Kitabı oku: «Тимуровцы», sayfa 2
Встреча школьных подруг
– Привет, Инга!
– О, Света! Сколько лет, сколько зим! Торопишься?
– Не особо. Выходная после ночного дежурства в диспансере.
– Слушай, а давай посидим где-нибудь, как в добрые старые времена. Поболтаем, вспомним детство…
Старая знакомая, бывшая одноклассница Инги – Светка Кузина – недоуменно дёрнула плечами, но отказываться от предложения не стала. Дамы вместе вошли в кафе, уселись за столик, и Инга впервые после заграничных гастролей заказала мартини.
– Вообще-то, не помню я добрых старых времен, чтоб мы с тобой вот так запросто где-то сидели, – произнесла Светлана, осторожно отпив из коктейльного бокала, похожего на перевёрнутый конус. – Случилось что-то?
– Не знаю пока. Видно будет.
Инга не готова была делиться свалившимися на неё проблемами, но чувствовала, что расслабиться необходимо. Одноклассница подвернулась вовремя. Забрести в кафе одной средь бела дня и напиться – странно до неприличия! После успешных выступлений за границей её узнают на улице. Но и молча сидеть со старой знакомой неловко…
– Расскажи, как твои дела. Видела кого из наших? – неуверенно произнесла Инга дежурную фразу, уместную для встречи школьных подруг.
– Илью видела. В церкви. Помнишь такого. Одного из тех мелких, с которыми ты стала водиться, когда перестала со мной дружить, – усмехнулась Света.
Инга в очередной раз ахнула про себя, припомнив совершенно дурацкую историю из прошлой жизни. Ну, конечно, они со Светкой Кузиной дружили класса до шестого. Сидели за одной партой. Взявшись за руки, ходили на большой перемене в школьную столовку. На школьном дворе под акацией закутывали прихваченных из дома пупсиков-голышей в тряпки с прорезанными дырками вместо рукавов… А в седьмом что-то произошло, и сидеть они вместе перестали. Что именно? Убей – не вспомнить!
– Что с Ильей? Как он?
Илья Слепцов сидел на четвертой парте у самой стены. Мальчишки прозвали его Крещёным, когда стало известно, что бабушка Ильи тайком от родителей отвезла внука в церковь, где мальчика крестил настоящий поп, похожий на иллюстрации к сказкам Пушкина! Так объявила на классном часе классная руководительница 4-го «В» Галина Павлинична. За глаза, учительницу немецкого языка называли Гавлиной Подлиничной.
Забавные прозвища имелись у многих школьных учителей. Преподавателя географии, например, звали Борманом за тучность тела и громкость голоса. Строгую директрису Лину Васильевну с трепетным уважением называли просто Линой. Гипотенузой школьники окрестили худую высокую математичку Людмилу Викторовну. Другую, «злую» учительницу математики Тамару Ивановну называли Царицей Тамарой, или просто Царицей, или Тамарой, в зависимости от обстоятельств. Так же, без отчества, Идеюшкой называли Идею Сергеевну, учительницу по трудам, а Альбинушкой – преподавателя музыки и пения. К молодому историку, недавно пришедшему в школу после пединститута – Владимиру Анатольевичу Тепляшину – с первых же дней приклеилась кличка Лось, чему он был обязан высокому росту и собственной неловкости. Ещё в школе работала Лампочка – Евлампия Григорьевна – крохотная старенькая историчка, заведующая школьным музеем. Как только наступала весна, Лампочка разъезжала по городу на велосипеде, забавляя прохожих. Среди музейных экспонатов Евлампия Григорьевна чувствовала себя лучше, чем у классной доски и постоянно жаловалась Лине с Борманом, что в её возрасте уже тяжело работать предметником. Чтоб разгрузить пожилую учительницу истории, Лося-то в школу и приняли. Кто ж знал, что новый преподаватель окажется таким долговязым и будет уморительно смотреться рядом с миниатюрной напарницей по кабинету… Одним словом, учительские прозвища преследовали цель максимально упростить-укоротить имя-отчество преподавателей, но этот принцип с Гавлиной Подлиничной не сработал. Классную 4-го «В» не любили, вот и не стали лишать отчества, немного подправив его для ясности.
