Kitabı oku: «Красота без смысла», sayfa 9

К

С каждым месяцем количество писем в редакцию росло. И дня не проходило, чтобы не написал глава какого-нибудь городка, а то и целого баронства. Но все переплюнул день, когда на моем столе оказались письма от двух самых значимых отправителей во всей империи: канцелярии императора и герцога Севера. Отложив бумагу от канцелярии, я аккуратно вскрыл послание от Новарта:

Дорогой Серж,

даже не представляете, как я рад написать вам. Мое приглашение по-прежнему в силе. Будет время – приезжайте.

Недавно о вас вспоминал Крис. Говорил, что вы лучший человек вне Севера, которого он когда-либо видел. Полностью согласен с ним.

Рад также услышать о вас как о редакторе научно-образовательного журнала, но боюсь, что в этой связи у вас появятся недруги. На этот случай высылаю несколько бланков.

Я отложил письмо и изучил бумаги, о которых писал Новарт. Это были бланки о приеме в граждане вице-королевства. В каждом документе имелись пропуски для вписывания имени и даты. В общем, ничего не поняв, вернулся к чтению письма:

Когда потребуется, впишите нужные вам имя и дату. Это защитит человека от суда. Вице-королевство – независимое государство, граждане которого по новому соглашению неподсудны империи.

Стивен

Последние предложения все прояснили. Полная защита от суда. Я покачал головой. Передо мной подарок, который могут сделать лишь три человека на планете: император, король и Новарт. Каждый такой бланк в определенной ситуации стоит больше моего золотого рудника. Очень щедро. Я откинулся на спинку стула и подумал: может, взять да принять приглашение? Встретиться с Новартом, Крисом, посмотреть Северный университет, съездить в Оазис, а может даже и в вице-королевство?

С другой стороны, бросать журнал тоже не дело. Ладно, открою-ка я письмо от императорской канцелярии. Может, там раз – и подарок от императора.

Уважаемый господин Серж Лерв,

как нам стало известно, без ведома Его Императорского Величества вы открыли некий журнал.

Ага, и не прошло и двух лет, как новость о таком небывалом преступлении через все бюрократические каналы дошла наконец до ушей всеслышащей канцелярии.

Мы хотели бы уведомить вас о непозволительности подобной практики и о необходимости в будущем воздерживаться от чего бы то ни было подобного.

Подобной, подобного, ага.

Его Императорское Величество по Своей величайшей милости дарует вам Свое прощение.

Величайше благодарствую величайшему величеству.

Напоминаем, что впредь при выпуске любого иного нового издания вы обязаны прислать персональный экземпляр для Его Императорского Величества…

Дальше я уже читал по диагонали. Потом встал, размял шею и задумался: почему-то письмо канцелярии не шло из головы. Я мысленно прокрутил его содержание. Да нет, вроде обычная бюрократическая чушь. Прокрутил еще раз. Еще. И тут понял: новое издание! Конечно! Ну как же так? Я же торговец, должен же был понять. Нужно расширяться! Вот и урок: смеюсь над канцелярией, а нужно смеяться над собой. Даже канцелярия императора понимает, что пора издавать что-то новое, а я топчусь на месте.

Л

По законам развития бизнеса расширяться проще всего было в смежные области. То есть в издательскую сферу. Поняв это, пришел к простой идее: нужно выпускать базовые университетские учебники, доступные для понимания любого, кто более-менее владеет школьными знаниями. Такие учебники, конечно, существовали и без нас, но учиться по ним было сложно. Только с помощью преподавателя студенты худо-бедно понимали материал. Самостоятельно изучать учебники могли лишь единицы.

Опыт журнала позволял уверенно сказать, что создание намного более понятных книг, самоучителей вполне возможно. Кроме того, деньги для меня не проблема, а значит я мог не скупиться на бумагу, работу художника, качественную печать, лучших специалистов. В общем, составить алгоритм издания книги, апробировать его на первом учебнике – и вперед!

