Kitabı oku: «Родео для прекрасных дам», sayfa 5

Глава 7
ОХРАННИК ЛОСЕВ

Игорь Лосев встречи со следователем – а именно так ему сообщили с рецепции: с тобой хочет говорить следователь из милиции – не ждал. Он вообще старался по жизни идти легко, без напрягов и заморочек. В двадцать семь лет жизнь все еще видится длинной такой дорогой, по которой хочется шагать уверенно и быстро. А лучше даже мчаться на мотоцикле – новенькой «Ямахе», крутой донельзя, красной, как кровь. Прибавил газа и очутился где-нибудь за тридевять земель – например, в каком-нибудь городе Дублине или в австрийских Альпах, где горные дороги – сплошной серпантин. Или на трассе Париж – Дакар посреди оранжевых песков.

Красной «Ямахи» у Игоря Лосева – старшего охранника службы секьюрити «Паруса» – в наличии пока еще не было. Проект был только в мечтах. Но кое-какие события позволяли уже надеяться на то, что он в самом скором времени воплотится в реальность.

Ведь подарил же он вчера Веронике золотой кулон! А вышло-то все само собой, легко, как в фильме: был выходной у обоих. Решили махнуть в торговый центр на окружной дороге, прикупить того-сего. А тут ювелирный отдел двери свои распахнул, заманивает на турецкое золото. Бери, не проходи мимо.

Себе Игорь Лосев присмотрел печатку – мощную такую, внушительную. Но не купил – придет время, купим. А ей, Веронике, с которой жил вот уже полгода, деля съемную квартиру, стол, заработок и постель, приобрел золотой кулончик на цепочке. Симпатичный такой в виде двух слепленных золотых рыбок – Вероника по Зодиаку была Рыбы. А он, Игорь Лосев, – Козерог. Себе он никогда, ни под каким видом Зодиак-талисман не покупал. Вот уж радость носить на цепочке или брелоке козла! А золотые рыбки понравились – аккуратненьки такие, махонькие. И друг к другу брюшками по воле турецкого ювелира приклеены – словно трахаются друг с другом до потери пульса.

Когда Вероника надела кулон – а сделала она это тотчас же, прямо у витрины ювелирного, – у нее глаза так и засияли. Прямо заискрились. Такой вид был блаженный, благодарный, что он, Игорь, невольно подумал: ну, брат, держись – ночью эта женщина даст тебе жару. Из одной лишь признательности наизнанку вывернется.

Так и случилось, все так и случилось…

Когда позвонили в комнату секьюрити с рецепции, Игорь Лосев как раз был целиком погружен в ночные, полночные, предрассветные воспоминания. Ух, Вероника! Горячо! Как же горячо – обжигаешься, а продолжаешь, продолжаешь, хочешь… Сколько, оказывается, в них, бабах, скрытых возможностей, неизведанных соблазнов даже после стольких месяцев совместного бытия. Хоть женись теперь совсем, безоглядно, на всю оставшуюся жизнь. А и то правда – где лучше-то сейчас найдешь? По крайней мере, она собой недурна. И верная – полгода, и ни одного закидона, ни одного взгляда, вздоха на сторону. А ведь тут «Парус». Тут тебе все, что угодно, – и мужики, и бабы-лесбиянки, и ночные дежурства, и пустые номера, и охотничьи домики в парке. Так нет же закидонов, верность одна сплошная. Только уж больно нудны порой вопросы: «Гоша, когда поженимся? Ну, когда поженимся, родной?»

Но вчера, после кулона и ночью в постели никакой этой бодяги, никакого канючанья и в помине не было. Игорь Лосев закрыл глаза – ох, Вероника, что ж ты со мной вчера делала, что делала! Я это был – Игорь Лосев, или не я, а кто-то другой, стонущий, мычащий, мечущийся от удовольствия, страсти и жара? Во кайфанули, подружка! Так кайфанули – вспомнить, аж в пот бросает. А причиной-то что послужило – какой-то там кулончик, фитюлька женская на цепочке. И море, море любви хлынуло в благодарность. Чуть не утопило, в натуре.

