Kitabı oku: «Ветвления судьбы Жоржа Коваля. Том II. Книга I», sayfa 14
Вермонтское интервью
Итак, операция «звонок в посольство» в главной своей части сорвалась. В определённом смысле, к удовлетворению ГРУ: фирма «Равен электрик компани» продолжала спокойно работать, но уже без ГРУ – его люди спокойно её покинули. Когда в 1954 году за неё взялась-таки американская контрразведка, оказалось, что
«хозяин фирмы и предполагаемый американский шеф Дельмара – некто Бенджамин Лассен – еще в 1950-м благополучно отбыл в Польшу».455
Тем не менее, задачи «побочные» оказались выполнены. Арест и разоблачение «изменнической попытки дипломата Иванова» передать секреты советской разведки американцам, несомненно, был весомым аргументом чекистов в их борьбе за независимость от МИДа, и сыграл свою роль в том, что
«2 ноября 1951 г. вся разведывательная работа была передана от КИ в МГБ, где было восстановлено 1-е Главное управление. В ведении КИ оставалась только служба дезинформации».456
По иронии судьбы именно служба дезинформации, которая и должна была планировать провалившуюся операцию «звонок в посольство», осталась «под дипломатами» до, вероятно, его расформирования в 1958 году.457
Но проверка работы Марфинской шарашки прошла хорошо. Она показала, что руководство «спецлаборатории» правильно организовало воспитательный процесс – даже такие закоренело-враждебные её обитатели как Л. Копелев и А. Солженицын активно и продуктивно помогли пресечению преступной деятельности перерожденца Иванова.
Следует отметить, что А. И. Солженицын в романе «В круге первом», взяв за основу реальный факт, – звонок в американское посольство – полностью переосмыслил мотивы поведения звонившего. В жизни Иванов, по его мнению, это ««сука», «гад», «блядь»», а Володин в романе – героический романтик.
Даже внимательные читатели в подавляющем большинстве не знали о реальном прототипе И. Володина, но созданная писателем суперпозиция «гад-герой» вызывала недоумение у многих:
«Володин звонит в посольство США и передает им совершенно секретную информацию о готовящейся попытке советской разведки похитить американские атомные секреты. То есть совершает акт предательства, государственной измены, шпионажа. Тут даже самые либеральные критики, даже самые твердокаменные поклонники Солженицына, привыкшие к старой (на самом деле не изначальной, а написанной только для того, чтобы обойти советскую цензуру) версии романа, поморщились: ну зачем же Александр Исаевич попытался обратить предательство в добродетель?»458
Смысл и художественный успех создания такого «морального кентавра» – это один из творческих секретов писателя, который он старался сохранить. Вот почему, как мне кажется, он с настороженностью и даже неудовольствием относился к попыткам «докопаться до правды» о событиях, связанных со звонком в американское посольство и своих интерпретациях этих событий.
Внимательное чтение текста романа показывает, что Александр Исаевич и сам осознавал логическую несообразность описанной им ситуации – в декабре 1949 года, после августовского успешного испытания советской атомной бомбы, дипломат Володин не мог «порываться» предотвратить похищение секретов американской атомной бомбы для предотвращения её реализации в СССР!
Попытка снять это противоречие видна из работы Солженицына над рукописью. Объясняя причины «порыва» Володина, Александр Исаевич в 5-й редакции романа (1968 год) пишет:
«Он звонил в одержимости, хотя знал, что все телефоны прослушиваются и их только несколько человек в министерстве, кто знает секрет Георгия Коваля.
Он просто бросился в пропасть, потому что осветилось ему, как это невыносимо, что так бессовестно уворуют бомбу – и начнут трясти ею через год».459
Указание на то, что «уворованной бомбой» начнут трясти «через год», явно относится к событиям начавшейся в 1950 году корейской войны. Об этом знал писатель Солженицын в 1955 году, когда начал писать роман, но что, конечно же, не мог предвидеть дипломат Володин в 1949 году. Это знание писателя давало ему основание видеть Володина глазами героев романа – дядюшки Авенира, дворника Спиридона Даниловича Егорова, инженера Герасимовича – не предателем, а гуманистическим героем.
