Kitabı oku: «Большой космос маленького человека», sayfa 2
Первый пункт: подъем. Второй: гигиенические процедуры. Третий: завтрак. Четвертый: занятия на уроках. Есть пятый, шестой, седьмой пункты и так до последней четырнадцатой строчки, в которой написано – сон.
Будильник зазвонил. Одновременно с его звоном в коридоре зазвучала музыка – гимн школы-интерната «Созвездие». Встаю и прохожу в уборную. В маленьком закутке есть унитаз и раковина с зеркалом. Ванной в моей комнате нет. Ее почти ни у кого нет. Если хочешь принять душ – нужно идти до конца коридора, там общая душевая. Но в расписании дня душ стоит предпоследним пунктом и мало кому из учащихся придет в голову нарушить распорядок дня, сломать привычный ритм.
Умыв лицо и почистив зубы, надев школьную форму, выхожу из комнаты. В коридоре по обе стороны стены двери в чужие комнаты. Здесь, на втором этаже, живет старшая группа – ученики девятых-одиннадцатых классов. Перед дверьми висят таблички с именами учеников и буквой класса. На первом этаже живут ученики младших и средних классов с первого по восьмой, их комнатки объединены общей прихожей и похожи на маленькие квартиры. В конце коридора, возле входной двери, стоит стол – пост нашей сестры-хозяйки. Рядом всегда открытая дверь в ее комнату. Сестра-хозяйка следит за порядком. Я осторожно прохожу мимо и иду на улицу в столовую, расположенную в другом крыле здания, завтракать.
После завтрака иду в учебный класс. Некоторые из учеников уже сидят за партами. На первой парте второго ряда, ровно напротив доски, сидит Соня. Рядом с Соней – Олеся. Олесе 22 года, она не учится в нашем классе, но сидит с Соней на всех уроках, потому что работает ее тьютором. Эта пара как две стороны одного целого, Соня часто не контролирует себя, может начать кричать и даже ударить другого человека, Олеся наоборот – всегда спокойная и сдержанная, она успокаивает Соню. Соня высокая, полная, темноволосая, с короткой стрижкой под мальчика. Олеся – маленькая, худенькая, светлые волосы собраны в хвост. Кажется, что Соня – главная, но это не так. Без Олеси Соня не может ничего, даже писать и считать. Олеся – ее центр притяжения и точка опоры. Во время урока Олеся кладет свою руку Соне на запястье, и Соня понимает, что может работать, может читать про себя и писать, но даже поддержка другого человека не способна вызвать у нее речь. У Олеси важная работа: своим касанием она удерживает равновесие одного человеческого мира.
Занимаю свое место – первый ряд у окна, четвертая парта. В классе тоже есть расписание, а еще висит таблица с нашими именами и оценками по всем предметам. Оценок много, они выстроились неровным забором. Мы всегда видим, у кого какие отметки, «4» и «5» – это хороший балл, «3» и «2» – плохой.
В кабинет заходят последние ученики – Гордей и Леня. Они дружат и больше никого в свою дружбу не принимают. В кабинете девять человек, не считая Олеси, цифры сошлись.
– Внимание, класс! – четко и громко произнесла Майя Вагизовна, заходя в класс. – Урок начался.
В подтверждении ее слов звенит звонок.
Со своего место я слежу, как учительница идет к своему столу, расположенному у окна. Она кладет стопку тетрадей, поднимает голову и внимательно осматривает каждого ученика, словно пытается определить с каким настроением мы пришли заниматься на урок. У Майи Вагизовны строгое лицо. Темные волосы до плеч, открытый лоб, под широкими бровями карие глаза, тонкий нос заостряется к низу, маленький рот. По обе стороны рта две глубокие морщины. Даже когда она не улыбается, морщины все равно видны. Еще у нее невероятной силы голос – четкий, твердый, он – звуковое подтверждение ее требовательности, с которой она относится и к себе, и к окружающим.
– Здравствуйте, ученики и ученицы, – говорит она. – Поприветствуйте учителя.
И хотя мы знаем, что здороваться нужно, никто из нас не сделает этого первым, без команды – мы так научены. Команда дана и все, кроме Сони, вразнобой произносим: – Здрав-ствуй-те!