Первым предметом должна была стать математика. Для написания глав я привлек несколько ученых, причем сделал так, чтобы каждая глава составлялась, как минимум, в двух разных версиях. Тем самым создавалась конкуренция между авторами с целью повышения качества и поисков лучшей формы подачи материала.

Привлечение нескольких авторов преследовало и иную цель: один человек может выдать за прописную истину личное мнение. Часто слышны слова о том, что великий ученый сказал так-то, в книге он написал так-то. Но в одном конкретном вопросе он может ошибаться. Кроме того, бывает, что ученый, став известным, начинает говорить полную чушь. Поразительно, как новатор превращается в жуткого ретрограда, когда на смену его новаторству приходит еще более новое понимание. Поразительно, как он с умным видом начинает вещать не только о том, что по-настоящему понимает, но и о том, о чем имеет лишь весьма смутное представление. А люди принимают все за чистую монету. Были уже примеры, когда такие деятели становились чиновниками. Люди думали: наконец-то додумались дать власть ученому, – но увы, тот лишь расправлялся со своими оппонентами.

Поэтому лучше иметь варианты двух специалистов, желательно не соглашающихся в чем-то друг с другом. Если же они умудрятся написать противоречащие друг другу версии, то что ж, значит либо эта тема совершенно не развита и смысла выставлять ее на обозрение обычным людям нет, либо нужно указать оба мнения.

Но это все лишь начало работы над книгой. Ключевыми же этапами я видел иное. После того как будут готовы несколько вариантов главы, текст должен быть обработан литераторами, чтобы он заиграл легкостью и простотой. Он должен читаться как роман, но без растекания мыслью по древу, с повторениями ключевых моментов в конце каждой главы. Помимо литературной правки, я ожидал от писателей совместной работы с учеными по созданию ярких примеров по каждой теме, идей для рисунков и графиков, которые в интересной и красочной форме должны были оформить художники. Все, что можно было выразить картинкой, должно было получить соответствующее воплощение. Нельзя картинкой? Пусть будет оформлено графиком. Нельзя графиком? Тогда красивой таблицей. Нельзя и таблицей? Вот тогда уже нужен текст.

М

Но все это было красиво лишь в планах. На деле же работа застопорилась чуть ли не на первом этапе – этапе понимания текста литераторами. Текст, который должен быть понятен любому школяру, в своем черновом виде оказался не по зубам корифеям литературы. Корбюзье, заведовавший редактурой книги, лишь разводил руками, говоря, что понять даже первую главу он не в состоянии, а потому о редактуре этой абракадабры и речи быть не может.

Пришлось собрать соавторов и еще раз разъяснить им суть книги:

– Наша с вами цель – достичь понимания самого обычного человека.

– Господин Лерв, наука требует жертв: кто захочет – поймет, кто не хочет – и не надо, – сказал один из ученых.

– Считайте, что рабочее название нашего проекта – «Математика для тупиц». Наша цель не умные-разумные, которые и без нас все поймут, а предельно простые личности. Тупицы, если хотите.

– Тупицам разъяснять бесполезно, – ответил мне другой ученый. – В человеке должна быть хоть искорка таланта.

– Хорошо. Пусть будут не тупицы. Пусть будут талантливые личности. Вот посмотрите: перед вами господин Корбюзье, блестящий литератор, известный на всю империю своим талантом. Ваша цель – чтобы он понял в вашем учебнике каждую главу.

– А это, вообще, возможно? – вклинился в наш спор Корбюзье. – А то, знаете ли, математика для меня всегда казалась темным лесом.

Я перевел взгляд с журналиста на ученых и спросил:

– Ну что, беретесь?

Ученые задумались и с большим сомнением посмотрели на Корбюзье.

Н

Как рассказывал Виран, рабочее название проекта с моей легкой руки действительно поменялось. Но не на «Математику для тупиц», а на «Математику для Корбюзье». Фамилия Корбюзье стала нарицательной: отныне она выражала личность в высшей степени… талантливую, но не в области математики. Соавторы так погрузились в написание книги, что даже бывало в университете на своих лекциях, когда видели непонимание студентов, в сердцах восклицали:

– Да это даже Корбюзье поймет!