Перед глазами чередовались ночные картины. Смятая постель – их постель. Подушка на полу. Вероника на подоконнике – на фоне черного ночного окна. И чего ее на подоконник-то потянуло, бесстыжую? Ведь совсем бесстыжая была, голая, ведьма – и свет в комнате заставила включить! А с улицы-то все, все видно. А потом вообще на балкон перекочевала. До того завелась и его зажгла, запалила с четырех концов. Интересно, соседи слыхали? Конечно, слыхали – такой вопеж, такое половое недержание…

– К телефону, – раздался в рации голос начальника смены.

– Сейчас, – Игорь Лосев, с трудом оторвавшись от ночного – балкона и тел, сплетенных в объятии среди разного балконного хлама, – их с Вероникой тел, таких отчетливых со стороны, взял трубку. – Да, Лосев.

– Подойдите срочно на рецепцию. Приехали из милиции. Следователь. Хочет переговорить с вами.

Это не было похоже на удар грома. Но все-таки это было как-то того, стремно. Неприятно. Игорь встречи со следователем не ждал.

Комната охраны располагалась на первом этаже, за рестораном, в другом конце корпуса. Пока Игорь шел, он собирался с мыслями.

А милиционеров, оказывается, было двое. И обе – женщины. Причем молодые, весьма и весьма. На душе сразу как-то отлегло. Ну, с бабами-то и ленивый справится…

Катя увидела, как холл пересекает высокий статный молодой мужчина в черной форме охранника, так похожей на американскую полицейскую форму. Рост – метр девяносто. Блондин, серые глаза с прищуром. Взгляд прямой, оценивающий. Окинул, измерил все ваши параметры: грудь, бедра, талия и… усмехнулся. Не сказать, чтобы нагло, а так, с явным чувством собственного превосходства.

– Я Лосев, а вы что, из милиции? Ко мне? А моя машина на месте – я об угоне не заявлял.

– Мы к вам не по поводу угона. Мы по другому вопросу, – вежливо (ох как вежливо) сказала Марьяна. – Мы незнакомы. Я следователь Киселева Марианна Ивановна. Веду уголовное дело по факту гибели клиента вашего отеля Авдюкова Владлена Ермолаевича. А это вот Екатерина Сергеевна, сотрудник нашего главка.

– И обе вы ко мне? – спросил Лосев. – Но я не знал этого Авдюкова. К сожалению.

– Мне надо вас допросить. Вы дежурили в ту ночь. По корпусу – с двух часов ночи и до пяти утра. Так? – Марьяна подняла голову – она доходила Лосеву только до плеча.

– Так.

– Где мы можем побеседовать? Здесь в холле неудобно.

– А у нас в офисе еще более неудобно, народ, охрана меняется. Нет уж, давайте здесь, – Лосев первый шагнул к диванам напротив стойки рецепции. Марьяне пришлось раскладывать свои бланки на виду у портье, на низеньком журнальном столике из закаленного стекла.

– Вы дежурили в главном корпусе в ночь на тринадцатое мая с двух и до пяти – так мне сказал управляющий отелем. А разве тут у вас такой порядок, чтобы охранники дежурили по одному ночью?

– Ну, в обычные дни у нас в ночной смене всегда по двое дежурят, – Лосев пожал плечами, – но на праздники такая свистопляска была, наплыв. Напарник мой Зубов в ночь подряд трижды выходил – отгулы копил. Ему надо было к матери съездить. Ну и так вышло: дни послепраздничные, ажиотаж спал, клиенты почти все разъехались. А у меня по графику дежурство. Мы старшего смены в известность ставили – ну по поводу того, что Зубов уедет, а я за него отработаю.

– А где вы находились конкретно? – спросила Катя.

– Как где – в здании, конечно. Корпус обходил по первому этажу. Потом где-то около трех уже в комнату охраны вернулся. Камеры работали. Кстати, тут мне сказали напарники – от вас приезжали, тоже из милиции, пленку изъяли за тот день.

– Это я распорядилась изъять. Я должна ее посмотреть и приобщить к делу, если потребуется. – Марьяна заполняла протокол.

Лосев кивнул: да ради бога, мне-то что?

– То, что стряслось с этим вашим постояльцем Авдюковым, вы об этом знаете, в курсе? – наивно спросила Катя.

