Kitabı oku: «Большой космос маленького человека», sayfa 3

Мы с Владом не слышали, как к нам подошла Раиса Васильевна.

– Я же просила вас зайти ко мне на перемене, – обвиняющим тоном произнесла она.

Все случилось так быстро: звонок, а потом все эти дети. Мы просто забыли о ее словах. Но я понял, для чего это было нужно – чтобы не смущать нас, огородить от специфики школы.

Пережидая перемену в хозкабинете я чувствовал что-то странное и не мог объяснить это словами. Перед глазами был мальчик, размахивающий руками как крыльями. Конечно, я встречал в жизни особых людей с ДЦП или с синдромом Дауна, но это же были единичные случаи. В такие моменты просто не задумываешься, не обращаешь внимания. Ну есть и есть особые дети – это отдельный мир, который не пересекается с твоим, так зачем об этом думать? А тут за короткую перемену прошло три десятка детей и один другого краше. Сколько человек обучается в этой школе? Сто? Двести? И за каждым ребенком стоит семья. Получается, что общее количество огромно. Но почему их не видно в обычной жизни, на площадках, в магазинах?

Я оглядел кабинет. Раиса Васильевна что-то печатала на клавиатуре, Влад, криво улыбаясь, смотрел на телефоне видео с приколами. Как, оказывается, просто некоторые воспринимают жизнь. Если увиденное не тронуло его, тогда я не понимаю, что должно произойти, чтобы он отлип от телефона. У меня дочке почти четыре года, пусть она и младше этих детей по возрасту, но интеллекта в ней больше. Какое будущее у того мальчика? Кем он будет работать? Где и как проживет жизнь? Нутро шепнуло: жизнь итак тяжела, так зачем себя грузить еще больше? И я послушался внутреннего голоса. Чтобы отвлечься достал телефон и начал читать интернет-байки.

В коридоре слышался шум, чьи-то разговоры, детские голоса и даже редкий громкий смех. Шум удалился, словно смытый прибрежной волной. Прозвенел звонок на урок – можно выходить.

Мы продолжили работу. Дверные коробки были установлены, монтажная пена застыла, двери висели на петлях. Оставалось установить наличники, и работа сделана. Влад, вставший на стремянку, забивал гвозди в верхней части, я стучал молотком внизу. В одном из кабинетов открылась дверь, вышла девочка. Она посмотрела в нашу сторону, задумалась о чем-то и пошла к нам. Я прекратил стучать молотком и смотрел на нее. В голове сама собой возникла мысль «Она тоже особая».

На вид ей лет четырнадцать-пятнадцать. Цвет волос насыщенный, светло-коричневый с переливами чуть светлых прядок, словно выцветших на солнце. Вьющиеся волосы были собраны в косу, но отдельные локоны выбились, свисали на висках закрученными прядями, поднимались у основания прически, образовав гребешки. Темно карие глаза широко поставлены. Губы не смыкались, верхние резцы большеваты, слегка выпирали вперед.

Девочка шла прямо к нам. При ходьбе она широко расставляла ноги и создавалось впечатление, что от усталости и тяжести собственного веса, хотя она не выглядела полной, ей трудно идти. Подошла к нам. На меня не смотрела, разглядывала дверь. А потом в задумчивости:

– Любовь – живая? – спрашивает непонятно кого.

Повисла тишина. Если честно, я не понял ее вопроса. Что значит любовь – живая? Это же чувство. Сильные эмоции и только. Молчал, не знал, что ответить. Она наклонила голову на бок как собака, скользнула взглядом по мне.

– Любовь – живая, – повторяет и сразу же без перехода, – а деревья? Живые?

Чтобы ее успокоить, мало ли, вдруг она сейчас биться головой начнет, ответил:

– Конечно, деревья – живые.

– Любовь, счастье, радость – это тоже живое? – с какой-то настойчивостью произнесла она, словно не слышала мой ответ.

– Наверное, живое, – неуверенно говорю я. – Но это же эмоции. Если эмоции испытывает человек, то они живые, – пытаюсь выстроить логическую цепочку.