Майя Вагизовна подошла к доске и написала мелом: пятнадцатое мая, классная работа.
– У нас осталось чуть больше недели до начала летних каникул. Сегодня повторяем материал, который мы проходили в течение учебного года. Вы в девятом классе, это важный этап. Впереди еще два года учебы, но уже сейчас нужно постараться понять, с какой профессией вы хотите связать свою жизнь.
Майя Вагизовна делает паузы между словами, чтобы смысл сказанного был понят нами. Соня елозит, она мотает головой, словно не соглашаясь. Олеся положила руку ей на плечо и слегка постукивает, успокаивает.
– У-у, – слышны протяжные, тягучие вздохи Сони и потом громче, – у-у.
Она с силой ударяет ладошкой по парте, ручка отскакивает на пол.
– Соня, успокойся, – говорит ей на ухо Олеся.
Майя Вагизовна поднимает ручку, возвращает ее на парту и продолжает урок дальше, будто ничего не произошло.
– На прошлой неделе мы писали контрольную работу за год. Некоторые из вас меня порадовали, а кое-кто огорчил. Итак, какие оценки вы получили?
Она подходит к таблице и выводит оценки напротив имен: Лёня – 3/3, Давид – 4/4, Гордей – 3/4, Соня – 4/4, Антон – 3/3, Максим – 4/5, Руслан 5/4, Сергей 3/3, Азалия 4/3.
– Аза, – обращается ко мне Майя Вагизовна, – выйди к доске.
Я поднимаюсь, иду между ряда парт. Беру в руки мел.
– Запиши, пожалуйста, предложение, – говорит учительница и диктует: «Моя приятельница любила кукол, за годы своего увлечения она собрала обширную коллекцию экспонатов».
Я записываю, стараясь на ходу вспомнить правила русского языка.
– Хорошо, – одобрительно говорит Майя Вагизовна. – Теперь сделай морфологический разбор существительного «кукол».
Морфологический разбор – это самое сложное. Нужно разобрать существительное, определить начальную форму, часть речи, постоянные и непостоянные признаки. Как много всего и как легко запутаться.
– Аза, – со вздохом сказала Майя Вагизовна, когда я закончила, – я могла бы понять, если бы ты допустила ошибку в разборе с глаголом, но существительное? Это программа начальной школы. Посмотри, ты относишь множественное существительное «кукол» к неодушевленной форме.
Я задумалась. А разве кукла – одушевленная? Как это? Да, человек может создать жизнь, но не может наделить душой. Кукла не может испытывать чувства, это всего лишь фарфоровая, пластиковая, тряпичная, глиняная или деревянная заготовка. Даже дерево живее куклы.
– А дерево? – спрашиваю я учительницу.
– А что дерево? – отвечает она и догадка мелькает в ее глазах. – Скажи, дерево – существительное одушевленное или нет?
– Одушевленное! – категорично отвечаю я.
Майя Вагизовна всплеснула руками, словно укоряя себя за невнимательность, за то, что не заметила чудовищную неграмотность раньше.
– Как дерево может быть одушевленным? – строго спрашивает она меня. – Ну-ка, вспомни правило: имена существительные…
Майя Вагизовна повторяет правило, но я ее не слушаю, смотрю в окно. Первое, что вижу – старый, высокий, мощный вяз в центре внутреннего дворика. Его толстые ветви покрыты грубой, бороздчатой корой. От центральных ветвей идут тонкие веточки, на которых распустились молодые листья. Листья шевелятся от ветра, и, кажется, будто дерево подзывает меня к себе. Позади вяза, намного дальше возле забора, растут сосны и ели. Они зеленые всегда. Их кроны соприкасаются друг с другом, ветви словно держатся за руки в хороводе.
– Аза, – прерывает поток моих мыслей Майя Вагизовна – не отвлекайся! На какие вопросы отвечают одушевленные и неодушевленные имена существительные?
В голове у меня хаос, очень тяжело отвести взгляд от мира за окном, но учительница подошла ко мне слишком близко, нарушив границу спокойствия.
– Отстань от меня, – отмахиваюсь я злобно. – Кукла неодушевленная, а дерево одушевленное, потому что живое!