– Ну, только из разговоров. Сам-то я ничего конкретно не видел. Туда, на второй этаж не поднимался. Когда шум поднялся, ну, забегали все, врача вызвали – тогда, конечно. Я понял – мужику плохо стало. Видно, перепил, не рассчитал силенок. Это бывает.

– Авдюкова вы прежде в «Парусе» встречали? – спросила Марьяна.

– Наверное. Тут у нас говорили – он к нам не впервые приезжал. Наверняка я его видел, но… Тут столько клиентов, столько народа – разве всех в лицо запомнишь?

– А разве это не прямая обязанность охраны знать всех в лицо – клиентов, персонал, чтобы на территорию не проник чужой? – спросила Катя.

Лосев усмехнулся.

– Это в Москве вашей с террористами борются. У нас тихо, – изрек он. Слова «Москва ваша» были выделены особо.

– Значит, вы ничего не заметили подозрительного в ту ночь, необычного? – Марьяна, спрашивая, писала.

– Нет.

– Ну а вот одна из клиенток отеля среди ночи уехала – некая Юлия Олейникова. На своей машине.

– А, это да. Это было где-то около часа ночи, я только начал обход первого этажа. Девушка, брюнетка, вы ее имеете в виду?

– Да, да.

– Ну, я фамилии-то не знаю. А брюнетку видел. Ее машина на стоянке была.

– Вы с ней не разговаривали?

– Когда? Ночью-то? Нет, она к рецепции направилась. И потом она здорово навеселе была. Шла, так ее вело, то влево, то вправо. Бухнула, видно, в баре хорошо.

– Значит, не вы выпускали ее из корпуса? – уточнила Марьяна.

– Нет, я же говорю, она к рецепции направилась, к главному входу.

– А что, у вас тут еще входы есть? – спросила Катя.

– То есть как это? Конечно, – Лосев снова пожал плечами. – Главный подъезд – для клиентов. А в торце хозяйственный подъезд. Туда оборудование привозят, сгружают мебель, белье чистое. Ну и вообще по правилам пожарной безопасности положено – разные входы-выходы: основной и запасной.

– На ночь этот самый запасной, хозяйственный подъезд, конечно, запирается? – спросила Катя.

– Естественно.

– А ключи у кого?

– На рецепции и у нас, дежурной смены – мало ли что может случиться.

– То есть у вас?

– Ну да.

– Значит, ничего такого необычного вы за время своего дежурства в ту ночь не заметили? – не отставала Катя. – Припомните, пожалуйста, хорошенько.

– Да и вспоминать нечего, – Лосев нахмурился. – Дежурство протекало вполне нормально, без происшествий. Вы бы посмотрели, что у нас тут делалось первого-второго мая – страх, умора. То в воду лезем – кто-то пьяный из клиентов на лодке ночью кататься вздумал – перевернулся. То драку на танцполе разнимаем, то фейерверк готовим. Голова пухнет. А ночь с двенадцатого на тринадцатое тихая была – каждое б дежурство так. Если бы не этот инцидент с клиентом, то и совсем бы хорошо.

– Авдюков умер по дороге в больницу, – сказала Марьяна.

– Ну что ж, царствие ему небесное. Хотя, конечно, мог бы и еще пожить, не старик ведь был, как говорят.

– Простите, а вы все время бодрствовали, может быть, все-таки вы заснули на какое-то время? – спросила Катя.

– Заснул? Я? Да вы знаете, что у нас здесь за это самое «заснул» бывает? Пинок под зад, и прощай работа.

– Ну, организм-то своего требует. Ночь, усталость.

– Я не спал, я дежурил, – отчеканил Лосев. – Я, если хотите знать, в армии в ракетных войсках служил. Так что к ночным дежурствам привычный. Ну, все? Все вопросы? А то мне работать надо.

– Распишитесь в протоколе. Будьте добры, Игорь.

Лосев взглянул на Марьяну. Подписал, быстро пробежав написанное.

– Рад был познакомиться, девушки, – сказал он совсем уже иным тоном.

– Не считайте наше знакомство оконченным, – Марьяна спрятала протокол в папку.

– Значит, это вы дело будете вести? А что, разве это не несчастный случай с этим Авдюковым?

– А у вас что, здесь говорили, что это несчастный случай? – спросила Катя.

– Да нет. Ну, раз милиция сразу приехала – утром-то… Уж, наверное, это не инфаркт хватил мужика.

