Kitabı oku: «Родео для прекрасных дам», sayfa 3
Меньше всего Кате хотелось сейчас обрывать тоненькую, хрупкую ниточку, потянувшуюся из «Паруса» в этот тесный сумрачный кабинет. Отвлекаться на каких-то там дурацких хулиганов сейчас просто грешно! Но Марьяна была следователем и самой себе не принадлежала. Помимо дела, так интересовавшего Катю, у нее были в производстве и другие уголовные дела. И они не могли ждать. С этим приходилось мириться, как с досадными издержками. И когда конвоир снова вернул в кабинет хмурого обладателя «ирокеза», Катя восприняла это как неизбежное зло.
Она и представить себе не могла, чем обернется для нее это неожиданное знакомство с подследственным Василием Мамонтовым.
Глава 4
СУД ЛЮБВИ
Окно комнаты на семнадцатом этаже многоквартирного панельного дома смотрело на юг, тюлевые шторы были раздвинуты. На подоконнике сидел полосатый сибирский кот и с напряженным вниманием следил за воркующими на соседской лоджии голубями. Голуби были толстыми и глупыми, озабоченными вопросами размножения. И кот в глубине своей сумрачной кошачьей души страшно злился на них и жгуче завидовал: самого его эти вопросы давно уже не волновали. Он ведь был евнухом по прихоти хозяйки. Но голуби так безоглядно отдавались нахлынувшей страсти на чужом балконе и вообще выглядели так аппетитно, что коту стало обидно. Он выгнул жирную полосатую спину и мяукнул басом.
– Не мешай. Иди на кухню, поешь лучше.
Кот вздохнул: вот так, сразу «не мешай, лучше поешь». А чего поешь? И так уж поперек шире становишься. В унитаз вон лезешь чинно-благородно справить естественные надобности, на трех лапках балансируя, так скользишь, падаешь, брюхо сытое-пресытое вниз перевешивает. И чем это ей, разлюбезной хозяйке Зинаиде Алексанне, помешать можно? А куклам этим ее – мешай не мешай, так они все равно ни шиша не понимают. Бездушные твари из папье-маше и пластика. Лизнешь – а на вкус такая гадость, такая гадость, мяу-у-у!
– Уйди вон, Батон!
Кот Батон спрыгнул с подоконника и вразвалочку заковылял на кухню. В дверях презрительно оглянулся: на мягком синем диване царствовали куклы.
Это были необычные куклы – полуметровые, в ярких костюмах. Одна из кукол изображала рыцаря в латах, с мечом и в шлеме с забралом. Латы были из жести, но так блестели, что казались серебряными. Меч был тупой, игрушечный, а забрало постоянно падало вниз, скрывая лицо кукольного рыцаря. Другая кукла изображала даму – прекрасную похитительницу сердец. Кукла была задорной и лукавой, и привлекала взоры пестрым изяществом своего наряда. Платье куклы, сшитое по всем правилам средневековой моды, было из голубого бархата и белого атласа. Головку венчал сложный парчовый тюрбан, расшитый серебром, плечи окутывала вуаль. В левой поднятой ручке дама держала розу из белых обрезков шелка.
Третья кукла изображала мавра в желтых, шитых золотом одеждах. Мавр был черен, как уголь. У него отвинчивалась голова. И сейчас она как раз и была отделена от туловища – лежала на диване рядом с кукольным телом, улыбалась красными губами, демонстрируя полное равнодушие ко всему происходящему.
Кот Батон не терпел кукол – кто бы ни пришел в гости к его хозяйке Зинаиде Александровне, тот сразу же обращал на них свое внимание: «Ой, какие красивые! Откуда такие?» Кот уже сорок раз слышал, как хозяйка рассказывала гостям одну и ту же историю: как она ездила с друзьями в Италию, как потом друзья срочно из Рима вернулись в Москву, а она поехала на Сицилию провести неделю на море. Как отправилась вместе с группой туристов смотреть гору Этну и городок Таормину, и как там во время похода по сувенирным магазинчикам ей и попались эти чудесные куклы – все три.