Молчит. Смотрит в бок, а потом все так же задумчиво, с паузами, словно размышляет вслух, говорит:

– Любовь можно вырастить в себе, но чаще любовь сама приходит к человеку, даже когда он не просит об этом. А ты говоришь – эмоции. Эмоции проходят, а любовь сопровождает человека всю жизнь.

Что? Я не совсем понял, что она сказала. Непонимающе посмотрел на Влада, тот ехидно сжал губы и показал глазами на нее, мол, смотри, настоящая сумасшедшая вот смеху-то. Мне не понравилась его реакция. В словах девочки определенно чувствовался смысл. Я уточнил:

– Подожди, а разве любовь – это не есть чувство?

– Если это чувство, тогда почему люди не ощущают ее всякий раз, когда им этого хочется?

Хм. Своим ответом она загнала меня в угол и взрослому дяде переспрашивать у ребенка смысл сказанного, если он не понял, а я не понял, – это все равно, что признать свою глупость. Не зная, что ответить, я продолжал с интересом ее рассматривать. Она стояла рядом и выглядела безучастной, голова ее была чуть наклонена к плечу, девочка безотрывно смотрела на точку в потолке. Потом, вероятно, почувствовала, что я на нее смотрю, медленно повернула голову и на короткий миг наши взгляды встретились. Какие это были глаза! Темно карие, почти черные, глубокие, какие-то невероятно осознанные, и мне показалось, что она смотрела на меня с осуждением за мое невежество, за непонимание элементарных вещей. Взгляд ее снова сдвинулся, опустился вниз. Ни говоря ни слова, девочка отошла от нас и зашла в кабинет к Раисе Васильевне. Я перевел дух, чтобы собраться с мыслями, но она снова вышла, держа в руках коробку с мелом. Мы с Владом молча следили за ней. Не обращая на нас внимания, она пошла обратно в класс.

– Подожди, – крикнул ей вдогонку. – Как тебя зовут?

Девочка остановилась, чуть помедлив обернулась. Подошла к нам и, не смотря на меня, ответила:

– Родникова – ударение на первую «о» – Азалия. Аза – мое сокращенное имя. Мне пятнадцать лет. Двадцать первого июня исполнится шестнадцать. Я учусь в школе-интернат «Созвездие». Эм… – запнулась, видимо заученный текст кончился. –Мне пора. Пока.

Развернулась и хотела уйти, но я ей не дал этого сделать.

– Меня Герман зовут, – говорю. – Как космонавта. Знаешь такого?

Стоит ко мне спиной, медлит. Снова оборачивается:

– Ты – космонавт?

Влад противно заржал.

– Подводник он, буль-буль-буль.

Аза не поняла реплики Влада. Она выглядела растерянной, словно забыла причину, почему она находится здесь.

– Я не космонавт. Меня назвали в честь Германа Титова – вот он был космонавтом. А я монтажник, устанавливаю двери.

Но она, казалось, не услышала меня. Отвечает:

– Космос тоже живой. Ты можешь стать его частью, когда захочешь. Я нарисую его, чтобы ты вспомнил, как это делается.

Я пытался осмыслить, о чем она вообще говорит и тут тишину разрезал смачный хохот Влада. В невероятном приступе смеха, размазывая слезы веселья по щекам, он выговорил:

– Сегодня же вечером на космолете аха-ха Герман отправится аха-ха – согнулся от смеха и на выдохе, – покорять Марс полторашкой пива. Аха-ха.

Хохоча во все горло, подвывая от собственной искрометности, лупя себя ладошкой по упитанной ляжке Влад не мог остановить смех.

– Да заткнись ты, – ответил я ему. Он резко осекся, будто с размаху ударился о выступ, посмотрел на меня, мстительно прищурив глаза.

Короткой паузы хватило Азе, чтобы потерять интерес к разговору. Она дошла до двери и скрылась в кабинете.

– Че ты сказал? – напористо спросил меня Влад. – Ты что, всерьез поверил в эту муть? – он хотел опять засмеяться, но сдержался.