– Здесь, в отеле, в ночь на тринадцатое мая произошло убийство, – как бы между прочим сообщила Марьяна. – Как раз в ваше, Игорь, дежурство. А вы ничего такого и не заметили. Ну, просто поразительная невнимательность!

Когда шли к машине, обогнули корпус – Катя на всякий случай предложила взглянуть на этот самый хозяйственный подъезд. Дверь на первом этаже в торце здания оказалась запертой изнутри. За зданием территория «Паруса» кончалась – густые кусты скрывали металлический забор. В заборе, однако, имелись ворота. И тоже – на замке.

Марьяна наскоро набросала план территории – вдруг пригодится. Они с Катей долго совещались – где север, где юг. Наконец вспомнили – солнце-то на западе заходит, ага!

Над озером догорал закат.

– Ну, все – домой, – объявила Марьяна. – Давай только в магазин заедем, а то у меня в холодильнике – шаром покати.

Порог Марьяниной квартиры Катя переступила со смешанным чувством радости и… Что примешивалось к этой радости, какая грусть, какая горечь? Слишком хорошо она помнила иные дни, иные встречи, иные праздники в этих стенах. Новоселье. Какое справлялось тут веселое, шумное новоселье Марьяны и Максима!

Дом был старый, из тех самых, некогда построенных пленными немцами коттеджей. Но все еще крепкий, приземистый, вросший фундаментом в землю. Двухкомнатная квартирка располагалась на втором этаже. Подъезд закрывался жильцами на ключ – в нем было чисто и прохладно. Никакого рекламного мусора под почтовыми ящиками, никакого духа кошатины. Под окнами буйно разрослись кусты сирени. Прямо в окно Марьяниной кухни смотрел старый клен. Катя увидела его, войдя, и вспомнила: вот тут за столом, уставленным посудой, на том веселом новоселье, где гуляли выходные напролет, безраздельно царил Максим, Марьянин муж с гитарой. «Клен ты мой опавший…» – Катя, стоя посреди этой сумрачной кухоньки, видела его – как он сидел, перебирал струны гитары, пел. Ах, боже мой, как он пел – и этот «Клен», и «Живет моя отрада», и даже арию мистера Икса «Цветы роняют лепестки на песок».

Трудно, почти невозможно представить себе начальника районного ГИБДД поющим арию мистера Икса – а вы попробуйте, попробуйте, попытайтесь, сломайте надоедливый стереотип! Выглядеть это будет комично и чуть-чуть грустно. Но куда все это делось, куда улетучилось – комизм, грусть, детская радость?

На кухне, чистой, отдраенной (Марьяна ненавидела грязь), теперь витало полное, совершенное, окончательное сиротство. Плита без кастрюль с первым и вторым, которое так уважают мужья. И даже без компота из яблок! Пустой холодильник – зачем делать запасы, одной много не надо. На столе вместо хлебницы – пепельница. Марьяна курила, а вот муж ее, Максим, помнится, бросил сразу после рождения Верочки.

А в комнате Катя просто ахнула: эта комната – «большая» – всегда изначально была спальней. Помнится, как-то давно, когда собственная квартира грезилась только еще настойчиво достигаемой целью, Макс, живший тогда вместе с Марьяной в квартире ее родителей, слегка подпив, толковал Кате про то, какую жизнь он собирается устроить для своей обожаемой жены. «Она не будет работать. Ни в милиции, ни даже в адвокатуре. Марьяна будет сидеть дома, рожать мне детей, любить меня, крепко любить, понимаешь, чего я хочу?» – «Да понимаю, понимаю», – отвечала Катя. Он сидел, наклонившись вперед, слегка размякнув от коньяка – такой большой, сильный, домашний. Надежный, как скала. «У нас будет сначала, на первое время, только две комнаты – наша спальня и комната для ребенка, понимаешь? Спальня с большой широкой кроватью. Я буду приходить с работы и падать на нее вот так. Как герой на ложе из львиных шкур». – «Прямо в пыльном милицейском кителе, – добавляла Марьяна. – А фуражку бросать через всю спальню вот так – как бумеранг».