Многие из ребят в школе тоже, помнится, имели прозвища или «погоняла». Чаще всего их основой становились имена и фамилии. Так, Серыми звали, обычно, мальчишек по имени Сергей. Шефом – Юрку Шевцова из восьмого класса, Чапой – Лёшу Чепкова, Лисконожкой – маленького Женю Лисконог, Метей – Ирку Метикову – отличницу и задаваку… Кто-то носил свою «кликуху» с гордостью, кто сердился, но если уж попало на язык одноклассникам смешное прозвище, от него не просто избавиться! Илья стал Крещёным после тайного крещения в церкви, ведь Гавлина Подлинична, узнав об этом, немедленно отправилась домой к Слепцовым, а после устроила классный час, где заслушали доклад председателя совета отряда о том, какой вред наносит Советскому Союзу религия в целом и «попы» в частности.
– Илья живет при церкви, готовится к постригу, но говорит, что сомневается, готов ли, – отпила немного мартини Света…
– Бред какой-то! Он же в Новосибирск уезжал. Работал в конструкторском бюро, изобретал там что-то, – уставилась на давнюю знакомую Инга.
– Всё меняется. Другой ваш товарищ, Жиц, опять к нам в дурку недавно попал.
– Сеня? В дурку?…
К своему удивлению Инга вспомнила и Сеню.
Вдвоем с другим таким же, как он сам, тихим троечником Ромой, Сеня Жиц сидел за второй партой на крайнем ряду у стены. Всего на третьем ряду в 4 «В» сидело восемь мальчиков. Семеро четвероклассников и один младший братишка одного из мальчишек – Славик. Родители Димы и Славика Бутусовых сильно пили. Два брата были младшими в семье. Старшие сыновья Бутусовых давно выросли, окончили восемь классов и находились теперь кто в армии, кто в «бурсе» (так в их городке называли профессиональное училище, куда сплавляли отпетых двоечников после 8-го класса), а кто и «в местах, не столь отдаленных» по витиеватому выражению Бормана. Учитель географии помнил братьев Бутусовых всех до единого – прогульщиков и хулиганов. В отличие от старших братьев, Дима исправно посещал школу, хоть и не был блестящим учеником. Дима числился «бесплатником», в школе ему полагались обязательные завтраки и обеды. К тому же в школе не было того ада, который устраивали приходившие к Диминым родителям в гости их знакомые – бичи. «Бичами» много лет назад, называли безработных любителей выпить, коих и в те давние времена было гораздо меньше, чем теперь. Безработные не состояли на учете в службе занятости. В СССР и не слышали ничего о подобных учреждениях! Только в школе, на 15-минутных политинформациях, рассказывали, как страшна безработица в странах загнивающего капитализма! Одним словом, «бичи» у барака представляли собой полнейшее недоразумение, что не мешало им набиваться в тесную каморку Бутусовых. Там они пили, засыпая, просыпаясь, скандаля и бегая за «чекушкой» или «пол-литрой» в гастроном за школой – длинный деревянный барак, где продавалось всё, начиная от молока с хлебом и заканчивая октябрятскими значками-звёздочками и трёхцветными шариковыми ручками. Какой кавардак царил во дворе Диминого барака, Инга видела не раз. Пьяные люди с синими лицами то орали друг на друга, то о чем-то спорили прямо на крыльце. Инга старалась побыстрей миновать переулок с бараками. Ничего удивительного, что однажды Дима забрал братишку с собой в школу, чтобы тот не сидел весь день в затхлом углу, наблюдая за взрослыми. Перед уроком сказал Гипотенузе: «Это мой Славка. Можно тут посидит? Мы тихо». Та молча кивнула. С тех пор Славка тихо сидел рядом с братом на последней парте в третьем ряду, а в школьной столовой стали давать «бесплатнику» Диме две булочки, две котлеты и наливали дополнительный стакан компота.