Я не знал, что меня так зацепило. Конечно, не космос, что-то другое. Черт, но про любовь мне понравилось. Важно, как она это говорила и какой смысл, если подумать, присутствует в ее словах. Ну а ты? Я внимательно посмотрел на Влада, будто видел впервые. Ты-то почему ничего не заметил? Ну ладно любовь, высшие материи, не всем дано, но ты видел человека с другим восприятием жизни и что, это не удивило тебя, не вызвало интерес, сочувствие? Неужели ничего не появилось, кроме равнодушия и самодовольной уверенности в своем физическом превосходстве? Мне вдруг стало тошно. Тошно от этого места, от Влада, от самого себя. А вдруг, действительно, все муть и херня, а я отчего-то зарываюсь.

– Ладно, проехали, – сказал я ему.

Мы закончили работу. Раиса Васильевна проводила нас до машины. Напоследок я сказал:

– Передавайте Азалии привет от меня!

Когда мы доехали до проходной я обернулся, чтобы еще раз посмотреть на здание школы – самое необычно место, виденное мной, как вдруг пришло осознание– «а ведь в ее словах точно что-то есть».

Глава 6

Самый одинокий кит в мире

Прозвенел звонок.

– Внимание, класс, – сказала Майя Вагизовна, – все записали домашнюю работу? Проверьте!

Зашуршали страницы дневников, глухо ухнули закрываемые учебники, быстро и резко прозвучали открывающиеся молнии рюкзаков, из коридора доносились возгласы учеников других классов. Мир наполнен звуками, но человек научился не слышать их и мне нужно научиться этому, ведь звуки– отвлекают.

– Кто не сможет сделать домашнюю работу самостоятельно, в восемнадцать ноль-ноль я буду ждать вас в классе, не забываем об этом, – чуть повысив голос, стараясь перекричать шум коридора, сказала Майя Вагизовна.

На последней перемене всегда шумно. Уроки закончились, нужно отдыхать. Я осмотрела класс. Мальчики собрали рюкзаки, вылезли из-за столов. Кабинет опустел. Олеся тихо уговаривает Соню подняться, слышны обрывки ее фраз, но Соня не хочет, недовольно мотает головой, стучит ладошкой по парте. Протяжно стонет: у-у-у. Соне тяжело. Она живет в перевернутом мире и пытается общаться, как умеет, но никто ее не понимает. И я не всегда понимаю. Соня раздражается от этого, начинает кидаться вещами или может поранить себя. Это все происходит не потому, что она плохая, а потому, что отчаялась. Шестнадцать лет посылать сигналы и не слышать ответа. Находиться среди людей, видеть жизнь вокруг себя, но не быть частью целого.

– У-у-у.

Ее тягучий стон наполнен печалью. Соня – сильная. Она все понимает, но не прекращает попыток однажды отыскать того, кто живет на ее волне. Соня похожа кита неизвестного вида, о котором нам рассказывали на уроке биологии. Этот кит поет на частоте пятьдесят два герца, а это намного выше, чем у сородичей, поэтому другие киты его не слышат. Люди не могут определить к какому виду он относится и назвали его самым одиноким китом в мире. Все, что они могут – это фиксировать звуки его жизни, и знать, что где-то существует создание, непохожее на остальных. Знает ли кит, что он не такой, как все? В одиночестве он плывет через океан и наблюдает жизнь вокруг себя, но не может стать ее частью. Тело кита плавно движется, хвост поднимается верх-вниз, он издает короткий, высокий звук: у-у-у. Словно сигнал о помощи. Но океан молчит в ответ. Кит уходит на глубину, чтобы там найти спасение. Я могу зацепиться за его спинной плавник, прижаться к большому гладкому телу, чтобы услышать биение огромного сердца, вмещающего столько одиночества. Мы погружаемся все ниже и ниже, солнечный свет едва проникает сквозь толщу воды, давление сжимает нас со всех сторон и это приятно ощущать, кажется, будто океан обнимает своих детей…

– Аза? Аза! – вода доносит до меня чей-то голос.