Объект шуток при этом нисколько не обижался. Наоборот, он в полной мере наслаждался своей ролью. Когда авторы-математики приходили узнать судьбу очередной главы, они смотрели на него словно подсудимые на верховного судью, с трепетом и страхом надеясь услышать оправдательный приговор.

– Вы же все поняли, господин Корбюзье? – с замирающим сердцем спрашивали маститые ученые.

Корбюзье выдерживал театральную паузу и с царственным видом слегка кивал. Математики издавали вздох облегчения.

Во время работы над книгой вовсю обсуждался проект «Физики для тупиц», и Корбюзье, которому пришлась по душе новая работа, как-то при ученых сказал, что и там собирается быть редактором. Говорят, один из физиков упал в обморок.

О

День сдачи окончательной версии книги стал знаменательным для редакции – никогда ранее в ней не собиралось столько людей: радующиеся математики с удовольствием пожимали руку и даже обнимали Корбюзье, улыбающийся Виран беседовал с корректором и учеными, художник что-то объяснял вовсе незнакомому мне человеку. Но все они замерли, когда увидели меня. На их лицах читалось предвкушение чего-то особенного, и весь мой жизненный опыт кричал: дело не только в итоговой сдаче материала.

Так и случилось. Довольный Корбюзье, многословно выразив общую радость, передал мне экземпляр готовой рукописи. На титульной странице большими буквами было тщательно выведено окончательное название:

Математика для тупиц

Я оглядел собравшихся: каждый лучился счастьем. На секунду остановил взгляд на Виране. Он одними глазами, казалось, пожал плечами: решать, мол, вам. Как торговец я понимал: это абсолютно недопустимое название, многие из-за него не станут покупать учебник, могут отказаться от закупок университеты. С другой стороны, книга значительно превосходит аналоги по своему уровню, а значит, мы монополисты и имеем право на блажь. Но не на такую…

И все же это некоммерческий проект. Что там Виран говорил о выплеске эмоций? Пусть люди порадуются, они заслужили. Мысленно махнув на все рукой, я сказал:

– Уговорили.

Радостный смех показал: все поняли, что я имел в виду.

П

В день, когда весь тираж был готов, зайдя в редакцию, я увидел Вирана, который, развалившись на стуле и положив ноги на стол, любовался каким-то списком.

– Что вас так заинтересовало? – спросил его я.

– Да вот, у нас же такой замечательный учебник вышел, с таким замечательным названием. Нужно бы осчастливить наиболее уважаемых мною господ персональным экземпляром. Вы же не против?

Я пожал плечами: дело, мол, ваше. Виран удовлетворенно кивнул и продолжил:

– Представляете, как будет звучать? «Математика для тупиц. Персональный экземпляр для барона Копонина»! Здорово, правда?

Я подошел и с интересом просмотрел составленный Вираном список.

– Что, думаете, кого бы вычеркнуть? – спросил он.

– Нет, думаю, кто из них первым вас убьет.

Виран недовольно вздохнул:

– Знаете, я иногда скучаю по прежней работе. Там бы редактор взял да вычеркнул всех из этого списка. В итоге я бы считал себя белым лебедем, которому злые тираны не дают расправить крылья. Но вот теперь я на воле, пытаюсь взлететь, а выясняется, что крыльев-то у меня нет. Выходит, я не лебедь, а… в общем, иное животное, – с этими словами он сам вычеркнул барона Копонина из списка.

Усмехнувшись, я прошел в свой кабинет – и тут сообразил: меня же императорская канцелярия о персональных экземплярах просила! Они же говорили, что если я посмею не прислать их, то это чуть ли не оскорбление монаршей особы. Я с улыбкой покачал головой: разве можно нарушать предписания канцелярии? Я же законопослушный гражданин, верно? Достав из стопки книгу, я максимально старательно приписал несколько слов к ее названию на титульной странице. По-моему, вышло красиво:

Математика для тупиц

Персональный экземпляр для Его Императорского Величества

Р

Время от времени в редакции мы обсуждали общие темы. Случались и споры. Иногда кто-то из журналистов, отстаивая свою точку зрения, в запале называл остальных ничего не смыслящими дураками – было забавно. Сегодня достали и меня:

– Вот чем вам Новарт так не угодил?

