусыни буквально в ста метрах от меня. Нужно только доплестись и упасть где-нибудь под тенью крыльца.
– О-о! – протянул иронично батя Гусыни, когда я вошёл в их двор и закрыл за собой калитку. – Никак сам Рамилька к нам решил вернуться?
– Угу, – натянуто улыбнулся ему уголком губ и застыл у калитки, поняв, что совершенно не знаю, что делать дальше.
Гусыня погладила ластящегося к ней пса, сняла старую клетчатую рубашку, оставшись в обычном зеленом топе, а её батя в растянутой серой футболке, прищурив один глаз от табачного дыма от сигареты в зубах, с лейкой в руке, смотрел на меня так, будто что-то замышлял.
– Пап, – недовольно и с явным наездом обратилась к Николаевичу Гусыня. – Ты опять огород, что ли, поливал?
– Да, так. Пробежался малёха. Всё равно на работу теперь только в понедельник. Не сидеть же мне просто так и тебя ждать.
– У тебя только недавно спина прошла. Мы же договаривались, что тяжестями в доме буду заниматься я, пока врач не скажет, что тебе тоже можно, – ворчала она, выхватив из его рук лейку и широкими шагами метнулась по тропинке в сторону, видимо, огорода. – Мог бы и из шланга полить, вообще-то.
– А я еще баню растопил, – словно дразня, бросил он ей вдогонку.
Резко остановившись, она посмотрела ему в самую душу, слегка сощуренными глазами.
– Только попробуй потом позвать меня, чтобы я принесла тебе попить или поесть, когда опять будешь лежать на кровати задом кверху. Одно дело за рабочим столом сидеть или «баранку» крутить, а другое…
– Ну, не ругайся, Гу́ся, – начал мужик неожиданно заискивать. – Я окрошку сделал. Как ты любишь – всё мелко порубил. Укропчик, ветчина…
– Не подмазывайся, – сказала Гусыня строго, но улыбка слишком очевидно блеснула в ее глазах. – Что ещё нужно сделать во дворе?
– Да, ничего. Ну, можно курицам воду налить. Я не успел. Ты поймала меня с поличным.
– Ладно, – продолжила она свой путь и скрылась за углом дома.
– А ты чего встал? – обратился ко мне Николаевич.
– А что мне еще делать?
– Иди дров в баню натаскай. Слышал же, что мне нельзя, – показушно схватился он за спину.
– Я устал.
– Значит, работал. А если работал, то повторить это не составит никакого труда. Иди, – указал мужик большим пальцем в сторону, в которую ушла Гусыня. – Дрова, баня. Всё рядом. Не заблудишься.
– А отдыхать у вас тут не положено? – вопрос был брошен мною безадресно. Просто нужно было куда-то выплеснуть нерв.
– Отдыхай. Кто ж тебе не даёт-то? – усмехнулся Николаевич. – Только сначала убедись, что всё сделано, чтобы отдыхать было приятнее.
– Класс! – выдохнул я устало.
Проходя мимо крыльца, положил свою грязную футболку поверх рубашки Гусыни и пошёл к мелкому теремку, из железной трубы которого шёл дым.
– А где дрова? – спросил я громко и глянул за плечо на довольную морду Николаевича.
– А ты их не наколол, что ли?! – спросил он насмешливо и нарочито возмущенно. – Ну, Рамилька! Ну, ёмаё! Готовится же надо к таким вещам!
*
– Боже, – снисходительно вздохнула Гусыня, выйдя из курятника, в котором только что довела до истерики всех его обитателей. – Ты дрова колешь или приемы самбо на них отрабатываешь?
Уперевшись ногой в полено, с усилием вынул из него острие топора.
– Можно подумать, что ты умеешь их колоть, – фыркнул я, замахиваясь для нового удара по полену, для которого пришлось выкопать небольшую ямку, чтобы оно стояло и не падал после каждого удара по нему.
– Яйца подержи, – протянула мне Гусыня два куриных яйца.