Все эти герои, каждый со своей аргументацией, были солидарны с Иннокентием Володиным с его самооправданием:
«Ты не дал украсть бомбы Преобразователю Мира, Кузнецу Счастья? – значит, ты не дал её Родине! А зачем она – Родине? Зачем она – деревне Рождество? Той подслеповатой карлице? Той старухе с задушенным цыплёнком? Тому залатанному одноногому мужику?.. Им нужны дороги, ткани, доски, стёкла, им верните молоко, хлеб, ещё, может быть, колокольный звон – но зачем им атомная бомба?».460
Фактическим оправданием безрассудства Володина в этой редакции была фраза, следовавшая за приведённой цитатой:
«(Говорили, что в августе <1949 года – Ю. Л.> уже испытывали свою, да что-то, видно, у них не ладилось).»461
Эта ремарка была бы понятна «умному читателю» в 50-е годы – известное сообщение ТАСС от 24 сентября 1949 года о заявлении президента США Трумэна по поводу взрыва в СССР атомной бомбы было составлено столь витиевато и невнятно в фактической части, что давало повод думать – да, что-то не так у нас с этим взрывом.
Это подтверждает литературовед М. Г. Петрова:
«22 ноября 2004 г. я спросила Александра Исаевича по телефону, знал ли он о Семипалатинске в прежние годы работы над романом «В круге первом»:
«– Нет, не знал. Ведь они так засекретили…»»462.
То, что Солженицын действительно не знал в ходе написания романа о семипалатинском испытании, видно и по такой реплике, которую он вкладывает в монолог инженера Бобынина на приёме у Абакумова в 3-ей редакции текста (1962 год):
«Да никогда я не поверю, что вы атомную бомбу сами сделаете – без-условно украдёте!!..».463
Но для читателя конца 60-х годов оговорка о неудаче испытания 1949 года стала неубедительной – о его успешности уже было достаточно хорошо известно.
И в окончательной, 7-й редакции романа, Солженицын эту ремарку вычеркнул.464 Логическая заплатка оказалась споротой и в ткани сюжета снова возникла прореха, обсуждать которую Александр Исаевич, конечно, не хотел. Это я почувствовал в ходе разговора с Натальей Дмитриевной в 2006 году.
И причины нежелания Александра Исаевича обсуждать тему «героичности» поступка Володина к этому времени были уже не только литературно-эстетические, но и идейно-политические:
«… сам автор в 1994 году заметил с горечью: «С какой тревогой об американской судьбе я когда-то писал «Круг» с истинной «атомной» историей, в каком сюжете… Сколько лет я был уверен в правильности: атомная бомба остаётся у них, только б не у коммунистов. Но постепенно дошёл: не к добру она у них…».465
Но, оказывается, такое отношение к теме Александр Исаевич проявлял и задолго до 1994 года.
Самой яркой иллюстрацией этого является результат попытки ФБР выяснить подробности событий осени 1949 года у самого Солженицына 19 апреля 1978 г в ходе беседы с ним в его доме вблизи городка Кавендиш в Вермонте. Об этом рассказал А. Шитов по результатам своего журналистского расследования, которое включало и знакомство с рассекреченной частью «дела Коваля» ФБР, и беседы с представителями этого ведомства в Вашингтоне.466
Прежде всего, следует отметить, что целью ФБР в этом «собеседовании» было получить информацию о Ж. Ковале. Обсуждение других тем должно было только прикрывать эту цель. В инструкции сотруднику, который должен был встретиться с Солженицыным для беседы, тогдашний директор ФБР Уильям Уэбстер писал: «…наши выходы на Коваля проистекали из тайного источника, на который не следует ссылаться в ходе собеседования».
Переговоры о формате беседы с Натальей Дмитриевной Солженицыной, исполнявшей обязанности и секретаря и переводчика, были сложными. ФБР хотело прислать целую команду интервьюеров и переводчиков, но в итоге специалист, отряженный из Нью-Йорка, поехал в Кавендиш один.
Согласно его отчету от 4 мая 1978 г. беседа продолжалась примерно час и велась только на русском языке, причем не наедине, а в присутствии как минимум еще одного лица (судя по всему, это была переводчица, чьи услуги, однако, не понадобились).
Просьба прокомментировать эпизод со звонком в американское посольство в Москве и упоминанием Коваля и атомного шпионажа вызвала у хозяина «некоторое удивление» – и в силу осведомленности об этом эпизоде ФБР, и просто за давностью лет.
Имяреку, «судя по всему, очень не хотелось обсуждать эту тему», – констатировал американский контрразведчик.
Позже он добавил также, что в высказываниях его собеседника имелись противоречия, "ставящие под сомнение достоверность" некоторых из них. Однако, предложение устроить повторное собеседование было вежливо отклонено.