– Господин Лерв, вы уж простите, но где мы, а где он? – высказался Виран. – Герцог и все такое, но он дикарь.

– Дикарь? – не выдержал я. – Этот дикарь смог варварам, зверям, как вы выражаетесь, открыть путь к цивилизации. Вы вообще видели студентов с Севера? Вы от них почему-то нос воротите, а я говорил. Более добрых, честных людей в жизни не встречал. А ведь это то поколение, которое выросло при дикаре, как вы выражаетесь.

Виран отвел взгляд, но тут вмешался Корбюзье:

– Ну да, как икру каждое утро ест, так думает: как там народ?

– А он, что, забрал себе, что ли, всю власть? Вы вот, господин Корбюзье, любите порассуждать о свободе, что надо бы народовластие – и вот вам, казалось бы, блестящий пример: человек добровольно внедряет общий совет, в котором играет все меньшую роль. И что, вы его поддержали? Нет, плюнули и пошли себе дальше рассуждать о народовластии. Потому что вам плевать на народ, плевать на идеалы, вам лишь бы порассуждать о чем-то, потешить собственное самолюбие. Заговори с кем-то честно о смысле жизни – что он скажет? Да отвернется он от тебя, примет за безумца. Зато, найдя другого, такого же корыстного человека, как он, всласть порассуждает о том, что такое смысл жизни и есть ли он вообще. Потому что всерьез смысл его не интересует. Его интересуют собственные рассуждения, хочет покрасоваться, высказать какую-то остроту, посмеяться вместе с такими же, как он, назвать других людей глупцами, не понимающими великого смысла, который он узрел и который уже завтра променяет на другой. Стоит заговорить с ним о настоящем человеке – чистом, непорочном герое – он выскажет какую-нибудь колкость, сведет на шутку, отвернется. Потому что чистоты ему не нужно, он не собирается меняться. Плевать ему на правду. Вы покажите мне хоть одного человека, хоть одного, который готов действительно поменяться, готов честно и абсолютно серьезно разговаривать о смысле жизни.

Коллеги опустили взгляд.

С

Зря я вспылил. Это было некрасиво, неправильно. Обидел людей. Сказал, конечно, правду. Что думал, то сказал. Ладно, нужно держать себя в руках, что-то я в последнее время теряю самообладание.

И вот, других ругаю, а на себя бы посмотрел. С Джоном, например, вполне мог бы поговорить честно и серьезно и о смысле жизни, и об идеале. Но сам же этого не делаю, сам стыжусь разговоров об этом, сам отворачиваюсь от этого. Так к чему других ругать? С себя бы начать…

Но смысл смыслом, а жизненная траншея вела меня иным путем. Я продолжал думать о расширении. Серия «…для тупиц» вызвала бурный интерес и принесла, как мне кажется, немалую пользу. Университеты, даже Имперский, охотно закупали у нас книги. Мне было интересно, как такие бюрократические организации смотрят на название. Оказалось, вполне нормально: тупицами-то названы студенты, а не бюрократы, так что пусть учатся, чего уж там.

У меня была идея издать серию «…для продвинутых», вернее «…для продвинутых тупиц», чтобы не обидеть тех, кому эта книга окажется не по зубам. Наша первая серия учебников оказалась слишком легкой для некоторых студентов – их, конечно было немного, но это был костяк будущей интеллектуальной элиты. Преподаватели жаловались, что на таких студентов наш учебник навевает скуку – слишком просто, слишком легко. Человеку, особенно в молодости, нередко нужен какой-то вызов, должна быть планка, которую он преодолеет, но с трудом, с усилиями. В общем, пытаясь придать простоту учебникам, мы, похоже, слегка перестарались. А может, и не перестарались, а просто не предполагали, что по ним станут заниматься гении.