– И вот все-таки скажи мне, подруга, что в тот раз произошло-то, и почему ты отказалась вместе со мной шефствовать над четвероклашками? – оборвала её воспоминания Светка.
Инга внимательней взглянула на ту, уловив агрессию в голосе. Светка, похоже, успела захмелеть, вот и несла ерунду…
Поручить ей шефство над четвероклашками Инга упрашивала старшую пионервожатую Катьку Васильеву неделю!
– Екатерина Васильевна, ну пожалуйста. У меня ни одной тройки в четверти за прошлый год, я очень хороший пример для юных ленинцев, – приставала она к вредной «вожатке», старательно величая ту по имени-отчеству.
Вообще-то к школьной пионервожатой можно было обращаться просто – Катя. Она ведь старший товарищ, а не учительница. Но Инга старалась выразить ей крайнюю степень уважения, поскольку от решения пионервожатой зависело многое. Та смотрела подозрительно, обещала подумать и всё проверить. Потом пришлось вызубрить все речёвки дружины и отряда и научиться выдувать по нотам сигналы пионерского горна. Это, знаете ли, потруднее, чем палочками по барабану лупить! Четвероклашки потребовались Инге, чтобы… поставить сказку для школьных утренников. Когда она впервые задумалась о том, что пионеры могли бы не только маршировать строем, но и устраивать настоящие спектакли в школьном коридоре, сказать сложно. Но навязчивая идея не давала Инге покоя все летние каникулы, а узнав, что семиклассники могут брать шефство над четвёртым классом, девочка поняла – вот её шанс!
– Пионервожатой нет только у третьего звена в четвёртом «В», – наконец, сдалась Катька, – Берёшь?
Каждый ряд парт в школьном классе считался пионерским звеном. Парты расставлены в три ряда. Места на первом ряду, у окна, как правило, занимают самые шустрые, первыми вбегающие в кабинет. Таким нужен широкий обзор, а ряд у окна для них – самое то. Отсюда и класс весь как на ладони, и видно, что творится за окном в школьном дворе. Средний ряд – места прилежных учеников. Первые парты – для очкариков и тех, кто ростом поменьше, средние для старательных отличников, галерка среднего ряда – для вдумчивых хорошистов. Третий ряд у стены – для всех остальных. Обычно в классах заняты почти все парты, но 4-й «В» в том году не укомплектовали. В их школе во всех классах кроме четвертого было только по две параллели – «А» и «Б», но в четвёртый тогда поступило много новеньких. Вот и пришлось спешно формировать параллель «В»,назначить там классным руководителем почасовика Гавлину Подлиничну и поделить 4 «В» на неравные звенья. Первое звено – то, что у окна – славилось способностью стащить со склада ремзавода столько металлолома, что никому о первом месте уже и мечтать не приходилось! Второе занималось сбором макулатуры, потому что мама звеньевой Лены работала в архиве отделения милиции. Кипы старых протоколов выдавались второму звену и пылились потом в углу школьного коридора внушительной кучей. Самое немногочисленное третье звено 4-го «В», занимавшее только четыре парты у стены, назначили «тимуровцами». А кем еще? Они ведь, как говорится, ни украсть, ни покараулить…
Опытной пионервожатой хватило бы беглого взгляда, чтобы понять – с третьим звеном дипломов и вымпелов не видать, как собственных ушей. Инге выбирать не приходилось. Беглого взгляда хватило ей понять, поставить таким составом можно только сказку «Гуси-лебеди». Слов там – кот наплакал. С ролью сестрицы Аленушки справится сама, тихий малыш с последней парты – готовый Иванушка, а все остальные будут лебедями, печкой, речкой, яблоней и бабой-ягой. Нормальные мальчишечьи роли. Надо брать! А Светка – что? Не могла же она так всю жизнь и ходить со Светкой за ручку, да заворачивать пупсов в тряпочные лоскутья? Всем когда-то приходится взрослеть. Поэтому Инга наотрез отказалась от помощи подруги в деле воспитания пионеров. А чтобы впредь прекратить любые её намеки на сотрудничество, пересела к Юле за соседнюю парту…
– Да ну их, этих четвероклашек! Помнишь, как на истории ты демонстративно отсела к Юльке и даже не повернулась ни разу в мою сторону!…
– Подожди-ка, подруга! Ты тридцать лет молчала и вдругрешила выяснить отношения? – изумилась Инга.