Брезгливо взял их. Теплые. Они только что выпали из куриной задницы? Тошнота подкатила к горлу. Желание швырнуть их через забор зудило в ладонях.
Гусыня тем временем, замахнулась топором и резко ударила по полену, отчего то распалось на две почти равные части.
– Понял? – посмотрела она на меня, протягивая топор обратно. – Главное – не сила, главное – резкость. Верни мне мои яйца. Не заработал ещё.
– Очень смешно, – сгримасничал я, но яйца ей отдал. Ну, их нафиг.
Когда с дровами было покончено, а моя спина окончательно высыпалась в джинсы, гусыня прошлепала мимо меня в одном полотенце в дом прямиком из бани.
Мне в дом войти не разрешили, сказав, что я грязный, воняю и всё им там замараю. Можно подумать, у них там без меня чисто как в операционной, блин. Мне было позволено остаться в стеклянно-шторочном пристрое к дому, который они назвали верандой. Хорошо, что кресло здесь хоть и было стремным, но сидеть в нем, откинувшись на спинку, было удовольствием покруче любого массажа.
– Держи, – неожиданно перед лицом возникла тонкая рука с голубым полотенцем.
– Это, типа, что? – смотрел я на махровую ткань, не спеша ее брать.
– Это, типа, мыться иди, пока в бане жарко, – Гусыня точно не отличалась терпением и еще немного, могла бы придушить меня, нафиг, этим полотенцем.
Сама он от полотенца так и не избавилась. Разве что с башки сняла.
– В чем прикол мыться в жаркой бане, когда весь день потел на жаре? – бубнил я себе под нос, с трудом поднимаясь с кресла. Взял у нее полотенце и посмотрел в темные глаза, что находились ниже моих.
– А ты помойся и узнаешь, – с самоуверенной улыбочкой заявила Гусыня.
– Чё, Гу́ся? – вышел ее батя из дома. – Не берёт? Я же говорил, что для его кудрей нужно второе полотенце.
– Нет, пап, – ехидно заявила девчонка. – Он не понимает прикола – мыться в жаре после жары.
– О! – протянул Николаевич, будто он, блин, тут старый мудрец, мнение которого имеет вес. – А ты, Рамилька, сходи, купнись и сразу всё поймешь. Только тапки возьми, чтобы свои грязные кроссовки не пялить на чистые ноги.
– Ладно, – выдохнул я. Закинул полотенце на плечо и пошел к выходу с веранды, надев вместо кроссовок черные резиновые тапочки, которые казались новыми. В поношенных тапках Николаевича был виден след его стопы, как у снежного человека.
– Разберешься, как там всё работает? – бросил мне в спину Николаевич. Гусыня, тем временем, вошла в дом.
– Да уж не дурак.
– Ага, – протянул мужик задумчиво и почесал затылок. – Берешь тазик, ковшик и смешиваешь горячую воду с холодной на свой температурный вкус. Горячая – это та, что на печи и булькает.
Достал, блин.
Для того, чтобы попасть в баню, нужно было согнуться пополам в низком дверном проёме, а затем выпрямиться и начать в панике хватать ртом горячий воздух, чувствуя, как в носу плавятся волосы.
– Охренеть! – выдохнул я сипло. – Вот где филиал Ада находится!
Морщась от невозможности открыть глаза шире и нормально дышать из-за жары, оставил большое махровое полотенце на деревянном крючке в углу напротив печи, которая аж, блин, гудела оттого, как шпарила.
Три цветных металлических тазика лежали перевернутыми на деревянной лавке. Здесь, блин, всё из дерева! Как эта баня до сих не вспыхнула от таких температур – уме непостижимо!
Взял верхний из тазиков и сразу отбросил его нафиг. Металл обжёг пальцы, рефлекторно отпрыгнул и ударился головой о низкий потолок.
– Твою мать! – сложился пополам, схватившись за голову. – Чёрт!
Осмотрелся вокруг. Заметил на крючке у печи серую варежку. В саже.
– Пофиг!