Они действительно устроили из большой комнаты спальню, купив широкую уютную кровать. Она заняла бог знает сколько места, оставив всего ничего для телевизора и пары кресел. Но они – Катя помнила это так хорошо – ликовали, сходили с ума.

А теперь кровати не было – вместо нее была устроена какая-то причудливая кочевая постель: толстый спальный матрац, прямо на полу. В изголовье, вместо спинки – большое зеркало, уложенное горизонтально. И много, много, много разных разноцветных подушек на коричневом пушистом пледе.

– А где же… – Катя удивленно воззрилась на подругу.

– Выкинула вон.

– Выкинула вон?!

– Да. Грузчиков наняла. Вывоз мусора, – Марьяна сняла через голову черную водолазку, расстегнула юбку, переступила через нее, скользнувшую на пол. – Выбросила к чертовой матери. На помойку. На, переоденься, – она вручила Кате свой халатик. Сама натянула старые джинсы, линялую майку.

– Но ведь совсем новая… зачем? – Катя всплеснула руками.

– Не понимаешь? – Марьяна метнулась на кухню. В дверях оглянулась, зацепившись за косяк. – А ты пойми, Катюша. Пойми – неужели так трудно?

Катя опустилась на пол, на плед. Какой комната большой кажется – вот так снизу, из угла. Какой потолок высокий – никогда, никогда не упереться в него головой, не перерасти, не пробить…

На кухне шипело масло – Марьяна жарила котлеты. Те самые в коробочке, замороженные полуфабрикаты, которые вместе с остальной снедью они с Катей купили в магазине.

– За что выпьем? – спросила Марьяна, ловко откупоривая бутылку белого вина. – За встречу?

– За тебя и меня, – ответила Катя. – За Верочку.

В комнате пятилетней Верочки было некуда ступить от игрушек: на детской кроватке, на подоконнике, на полу сидели, стояли, лежали на плюшевых, шерстяных и лайкровых спинках медведи. Белые, бурые, красные, фиолетовые, оранжевые, зеленые.

– Она их собирает? – спросила Катя.

– Она с ними разговаривает. Самого первого – большого такого, белого, видела? Он ей подарил в два с половиной года. А теперь я покупаю с каждой зарплаты. Ну а теперь за что выпьем?

– Вино хорошее, – отметила Катя после пятого уже тоста «за нас с тобой».

– А знаешь, когда он ушел от меня, я начала пить. От кого-то услышала – если пьешь красное, пусть даже самое хорошее и дорогое, то все, пиши пропало. На белое переключилась. Никому не скажешь?

– Никому.

– В пятницу после работы иду в магазин и покупаю бутылку на выходные.

– Каждую пятницу? – спросила Катя.

– Нет, пока еще не каждую, – Марьяна криво улыбнулась.

– Тебе надо отбросить это все от себя. Переключиться. Забыть.

– Я все уже давно забыла.

– У тебя все еще впереди, – горячо воскликнула Катя (белое вино взывало к пылкости чувств). – Вот увидишь. Я тоже, знаешь… У меня с Вадькой сколько всего было такого – казалось, все, жизнь на волоске висит… А потом как-то все образовывалось, начинался новый этап.

– Об этапах мы с тобой, Катюша, поговорим, когда твой Вадик тебя бросит.

Катя умолкла.

– Ну ладно, поздно уже, второй час… – Марьяна поднялась из-за стола. – А, я тебе сказать позабыла – завтра у меня свидание с вдовой назначено в отделе.

– С какой вдовой? – с запинкой спросила Катя.

– Авдюкова – убиенного. Светлана Петровна ее зовут. Завтра приедет ко мне в десять часов. Я ее специально на субботу пригласила. Я в выходные сейчас, когда Верка у моих, дома совсем не могу сидеть. Как зверь в клетке хожу, хожу. Кончается всегда одним – либо включаю пылесос, убираться начинаю, как маньяк, как робот, либо достаю из холодильника бутылку белого. Осуждаешь?

– А я все выходные, когда Вадик в командировке, валяюсь на диване как колода. Читаю, – сказала Катя. – А убираться меня из-под палки не заставишь. Осуждаешь?

Марьяна, пошатываясь, направилась в комнату. Стелила постель – матрас на полу полутораспальный вместил бы обеих.