– Какая ты мне подруга? Тварь ты! – заявила вдруг разом опьяневшая Светлана.
Инга расхохоталась. Третий раз сегодня слышит она это слово в свой адрес. А ведь всё нынешнее лето «звездила» на фестивалях, давала интервью, вполне уверенная, будто любит и уважает её теперь весь Абакан, а заодно и Париж с Барселоной. За смелость, за поставленное ею волшебство по мотивам хакасского эпоса, да просто за то, что живет по соседству красивая и смелая женщина Инга – украшение небольшого сибирского городка. Эти замечательные слова про себя не сама она выдумала, между прочим! Такое говорили по телевизору и писали в газетах! С чего ж она вдруг тварью-то стала? И что за день сегодня такой!? Смех внезапно перешел в слёзы. Инга извинилась перед… неизвестно теперь кем и пошла в дамскую комнату, привести себя в порядок. Когда вернулась – одноклассницы след простыл. На столике лежали пятьсот рублей, которых немного не доставало рассчитаться за Светкины салат и выпивку. Пришлось добавить свои и отправляться домой.
Кошка!
Бездарный день плёлся вслед за Ингой по улице! Седел на глазах, готовясь подарить перед сном новую порцию воспоминаний…
Едва Инга вошла в подъезд своего дома, как что-то стремительное метнулось прочь из-под ног. Инга шарахнулась в сторону, хватаясь за телефон. Сердце испуганно колотилось, но помощи не потребовалось: сущность взмывшая вверх по лестнице, пробежала один пролет, уселась на подоконник и оказалась… кошкой с разными глазами. Оранжевым и зеленым.
– Какая у вас странная кошка, Аделаида Ефимовна, – Инга осторожно запихивала ногой под стол мерзкое животное, – Серенькая…
– Седая она деточка, – ласково шелестела старушка.
Когда третье звено посетило Аделаиду Ефимовну в первый раз, старушка не походила ни на кого из знакомых ветеранов. Скорее на добрую бабушку из сказки «Гренгель и Гретхель». Вернее, на злую колдунью, притворявшуюся доброй… И, немного, на старую нянюшку дворянских детей, что нарисованы в старинной, ещё дореволюционной книжке «Детство Никиты». Настолько старой, что когда Инга принесла выпрошенную у Аделаиды Ефимовны книжку на урок литературы, учительница ахнула и сказала, что такое в советских школах не изучают…
Темно-синее платье из тонкой шерсти множеством складок облегало сухонькую фигурку. На груди красовался ряд мелких пуговок, спускавшихся к поясу. Шею обвивал белоснежный воротничок-стойка с пышным жабо. Из-под подола выглядывали черные лаковые туфельки крошечного размера с массивными металлическими пряжками. Седые волосы, зачесанные вверх, стояли надо лбом пышной короной. Невиданный головной убор, напоминавший приколотую к волосам кружевную салфетку, венчал прическу. Когда старушка угощала душистыми шаньгами их компанию, её пронзительно синие глазки лучились добротой. В домике у Аделаиды Ефимовны третье звено оказалось по заданию Совета дружины. По тимуровским делам. Произошло это на следующий же день после того, как Инге доверили-таки шефство в четвертом «В» классе.