– А? – отвечаю я и все, картинка исчезла: пропал кит, я больше не чувствую океана. Кручу головой. Рядом стоит Майя Вагизовна, она постукивает кончиком ручки по парте.

– Аза! О чем ты задумалась? – спрашивает она меня. – Ты не слышала звонок?

О, я не задумалась, я переместилась туда, куда захотела. Еще секунда и мое сознание окончательно вернулось в класс, предметы приобрели четкость, вокруг пустые парты и светлые сиденья стульев. Я ничего не ответила учительнице, взяла рюкзак и вышла из кабинета.

В школьном коридоре тихо, все ушли, но замечаю что-то новое в привычной обстановке! Точно, деревянные двери. Но где он? Где парень, что работал здесь? Такой высокий и худой. У него темные волосы и челка падает на глаза, он отбрасывает ее рукой. И есть морщинки в уголках светло-зеленых глаз и немного у основания переносицы – это потому, что он часто смеется и радуется своему смеху. Но тогда он не смеялся. Смеялся другой – низкий и толстый, смеялся над нами, а тот, другой, хотел понять. Я подошла к двери, на полу валялась стружка и мелкий сор – доказательство, что он был здесь. Повертела головой по сторонам. Люди входили и выходили из столовой, но мне не нужно туда. Зашла к Раисе Васильевне.

– Где он?

Раиса Васильевна посмотрела на меня.

– Кто? – спросила удивленно.

– Он! Где он! – я не знаю, как объяснить. Мне много раз говорили, что нужно запоминать имена, но я запоминаю лица, а имена приходят потом, позже, когда привыкну к человеку.

– Да кто он? – злится Раиса Васильевна.

– Он! Он! – и вдруг осознаю, что она не понимает меня. Мое отличие от Сони незначительно. Я владею словами, но не могу передать их смысл. Я чувствую отчаянье как тот кит. Отчаянье одиночества, что меня не слышат. Собственный голос поднимается наружу, звучит громче, чем хотелось бы:

– Океан – живой? – спрашиваю я её. Мне очень нужно знать ответ сейчас, немедленно. Эта нетерпеливость вызывает внутренний зуд, не могу стоять на месте, хочется крутиться.

Раиса Васильевна смотрит на меня непонимающе. Что-то блеснуло в ее глазах – тревога или страх? Рука потянулась к телефону и повисла, не сняв трубки – за спиной послышался звук открывающейся двери и сразу же:

– Раиса Васильевна, в коридоре пол грязный.

Не оборачиваюсь – незачем. Я знаю этот голос, это – Андреев Андрей Андреевич. Он главный врач в нашей школе. Он знает всех, кто в ней учится. Но я знала Андрея Андреевича еще до школы, когда мама привела меня к нему на осмотр. Тогда он еще не работал здесь, мы приезжали в больницу. Мама считала, что я – больна. Мне было шесть лет, и я хорошо запомнила, что в тот день сказал Андрей Андреевич:

– Давай дружить!? – предложил он. Я сидела на кушетке, рядом была Нэнэй. Моя рука в ее руке. В кресле возле стола сидела мама, она смотрела на Андрея Андреевича.

– Не хочет, – сказал Андреев маме про меня. Улыбнулся, сделал выводы и продолжил осторожно, словно предугадывая, какая реакция последует: – Определенные черты наблюдаются. Тесты выполнены неплохо, интеллект сохранен. Слабый зрительный контакт, обращенную речь не всегда понимает…

– Она это специально делает, – ответила мама, перебив врача. – Очень капризный ребенок, постоянно кричит, если что-то делаешь не так, как хочется ей. А ей ведь нам скоро семь исполнится. Я устала от этого визга, – рука ее дотронулась до виска, но это было не истинное движение, спровоцированное усталостью и непониманием, а скорее удачный жест, подчеркивающий хрупкость уязвимой женщины.

– Да… – растерянно сказал Андреев, пытаясь восстановить оборванную словесную нить. – Но ведь Азалия кричит не потому, что ей что-то не нравится, а по другим причинам.

– Каким?

Он усмехнулся, будто у него спросили ответ на загадку, которую прежде никто не разгадывал.