Хозяйка обычно добавляла: на Сицилии такие куклы очень популярны. Их покупают в качестве талисманов на свадьбу, разыгрывают из них целые представления средневекового рыцарского эпоса на самые разные темы – о войне с маврами, о походах Карла Великого. Представляют и «суды любви» – изящные средневековые интермедии, прямо на ходу сочиняя куртуазные диалоги. И тогда куклы как настоящие актеры двигаются, потому что все члены у них на шарнирах, и оживленно разговаривают.
Вот и сейчас: «Что больше дает любовь? Радостей или страданий?» – это насмешливо спросила безголовая кукла-мавр – кот Батон услышал это собственными чуткими ушами.
– Печален тот, кто в одночасье теряет все, составлявшее его счастье и отраду, – грустно заметил рыцарь.
– Еще недавно я имела в своей власти того, кого любила страстно. Но его уже нет со мной. Он забыл меня ради другой, – пожаловалась дама.
Кот уселся столбиком на пороге комнаты: охо-хо, грехи наши на веревочке… Эти дураки, наверное, думают, что это они болтают всю эту околесицу. Дудки! Он, кот, знает, видит: говорит за всех этих кукольных болванов сама хозяйка. Точнее, читает по книжке. Протянет руку, придаст той или иной кукле нужную позу и снова читает.
Кот в глубине своей сумрачной кошачьей души считал всю эту кукольную комедию полной ерундой. Но он был привязан к хозяйке и прощал ей эту маленькую слабость – а, пусть ее играет, забавляется. Она женщина одинокая, свободная. Скучно ей, вот и блажит.
Если бы на работу ходила каждый день – оно, понятно, было бы не до игрушек. А тут и ходить не надо – во-первых, возраст уж не юный, а зрелый. Во-вторых, средства на жизнь квартира дает. Ха-арошая квартира! Не где-нибудь расположенная, а в самом знаменитом доме в Козицком переулке, где на фасаде одних мраморных мемориальных досок штук пятьдесят, наверное. В прошлом эта пятикомнатная квартира с огромной гостиной и четырехметровыми потолками принадлежала матери хозяйки – знаменитой оперной певице, солистке Большого театра. А сейчас сдается английскому дипломату – с антикварной мебелью, с видом из окон на старую Москву. Хозяйка же обитает здесь, в спальном микрорайоне, в двухкомнатной квартире своего покойного мужа. На полторы тысячи баксов в месяц, которые платит ей английский дипломат в качестве арендной платы, можно жить не нуждаясь, раз в год ездить отдыхать за границу и разыгрывать на диване кукольные представления.
– Ах, я, наверное, умру от горя и любви! – простонала дама и заломила кукольные ручки.
– Прекрасная госпожа, вы не одиноки в своем горе. И у меня тоже была возлюбленная. И она тоже покинула меня ради другого, кого я охотно убил бы своими собственными руками! – гневно воскликнул рыцарь.
– Да, мы с вами друзья по несчастью. Но… если вы не против, есть одно средство отомстить нашим злым обидчикам, – сказала дама.
– Какое же средство? – спросил рыцарь.
– Мы можем соединить наши сердца и превратить наше горе в радость… в наслаждение! – Дама придвинулась к рыцарю, переступив через голову мавра.
Кот следил за дальнейшим с брезгливым любопытством. Ага, на этот раз такая развязка пьески. Что ж, занятно, свежо…
– О, доблестный рыцарь, – прошептала дама после, – ваша любовь… ваша страсть, как вулкан… Она так сладка на вкус, так горяча… Я не буду больше вспоминать о прошлом, потому что…
– Да, да, мы не будем вспоминать о прошлом, – прошептал рыцарь.
– Так все-таки, – спросила отвинченная голова мавра, – что же больше дает любовь – радостей или горя?
Ответа на этот вопрос кот так и не услышал – зазвонил телефон. Куклы замерли на своем диване, а хозяйка Зинаида Александровна, отбросив книгу, запахнув махровый халат, кинулась искать трубку. Телефонная трубка вечно куда-то исчезала и обреталась вновь лишь после долгих нудных поисков. Телефон настойчиво звонил.
– Алло, я, я, Нателлочка! Да как всегда трубку теряю. Ну что? Как Светка?
Кот сразу догадался: хозяйке звонит ее старая подруга Нателла Георгиевна Усольская. Приятная дама – всегда, когда приходит, не говорит: «Брысь, Батон, не вертись под ногами», а наклонится, погладит ласково, почешет за ушком. Возьмет на колени. И никогда не ругается, даже когда от полноты чувств начинаешь когтить ей новые колготки…
– Очень плохо. Я позвонила, разговаривала с тетей Пашей. Света лежит пластом, к телефону не подходит, – голос Нателлы Георгиевны звучал в трубке скорбно.