В исходном отчете о беседе было, судя по нумерации, более 7 страниц; в рассекреченном деле имеются лишь 4, да и те с купюрами.467
К этому анализу документов архивного дела ФБР, проведённому А. Шитовым, мало что можно добавить после знакомства с выставленными в интернете фрагментами этого дела. Вот как там зафиксирован ключевой ответ Александра Исаевича агенту ФБР:
«Содержимое телефонного звонка состояло из нескольких предложений на русском языке, предупреждающих посольство о том, что Георгий (Джордж) Коваль, советский агент или секретный агент (не может вспомнить, какой термин использовался), получит секретный материал об атомной бомбе в радиомагазине. Он не мог вспомнить какие-либо другие подробности, касающиеся содержания этого телефонного звонка.
[цензурный пробел <Солженицын – Ю. Л.>] сообщил, что лицо, получившее этот звонок в американском посольстве, по-видимому, недостаточно понимало русский язык, и фактически поручило звонящему повторно передать эту информацию в посольство Канады».468
Вот и всё! Но это «всё» уже представлено в тексте романа. Как видим из этого документального фрагмента отчёта о беседе агента ФБР с А. И. Солженицыным, в 1978 году ничего «дополнительно конкретного» ФБР выяснить не удалось. Причина проста – в разговоре собеседники «говорили на разных языках» и преследовали разные цели.
Удивление Солженицына осведомлённостью ФБР об эпизоде с Ковалем совершенно естественно: в 1968 году был опубликован «медицинский» вариант романа, который и был широко известен на Западе. «Атомный» вариант, восстановленный в том же 1968 году, с тех пор «бродил по самиздату»469 и только готовился к печати на русском языке во французском издательстве «YMCA-PRESS».470 И, хотя существование «атомного» варианта секретом не было (о нем Солженицын говорил, например, на своей пресс-конференции в Париже 10 апреля 1975 года), но почему ФБР интересовалось именно им? И что вообще знали в ФБР о его работе в марфинской шарашке?
В это время мемуары Л. Копелева «Утоли моя печали» ещё не были опубликованы, и Александр Исаевич, вероятно, был озабочен тем, чтобы не раскрывать прототипы героев романа.
10.13. Прототипы героев романа «В круге первом» – Л. З. Копелев (Рубин), А. И. Солженицын (Нержин), Д. М. Панин (Сологдин).471
Главные герои были ещё живы, отношения с ними были сложные, и публичное обсуждение трактовки их образов в романе совсем не входило в намерения писателя.
Как мне стало известно, в экибазстузском лагере, где сидели вместе А. И. Солженицын и Д. М. Панин, Александр Исаевич записывал рассказы заключённых и в дальнейшем использовал эти материалы в своих книгах.
Кажется весьма вероятным, что именно в это время он обсуждал эпизоды из жизни шарашки с Д. В. Паниным, который занимался там разработкой механических шифраторов. И эпизод с «атомным шпионом» мог детализироваться в этих разговорах.
Во всяком случае, в рассказе одного из «соузников» Александра Исаевича по Экибастузу, звучавшему много лет спустя в квартире профессора С. С. Вялова, располагавшейся двумя этажами выше квартиры Жоржа Абрамовича, цитировался эпизод из романа «В круге первом».472 Такое вот «пространственное сближение временны́х рядов» ☺…
Так что в «беседе» с американским «интервьюером» обсуждать своих друзей (в первую очередь это относилось к Л. З. Копелеву – Рубину и Д. М. Панину – Сологдину), Александр Исаевич не хотел.
Не хотел он обсуждать и трансформацию предателя Иванова в героя И. Володина. Ведь в преддверии выхода в свет «атомного» варианта Александр Исаевич категорически утверждал, что
«В основе моего романа лежит совершенно истинное и притом, я бы сказал, довольно-таки историческое происшествие».473
А трансформация Иванова в Володина – чистый творческий вымысел.
Но в ходе беседы агент ФБР пытался выяснить именно детали истории со звонком в посольство и подробности связи «Володина» и Коваля. Для Солженицына же (в мейнстримной ветви его альтерверса) фигура Коваля интереса не представляла. Как сказала с его слов Наталья Дмитриевна, на шарашке считали – «А что его обсуждать: все друг за другом шпионили, у него работа такая».
Коваль, мелькнувший в нескольких эпизодах, был для него фигурой абстрактной и «проходной», поэтому Александр Исаевич решил, что агент ФБР, используя этого полумифического персонажа, пытается получить информацию о реальных делах и людях шарашки.