– Заходите, деточки. Сначала садитесь к столу, а там, глядишь, и вправду чем-нибудь мне поможете, – встретила тимуровцев старушка из маленького домика с запущенным садом на Первой Строительной. Крыша домишки виднелась из окна третьего этажа их школы. Впрочем, никому из них до сих пор и в голову не приходило рассматривать эту крышу. Мало разве крыш в городе? До того осеннего дня никто из третьего звена и не подозревал о существовании домика со старушкой.
– Вот сюда давно никто не ходил, – ткнула накануне пальцем в длинный список с адресами ветеранов старшая пионервожатая Катька, – Справишься?
Инга молча кивнула. Переписала адрес в блокнот, собрала после уроков свое звено, построила мальчишек в колонну по двое и все пошагали на Первую Строительную, 13. Мальчишки были готовы принести дрова, достать из подвала картошки, или сходить за водой, но первым делом их усадили за стол и принялись потчевать. Аделаида Ефимовна называла всех ласточками, голубчиками, деточками, а на мелкого Славика посматривала так нежно, словно собиралась его самого слопать, как сдобную булку. Честно говоря, избыточное радушие ново обретённой подопечной тимуровцев насторожило лишь Ингу. Мальчишки уплетали плюшки и восторженно глазели по сторонам. В крошечном жилище старухи чего только не было! Старинные географические карты на стенах мало напоминали те, что пылились в кабинете Бормана. Нарисованные выцветшей тушью вручную, они завораживали. В расставленных вдоль стен деревянных буфетах-витринах красовались чучела белок, рысей, летучих мышей и разных невиданных зверушек. Старинная мебель загромождала каморку, формируя замысловатый лабиринт с укромными закоулками. Меж шкафов, там и тут притулились то плетеное креслице, то табурет с потертой подушечкой на сиденье. Здесь можно было в любой момент уединиться с книжкой, или взять с полки какую угодно диковинку, не боясь уронить или нечаянно испортить. Книги в кожаных переплетах, серебряные чаши с узорами, искусно вырезанные статуэтки напоминали декорации к сказочным фильмам. Каждому нашлось, чем здесь залюбоваться. Сеня со второй парты не отводил глаз от карт. Это он заметил, что те не просто удивительно красивы, а словно перевернуты вверх ногами.
– Оттого, что очень старые, миленький. Эту ещё покойный царевич Федор начертал, – с доброй улыбкой пояснила старушка.
Илье Крещёному дали подержать модель аэроплана. Ещё один мальчик из их компании. Звали его, кажется, Костей… (Нет! Колей) глаз не мог отвести от витрины с чучелами животных.
– Это же носатая обезьяна. Водится в Австралии и Новой Зеландии. Вот квокка и вомбат, я про них читал, – шептал мальчишка, не веря собственным глазам.
– Правильно, деточка. Оттуда мне их и прислали, – бубнила старуха.
– А ну, пошла отсюда, – шикнула, наконец, бабка на седую кошку, которая ни в какую не собиралась оставить в покое ноги Инги.
Животное, фыркнув, взлетело на потемневший от времени книжный шкаф, устроилось там, поджав под себя лапы, и принялось издали сверлить Ингу разноцветными глазищами. Зеленым и оранжевым…
– Для такой большой девочки у меня вот что есть, – произнесла старуха и достала с верхней полки шкафа, куда только что удрала кошка, книжку с русскими народными сказками.