– Не груби, – в ответ она повышает голос, – так нельзя разговаривать с учителем! Мало того, что у тебя ошибки, так еще…
Я перебиваю ее, пересказывая заученное из учебника:
– Живая природа – рождается, дышит, питается, размножается и умирает. Неживая природа – не рождается, не дышит, не питается и не умирает. Дерево – это живая природа, она одушевленная, она рождается, растет и чувствует.
– Но в русском языке за это отвечает грамматика! У неодушевленных существительных форма именительного и винительного падежей совпадает, – раздраженно отвечает учитель. – Проверим? Просклоняй слово лес. Найди ошибку!
– Это неправильно! – кричу я. – Дерево живое, одушевленное!
Я чувствую силу собственной правоты, она поднимается из сердца, наполняет тело внутренней мощью, позволяя смотреть учительнице глаза в глаза и не чувствовать боли.
– Это вы не видите ошибки! – кричу я. – Почему дерево неживое? Оно рождается от семечка, упавшего в землю. И земля живая.
– Не кричи, успокойся, ты пугаешь остальных! – Майя Вагизовна пытается подавить мои эмоции, в ее голосе хладнокровная уверенность профессионала. – Я объясню тебе: слово и образ – это разные вещи и ты путаешь одно с другим. Само по себе слово «дерево» с позиции русского языка существительное неодушевленное, так как подчиняется правилу, но слово несет в себе образ и в стихах, песнях, сказках дерево – вполне себе живой и самостоятельный персонаж. Теперь понятно?
Понятно ли мне? Конечно, понятно. Люди придумали обозначение образам, но исказили их суть. Жизнь, любовь, мир, душа, получается, тоже неодушевленные? Человек проживает жизнь и воспринимает ее как неживое? Разве это правильно? В моем мозгу возникли десятки образов, которые переплетены между собой смыслом. Чудо: зачатие, клетка, сердце, рождение. Жизнь. Каждый день. От первого крика до последнего вздоха. Но многие люди не чувствуют присутствие жизни. Когда-то им в школе сказали, что жизнь – имя неодушевленное, и они запомнили это и не видят, что окружает их, что все вокруг живое! И детей своих учат ошибкам, на которых выросли.
– Русский язык подчиняется правилам, – говорит Майя Вагизовна.
Отчаянье подступает к горлу, мне хочется громко кричать, чтобы выпустить его из себя, иначе оно разорвет меня изнутри. Но кричать нельзя. Ведь я тоже подчиняюсь правилам. От бессилия проступают слезы, бегут по щекам. Мне кажется, будто внутри меня все тоже плачет.
– А почему вы говорите «душа болит»? Как она может болеть, если неживая?
Майя Вагизовна задумчиво смотрит на меня. Ее взгляд горячий, неуютный, от него слезы на моих щеках просыхают.
– У-у, у-у – кричит Соня громко. Она подпрыгивает на стуле от возбуждения. Олеся просит успокоиться, сжимает ей запястье, но Соня извивается, не желает подчиняться. Соня соглашается со мной, она хочет сказать, что я права, но слова ей недоступны.
– Майя Вагизовна, – тихо говорит Олеся, – Соня нервничает.
В классе царит непонятное возбуждение. Одноклассники начинают елозить, осматриваться по сторонам, слышны скрипы стульев, у кого-то упала книга, кто-то с силой стукнул кулаком по столу. На первой парте мальчик вжал голову в плечи, закрыл уши руками.
– Тише, девятый А, тише, – Майя Вагизовна подошла к учительскому столу и взяла колокольчик в руки. Его звонкая трель зазвучала в классе. – Урок не закончился, – напоминает она, призывая всех к порядку. Голос – ее оружие, он может победить любого правильно выбранной интонацией.
Класс быстро успокаиваться. Ученики будто входят в транс под воздействием тона ее голоса. Майя Вагизовна смотрит на меня и говорит:
– Возвращайся на место, Азалия, и к завтрашнему дню повтори правило имен существительных.
Я села за свою парту, посмотрела в окно. Деревья продолжали раскачиваться от ветра. Их ветви тянулись к солнцу, потому что оно питает землю, дает ей жизнь. А земля дает жизнь многообразию других форм. И какой человек выдумал, что основа жизни – существительное неодушевленное?