– Ну и правильно кровать вышвырнула, – сказала Катя нетвердо. – Я бы тоже так. Прям из окна – ему на башку. Помнишь, как в фильме Альмодовара? Она ему чемодан сверху – ба-бах!

– На полотенце чистое. У нас воду горячую пока еще не отключили.

Лежа на кочевом спартанском ложе на чистых простынях, душных от лаванды, Катя, изогнувшись, смотрела в темное зеркало в изголовье.

– Здорово, вся комната отражается. Чужих не боишься?

– Кого? – спросила Марьяна, приподнимаясь на подушке.

– Чужих. Говорят, если ночью глянуть в зеркало – увидишь его. Чужого…

– А какой он?

– Разный. В зависимости от настроения – иногда жуткая образина. А иногда рыцарь бледный.

Марьяна вздохнула. Потом спросила:

– Как думаешь, говорить завтра вдове Авдюкова, что ее муж был в «Парусе» вместе со своей секретаршей?

– А ты думаешь, она этого не знает?

– Если она не знает – ей будет больно, – сказала Марьяна.

– А если она знает, мы не откроем ей Америки, – Катя закрыла глаза. – Интересно, как же все-таки попала в двести второй номер эта чертова бутылка с уксусной эссенцией?

– А вот это и есть то главное, что нам предстоит для начала узнать.

– Ну, в добрый путь, – провозгласила Катя и уснула.

Было темно. В тусклое зеркало в изголовье никто не решался смотреть до самого утра.

Глава 8
СВЕТЛАНА ПЕТРОВНА И ЗИНАИДА АЛЕКСАНДРОВНА

По пустому загородному шоссе в направлении Щеголева в субботу в половине десятого утра ехал и особо никуда не торопился «Вольво» серо-стального цвета. За рулем его находился мужчина, уже перешагнувший критический для мужчин сорокалетний возраст и уверенно смотревший в будущее, на заднем сиденье, тесно обнявшись, сидели две женщины. Одна, одетая в черный брючный костюм глубоко траурного вида, была не кем иным, как Светланой Петровной, вдовой убитого Владлена Ермолаевича Авдюкова. Вторая, закутанная по причине утренней свежести в пестрое, модное в этом сезоне пончо, ее школьной подругой – Зинаидой Александровной Вирта.

Водителя звали Варламом Автандиловичем Долидзе. Но для обеих женщин по долгим годам знакомства и дружбы он давно был просто Варламчик, Варлаша. А они для него – Зинуша и Светик и еще «девочки мои золотые».

Зинаида Александровна, как и обещала накануне другой своей подруге детства Нателле Георгиевне Усольской, сопровождала Светлану Петровну к следователю в милицию. Созвонившись с Варламом Долидзе и провозгласив SOS – выручай, милый, выручай, дорогой, без тебя не доедем, – она забрала Светлану Петровну из дома. И, наверное, впервые за эти скорбные дни поняла, насколько изменился этот дом.

Прежде это был очень благополучный дом. С виду – даже слишком благополучный. Возведенный на берегу Серебряного озера, на месте старой генеральской дачи, на обширном участке облагороженного хвойного леса, некогда выбранном самим генералом армии Мироненко, отцом Светланы Петровны, дом процветал. По вечерам сияли огнями его многочисленные окна. В просторные ворота въезжали дорогие машины. Домработница выводила на прогулку в лес гигантского серого мастино-неаполитано, обладавшего одновременно меланхоличным и непредсказуемым нравом. Весной лужайка перед домом расцвечивалась яркими клумбами. Летом на солнцепеке рабочие монтировали и заполняли свежей водой разборный бассейн. В тень, под сосны, выставлялась плетеная мебель и мягкие, покойные диваны, на которых так любили отдыхать все многочисленные гости, посещавшие семью Авдюковых. Увы, эти благословенные времена, видимо, канули в Лету. Зинаида Александровна поняла это, едва лишь переступила порог дома: окна были плотно зашторены. Зеркала завешаны черным тюлем. А где-то за стеной глухо и зловеще выла собака. Выла так, что невольно хотелось бежать прочь – подальше, дабы не заразиться несчастьем.

Светлану Петровну никто в путь к следователю из дома не провожал, кроме домработницы – зареванной, суетливой и рассеянной тети Паши, которая была стара как мир и являлась уже не чем иным, как традицией – данью прошлому.