– Никто не знает, – пожал плечами. – Взрослый человек может объяснить, почему у него, скажем, плохое настроение, но дети живут эмоциями. А вы отдайте ее на живопись, дети любят рисовать, это их успокаивает.

– Я не понимаю таких эмоций, – продолжила мама. – На прошлой неделе купила ей новое платье, а она истерить начала, спину выгибала, кричала, чуть ли головой об пол не билась. Это же ненормально.

– Для нее – нормально. Знакомые вещи безопасны, а новое пугает. Избирательность в еде присутствует?

Брови мамы сошлись к переносице, она хотела вспомнить, что я ем, но не смогла, потому что меня всегда кормила Нэнэй. В кабинете повисла пауза. Нэнэй легонько сжала мою ладошку, мол, я рядом, тебе нечего бояться. Негромко ответила врачу:

– К новой еде Аза долго привыкает. Например, из картошки ест только пюре, а жаренную или отварную отказывается даже пробовать. У нее маленькое меню, это правда.

– Так… – растянуто сказал Андрей Андреевич. – Ага.

Он все понял, увидел причину жалоб мамы на меня. Но почему-то ответил другое:

– Я выпишу курс лечения на полгода. Параллельно с лечением вам обязательно нужно ходить на занятия к психологу, дефектологу, логопеду, консультация невролога необходима. К следующей консультации принесите дневник наблюдений. Прямо каждый день записывайте, как ведет себя Азалия, что говорит, во что играет, как строится ее распорядок.

– Доктор, вы можете сказать, что с ней? – у мамы в голосе проступили нотки сомнения, она начала понимать, что врач что-то утаивает.

Андреев откашлялся и улыбнулся. О, и я тоже начала понимать врача, ведь внимательно за ним наблюдала, хоть и не показывала это. Улыбка – его щит, чтобы страх, беспокойство, отчаянье родных пациентов не передавалось ему.

– У Азалии наблюдаются черты аутичного спектра. Это не классический аутизм, а некоторые его проявления, некое пограничное состояние, – он посмотрел на меня, словно проверяя догадку. Я смотрела ему в глаза и его взгляд – всевидящий и всюду проникающий – обжег меня. Сжала руку Нэнэй, вложила в нее свой страх.

– И что дальше? – мама не понимала, как из обрывков его слов составить внятное определение тому, что со мной происходит.

– Пока будем наблюдать, – подытожил он. – В глубокий аут она не уйдет. Понимаете, расстройство аутичного спектра – это не так страшно, как о нем пишут. Это похоже на… – он задумался, подбирая нужное слово, – изюминку человека. Многие выдающиеся люди имели аутистические черты и жили полноценной жизнью. Не нужно видеть мир в черных красках, ваша задача понять своего ребенка. Азалию нужно вытаскивать из раковины, в которую она прячется. Побольше с ней играйте, гуляйте, разговаривайте, даже если ей это не нравится или не хочется, нужно мягко вовлекать ее, социализировать. В детском возрасте часто удается хорошо скомпенсировать аутистические черты. Когда она вырастит, ее отличия будут совсем незаметны – такой шанс тоже есть. Но для этого нужно много работать.

Мама вдруг улыбнулась, какой простой рецепт!

– Значит, побольше гулять, играть… Путешествовать можно?

– Даже нужно, – кивнул головой Андреев. – Вот, – он протянул листок, – я записал рекомендации и расписал курс лечения. Встретимся с вами через полгода, посмотрим динамику.

Позже в коридоре мама была радостной, объясняла Нэнэй слова врача, словно он подтвердил, что мои особенности – это возрастное.

– Изюминка, – повторяла она удачное сравнение Андреева. – В женщине должна быть изюминка, оригинальность, может так даже лучше?

Нэнэй посмотрела на маму с теплотой сочувствия. Она-то все поняла правильно. Мама ушла вперед, сказав, что ей нужно записать меня к специалистам, и она будет ждать нас на парковке. Нэнэй опустилась на корточки, чтобы видеть мои глаза, взяла меня за руки и медленно произнесла:

– Аза, тебя пугает мир, но он не страшный. Твои мама и папа хотят помочь, и я хочу. Но ничего не получится, если ты не разрешишь этого сделать. Давай придумаем девиз «Каждый день что-то новое» и будем искать это новое вместе. Я рядом, тебе нечего бояться. Ты понимаешь меня?