По невероятному совпадению, на первой же раскрытой странице летели вдаль те самые гуси-лебеди, что уже несколько дней не давали Инге покоя: так хотелось ей устроить вместе с мальчишками сказку, словно в настоящем театре. Тут же, на резных полочках в шкафу, словно дразня и намекая на новые спектакли, стояли «Сказы Бажова», «Малахитовая шкатулка», «Тысяча и одна ночь»… Сейчас-то у Инги и у самой хранятся дома собрания сказок со всего мира, легенды, мифы и энциклопедии. В детстве о таких роскошествах она могла лишь мечтать. Но девочка поспешила отвести взгляд от сказочной полки. Прямо над книгами зловещее мурлыканье клокотало в груди седой кошки, а запах немытой шкуры животного легко достигал ноздрей.
Быстренько захлопнув за собой дверь квартиры, Инга перевела дыханье. Голова потяжелела от выпитого мартини. Быстро раздевшись, она отправилась в ванную. Принимая душ, Инга почему-то подумала, что, наверное, она и в правду не сильно хороший человек. Ведь в соседнем подъезде, живет женщина лет тридцати, которая, говорят, занимается устройством бездомных животных в добрые руки. Кошку из подъезда можно было бы взять домой, накормить, вымыть и отнести той даме. Наверняка, это и сейчас сделать не поздно… Но от мысли провести ночь наедине со зверем, напомнившем о прошлом, по телу побежали мурашки. Стало зябко мокрому телу. Инга выключила воду, завернулась в махровый халат, упала в постель и мгновенно заснула.
Наташка
«Да, это та самая кошка!» – такая мысль разбудила Ингу на следующее утро. Женщина села в постели. Не расчесанные после вчерашнего душа волосы спутались и торчали во все стороны. Инга заколола их на затылке и вышла на балкон. Определенно, нужно лечить нервы. Наверное, она слишком много работала в последнее время… Саяна и Кужугет… Вот ведь несчастье! Хорошо бы, вчерашние травмы ребят оказались таким же наваждением, как кошка, а ещё лучше – плохим сном.
В этот миг на соседском балконе зашевелился хлам, и показалась косматая головенка.
– Наташа? Ты почему не в приюте?
– Удрала, – пожала плечами девчонка.
– Чем мама занимается?
– Спит с двумя дядьками, – проворчала малышка и, в ответ на испуганную гримасу Инги, успокаивающе махнула рукой, – Обдолбанные.
– Хочешь есть?
– Ага.
– Залазь…
Инга привычно отвернулась, чтобы не видеть, как ловко малышка сейчас перекинет ноги через балконную решетку третьего этажа.
В соседней квартире живёт Наташкина мать – беда всего подъезда. Сколько лет женщине, раньше высчитывали по числу обитавших с нею детей, которых та рожала каждый год, начиная лет с шестнадцати. В конце концов, городской отдел опеки очнулся и детей изъяли. Теперь определить возраст соседки логическим путем невозможно, а на вид можно смело давать от пятнадцати до восьмидесяти лет. Дорогу домой знает только старшая дочь непутёвой соседки – Наташка – вот и удирает иногда к матери. Наташке на вид не то лет семь, не то –все десять. Точный возраст девочки, наверняка, известен теткам из опеки, но тем лишних вопросов не задают. Удрав к матери и «погостив» в родном доме, Наташка каждый раз перелазит на балкон к Инге, угощается тем, что найдется в холодильнике, и смирно дожидается вызванных по телефону сотрудниц отдела опеки. Те приезжают, стучат в закрытую дверь к Наташкиной матери, потом заставляют Ингу подписать очередной акт, после чего везут Наташку в приют, из которого та снова удерет через какое-то время. Такой ритуал.
Сегодня у Инги суп. Вчерашний, с фасолью, брюссельской капустой и сыром. Наташка уселась за стол, ахнула, подчерпнув ложкой крохотный кочан капусты, рассмеялась и принялась уплетать супчик.
– Вкусно, – похвалила Наташка.
Помолчав, добавила:
– И ты – хорошая.
– Правда, что ли? Почему это? – усмехнулась Инга, припомнив вчерашние комплименты в свой адрес.
– Вопросов лишних не задаешь.
– Каких ещё вопросов?