Дочери Светланы Петровны девятнадцатилетней Алины, как заметила Зинаида Александровна, вообще не было дома в это скорбное субботнее утро. И это было скверно, так скверно!

Но для начала надо было все-таки разобраться с этим песьим воем, так действующим всем на нервы. Этим с молчаливого одобрения Зинаиды Александровны занялся Варлам.

– Что такое, тетя Паша? – спросил он.

– Это Вулкан по хозяину плачет, горюет, – пояснила домработница. Всхлипнула, сморщила свое старческое личико, махнула рукой – эх! – И ведь никто ни словечка не говорил ему, не сообщал. Животное, а понимает. Нутром чует – осиротел. Лежит под столом, в кабинете Владлена Ермолаича. Третьи сутки не ест, не пьет.

– Так сдохнет, и вся недолга. Он понять должен, он умный – живая собака лучше мертвого льва, – изрек Варлам Долидзе. – Пойду скажу ему. Дружище Вулкан!

Он действительно направился в темный, наглухо зашторенный кабинет Авдюкова, где на восточном ковре лежал понурый мастино-неаполитано и время от времени, подняв тяжелую безобразную морду к потолку, оглашал дом баскервильским воем.

В это время Зинаида Александровна в спальне на втором этаже помогала Светлане Петровне собраться. Со Светланой Петровной следовало обращаться как с больной – она была больна своей невосполнимой потерей, своим вдовством.

Через несколько минут вой стих. И более уже не возобновлялся. Варлам Долидзе среди прочих своих умений и талантов имел талант укрощения диких, переполненных страстями сердец. В том числе и преданных, собачьих.

По пути в Щеголевский отдел милиции он говорил мало, свой подержанный «Вольво» серо-стального цвета вел плавно. Иногда бросал взгляд в зеркало на заднее сиденье, где угнездились женщины. Шумно вздыхал. Мечтал закурить и не курил – Светлана Петровна не переносила сигаретного дыма. Он жалел ее, как ребенка.

– Мне страшно, Зина, – шептала Светлана Петровна, теснее прижимаясь к подруге. – Если бы ты только знала, как мне страшно, как больно.

– Это пройдет, – отвечала Зинаида Александровна. – Поверь мне.

– А долго терпеть? Ждать?

– Нет, не так уж и долго. Однажды ты проснешься утром и поймешь, что все позади. Все кончилось, рана зажила. И можно жить с этим дальше.

– Я боюсь не за себя, – Светлана Петровна покачала головой. – Я и не подозревала, что так будет. Вот его нет со мной, и я… я так боюсь! Жизни боюсь. Что я без него, без мужа?

– Успокойся, пожалуйста.

– Я не могу успокоиться. Не могу.

– Прими таблетку.

– Нет, – Светлана Петровна отстранилась. – Таблеткой тут не поможешь.

– Отлично поможешь. Уж я-то знаю.

Они почти уже достигли цели – Варлам Долидзе свернул на тенистую улицу, в конце которой располагался отдел милиции. Светлана Петровна послушно «склевала» из заботливых рук Зинаиды Александровны таблетку. Запила апельсиново-морковным соком из жестяной баночки.

– Ну, вот и славно, – похвалила ее подруга. И улыбнулась, стараясь ободрить, поддержать хоть как-нибудь.

В выходные привычный рабочий ритм часто нарушается. Так вышло и на этот раз. Катя и Марьяна, спешившие на всех парах в отдел к десяти часам, встретились с вдовой убитого Авдюкова не в кабинете – увы. Столкнулись в дверях. Получилось немножко несолидно – «Вы не скажете, где…» – «А вы к кому?» – «По вызову к следователю Киселевой, насчет мужа». – «Ах, это вы, сейчас, одну минуту, извините. Подождите, пожалуйста».