«Продвинутая» серия была масштабным проектом, в котором я был гораздо менее уверен, чем в своей предыдущей идее. Поэтому я обратился за советом к господину Крегусу, своему бывшему наставнику, у которого когда-то постигал суть математики.

– Что ж, – сказал он, ознакомившись с новым проектом, – идея весьма интересна. Более того, господин Лерв, если все будет проделано на том же уровне, что и в «Математике для тупиц», это будет огромный вклад в будущее науки.

– Господин Крегус, возможно, мне показалось, но в ваших словах ощущаю некоторое сомнение. Пожалуйста, будьте откровенны со мной – это важно для меня. Любые ваши замечания имеют большой вес.

Преподаватель задумчиво посмотрел на меня и после небольшой паузы произнес:

– Понимаете, господин Лерв, вы сделали для науки столько, что мне просто боязно наводить на вас и тень упрека. Вы опередили свое время не на сто, а на все двести лет. Уровень вашего журнала и тем более ваших учебников невероятен. Я очень боюсь обидеть вас, потому что считаю любой укол в ваш адрес несправедливостью.

– Господин Крегус, я ценю ваши слова, но наука не может развиваться без истины, пусть даже горькой.

– Что ж… но только не обижайтесь, пожалуйста. Помните, когда-то я преподавал вам предмет «Суть математики». У сути тогда я выделил две составляющих: красоту и смысл. Так вот, ваши учебники невероятно красивы – не только с эстетической, но и с математической точки зрения. Вы представляете студентам систему аксиом, выводите из них шаг за шагом теоремы, потом переходите к новым концепциям, аксиомам и так далее. Но… понимаете, получается, что студент читает – и вот вдруг, откуда ни возьмись, перед ним появляются одни аксиомы, потом – другие, затем – третьи. Если, конечно, читать в сочетании с учебником по физике, становится все куда осмысленнее, но на фоне фантастической красоты учебника чувствуется пропасть – пропасть отсутствия смысла.

Я сидел в легком шоке, понимая, что наставник прав. Погнавшись за красотой, я забыл о смысле. И боюсь, не только в науке…

– Ваши предложения? – спросил я, кое-как оправившись от потрясения.

– Вот поэтому я не хотел вам все это говорить, боялся вас обидеть, – с горечью сказал мне преподаватель. – Но раз уж вы спросили, то почему бы не издать учебник, в котором математика рассматривалась бы в историческом разрезе? То есть показать метания ученых и их результат, показать, как математика затачивалась под запросы реальных научных потребностей и физики в частности, показать, что красота вторична, главное – смысл.

Т

Первые тревожные звоночки донесли до меня курьеры. Они рассказывали, что их встречали еще на подъезде к большим городам. Студенты, сменяя друг друга, караулили повозку, чтобы купить первыми новый номер журнала. Пожалев наших молодых читателей, я составил четкий график перевозок, и это привело к еще более устрашающему результату: на подходе к столице курьера теперь встречала целая толпа. А одного из курьеров на границе виконтства однажды и вовсе поджидала рота солдат. Как оказалось, это были люди виконта, причем среди них находился и сам виконт. Он вышел из кареты и чуть ли не бегом, если верить курьеру, направился к тому, потребовав свежий номер. Взяв журнал в руки, руководитель немалой территории дрожащими руками открыл последние страницы: мельком осмотрел одну, вторую, третью, – и издал вздох облегчения. После этого небрежно махнул рукой: мол, езжай, – и убрался восвояси. Курьер очень возмущался, что виконт так и не заплатил за взятый номер.

Курьеры теперь чувствовали себя очень важными персонами. Изменения в них мне не нравились с человеческой точки зрения: гордыня бедняка, на мой взгляд, один из худших пороков. Но торговец внутри меня должен был ликовать: каждый курьер теперь так дорожил своим местом работы, что, казалось, готов был сам платить мне, лишь бы я не задумывался об увольнении.