– Можно понять, что она сейчас, бедная, переживает, – тихо сказала Зинаида Александровна. – Потерять мужа…
– Тетя Паша сказала – им звонили из милиции насчет его вещей. Что-то можно забрать уже сейчас. Светлану вызывают к следователю, как жену… То есть вдову. Естественно, одна она туда ехать в таком состоянии просто не может.
– Ну, естественно, – согласилась с подругой Зинаида Александровна. – Я поеду с ней. Попрошу Варлама, он, добрая душа, нас подвезет.
– Насчет похорон надо хлопотать. Надо же – столько дней прошло, а тело не выдают, – сказала Нателла Георгиевна.
– Ну, им виднее. Значит, так нужно, такой порядок, они обязаны соблюсти процедуру, – Зинаида Александровна вздохнула. – Да, вот жизнь человеческая… И был, и нет. Сама-то ты как?
– Я как обычно, – Нателла Георгиевна помолчала. – Голова болит – к погоде, видно. Я потеряла бумажку, где записала лекарство, про которое ты говорила…
– Каптокарт.
– Как-как?
– Кап-то-карт. Я тебе привезу, не волнуйся. Вечером созвонимся – может, Света немного отойдет, поговорит с нами… Ну все, пока, целую.
Зинаида Александровна опустила руку с телефонной трубкой. Кот ждал, когда она обратит на него свое внимание. Разговоры с подругами – разговорами, а он тоже, знаете ли, живое существо, член семьи. Зинаида Александровна сидела неподвижно, о чем-то думала – печальном, невеселом. Куклы – рыцарь и дама, – прислоненные к спинке дивана, были безучастны ко всему, как мертвые.
Кот не выдержал – мяукнул, подошел к ногам, потерся головой о шерстяные тапочки Зинаиды Александровны.
– Отстань, Батон, не до тебя тут…
Кот взглянул на нее – не понял. Так мне отстать? Но, противореча самой себе, как все женщины, Зинаида Александровна порывисто нагнулась, подхватила кота на руки и уткнулась лицом в его теплое полосатое тельце. Батон блаженно замер, щуря желтые умные глаза. Он знал – иначе и быть не может. Это вам не какие-то сицилийские проходимцы, слепленные из прессованных опилок и раскрашенные на потеху уличного балагана!
Глава 5
ДУЭЛЬ
Ввели Мамонтова. Марьяна, как отметила Катя, даже не повернула в его сторону головы, продолжала деловито набирать что-то на компьютере, задумчиво смотря в монитор. Катя уткнулась в дело Авдюкова: помимо протоколов и копий отдельных поручений, там было несколько листков-памяток с записанными рукой Марьяны телефонами и фамилиями. «Авдюкова Светлана Петровна, жена потерпевшего, – прочла Катя, – сорок девять лет, домохозяйка, проживает: Щеголево, коттеджный поселок «Радуга», владение ь 10. Авдюкова Алина Владленовна, дочь потерпевшего, 19 лет, живет в Москве, студентка второго курса – какого института, надо прояснить. Усольский Орест Григорьевич – тот, кто звонил и приезжал сразу, как только дело поступило ко мне. Компаньон Авдюкова по бизнесу, мужик на вид лет пятидесяти – настоящий павлин, любуется собой как перед зеркалом. На первый взгляд известием о гибели компаньона убит наповал. Растерян, хотя ни на минуту не забывает о том, какое впечатление производит. Прояснить для себя данные о компании «Стройинвест», которой он владел совместно с Авдюковым. По словам Усольского, разрабатывают какие-то песчаные карьеры – какие карьеры, где? Строят дороги».
Пометки заканчивались адресами и телефонами. Тут же, в списке, отчеркнутые красным фломастером, стояли фамилии Мизина с пометкой «горничная» и Лосев с пометкой «дежурный охранник, остававшийся на рецепции в главном корпусе «Паруса» в ночь происшествия».
– Ну как, Василий, понравилась вам новая камера?