– Как тёть Вера из двадцать первой. Вечно привяжется: «Любишь маму?» «Не обижают в приюте?»… За что мне её любить…
– Все любят маму.
– Мамы разные бывают. Знаешь, зачем некоторые люди рожают много детей? На продажу!
– Кому?
– Злым-презлым старухам. Старухи пекут их в печке, а потом съедают, чтобы помолодеть. Многие из старух таки живут вечно. Бедные люди продавали своих детей с давних времён, но сейчас Путин запретил. Теперь ненужных детей забирают в приюты и прячут за решетками, чтоб старухи до них не добрались.
– Ну и глупость же ты придумала! – ахнула Инга.
– Это не глупость.
– Ешь, давай! – приказала Инга, просматривая телефонные контакты в поиске номера опеки.
Проблемы одни от добрых дел!
В школе имелась достопримечательность – Гайдаровский музей. Детский писатель Аркадий Гайдар в годы Гражданской войны воевал в степях Хакасии. «Аркадий Гайдар четырнадцатилетним подростком сбежал на фронт, а в шестнадцать уже командовал батальоном…» – такими словами начиналась экскурсия, которую Инга проводила около своей экспозиции. Сейчас-то у неё волосы встают дыбом, от мыслей, чего такого «героического» успел натворить вояка к шестнадцати годам, если юнцу доверили командовать взрослыми головорезами! Тогда об этом никто не задумывался – ни она сама, ни руководители музея, ни его посетители. Во всяком случае, никто никому ни разу не задал лишнего вопроса – такого рода любопытство не поощрялось, а героизм, революция и гражданская война считались безусловной доблестью старшего поколения. Почему-то в детстве казалось само собой разумеющимся, что много лет назад их ровесники радостно умерли героической смертью, чтобы теперь у них – юных пионеров-гайдаровцев – было всё самое лучшее. Стоя у музейной витрины Инга каждый раз воодушевлённо декламировала заученный текст и, не оглядываясь, попадала указкой точно в нужную фотографию.
Спустя много лет о зверствах Аркадия Гайдара в Хакасии издадут книжку Геннадия Сысолятина «Соленое озеро». Там автор подробно опишет, как расправлялся красный командир с врагами революции. Как старая хакаска в чашку собирала со стены мозг расстрелянного «красными» сына. Как тела деревенских парней, заподозренных в связях с партизанами, солдаты заталкивали батогами под лед. Их командир не позволил родным даже предать их земле. «Хайдар» по-хакасски означает «куда?». «Куда ушли партизаны?!» – кричал красный комиссар инородцам. «Вон, Хайдар едет…» – говорили те меж собой о юном злодее. После Гражданской войны, вернувшись на родину, Аркадий Голиков возьмет в качестве писательского псевдонима придуманное хакасами прозвище… Книжку Сысолятина, выпущенную после так называемой «перестройки» 1985 года, Инга прочла и поставила на полку рядом с народными сказками. Нельзя сказать, будто новые сведения стали для бывшего экскурсовода гайдаровского музея потрясением, но свою экскурсию сегодня она бы обязательно ими дополнила…
Школьники 1970-х годов знали Аркадия Гайдара, как героя, прославившего Хакасию революционными подвигами. К тому времени он зарекомендовал себя и как детский писатель. В отличие от «Детства Никиты»,повести – «Тимур и его команда», «Р.В.С.» и сказку о Мальчише-Кибальчише – изучали на уроках литературы. История о том, как юные пионеры-ленинцы, под руководством неунывающего Тимура и его веселой подружки Женьки помогали пожилым людям по хозяйству, очень вдохновила школьных идеологов, отчего в стране возникло настоящее тимуровское движение. Только… их поколение было уже не очень правильными пионерами. «Взвейтесь кострами синие ночи…» пели они не так вдохновенно, как героические пионеры из старых фильмов. Пионерский галстук соседа по парте Сережки Инга растворила однажды на уроке химии в