Однажды мне пришлось отчитывать курьера за срыв сроков, и, похоже, я немного перегнул палку. Курьер задрожал. Что страшно, внутри себя я почувствовал извращенное удовольствие от этой сцены. Опомнившись, постарался вежливо завершить разговор и в последующие несколько дней боялся высказывать людям даже малейшие замечания.

Может, это и есть причина, по которой государи и представители высшего дворянства так любят грозные взгляды, чопорное отношение и прочую высокомерную дрянь? Может, из-за этого они и унижают при всяком удобном случае нижестоящих? Я не хотел становиться таким негодяем.

Помимо курьеров, изменения на себе ощутили и журналисты. Возле нашей редакции теперь практически постоянно кто-нибудь находился: то какой-нибудь студент с благоговением провожал взглядом всех входящих в здание, то кто-нибудь из школяров набирался смелости и просил одного из моих коллег расписаться на экземпляре журнала. К счастью, меня не трогали. Кто я для них? Мешок с деньгами, по чудачеству своему решивший отдать небольшую сумму на научный журнальчик.

Так думал я вплоть до приема, организованного графом. Этот пройдоха зазвал студентов, ученых и мелких дворян на банкет в честь журнала. Мне же приглашение прислал лишь в конце. Получалось: откажусь я – и сорву банкет, организованный «бессребреником» ради моего журнала, сорву людям праздник, проявлю гордыню. Поэтому, скрепя сердце, согласился и вот теперь в сопровождении Вирана приближался ко входу в резиденцию графа.

– Господин Серж Лерв! – прогремел голос дворецкого, и в огромном зале установилась полная тишина.

Так дурно я себя не чувствовал никогда. Все взгляды были сосредоточены на мне. В какой-то момент я замер и боялся не то что пошевелиться, а даже дышать. Вывел меня из оцепенения граф, слащаво поприветствовавший меня и пригласивший познакомиться с гостями. Словно ходячая палка, я делал пару шагов, аккуратно жал руку, кивал. Пара шагов, рукопожатие, кивок. Шаг, пожатие, кивок.

Когда, наконец, все закончилось и я дошел до более-менее укромного уголка, стало легче.

– А я вам говорил, господин Лерв, что вы фигура номер два в империи, – полушутливо поддел меня Виран.

Но его я слушал лишь вполуха, пытаясь прийти в себя, и аккуратно, стараясь ни с кем не встретиться взглядом, осматривал зал.

– …а ведь вы еще в женском дворянском обществе не были, – продолжал тем временем Виран. – Я раньше все удивлялся, почему такой видный, богатый человек, как вы, так долго не женится. Но вы просто дальновиднее меня. Я-то по глупости своей не думал, что настоящая слава прогремит, когда перейду в научный журнал. А вы, видно, готовились к этому – и теперь у ваших ног вся империя. Для дочери любого графа выйти замуж за вас – счастье. Единственное, чего не понимаю: чего вы ждете теперь? Впрочем… кажется, я понял: вы, вероятно, ожидаете предложения от императора. Если он не полный олух, то должен осознать: господин Серж Лерв – лучшая партия для принцессы. Ей, правда, всего двенадцать, но…

При этих словах я угрюмо посмотрел на Вирана. Он рассмеялся.

Вероятно, Виран думал, что я стушевался из-за неумения выступать на публике. Но это не так. Ну или надеюсь, что не так. Может, я и не любил собраний, но никогда там вроде бы не терялся. Меня шокировало другое: культ.

Просто поразительно, как абсолютно логичные действия, бывает, ведут в тупик. Пошел в университет, думал заниматься честной торговлей – но, положа руку на сердце, стал понимать, что то, чему нас учили, и то, чем я стал заниматься, – это создание культа. У меня был культ парфюмерии, у Владислава – культ кофе. Все ради прибыли. Я ушел от этого, думал: вот, займусь наукой – но получил снова культ. На меня смотрят как на небожителя. И от этого больно. Я же просто хочу развивать науку. Я не хочу ничего дурного…