Конечно, я ее понимала, даже если не смотрела ей в глаза. Я понимала ее любовь и доброту, которые звучали в голосе, и сила ее истинного желания медленно истончала стену безопасности, с которой я пришла в этот мир. Я кивнула ей в ответ.

– Вот и чудесно, – улыбнувшись, поправив яркий платок на голове, произнесла Нэнэй.

Воспоминания той встречи закончились. Я повертела головой и как тогда, в классе, вернулась в реальность. Передо мной Раиса Васильевна, а за спиной Андреев Андрей Андреевич. Он очень любит чистоту, даже от его халата всегда пахнет стиральным порошком. Вот и сейчас тонкий запах свежести щекочет мне ноздри.

– Пол грязный, нужно убрать немедленно! – строго сказал Андреев.

Раиса Васильевна огорчилась от его интонации, произнесла:

– Андрей Андреич, монтажники только закончили установку дверей, я хотела отправить уборщицу, но Азалия пришла, что-то хочет, но не может объяснить.

– Аза! – слышу я за спиной. – Что случилось, почему ты здесь?

Я повернулась и увидела его – невысокого, щуплого. Ростом и телом он как подросток, и лицо у него хорошее, светлое. Круглые очки в толстой черной оправе, короткая стрижка и мягкий маленький подбородок. На нем рубашка в клетку, светлые штаны и белоснежный, с едва уловимым синеватым свечением, медицинский халат. Андреев ждет моих объяснений, но как ему это рассказать? Я не смогу, знаю, что не смогу.

– Она твердит о ком-то, «где он, где он?» – передразнила меня Раиса Васильевна. –Я думаю, она кого-то из монтажников имеет в виду. И про океан что-то говорит. А уборщицу сейчас отправлю.

– Так, ага, – будто поясняя что-то самому себе сказал Андреев. – Пойдем, Аза, расскажешь мне про океан.

Он протянул руку вперед, будто приглашая. Но ведь он мне друг, он сам так сказал. Немного поколебавшись я выхожу в коридор, чтобы задать ему вопрос: океан – живой?

Глава 7

Не упустить момент

Андреев смотрел на облака. Юное майское небо было пронизано солнечным светом отчего казалось совершенным. В хрустальной голубизне неба плыли облака. Они двигались в вышине редкими одинокими причудливыми фигурами пропуская через себя солнечный свет и рассеивая его, словно золотистой вуалью накрывая землю. Андреев стоял в беседке, которая сама будто парила над землей. Когда-то она называлась обзорной площадкой. Её основание – платформа была вынесена метров на десять вперед за пределы крутого склона и держалась на деревянных сваях. Внизу текла спокойная река Красноперка. По ту сторону Красноперки рос редкий чахлый лес. Деревья его не были высоки, а ряды густыми. Полотно леса волнистыми холмами простиралось на полдесятка километров, пока не выравнивалось, не достигало твердой почвы на которой могли пустить корни неприхотливые березы, подпираемые соснами и елями. Когда-то давно в лесу были озера, но с годами они затянулись ряской, обросли мхами и низкорослыми кустарниками, превратившись в болота. Но и открытым болотам суждено было простоять недолго. Сейчас этот участок все больше походил на лесную поляну с почти затянувшейся и иссушенной болотной топью. Пройдет два десятка лет и на этом месте будет луг. Появятся травы, кустарники и деревья, природа изменится в своей форме, подстраиваясь под течение жизни.

Андреев любил это место, потому что здесь, как он говорил, «хорошо думалось». Беседка спрятана в северной части школьной территории. За растущими деревьями и высокими кустарниками, высаженными будто специально, калитка в беседку совсем незаметна. Но вход обязательно закрывался на ключ, равно как и спуск к пляжу. Высокий холм, на котором располагалась территория школы, оборудован старой деревянной лестницей, оставшейся с санаторного прошлого, по ней спускались к реке. Пляжем пользовались редко, уж слишком много ступенек нужно преодолеть. Даже в хорошую погоду учителя редко проводили уроки окружающего мира возле речки, чаще руководство школы по настроению спускалось к кромке воды обмочить пятки в летний зной.