Глава 4
Спецшкола для дураков
– Производственная компания «Комфорт Плюс», чем могу помочь? – деловито сказала Милана в трубку.
Из тускло освещенного коридора я смотрел на залитую светодиодными лампами приемную на Милану – нашего офис-менеджера. Большая радиальная стойка почти полностью прятала Милану за собой оставляя на поверхности лишь ее голову и часть худеньких плеч. Иногда она казалась мне новорожденным птенцом, сидящем в гнезде на вырост, беспрестанно чирикающим: Алло! Добрый день! Записала! Ждите замерщика! Приятного дня! Забавно, а ведь Милана – дипломированный юрист, но птенец еще не оперился, не окреп, чтобы дать бой жизни, поэтому она предпочитает пересидеть в теплом месте. А что? Работа не сложная, коллектив мужской и внимания через край. Каждый из нас тащит шоколадку, оказывает мелкую услугу, директор по настроению подкидывает премии. Да и нам приятно – прийти на работу, увидеть молодое свежее девичье лицо в противовес вечно недовольной жене. И не сказать, что Милана красавица, нет, обычная: невысокая, худая, прямые темные волосы до плеч, плоская попа, маленькая грудь, дело в другом, просто Милана – молодая. Не огрубевшая, не рожавшая, не сломленная гнетом бытовых проблем. Можно поговорить о ней о пустяках, вяло поволочиться, подмигнуть пару раз и кажется, что внутри вроде отпускает, вроде не так стар и еще не все закончено. Позитивные эмоции лечат, ведь так?
– Деревянные окна конечно лучше пластиковых. Экологичные, долговечные, натуральное дерево, – она нахваливала товар, сосредоточенно сдвинув брови, слушая, что говорил клиент на том конце провода.
Я прошел в приемную. В углу комнаты на небольшом постаменте выставлены наши лучшие образцы окон и дверей. Начищенные и отполированные они поблескивали на свету, как жемчужина в ракушке. На стенах висели подсвеченные золотистой светодиодной лентой открытые витрины с фурнитурой и аксессуарами. Этот уголок мы называли рождественским – настолько ярморочным, праздничным и блестящим он был.
Подошел к стойке. Милана подняла голову, посмотрела на меня без интереса и кивнула – привет!
– У нас есть окна из северной сосны, сибирской лиственницы и дальневосточного дуба. Последний вариант премиум-класса, гарантия двадцать пять лет. Что вы говорите? – На ее лице появилась нетерпеливое и вместе с тем раздраженное выражение. В трубке был слышен женский голос, который взволнованно о чем-то говорил. – Так я вам и говорю, гарантия двадцать пять лет. У нас высококачественная древесина, она не рассыхается. Что? Да. Записываю адрес, – она начеркала его на клочке бумаги. – Ждите замерщиков. До свидания.
Трубка с грохотом легла на аппарат. Милана закатила глаза кверху, подставила к виску указательный палец, показывая, что готова застрелиться. А ведь еще только восемь утра.
– Какие токсичные люди бывают, – говорит.
Я хотел попросить у нее свежезаваренный кофе, иногда она угощает меня директорским напитком – крепким, терпким, ароматным, но тут в приемную зашла Люба – вторая и последняя женщина в нашем коллективе. Люба полная противоположность Милане. Она как надоевшая жена, которая вечно учит жить, хотя сама не научилась этому. К сорока шести годам два развода, нормально? Два ребенка от разных мужей, но дети – золото и смысл жизни, а во всем виноваты мужики. Вроде посмотришь со стороны – ведь нормальная баба, и фигура в порядке, с небольшими округлостями, что ей только на пользу; и внешне хорошо сохранилась, видно, что ухаживает за собой по мере сил – волосы красит в рыжий, на веках тонкие стрелки, на губах всегда красная помада, но стоит ей открыть рот и все понятно. У нее манера разговаривать то насмешливо, то поучительно. Еще и самоуверенность через край, плюс зарабатывает хорошо – нафига ей мужик? Вот и работает за троих, и отвечает за все – от распределения объектов и выполнения заказов, до сбора рекламаций, и контроля остатков товара на складе. В перерывах еще отчеты пишет о выполнении плана. Директор ее ценит. Я знаю, что если настанет трудное время, то он уволит кого угодно, только нее её. Люба чувствует свое положение и говорит с нами, работниками, всегда в высокомерно-указательной манере.