О «полноценной реальности» Жоржа Абрамовича Коваля сам Александр Исаевич, по свидетельству А. Н. Латыниной, узнал из моего письма к нему только в 2006 году.
Вот как это случилось. Работая над статьёй о романе «В круге первом», А. Латынина предположила:
«…а вдруг никакого звонка “Иванова” в посольство и не было, а просто чекисты устроили в шарашке что-то вроде учебной тревоги, решили проверить практическую пользу от всех этих научных акустических изысканий? Но эту версию легко опровергла Наталья Дмитриевна Солженицына, сообщив, что Георгий Коваль, о котором говорится и у Копелева, и у Солженицына, – реальное лицо. Выяснилось это, когда многолетний коллега Коваля по Московскому химико-технологическому институту, доцент этого института Юрий Александрович Лебедев после показа сериала написал письмо Солженицыну».474
Стать информатором ФБР по какому-то непонятному ему делу Александр Исаевич, даже находясь в положении «вынужденного эмигранта», не захотел, а потому «предложение устроить повторное собеседование было вежливо отклонено».
Ещё один вариант объяснения «настороженного поведения» Солженицына при его опросе агентом ФБР выявился в ходе моей беседы с историком А. И. Колпакиди после выхода первого издания этой книги. Вот запись фрагмента этой беседы в моём рабочем дневнике:
«Очень удивлялся Александр Иванович поведению Солженицына, который в романе не изменил фамилию Коваль на какую-то другую. Ведь этим, как считает Александр Иванович, Солженицын «сдавал» разведчика Коваля, поскольку он ведь не знал, что Коваль уже давно вернулся. Из записи «прослушки» ясно видно, что американцы никак не отреагировали на звонок в посольство. А если бы Коваль к моменту опубликования романа всё ещё оставался нелегалом? Эта публикация была бы сигналом и напоминанием американцам – Коваля нужно искать. И Александр Иванович очень заинтересовался моим рассказом о том, что американцы «опрашивали» Солженицына в Вермонте. Я понимаю этот его интерес – такой факт подтверждает «некорректность» поведения Солженицына».475
Иными словами, в ходе «интервью» с агентом ФБР Александр Исаевич сначала удивился вниманию ФБР к «третьестепенному» с его точки зрения персонажу романа «В круге первом», но быстро осознал, что допустил ошибку, не изменив в тексте фамилию разведчика, и это может быть истолковано как его, Солженицына, «предательство». И потому, естественно, от повторного обсуждения этой темы отказался.
Здесь мне показалось, что на этом можно поставить точку в «солженицынской истории» Жоржа. Резюме её таково: в романе «В круге первом» Солженицын случайно (или по наводке КГБ, но непреднамеренно) зацепил историю одной чекистской операции 1949 года, в которой Жоржа использовали «втёмную».
Ремейки операции «Звонок в посольство»
Но структура альтерверса этой истории оказалась сложнее и преподнесла мне сюрприз. Это – одна из характерных особенностей эвереттического подхода к истории.
Точки ветвления альтерверса возникают буквально «из ничего». Потрясающе точно подметила это А. А. Ахматова за много лет до возникновения эвереттики:
Завершая просмотр собранных материалов по теме «Персонаж Солженицына», я обратил внимание одну цитату из статьи А. Шитова. По профессии он журналист, корреспондент ИТАР-ТАСС в Вашингтоне. Но в результате его работы с архивными материалами и сотрудниками ФБР, он по праву может считаться «хорошо информированным источником» по теме «разведчик Коваль».
И вот что он сообщил:
«От некоего советского перебежчика ФБР стало известно, что в начале 1940-х резидент-нелегал советской военной разведки держал в Нью-Йорке фирму по розничной торговле электротоварами. Под подозрением в числе прочих оказалась "Рейвен электрик", а среди ее сотрудников обнаружился "человек по имени Джордж Коваль"».477
В очередной раз прочитав эти строки, я вдруг понял – это же краткое изложение сути операции КИ «Звонок в посольство» 1949 года! Смотрите: и тут и там приманка – Коваль, и тут и там зацепка – «Равен электрик», и тут и там источник информации – «наш человек».
Разница заключается только в том, что информацию американцам теперь передают не по телефону, а лично, через «перебежчика»! А это гарантирует профессиональный интерес к ней американской контрразведки!