Катя оторвалась от записок – Марьяна выключила компьютер и обращалась теперь исключительно к Мамонтову. Тот сидел на стуле сгорбившись. Вид у него был как раз такой, какой и бывает после нескольких суток предварительного задержания – не крутой и совсем не грозный, но еще не потерянный, не сломленный злодейкой-судьбой окончательно.
Причудливый «ирокез» на голове и тот как-то поник, сбился набок. Катя прикинула: этому Мамонтову, должно быть, лет двадцать шесть. Все бы ничего – мощная шея, плечи, грудь выпуклая, накачанная, да вот рост парня дико подвел – маленький рост. И в результате все вместе – дерзкий взгляд, белесые ресницы, молочная свежесть, нежная, как у девушки, кожа, краснеющая по малейшему поводу, татуировка на левой руке в виде дракона, обвившего клинок, производят довольно-таки забавное впечатление.
– Я спрашиваю – камера понравилась? – повторила Марьяна.
– Чего там может нравиться, бомжары какие-то соседи, – буркнул Мамонтов хмуро. – Один дохает, кашляет. Второй, наверное, год не мылся. Третий вообще псих, ему в Кащенко место.
– Да, перевели вас в пятую не совсем удачно, – согласилась Марьяна. – Я же вас предупреждала – тут не курорт и мало не покажется. Кстати, у того, кто, по вашему меткому выражению, «дохает» – туберкулез в открытой форме. Мы дважды в спецприемник обращались – так они его у нас не берут, там все места заняты. А у этого, который попахивает изрядно, – у него, по-моему, чесотка. А третий действительно тяжелый случай – он экспертизы дожидается психиатрической. У него склонность к половым извращениям, так что вы начеку будьте, Василий, особенно ночью, а то не ровен час…
– Что не ровен час? – глухо спросил Мамонтов. – Ну, вы не дитя, понимать должны – с психа-то какой спрос, правда? Говори потом – спал, врасплох меня застали.
Мамонтов поднял голову. Катя встретилась с ним взглядом – брр, молнии сверкают, электрические разряды – хоть батарейку подзаряжай. И что это Марьяна с ним так? Он ведь все за чистую монету принимает, у него вон кулаки сжимаются. А кулаки такие, что…
– Я к чему вас предупреждаю. – Голос Марьяны был олимпийски спокоен. – В такой вот компании при том раскладе, который вы мне даете, так упорно настаивая на своих показаниях, вы можете провести в камере не месяц и не два. Полгода, а то и больше. Пока экспертиза, пока потерпевший Буркин на ноги поднимется, из больницы выйдет. Пока срок следствия продлим, пока то-се. А там суд, а там тоже все очень не скоро. В общем, за такой срок всего можно хлебнуть – и палочку Коха, и вшей с чесоткой. И даже стать жертвой… как бы это поделикатнее выразиться, чтобы вас не шокировать, сексуального насилия психически неуравновешенного сокамерника.
– А вы меня не пугайте, я этих ваших ханыг не боюсь, – отрезал Мамонтов. – А в том, чего вы от меня добиваетесь таким паскудным способом, я все равно не признаюсь. Потому что все было не так.
– Хорошо, повторите кратко – вот у нас тут, видите, пресса присутствует, – Марьяна кивнула на Катю. – Что же произошло между вами и потерпевшим Олегом Буркиным в ночь на девятое мая текущего года?
– Да я сто раз вам повторял. У нас вышел конфликт. Причина чисто личная. Что, как, почему – это к делу не относится. – Мамонтов покосился на Катю. – Ну, мы с Олегом хотели выяснить все раз и навсегда, решили с ним стреляться. Это была дуэль по всем правилам.
Катя ждала чего угодно – в этом следственном кабинете на задворках маленького районного отдела милиции, – но только не призрака Черной речки.
– Продолжайте, – невозмутимо сказала Марьяна.
– Да, это была дуэль. Правда, у нас секундантов не было – пацаны уже пьяные были все в дым. Ну, мы с Олегом решили сами. Сели в машину, поехали на пруды. Там роща есть березовая, место тихое. Никто не помешает, не припрется. Светать уж начало. Мы оставили машину, пошли в лес. Там лужок есть такой, полянка, – Мамонтов вздохнул. – Отмерили десять шагов. Хотели вообще сначала через платок, но…
– Что же, неужели струсили? – спросила Марьяна ехидно. – Через платок – это нехило, Мамонтов!