– Шамаев, – говорит она мне, – заканчивай строить глазки Милане и иди работать, тебе не за это платят. У тебя сделка или ты забыл?
Обычно я бы промолчал или отшутился, но не сегодня. У меня была хреновая ночь и в затянувшейся черной жизненной полосе не видно просвета, так с чего я должен проглатывать еще и это?
– Слушай, а ты можешь говорить как-то попроще? – с раздражением ответил я ей. – У меня тоже не самое удачное доброе утро, но ведь я не сливаю свое дерьмо на тебя.
– Что? – удивленно-протяжно сказала она и начала набирать в легкие воздух, чтобы утопить меня в словесном потоке, но я обратился к Милане:
– Как ты говоришь, токсичные люди? Это точно, – кивнул в сторону Любы.
Мы улыбнулись друг другу словно шпионы, разговаривавшие на одном нам понятном языке. Я демонстративно подмигнул Милане и пошел к выходу. И тут мне в спину обрушился поток Любиных угроз: «Вообще оборзел! Сказать ему, видишь ли, слова поперек нельзя. Я больше не буду закрывать тебе полный день, когда захочешь по своим делам уйти пораньше. И вообще, еще одна жалоба от клиентов, и я пойду к директору!». Ее возмущение слышалось даже на лестнице в конце коридора, когда я спускался в рабочий цех.
На производстве всегда шумно и пахнет приятно – свежей древесиной. Два распильщика работают каждый за своим станком. Третий стучит молотком. В углу стоят пирамиды с готовыми оконными стеклопакетами. На полу в ящиках лежат инструменты, деревянные бруски, большие и малые доски. Из дальнего угла цеха тянет свежим табачным дымом, кто-то вновь нарушил технику безопасности. Здесь нет глянцевого света и отполированных откосов, здесь на полу валяется стружка и нужно следить, чтобы не вляпаться в морилку или капли пролитого на верстак клея, зато чувствуется нормальная атмосфера. Я поднимаю ребятам ладонь в знак приветствия и захожу в «аквариум» – огороженную стеклом и алюминиевым профилем каморку – к Виктору Александровичу, нашему мастеру.
– Опаздываешь, боец – говорит он, протягивая мне руку. – Чего такой уставший?
– Нормально все, не выспался.
Мастера мы называем дядя Витя, по возрасту он нам в отцы годится. Низенький, коренастый, голова белая как снег, ладони красные, мозолистые. Опыта и мастерства у него больше, чем у всей бригады вместе. До перестройки девяностых дядя Витя работал инженером-технологом на местной мебельной фабрике, контролировал производство. В его мышлении так и остался советский пунктик «качество ГОСТ», поэтому мастер органически не любит халтурщиков и жестко спрашивает с нас, если мы вдруг делаем некондицию.
– Влад на загрузке. Тэкс, – дядя Витя задумчиво посмотрел на накладную, потер кулаком гладковыбритый подбородок. – Лесная школа-интернат «Созвездие», поселок Белый, первая полевая улица, строение 7. Слушай, а это не бывший санаторий «Радуга»? – спросил он меня. – Мы с женой в восемьдесят восьмом там отдыхали. Внизу Красноперка течет, на сазана хорошо рыбачить.
– А, Красноперка, – я понял, где это место.
– А может и не там, – задумчиво произнес он. – Вы лучше по навигатору езжайте, понастроили центров– сам черт не разберет. Ну, давай, время вон половина доходит, – поторопил он меня.
На улице у «ГАЗельки» меня ждал напарник – Влад. Невысокий и полноватый, с плохо оформленной жидкой бородой, он курил и жмурился от солнца как откормленный ленивый домашний кот.
– Погода так и шепчет, – подмигнул Влад, протягивая руку. Потом привычным жестом ловко отпульнул бычок сигареты в кольцо урны. Бычок стукнулся о металлический цилиндр и упал на землю, продолжая тлеть. – Поехали?