Догадку о том, что «перебежчик» может быть двойным агентом, высказал ещё А. П. Жуков, который также анализировал статьи А. Шитова. Но он не довёл своё предположение до логического конца, заметив, что
«у дилетанта всегда что-то не сходится – здесь не стыкуется легенда о прикрытии РУКА в компании Raven Electric».478
Александра Петровича смутил тот факт, что компания «Равен Электрик» («своя рука» ГРУ!) не смогла оформить Жоржа по его «первичным документам», с которыми он прибыл в Америку в 1940 году.
Но, после проведённого в главке «Легализация» главы «Командировка» разбора правовой ситуации в США в конце 1940 года, ясно, что даже «ручная», но легальная фирма «Равен Электрик», тогда действительно не могла «прописать» Жоржа в Нью-Йорке.
А осознание «двойственности перебежчика» сделало понятным и приведённое выше наставление агенту ФБР от директора У. Уэбстера: «…наши выходы на Коваля проистекали из тайного источника, на который не следует ссылаться в ходе собеседования».
К какому времени относится «предательство» этого перебежчика? Ответ прямо на первой странице имеющегося у меня тома материалов ФБР.
27 августа 1954 года Директор ФБР Джон Эдгар Гувер направил директиву в свой центральный офис. Ссылаясь на материалы доклада Э. Хиндерлитера от 12 августа 1954 года по делу «Неизвестного лица. Шпионаж-Р» Гувер предписывает:
«Откройте отдельное досье расследования по этому делу на Джорджа Коваля, нью-йоркского происхождения, и ускорьте представление сводного доклада о нем, подходящего для распространения».479
Ясно, что замена «Неизвестного лица» на «Джоржа Коваля нью-йоркского происхождения» произошла именно в результате информации от перебежчика, т. е. в 1954 году.
Значит, успешно осуществило модернизированный вариант этой операции уже ПГУ КГБ, ставшее с 13 марта 1954 года преемником 1-го Управления МГБ, которое, в свою очередь, 2 ноября 1951 года приняло дела от КИ, в недрах которого чекисты и разработали осенью 1949 года операцию «звонок в посольство».
Почему я считаю, что операция 1954 года прошла успешно? Вспомним главную цель операции «звонок в посольство» 1949 года – отвлечь внимание американской контрразведки от наших актуальных источников информации на поиск несуществующей агентурной сети «атомных шпионов», но таким образом, чтобы создалось впечатление, что именно эта сеть является главным источником сведений об американских разработках атомного оружия.
С этой точки зрения доказательством успеха является вот это утверждение А. Шитова, который, повторяю, вполне может считаться «компетентным источником»:
«Американцы до сих пор толком не знают, насколько ценную для СССР информацию по их Манхэттенскому атомному проекту добыл и передал в Москву в середине 40-х годов советский разведчик Жорж Коваль. Ответственные сотрудники ФБР США признали это, передавая мне два первых тома следственного дела Коваля из своих архивов».480
Это очень точное свидетельство успеха операции. Мы смогли показать американцам, как много мог знать и передать нам Коваль, но надёжно скрыли то, что именно он передал.
Но зачем нужно было проводить повторение операции 1949 года в 1954 году? У меня нет никаких данных из архивов ПГУ КГБ и его преемника СВР.
Я беседовал на эту тему с высокопоставленным генералом СВР, который лично знал Жоржа Абрамовича в молодости и до сих пор относится к его памяти с большим уважением, но даже он не смог ничем помочь, поскольку архивы ПГУ КГБ по операциям до упразднения КГБ СССР остались в Центральном архиве ФСБ.
Мои неоднократные обращения в этот архив всегда «внимательно рассматривались», но всегда заканчивались вежливым отказом:
«в результате проведённой проверки по архивным материалам, каких-либо документов или сведений по факту «расследования органами НКВД-МКБ <так в тексте, Ю. Л.> случая звонка в посольство США в декабре 1949 года с упоминанием Коваля» на хранении не обнаружено. Заместитель начальника Управления, полковник С. А. Степанов».481
И ведь ответ этот абсолютно правдивый – никакого «звонка в посольство США в декабре 1949 года» действительно не было, а значит, и материалов об этом в архиве и быть не может. Я ведь указывал эту дату на основании романа Солженицына, а она оказалась «художественным вымыслом». И в письме не сказано, что этих материалов нет. Сказано только, что их «не обнаружено». А это значит, что сотрудник, которому было поручено подготовить ответ на моё письмо, мог просто «проглядеть» искомые материалы. Все мы люди, а потому можем ошибаться…
Так что всё буквально верно, а по сути – саботаж. Но винить за него сотрудников архива ФСБ я не могу – они действовали, исходя из их понимания «государственных интересов».