– Никто не струсил, – Мамонтов прищурился. – Просто платка чистого в карманах не оказалось. А через грязный палить неэстетично. Отмерили десять шагов, барьер обозначили, ну, и начали сходиться на счет «три». Стреляли одновременно. Олег промазал в меня, я попал в него. Все. Потом к машине его волок, в яму какую-то с водой провалился… Отвез его в больницу.
– Слышала? – Марьяна обернулась к Кате. – Гусарская баллада, правда?
Катя смотрела на Мамонтова – вот тебе и «ирокез». Отчего-то она сразу поверила ему – уж больно велик был диссонанс между комической внешностью дуэлянта и тоном – мрачным, значительным, исполненным тайной гордости, каким он давал показания.
– Одно обидно, – Марьяна вздохнула, – все ложь от первого до последнего слова.
– Нет, это правда, – сказал Мамонтов. – Я правду говорю.
– Нет, это ложь. И не надо, не надо, Мамонтов, тут строить из себя. Не надо. Я в милиции не первый год. И таких, как ты, знаешь, сколько повидала? Думаешь, сказки про дуэль на присяжных в суде впечатление произведут?
– Ничего я не думаю – ни про суд, ни про присяжных каких-то. Не надо мне никаких присяжных, никакого снисхождения. За то, что ранил Олега, отвечу. Отсижу сколько надо. Только все было так, как я говорю, это было не убийство, а дуэль. Честная дуэль.
– Это была пьяная, безобразная хулиганская выходка, – зло отрезала Марьяна, – вот что это было. Вы напились в баре «Охотник». Кроме вас с Буркиным, там было еще шесть человек, как установлено следствием. Фамилии зачитать?
– Не путайте их, пацаны ни при чем. Это с Мытищ пацаны приехали гулять на выходные, они вообще к нашему с Олегом делу касательства не имеют, – запротестовал Мамонтов.
– Они все допрошены – эти ваши пацаны с Мытищ. И все в один голос показывают, что конфликт между вами и Олегом Буркиным начался еще в баре около полуночи. Что вы оба были в сильной степени опьянения. Напились как скоты – что, не так, что ли?
Кате захотелось уйти, оставить их с глазу на глаз. Конечно, Марьяна ее друг, она следователь, это ее дело, и может быть, действительно самая комическая внешность обманчива, и самый романтический, самый нескладный и косноязычный тон изложения показаний лжет, но… Но нельзя же так. Зачем вот так с ним?
– Ты куда?
– Я… Марьяна, мне надо позвонить, я не хочу тебе мешать.
– Звони отсюда, вот телефон, – Марьяна подвинула аппарат.
Кате ничего не оставалось, как остаться, нажать первые попавшиеся кнопки телефона – занято, занято…
– Кстати, насчет оружия, – Марьяна перелистала дело. – Этот самопал, который мы изъяли у Буркина… А где же ваш дуэльный пистолет? Куда он делся?
– Я его потерял. Он, наверное, выпал у меня из кармана, когда я в яму с водой ухнул по пояс, вместе с Олегом.
– Какое же у вас было оружие, если не секрет?
– Ну, это… такое же, как у Олега. Газовый пистолет, переделанный под боевой, – хмуро ответил Мамонтов.
– И где же вы его добыли – этот переделок?
– Ну, это… на рынке мы еще зимой два ствола купили на Митинском у мужика одного.
– Что, вместе с Буркиным покупали?
– Ну да.
– Зачем? Уже тогда – зимой планировали стреляться на дуэли?
– Для самозащиты. Ну, чтоб в кармане что-то было на всякий пожарный, когда на машине ночью едешь, когда в мастерской работаешь.
– Да, я и забыла, вы же с Буркиным – компаньоны, у вас тут в городе мастерская автосервиса, – кивнула Марьяна. – Значит, обороняться от нехороших людей покупали пистолеты?
– Да.
– От мафии, наверное, да? От конкурентов? Есть у вашего автосервиса конкуренты, враги? А случайно паленые машины к вам в мастерскую не пригоняют – номера там перебивать, курочить, перекрашивать?
– Я воровать не приучен. Олег тоже человек порядочный.