Андреев глубоко вздохнул, задержал воздух в легких, бросил взгляд на облака. Вчера у него состоялась интересная беседа с Азалией о живых и неживых вещах. Обладая большим опытом в психиатрии Андреев все равно не переставал иной раз удивляться оригинальности мышления своих подопечных. Как интересно они видят мир – раскладывают общее на множество составляющих: звуки, запахи, цвета, полутона и оттенки. Искажают смысл знакомых форм и запутываются в чертогах своего разума. В сумерках даже тень от цветочного горшка можно принять за кошку, сидящую на подоконнике, но ведь от восприятия истинная суть вещей не изменится. Впрочем, Андреев заметил еще что-то необычное в поведении Азалии – ее чем-то заинтересовал сторонний человек. Сам по себе интерес одного человека к другому –нормальный факт, но ментальные нарушения блокируют социальное взаимодействие, а Азалия как-то смогла пробиться через блоки и теперь настаивает, требует Германа. Его имя он узнал позже из разговора с Раисой Васильевной. Тот тоже интересен – передавал привет. Что ж, инициативу нужно поощрять и потом интересно со стороны посмотреть на коммуникацию Азалии, ведь настанет день, и она покинет школу, ей придется взаимодействовать с миром по ту сторону забора. Но стоит ли ему создавать эту ситуацию? Андреев с одной стороны чувствовал интерес и желание проверить мелькнувшую догадку, с другой стороны, сможет ли он выделить время на наблюдение одного пациента, когда у него таких почти сто?

Наручные часы коротко пискнули – пора уходить. Андреев даже время настроил под себя и сигналы, звучащие каждый час, как зарубки в памяти напоминали, как плохо тратить время на неэффективные действия.

Он шел по брусчатой дорожке к центральному корпусу школы на ходу вспоминая список запланированных дел: так, утренняя летучка, потом сверстать итоги медицинского тестирования среднего блока, работа над отчетом, не забыть позвонить в коллегию, бассейн на сегодня откладывается – жена просила помочь с детьми. В перерывах просмотреть входящую почту и совершить обход учебного блока. Обход в его обязанности не входит, но Андреев, привыкший все держать под контролем, по собственной инициативе почти ежедневно проходил по учебной части на ходу отмечая чистоту и порядок мест. Возможно, в нем гармонично соединилось профессиональное и личное. Понимая психологию своих воспитанников он считал чрезвычайно важно поддерживать привычное для них расположение предметов. Плюс с детства у Андрея была фиксация на гигиене. Руки он намыливал всегда дважды и за день тратил упаковку влажных антибактериальных салфеток, если касался особо загрязненных предметов как ручки дверей. Он понимал, что привычка медленно перерастает в мизофобию и гермофобию, но желание смыть грязь и микробов было настолько сильно, что порой не поддавалось контролю.

Он дошел до заднего дворика школы. Здесь, в центре площадки, рос старый вяз. Крону дерева по весне подрезали, чтобы ветви не расходились по разным сторонам и от сильного ветра, который здесь иногда случался, ствол бы не опрокинулся. Земля под вязом была усыпана серой галькой. Дети иногда ходили по ней – им нравились тактильные ощущения и тихое шуршание камушков. Вот и сейчас мальчик младшего блока топтался на камнях, но Андреева удивило другое – рядом стояла Азалия и что-то пыталась ему объяснить. Врач остановился и осторожно наблюдал за детьми со стороны. Аза водила ногой по гальке и показывала пальцем вниз, но мальчик не обращал на нее внимания, его голова была закинута вверх, словно через крону он рассматривал облака. Тогда она сделала нечто нетипичное – дотронулась до его плеча, потом коснулась головы и хотела повернуть ее, тут мальчик включился, отшатнулся, защитно выставил руки вперед. Аза осторожно, словно обращаясь с пугливым зверьком, протянула руку и коснулась его руки. Потянула к себе и вместе они опустились на корточки разглядывая что-то под своими ногами. И снова Андреев поймал себя на мысли, что наблюдает улучшение в реакциях Азалии. Мысль окончательно сформировалась: нельзя упускать момент.