Пока Марьяна возилась с ключами, открывая кабинет, Катя разглядывала Авдюкову и сопровождавших ее спутников. Светлана Петровна выглядела на свои года и, несмотря на то что она была белокожей натуральной блондинкой, черный, вдовий наряд ей не шел. Более того, черный костюм старил ее и, увы, совсем не стройнил. Фигура у нее была полной и рыхлой. Полнота становилась особенно явной, когда Светлана Петровна поворачивалась боком или спиной – то ли покрой костюма, кстати, весьма дорогого, был неудачным. То ли сам стиль одежды – брюки, пиджак, блузка – ей совсем не подходил. Лицо у нее было круглым, с мягкими, слегка уже начавшими расплываться чертами. Самой заметной чертой был курносый нос – покрасневший и распухший от насморка, вызванного не простудой – горем. На лице Светланы Петровны Катя не заметила никакой косметики – она была смыта, точно дождем, слезами, которые до поры до времени копились в серых, чуть навыкате глазах и вот-вот готовы были выйти из берегов.

Сопровождавшую ее пару средних лет Катя в первые минуты встречи приняла было за супругов. Но потом поняла – нет, это не муж с женой, скорее старинные знакомые. Чуть позже Марьяна записала их имена и фамилии. Зинаида Александровна Вирта показалась в тот, первый раз Кате женщиной с большими претензиями и немножко гордячкой. Она была выше приземистой Светланы Петровны почти на целую голову. И если вдову Авдюкова можно было смело назвать «кубышечкой», то Зинаида Александровна больше напоминала энергичную «работницу» с плакатов тридцатых годов.

У нее были густые волосы, стриженые, окрашенные в темно-каштановый цвет, резкие, волевые черты лица, крупная жилистая фигура. Вообще своеобразного шарма и породы в ней было много. Модное пестрое пончо струилось по ней живописными складками. Руки украшали серебряные кольца и браслеты с бирюзой, явно старинной работы. В уголке рта, крепко прикушенная зубами, дымилась сигарета. Глаза глядели с прищуром – то ли от дыма, то ли от врожденной манеры смотреть на собеседника иронично и снисходительно. По отношению к Светлане Петровне Зинаида Александровна вела себя заботливо и покровительственно. Это было понятно – вид у вдовы Авдюковой был совершенно потерянный.

Спутника обеих женщин Варлама Долидзе Катя в тот раз видела лишь мельком: он почти сразу удалился на улицу, к машине. Марьяне как следователю он даже и не представился – его фамилию и имя назвала Светлана Петровна. На Катю же – как показалось в тот момент Кате – вообще не взглянул. А вот она просто не могла не обратить внимания на этого великана. Потому что в облике Варлама Долидзе всем в первую очередь сразу бросался в глаза его рост и богатырская стать. Однако, как это и бывает у мужчин, приближающихся к полувековому своему юбилею, и рост, и сила постепенно и плавно переходили в вес. Катя сразу сообразила: этот верзила, этот толстяк должен одеваться только в магазине «Большие люди».

Лицо Долидзе показалось ей скорее симпатичным, чем полным. И было в нем смешано все, как в коктейле, – и сурово сдвинутые кавказские брови шнурками, и по-кавказски же пронзительный орлиный взор, каким он окинул Марьяну с ног до головы. Окинул и, казалось, усмехнулся в кавказские же усы (каких и в помине не было – он был гладко выбрит), и в глазах заплясали, несмотря на вежливую скорбь, озорные чертики – следователь? Это следователь? Вах! Такая молодая! Пэ-э-рсик цветущий! Лицо Долидзе сеточкой покрывали красные прожилки – верный знак, что их обладатель не дурак выпить и всегда предпочтет веселое застолье любой, самой прибыльной коммерции.

Но в тот раз познакомиться и понаблюдать за ним Катя не смогла – Марьяна наскоро придала себе, столу и кабинету рабочий официозный вид и пригласила Светлану Петровну Авдюкову – прошу вас, заходите. Присаживайтесь.

– Это наш эксперт из главка, – не моргнув глазом, представила она Катю. Авдюковой, видимо, было все равно, сколько человек будет присутствовать на допросе – она никак не отреагировала.

– Скажите, когда я смогу забрать тело мужа из морга, похоронить? – спросила она тревожно. – Меня даже в больницу к нему не пустили, не дали проститься.

– Можете начинать хлопотать о похоронах прямо сегодня. Мы уже провели все необходимые экспертизы, – ответила Марьяна.

– Экспертизы? – Светлана Петровна прижала руки к груди. – Ох, как подумаю, что его резали, вскрывали, – в глазах темно. Бедный мой, бедный…