серной кислоте. В пробирке шла ещё не изученная реакция. Кусочки красного галстука чернели и хлопьями выпадали в осадок. Они с Сережкой, завороженно наблюдали процесс, когда химичка заметила, чем они занимаются. Обоих отвели к директрисе. Лина орала, что галстук олицетворяет народную кровь, пролитую за свободу и за их с Сережкой счастливое детство. Сережка-то – ладно, на тройки учится, ему одна дорога – в «бурсу»! А ей – Инге – дружина доверила шефство над четвертым классом, а она… Серёжка старательно ухмылялся, пока не схлопотал от Лины затрещину. От современных директрис затрещин не дождешься! А вот в то время…
Что касается тимуровской работы, и с нею случались проблемы. Тимуровцы и сами становились общественной нагрузкой для ветеранов войны и одиноких пенсионерок – состарившихся строительниц социализма. Принять у себя на подворье ораву школьников, занять их нетрудной работой и благополучно выпроводить, пока чего не сломали – задача не из лёгких! От тимуровских услуг ветераны чаще всего предусмотрительно отказывались, да и пионеры часто отлынивали от тимуровских дел. Стащить металлолом на ремзаводе и выпросить старые протоколы в милицейском архиве – веселей и почетнее. Но Гайдаровский музей предполагал наличие в школьной дружине обязательных тимуровцев. Одним словом, тимуровцами их назначили по остаточному принципу. Раз в неделю, после уроков, Инга была обязана отправиться на Первую Строительную вместе со всем своим третьим звеном. По дороге она досадовала, что из-за Аделаиды Ефимовны совсем нет времени на репетиции, ради которых затеяла она шефство в четвертом «В». Даже помечтать некогда о «Гусях-лебедях»! Лишь дома перед зеркалом и удаётся переброситься парой реплик с братцем-Иванушкой, печкой, речкой и яблоней, всякий раз при этом обращаясь к медведю, набитому опилками. Тот сидел в углу коридора и мало что понимал в драматическом искусстве. А ведь для школьного спектакля предстояло ещё смастерить декорации и выпросить у мамы её павлово-посадские шали – на крылья гусям-лебедям…
Свою подопечную они навещали всю осень, так и не придумав, чем той помочь. Дом старухи стремительно ветшал. В избенке от визита к визиту становилось всё безобразней, а сама бабка – неопрятнее.
– Конфеты сегодня дала старые, и пахнут гнилью, – пожаловался как-то Коля.
Он первым обратил внимание на старые географические карты. Раньше они выглядели, словно только что нарисованные, но к каждому новому приходу тимуровцев на природных рельефах появлялись пятна. Словно пока их не было, старинные карты, собственноручно начертанные царевичем Федором ещё в шестнадцатом веке, расстилали на столе неведомые бичи и устраивали пиршество. Углы у карт всё больше обтрепывались, шкурки чучел животных тоже отчего-то протёрлись до залысин. Их вины в том точно не было, но как знать, может, к бабке наведываются тимуровцы седьмой школы и небрежно обращаются с редкостями? Угощали их теперь исключительно черствыми булками, а сама Аделаида Ефимовна, выглядела так, словно спала, не снимая темно-синего платьица с засалившимся воротником. Лишь глаза старухи светились всё тем же пронзительным синим блеском, который, если, конечно, не думать о Гретеле и Гензель, можно было принять за доброту, и голос её оставался по-прежнему ласковым…
Отдел опеки задерживался. Наташка слопала две тарелки супа, нашла забытые в холодильнике печенюшки и две конфеты. Выпросила их с собой, но сгрызла на диване в гостиной под мультики. Только к 12 часам за ней приехали.
– Малыш, – перехватила девочку у порога Инга, – На самом деле никто не ест детей. Даже самые бедные родители не продают их старухам.
Женщины из опеки изумленно взглянули на Ингу и поспешили увести ребенка.