Он не стал отвлекать детей и зашел в здание. В холле администрации свободно, светло, свежо. Стены выкрашены краской молочного оттенка. Два офисных дивана по бокам стен, на маленьких стеклянных столиках кашпо с пластмассовыми цветами. По привычке он посмотрел нет ли на них пыли. Холл имел сквозной проход на выход к центральной площадке и два боковых выхода к учебным и жилым блокам. Кабинет главного врача – Бориса Натановича Берга – располагался рядом с конференц-залом, так же у него имелась небольшая приемная, в которой работала секретарша Вика.

Андрей поднялся на второй этаж в свой кабинет. Взял со стола подготовленные бумаги и спустился в конференц-зал. В комнате уже находились люди: заместитель директора по хозяйственной части Раиса Васильевна, заместитель директора по педагогической части Елена Александровна, главный бухгалтер Степан Егорович.

– Доброе утро, коллеги, – сказал Андреев, сев на стул.

Елена Александровна тихо обсуждала с Раисой Васильевной сорт клематисов, которые купила для дачи. Степан Егорович проверял свои бумаги, подчеркивая столбцы цифр карандашом. В комнату зашли Наталья Денисовна – старшая медсестра клиники и Татьяна Анатольевна – заместитель директора по административной части. Все в сборе, оставалось ждать директора.

– Андрей Андреевич, – обратилась старшая сестра, – план дежурств на неделю составлен? У меня Полина хотела поменяться сменой, – начала она о текущем.

Дверь открылась, и зашел Борис Натанович. Это был высокий, крупный мужчина. Черные вьющиеся волосы были зачесаны назад. Безукоризненно оформленная роскошная классическая борода добавляла объем нижней части лица. Широкие густые брови имели четкую форму и не разрастались. Темные, почти черные глаза проницательно смотрели на присутствующих. В образе Бориса Натановича все было широким, массивным, однако не давящим, а скорее показывающим свое превосходство. Крупный торс, мощная нижняя часть туловища – ягодицы и бедра, крепкие очерченные икры. На нем светлый кашемировый пуловер с V-образным вырезом, из-под которого торчит широкий воротничок белоснежной рубашки, черные брюки, начищенные лакированные ботинки. Борис Натанович часто не надевал медицинский халат, показывая, что он больше руководитель, чем врач. Хотя опыт врачебного делав психиатрии имел колоссальный.

– Доброе утро, коллеги, – сказал он, садясь в центр овального стола. – Чем порадуете? Все ли спокойно в нашем королевстве?

От природы Борис Натанович имел хороший голос – басистый, плотный, объемный и подчиненные уже даже по голосу могли определить настроение шефа. В гневе Борис Натанович был страшен, в такие моменты он словно метал молнии и это не фигура речи. Когда у него было скверное настроение, главврач мог либо жестко уничтожить оппонента, либо издевательски подтрунивать над ним, выпуская пар. Андреев ассоциировал его с большим, сильным и прекрасным тигром, который точит когти заявляя права на свою территорию. Некоторые коллеги не выдерживали скачков настроения начальства и уходили по собственному желанию, другие сослуживцы неосознанно копировали его поведение и манеру голоса, но в целом в коллективе остались те, кто принял правила игры. Состав школы устоялся, как большая семья преодолел трудности и кризисы и стал более сплоченным. Сегодня, судя по голосу, у Бориса Натановича хорошее настроение.

Каждый из присутствующих кратко отчитался по своему направлению, были поданы счета на оплату, учебные планы, отчеты по расходу медицинских препаратов. Далее речь зашла о выпускном, который нужно подготовить к первому июня – дню защиты детей.

– Елена Александровна, сколько учеников на лето остаются в школе? – уточнил Борис Натанович.