– Неужели? Что же вы этого порядочного-то чуть на тот свет не отправили? Ногу вон ему прострелили? Вот отнимут ему ногу по бедро, будет он инвалид – что тогда, а?
– Я… мы оба честно с ним рисковали. Это была дуэль. Он тоже мог меня убить.
– Не дуэль это была, Мамонтов, нет, совсем не дуэль. Вы напились и полезли в драку. Вас разняли – там, в баре «Охотник». Вы снова полезли в драку. Вас опять разняли. И выкинули из бара.
– Кто это нас выкинул? Ну, кто?
– Ну, наверное, охрана, это мы проверим. А дальше дело было так – вы с Буркиным сели в машину. Он был сильнее пьян, поэтому машину вели вы. Завезли своего приятеля в район деревни Луково. И там ваша ссора возобновилась. А так как у вас обоих были пистолеты, то… И дуэлью это не было. Буркин в вас не стрелял – он пьян был. Его в больницу-то вон каким привезли – он мать родную не узнавал. А вы были потрезвее, покрепче к водке. Поэтому вы оказались с пистолетом в руках, выстрелили в него и едва не убили.
– Ну, хотел бы я его убить, я б его там и бросил. Он бы кровью изошел вконец. А я его на плечах до машины тащил, в больницу отвез.
– Ну, это ничего не значит – возможно, вы испугались еще большей ответственности за содеянное, – усмехнулась Марьяна. – Кто вас, мужчин, разберет? Может, вам Буркин денег пообещал за то, что вы его до больницы довезете?
Мамонтов отвернулся. Когда он снова взглянул на Марьяну, выражение его лица уже совсем не понравилось Кате – ой, что-то сейчас будет. Пойти, что ли, кликнуть конвой ИВС?
– Ты зачем тут сидишь? – тихо спросил он. – Ну скажи, ответь – зачем?
– Здесь вопросы задаю я.
– Вопросы… Знаешь, кто ты есть? Сказать?
– Ну, скажи, – Марьяна смотрела на Мамонтова. – Только жалеть не будешь потом, а? Слово не воробей.
– Ты… вы… оборотни вы тут все, понятно? Оборотни. Твари! – Мамонтов поднялся со стула. – Оборотни, а не люди.
Марьяна тоже резко поднялась – ее словно пружиной подбросило. Она шагнула к Мамонтову, приблизилась вплотную.
– Знаешь, зачем я здесь? – спросила она.
Мамонтов, видно, не ожидал, что она окажется так близко, рядом – Катя увидела, как лицо его вспыхнуло предательским румянцем. У Марьяны были чудесные духи.
Она протянула руку, схватила Мамонтова за куртку, за грудки, резко рванула к себе, приближая его лицо к своему лицу.
– Знаешь, для чего я здесь? – прошипела она. – Чтоб такие, как ты, подонки, лгуны, небо не коптили, понял?
Она с силой оттолкнула его к стене. Катя не ожидала от хрупкой Марьяны ни такой силы, ни такой ярости. Не ожидал и Мамонтов. Толчок был ему, понятно, как слону дробина, но он все же растерялся.
Вмешиваться сейчас было ошибкой. Но и не вмешиваться уже было нельзя – иначе неизвестно чем кончился бы этот допрос. Но Катя не успела что-то предпринять – в кабинет заглянул дежурный, тот самый, поманил Марьяну, озабоченно зашептал ей что-то на ухо.
– Мамонтов, сядьте на место, – бросила Марьяна. – Иван Михалыч, – попросила она дежурного, – пригласите конвой, я сама должна с ним переговорить. Катя, побудь здесь, мне надо в дежурную часть.
Она забрала чистый бланк протокола допроса, набросила на плечи китель и вышла из кабинета после того, как туда вошел конвойный.
Прошло пять минут, десять. В кабинете было тихо – муха пролетит. Конвойный поставил свободный стул так, чтобы он загородил дверь, сел, вытянул ноги.
– А погода ничего, – сказал он, обращаясь к Кате. – Какое лето синоптики прогнозируют, не слышали?
– Еще в марте слышала примету – лето будет кислое: дождливое, теплое и грибное.
– Ну и ладно, лишь бы не сушь, как в позапрошлом году, когда леса-то горели, – кивнул дежурный. – Лишь бы не ураганы. Тогда, в позапрошлом-то году, когда буря-то была сильная – крышу с отдела сорвало. Только-только ремонт сделали, металлочерепицей покрыли, все смело подчистую.