Но и без архивных материалов очевидно, что, поскольку в это время начался «второй виток» гонки ядерных вооружений – и в СССР, и в США создавалось термоядерное оружие – создание структур новой «атомной разведки» для СССР стало острой необходимостью.
Дело в том, что «старые структуры», нацеленные на добывание физических и конструктивных секретов создания атомной бомбы, к этому времени были в значительной степени свёрнуты.
Уже добытые сведения позволили развернуть у нас широкий фронт работ. Их эффективность определялась не отсутствием информации о принципах и конструкциях, а только производственно-технологическими факторами.
Яркий пример – информация от Коваля по конструкции нейтронного инициатора. Все идеи, необходимые для его изготовления, были переданы Жоржем в самом начале 1946 года и были известны Курчатову и Харитону, но для их осуществления нужно было иметь, по меньшей мере, ядерный реактор, в котором нарабатывался полоний из висмута. Однако, на момент получения информации от Коваля, ни висмута в достаточных количествах, ни реактора у нас ещё не было.
Поэтому Сталиным и Берией было принято вполне разумное решение и разведке дали команду – «не спешить». Как сообщил в своих мемуарах П. А. Судоплатов,
«мы отдавали себе отчёт, что американская контрразведка подобралась довольно близко к нашим источникам информации и агентуре, обслуживающей их. Оперативная обстановка резко осложнилась. Когда был запущен наш первый реактор в 1946 году,482 Берия приказал прекратить все контакты с американскими источниками».483
Конечно, Курчатову, которого НКВД к тому времени «посадило на информационную иглу», это было неприятно. Но скандал с предательством Гузенко вызывал опасения, что американцы, до той поры не верившие в быстрый успех нашей атомной программы, вдруг осознают её истинный масштаб и предпримут какие-то жёсткие меры (вплоть до – нельзя этого исключать! – возможно, и террористических!), чтобы помешать нам в её осуществлении. Так что приказ Берии был вполне оправдан, и Курчатову «пришлось претерпеть».
В 1949 году, после явления миру нашей атомной бомбы, сохранившиеся элементы «атомной разведки», конечно, нужно было защитить от неизбежного всплеска американской подозрительности. Но направленная на это операция «Звонок в посольство» сорвалась. Не думаю, однако, что это была единственная операция такого плана и трудно сказать, насколько успешными были другие варианты чекистских «громоотводов» от действовавших в США наших «атомных разведчиков».
А к 1953–1954 годам изменились задачи – не столь остро стояли научные вопросы (наши физики были уже «на уровне», а во многих вопросах и впереди американцев), но результаты испытаний, технологии, конструкции, объёмы производства, дислокация – всё это было жизненно важным. И нужно было создавать новые структуры «атомной разведки». Они нуждались в «пространстве для маневров», которое, конечно же, «минировалось» американской контрразведкой и, прежде всего, ФБР. И создавать ложные цели, направлять на тупиковые пути деятельность этой организации, конечно же, было необходимо. Именно этим целям и послужила операция «Перебежчик-1954», фактически «ремейк» операции «Звонок в посольство».
Это была действительно масштабная дезинформационная операция. Кроме собственно «перебежчика» в ней принимали участие и некоторые другие разведывательные структуры, в том числе работавшие с Дельмаром в 1940–1948 гг. Они «ненавязчиво» подбрасывали ФБР информацию и дезинформацию, которые отвлекали американскую контрразведку от действительно актуальных задач на очередные поиски следов деятельности «Жоржа Абрамовича Коваля» – таинственного и загадочного советского агента, успешно преодолевшего все защитные механизмы атомных секретов.
Раскрытие тайны его успехов должно было, по мнению руководства ФБР, обезопасить новые секреты и предотвратить их «утечку» в СССР. Конечно, это был миф – в успехе Дельмара как «атомного разведчика» роль ГРУ была минимальной, а предотвратить результаты вмешательства «Его Величества Случая» невозможно. Но именно поэтому укрепление этого мифа и было главной целью операций КГБ «Звонок в посольство» и «Перебежчик».
Эвереттический «эффект информационного затмения» позволяет выявить некоторые волокна тогдашних ветвлений альтерверса Жоржа. Приведу один пример реконструкции событий в таком волокне, в которой участвовали родственники Жоржа.
22.05.06:20.47», сайт «Газета. ру», https://www.gazeta.ru/column/kiselev/645405.shtml (вх.25.12.19).