Взял ее. И хоть она тоже была горячей, но, хотя бы, не жгла руки. Надев варежку, поставил верхний тазик прямо перед собой на лавку. Хорошо, что ковшик был деревянным.
И только сейчас понял, что показавшаяся мне тупой подсказка Николаевича, сейчас, когда мозг плавился и вытекал, оказалась очень нужной. «Горячая – та, что на печи и булькает.»
А она, блин, не просто булькает. Это адский котёл кипит.
Как в пасть к тигру, полез ковшиком в воду, слегка отклоняясь назад, чтобы не обожгло лицо.
Начерпал горячей воды. Из большого бака, стоящего в углу, набрал в этот же тазик холодной. Вроде, получилось неплохо. Рука терпит.
Разделся. Шмотки оставил на соседнем с полотенцем крючком. О том, чем можно помыться, думать не стал – уже не мог из-за пекла внутри бани. Поэтому прост воспользовался тем девчачьим ассортиментом, что стаял на лавке за тазиками.
Так классно в моих волосах не пенилось еще ничего и никогда. Я даже между делом от сладкого запаха шампуня кайфанул. В такой жаре, в закрытом пространстве он заполнил собой всё.
Смыл с себя всю пену. Даже напоследок тазиком холодной воды себя облил, чтобы кожа от высоких температур не сползла. Не заморачиваясь о том, чтобы как следует обтереться или забрать свои вещи, просто обмотал бедра полотенцем, вставил ноги в тапочки и выскочил из бани на улицу.
Теперь зной летнего дня показался мне освежающим, мать его, бризом. Я никогда еще с таким удовольствием не вдыхал воздух.
Будто только что родился, блин!
Усталость завела меня в дом, где я без прелюдий и заморочек просто завалился на диван, на котором этой ночью ночевал. И тут же получил вторую волну кайфа, почувствовав, как тело благодарно расслабилось и выдохнуло, когда я лежал, не пытаясь шевельнуть даже пальцем. Не мог и не хотел шевелить, вообще, хоть чем-то.
– Ну, что, Рамилька? – где-то рядом послышался привычно насмешливый голос Николаевича. – Понял, в чем прикол жаркой бани?
– Кажется, да, – ответил я едва слышно. Глаза так и не открыл. Зачем? Мне и так хорошо.
– Ладно. Отдохни мальца, да потом окрошкой тебя накормлю. Ел когда-нибудь окрошку?
– Не-а, – вяло качнул я головой. Вообще, не представляю, что это такое. Наверное, что-то из печи или около того…
– Вот у тебя жизнь, Рамилька, началась! – хохотнул мужик. – Одно открытие класснее другого.
– Угу, – почти засыпал я.
– Пап, – теперь с другой стороны послышался голос Гусыни. – Ничего больше не нужно по дому сделать?
– Да, не. Уже все сделано. Разве что, телек посмотреть. Но тут, так уж и быть, я возьму этот удар на себя, – пафосно вещал ее батя. – А чё ты? Куда-то собралась?
– Да, мы с ребятам договорились поиграть в волейбол вечером.
Что, блин?!
Я даже голову поднял, чтобы посмотреть на нее.
После всего, что было сегодня с раннего утра и весь день, они еще и в волейбол вечером играют?!
– Ну, иди, конечно. Рамильку-то с собой возьмёшь?
Гусыня тут же посмотрела на меня, которого выкинуло на диван волной усталости.
– Прям так? В одном полотенце? – чуть выгнула она тонкую черную бровь.
Сама Гусыня уже успела приодеться в светлые шорты с высокой посадкой и укороченную белую футболку. Только сейчас заметил, какая она загорелая и, оказывается, у нее вполне себе красивая фигурка. И ножки.
– Своди его в наш магазин, – произнес Николаевич.
– У вас есть магазины одежды? – теперь выгнулись и мои брови.
– Ага, – усмехнулся батя. – Целый модный бутик над ларем с котлетами. Идите, пока не закрылся. Сгоняешь в моих старых шортах. Всё равно они мне давно малы.