– Да вас хоть бы тут всех в пыль, по камешку разметало! – буркнул Мамонтов.
– Но-но, без комментариев, – сказал конвойный, – не с тобой разговаривают.
– Это правда была дуэль? – спросила Катя.
Мамонтов мрачно молчал.
– Нет, ну правда?
Он усмехнулся – усмешка была презрительной.
– Ну, все-таки? – не унималась Катя.
– А вы что – из газеты? – спросил Мамонтов.
– Да.
– Ну, и какое впечатление у вас?
– От вашей беседы со следователем? Плохое у меня впечатление.
– А, плохое? Ну-ну, а я думал, нравится вам, как она меня тут мордует.
– Это называется психологический прессинг, – заметила Катя.
– Это? Прием, что ли, такой?
– Угу, не слишком удачный, – сказала Катя. – Но и вы должны сделать скидку на то, что…
– Как собака бешеная на меня кидается, – хмыкнул Мамонтов. – И че я ей такого сделал? Лично ей? Ведь ничего не сделал. Наоборот, думал, следователь – женщина, девушка молодая, поймет меня… Месячные, что ли, у нее в разгаре, а?
– Но-но, разговоры, – снова прикрикнул конвойный. – Забыл, где находишься?
– Вы должны сделать скидку на то, что… может быть, вы сами виноваты, что ваш рассказ про дуэль не внушает доверия. – Катя тщательно подбирала слова. – Не внушает Марьяне Ивановне, как следователю, доверия.
– Ну, а как я могу еще рассказать? Как было, так и говорю.
– Про дуэль – правду говорите. А вот про оружие, про пистолеты – врете. Купили на Митинском рынке у неизвестного мужика зимой… курам на смех это, – вздохнула Катя.
– Что, так заметно со стороны?
– А вы как думали – конечно, заметно. А раз этому рассказу нет доверия, значит, нет доверия и тем вашим правдивым показаниям.
– Ну ладно, пусть. Иного про стволы я все равно не скажу. Не могу, – Мамонтов вздохнул.
– А из-за чего у вас с этим Буркиным Олегом дуэль-то была? – с любопытством спросила Катя.
– Личные мотивы. Сугубо. – Мамонтов вытянул губы трубочкой, словно готовясь дудеть в боевую трубу.
– Может быть, из-за ревности? Из-за женщины?
Катя спросила это навскидку – а из-за чего в прошлом-то стрелялись на Черной речке господа гвардейцы? По тому, как он снова густо покраснел, она поняла – попала сразу и в точку.
– Надо, чтобы Буркин, ваш противник, на очной ставке, которая обязательно состоится, подтвердил полностью ваши показания, – сказала она.
– Олег в больнице. Черт, а вдруг ему и правда ногу отрежут?
– Вы куда ему попали?
– Сюда, – Мамонтов показал на бедро. – Целился-то мимо, эх… А вот попал. Рука дрогнула. Мы, правда, пьяные были. Немножко выпили.
Зазвонил телефон – красный, без кнопок, внутренний. Катя поколебалась – кабинет-то все же чужой, – но потом сняла трубку.
– Катя, пожалуйста, – услышала она нервный голос Марьяны, – скажи конвойному, пусть пока этого урода снова в камеру отправит. Тут ситуация внезапно изменилась. Я сейчас вернусь – мне кабинет нужен чистый, без него.
– А что случилось? – спросила Катя.
– Сейчас увидишь. Только этого мне не хватало!
Шум, возгласы во дворе отдела – Катя прилипла к зарешеченному окну кабинета и оторопела: через настежь открытые ворота во внутренний двор въехала машина «Скорой помощи», сопровождаемая дежурным, его помощником, Марьяной и каким-то высоким незнакомцем в деловом костюме и темных очках. Перед флигелем, где сидели следователи, «Скорая» развернулась, распахнулась задняя дверь, и двое дюжих санитаров в синих комбинезонах начали выгружать носилки с лежащим на них человеком. Тот одной рукой придерживал костыли, другой азартно жестикулировал, что-то горячо объясняя Марьяне. Удивительная процессия втиснулась в тесные двери флигеля, заклубилась по коридору и…
– Несите меня в кабинет, я показания дать желаю, – услышала Катя громкий хрипловатый басок. – А то что ж это делается – Ваську по суду на срок в камеру забить сегодня могут!