Я затушил бычок ногой.
– Ты бы хоть не гадил там, где живешь, – сказал я ему, садясь в машину.
– Тоже мне монах нашелся, – парировал он, садясь за руль. – Не лечи меня, ладно? Ирка уже с утра мозг вынесла.
В салоне было душно, громко играло радио, от нагретой панели поднимался жар. Мы тронулись.
– Как съездил? – спросил меня Влад.
Я что-то отвечал ему про дорогу, про Усьвимские столбы, он вспомнил – подмазался к теме, как с женой Ирой ездил на сплав, перетирал походные байки. Пока мы разговаривали город закончился, и потянулась дорога на Красноперку. По обе стороны дороги стеной рос густой хвойный лес. Солнце припекало все сильнее, машина плавно ехала по трассе, и я почувствовал, как меня клонит в сон. Сил сопротивляться не было, я на секунду закрыл глаза, а проснулся от толчка, когда «ГАЗелька» подпрыгнула на кочке.
– Нормально ты притопил, – хмыкнул Влад. – Почти доехали.
Я потер глаза и посмотрел в окно, пытаясь определить, где мы находимся. За стеклом проносилась обычная деревенская жизнь. Мелькали добротные новенькие двухэтажные дома из свежевыкрашенного бруса с телевизионными тарелками на пластиковых окнах и аккуратные старые домишки, обшитые сайдингом. Разношерстные заборы из профнастила, крашенного дерева и бежевого кирпича отделяли огороды жильцов. Возле некоторых домов бегали куры, под лавочками в пыли спали собаки. Влад сбросил скорость – дорожные знаки предупреждали о лежачих полицейских. Я заметил заброшенный старый дом с серой шиферной крышей. Он одиноко стоял в конце поселка. Дымоходная труба разрушена, в проеме окон зияли дыры – приглашая всех любопытствующих стать свидетелями чьей-то разрушенной жизни. Некоторые доски в заборе были выломаны и через них виднелся заросший бурьяном двор. Тоскливое чувство кольнуло меня под ребра.Я вспомнил про свою дачу, на которую в прошлом году пару раз выезжал с семьей – сейчас я понимаю, что уже тогда мы с Ольгой были на разных берегах и ей физически неприятно было ощущать мое присутствие – а в этом сезоне на даче еще не появлялся. Наверное, наш дом так же дряхлеет, земля без ухода деревенеет, затягивается сорняками, но что мне с этим делать? Это Ольга любила дачу, а я любил Ольгу.
Поселок закончился, дальше дорога вела через колхозные поля. Черная земля привлекала грачей. Они деловито ходили между маленькими кочками, выковыривая из земли насекомых и свежезасеянные семена.
У горизонта показался лес. Мы доехали до указанного навигатором поворота и увидели белую стелу – от квадратного основания вверх уходила пика, на вершине которой, согретая солнечными лучами, сияла звезда. Под звездой была выгравированная табличка «Лесная школа-интернат «Созвездие». С левой стороны появился высокий кирпичный забор, с правой стороны было распаханное поле. Мы подъехали к закрытым воротам, оснащенным видеодомофоном. Дорога вперед продолжалась еще несколько десятков метров, пока не упиралась в лес.
– Ну же, открывай, – победно сказал Влад и стал сигналить.
Но ворота не открылись. Я вышел из машины и подошел к домофону. Влад продолжал настойчиво сигналить, возвещая о нашем приезде. Снял трубку. Конспирация начинала слегка раздражать. Но раздражение подавлял высокий крепкий забор, символизирующий власть и силу. В динамике послышались помехи как от радиоэфира, но даже шипение не смягчило металлический голос охраны.
– Вы к кому?
– Фирма окон и дверей «Комфорт Плюс», приехали на монтаж.
Через несколько секунд ворота отворились и как в сказке я увидел брусчатую дорожку, ведущую к белому зданию. От центрального двухэтажного здания по обе стороны расходились трехэтажные корпуса, словно крылья бабочки. У левого корпуса был двухэтажный пристрой. Видно, что типовое здание санатория переделали под свои запросы, и сейчас оно являлось примером современной архитектуры – простое, функциональное, без изысков. Однако территория благоустроенная: чисто, тихо, просторно. Живая изгородь подстриженных кустов, садовые цветы на разбитых клумбах, деревья с побеленной корой. Возле центрального входа брусчатая площадка с небольшим фонтаном, кованные скамейки стояли по периметру.