Однако первой в свой кабинет вошла все же Марьяна. Следом, точно рабы римского патриция, санитары внесли громогласного больного. Это был молодой человек лет тридцати, чрезвычайно плотной, упитанной наружности. У него была круглая, как шар, голова, волосы острижены модным рыжеватым ежиком. Самой заметной частью на лице его был вздернутый курносый нос. Глаза припухли, превратившись в щелочки. Левая нога молодого человека была забинтована от колена до бедра. Из одежды на теле присутствовали лишь футболка с ликом Че Гевары, широченные семейные трусы и полосатые спартаковские носки.
– Желаю дать показания по делу о моем ранении, – заявил человек на носилках (они заняли все пространство кабинета). – А это вот наш адвокат – господин Алмазов. Вова, покажись людям, тебя не видно!
Из-за плеч санитаров в дверь заглянул незнакомец в деловом костюме. Черные очки он снял. Правую руку держал высоко, демонстрируя как знамя папку с бумагами.
– Буркин, кто вам разрешил покинуть больницу? – спросила Марьяна. – Вообще, что за цирк вы тут нам устраиваете?
Катя поняла – перед ней тот самый Олег Буркин – дуэлянт, Дантес, оппонент привлекаемого к уголовной ответственности Василия Мамонтова, которого еле-еле успели отправить от греха подальше вниз, в ИВС.
– Ничего не цирк, какой такой цирк? – Буркин ретиво приподнялся на носилках. – А из больницы я под расписку на два часа отпущен, главврач разрешил. Да если б и не разрешил, плевать, я все равно б к вам рванул. Такое дело – товарища сажают, тут мужик знаете как вести себя должен? Встал и пошел, во как! Ребятам вон денег дал, – он кивнул на санитаров, – а они не то что к вам, на край света доставят, правду я говорю, нет?
Санитары ухмыльнулись.
– Ну-ка, к стулу меня, давай, давай, погодь, хорошо, ништяк. – Буркин ловко переполз с носилок на стул. Но, видно, двигать простреленной ногой было все же больно – он морщился, со свистом втягивая воздух сквозь стиснутые зубы.
– Так, уважаемый следователь. Хочу внести в это наше дело полную ясность, – он перевел дух. – Там, в больнице, сразу-то я не врубился, что к чему, окосел малость от наркоза. Зато теперь соображаю четко. И за свои слова отвечаю. А вы что же это? Вы пишите, пишите свой протокол.
– Что писать? – сурово спросила Марьяна. По ее лицу Катя поняла – от дальнейшего ничего для себя хорошего она не предвидит.
– Это вот, значит, как у нас дело было. Васька Мамонт ни при чем. Не виноватый он. Это я все сам, случайно. Долбанули мы с ним в «Охотнике» – День Победы отмечали, святое ж дело, сами понимаете. Ну и… выпили, в общем. Поехали домой на нашей машине – на «Форде»-то нашем. Васька за рулем, я на заднем сиденье. Ну и чувствую – мешает мне что-то в кармане – а это он, ствол, будь он неладен. Ну, я и хотел его переложить. Достал, да спьяну ошибся, нажал на курок. Вот меня и ожгло, вот сюда, – Буркин доверчиво показал на свою забинтованную ногу. – В общем, случай такой несчастный, непредвиденный вышел. Форсмажор. А Васька – он ни при чем. Он и не понял-то ничего сначала, ну дошло уж, как я матюгаться начал от боли. В больницу меня помчал, спасать, в общем.
Буркин обвел глазами-щелочками кабинет – каково, а? Произвело впечатление? Поверили?
– Значит, ранение вы получили в машине, в салоне? – спросила Марьяна.
– Ну да, ехали ж.
– А в яму как же тогда с водой провалились?
– В яму? А, ну да… «Форд» наш остановился, Васька начал меня осматривать, первую помощь оказывать. Ну а там темно как в ж… извиняюсь, темень, в общем, а в кювете лужа здоровущая. Ну, он оступился и туда меня утянул. Вытащил и в больницу помчал. Все так и было.
– Значит, огнестрельное ранение вы нанесли себе сами? – спросила Марьяна. – Я вас правильно поняла?