– Зайдите на проходную, – услышал я мужской голос.
Справа от въездных ворот небольшая будка охранников. На пороге стоял пожилой человек в униформе. В тесной будке у нас забрали паспорта, переписали данные. На двух больших экранах, поделенных на сектора, просматривалась вся территория: пустой спортивный корт, игровая зона, обзор на площадку с теплицами. Подростки ковырялись в земле, что-то рыхлили, учитель подходил то к одному, то к другому ребенку. Вид с камер на несколько пустых «пяточков» – периодически входившие и выходившие из здания люди мелькали на экране.
– Вы находитесь на территории лесной школы-интерната «Созвездие», – обратился к нам охранник, он не представился. –Здесь живут и обучаются дети с особенностями психического и ментального развития, поэтому нужно соблюдать тишину, никакой музыки и громких разговоров. Сразу возьмите все необходимые инструменты, чтобы не шастать туда-сюда. Если к вам подойдут учащиеся – не обращайте на них внимания, не вступайте в разговор, занимайтесь своим делом. Самостоятельно передвигаться по территории школы запрещено, только с сопровождением от администрации. Курить, – он вопросительно посмотрел на нас, словно пытался определить по лицам стаж нашей никотиновой зависимости, – запрещено. Штраф пять тысяч рублей. Все понятно? Вопросы?
Вопросов у нас не было. Поза и тон голоса охранника ясно давала понять: сделай свою работу быстро, тихо, не задавай вопросов и проваливай. Очень странное место. К чему эта секретность? Я с интересом еще раз посмотрел на экраны мониторов, пытаясь отыскать подсказки, но охранник перехватил мой взгляд и сказал, возвращая нам паспорта:
– Сейчас подойдет заведующая хозяйственной частью, проводит вас на место. Можете подождать ее на улице.
Мы вышли и увидели, как по дорожке к домику охраны идет полноватая светловолосая женщина. На ней было бесформенное голубое платье с большими накладными карманами.
– Я все понял. Это правительственная спецшкола для дураков – сказал мне на ухо Влад.
– Почему правительственная? – удивился я, «и почему для дураков?» – пронеслось следом, и тут же вспомнил слова охранника: «здесь живут и обучаются дети с особенностями психического и ментального развития».
– А ты сам не видишь что ли? – ответил он вопросом на вопрос обводя взглядом территорию. И этот жест еще больше укрепил мои подозрения.
Глава 5
Знакомство
Женщина подошла к нам, улыбнулась и представилась:
– Раиса Васильевна, – она слегка кивнула головой.
Несмотря на не совсем здоровый красноватый мясистый цвет лица, вызванный, скорее всего, давлением, и сеточку капилляров на крыльях ее носа, голос у Раисы Васильевны был необычайно энергичным. Мы представились в ответ.
– Как доехали? Не заблудились? Вас оформили? Сегодня успеете все сделать? – и, не дожидаясь наших ответов, указала рукой на объездную дорожку, идущую по периметру стены, – сейчас проедите к школе вон по этой дороге, увидите трехэтажное здание. Подъезжайте к торцу. Хотя давайте я с вами.
Она живая, бодрая, активно жестикулирует – какой контраст после суконных указаний охранников. Села в кабину, подперев меня бедром, и я оказался зажат между двумя крупными личностями. Влад не трогался, с мнимым равнодушием осматривал панель приборов. Вопрос витал в воздухе, и я не удержался:
– Это правительственная школа?
Раиса Васильевна, как мне показалось, с испугом посмотрела на меня.
– С чего вы решили? – скороговоркой ответила она. Потом от души рассмеялась, мол, какая чушь и ответила:
– Нет, что вы. Это платная частная школа. Хотя у некоторых воспитанников действительно, скажем так, не самые простые родители, – чуть понизив голос, словно выдавая тайну, сказала она, – но большинство учащихся из обычных семей среднего класса. Если ваш ребенок поступит в институт, вы же будете платить за обучение? Здесь так же. Родители понимают, что нужно вкладывать в образование с детства.
Теперь все понятно. Это школа для тех, кто родился с золотой ложкой во рту.
Мы подъехали к дебаркадеру. Недалеко от торца здания находилась спортивная и игровая площадка, огороженная белым штакетником. На площадке разрозненно гуляли с десяток детей, может, десяти-одиннадцати лет. Две воспитательницы медленно проходили между ними. На наш приезд никто не обратил внимания, дети не подбежали к ограждению посмотреть, что привезли, а продолжали заниматься своими делами. Что-то необычное было в обычной прогулке и, присмотревшись, я понял, что меня смутило – отсутствие детского крика и кипучей энергии, которая обычно бывает на детских площадках. Да, они качались на качелях, скатывались с горки, лазали по лестницам, но не общались друг с другом, а находились будто в своем невидимом вакуумном пузыре. Никто не бегал, не играл в войнушки, не провоцировал соседа на крик и агрессию. Движения замедленные, моторика грубая, почти у всех проблемы с походкой и координацией – словно они ходят по палубе во время шторма. Мне почему-то стало неловко, что я с неподдельным интересом их разглядываю.
С Владом вдвоем мы выкатили тележку с дверьми внутрь здания.
– Сюда, – показала направо Раиса Васильевна. – Там – указание налево – кухня и столовая. Дети заходят в столовую с внутреннего входа.
Она провела нас в холл, остановилась возле дверного проема, за которым начинался коридор с множеством кабинетов.
– Там учебный блок, – пояснила она. – Вот смотрите, дети ходят в столовую напрямую из учебной части. Но по вечерам, когда уроки заканчиваются, этот вход должен быть перекрыт. Вы установите двери, и они увидят, что проход закрыт. Так у них сформируется понимание: когда, где и в какое время можно ходить. И еще одна небольшая просьба: как услышите звонок на перемену, зайдите ко мне в кабинет, хорошо? Наши воспитанники могут смутиться с непривычки, да и вам это ни к чему.
Ушла в свой кабинет, скрылась в королевстве лопат, тазов и хозяйственной ветоши. Мы приступили к установке дверных коробок. В разгар работы прозвенел школьный звонок. Он трещал раскатисто, вибрировал в воздухе. Трезвон еще не закончился, как открылась дверь одного из кабинетов. Вышла учительница, за нею, выстроенными парами в ряд, вышла колонна учеников, может четвертых-пятых, классов. На детях одежда синих и серых тонов, на мальчиках брюки и легкие трикотажные кофты, на девочках однотонные платья до колен. Они нестройно проходили мимо нас, направляясь в столовую. Не было школьного гвалта, который обычно бывает на переменах, никто не кричал и не смеялся, не бегал по коридору, сбрасывая накопившуюся за урок энергию и гипереактивность. Один из учеников остановился возле нас, смотрел на инструменты, дети мягко огибали его как река огибает препятствие. Мальчик мелко мотал головой словно не соглашаясь с чем-то, пальцы на его руках беспрерывно шевелились. Я не мог отвести от него взгляда. К мальчику подошла учительница и мягко развернув его увлекла за собой в столовую.
Через минуту открылась дверь другого кабинета, вышла пожилая сухонькая учительница с пучком седых волос на голове, на плечах ажурная шаль, за ней показались дети. Они выходили сначала осторожно, потом смелее. Последней, закрыв за собой дверь, вышла еще одна учительница в два раза моложе первой. Эти дети были другими. Кто-то из учеников начал бегать кругами по коридору, другой смеялся невпопад и размахивал руками как птица, третий стоял в задумчивости, не двигаясь с места. Они все были одинаковыми и разными одновременно. Дети разбредались по коридору, садились на скамейки, подбегали к кулеру с водой, тыкали на кнопки, учителя их ловили за руки, ставили в пары, пытались организовать единый строй. Но кто-то снова отходил к окну, к стене, на которой были закреплены репродукции известных картин, и все повторялось заново. Для нас это был хаос, но для них, наверное, привычное. Учителя отработанными движениями возвращали порядок. Кое-как поставили детей в строй, и цепочка двинулась в сторону выхода.
