Kitabı oku: «Студент 1», sayfa 2
– Степанов!
Бледный щупловатый Степанов заторопился к преподавательскому столу.
– Петрова, – пригласил Игорь Леонидович.
Алла Петрова в макси-юбке неуверенно проковыляла к нему на высоченных каблуках.
Мы ждали. Рабинович смотрел в окно, беззвучно барабанил пальцами по столу, мне показалось, что он наигрывает какой-то мотив… Но вот с Петровой закончили, а Лев Юрьевич продолжал занудно пытать Степанова. Игорь Леонидович что-то отметил в ведомости, пошелестел листочками и объявил:
– Родионов!
Глава 3
Я бодро зашагал к экзаменационному столу, стараясь не думать о том, что кто-то сейчас смотрит на мои загаженные «Ботасы» и мысленно ржет. Стиснул зубы, подошел, сел.
Игорь Леонидович смотрел на меня с какой-то неуловимой симпатией, что ли.
– Ну-с, Василий Сергеевич… будем на «вы» продолжать, или можно все-таки на «ты»?
– Вам можно, – позволил я, с удовольствием представляя, как проколбасило сейчас Льва Юрьевича.
– Спасибо, – не без иронии сказал преподаватель. – Так оно как-то привычнее. Ну-с, ознакомился я с данным трактатом, – он шевельнул листы, – и должен сказать, что он не безгрешен, но заслуживает снисхождения. Особенно вот это меня заинтересовало…
И к моему почти восторгу он углубился во второй вопрос, где речь шла об углеводородных соединениях, а в них-то я чувствовал себя увереннее всего. Игорь Леонидович спросил меня об окислении углеводородов, проще говоря, о горении, нечто совсем несложное. И я, вполне уверенно ответив, ловко перевел разговор на горючие смеси, мысленно призвав на помощь навыки, полученные в роте химзащиты.
– Подождите, подождите, – заинтересованно прервал меня Игорь Леонидович, не заметив, как перешел опять на «вы», – откуда у вас такие сведения?
Я схитрил, скромно потупясь:
– Ну так, знаете… Увлекался химией по-любительски, у себя дома.
– А где дом? – живо спросил экзаменатор.
Господи! Какое счастье, что я внимательно просмотрел паспорт. Графы «место рождения» и «прописка». Данные там и там совпадали: небольшой райцентр, о котором я слышал краем уха, но отродясь там не бывал. Впрочем, в прежней жизни я много повидал таких городков, которые, по сути, почти деревни: центральная улица бульварного типа с двух-трехэтажными старинными домами, беспорядочная пыльная зелень, заброшенная церковь, тишина. Облака словно бы остановились над крышами и вершинами тополей. А улочки, идущие от этого бульвара – это уже совсем деревня: деревянные домики, заборы, сирень и яблони, куры и гуси в траве на солнышке…
Оперируя в воображении этим, я пустился рассказывать, как в сарае нашего частного дома устроил нечто вроде химлаборатории, экспериментировал, ну и соответствующую литературу изучал, конечно. И назвал несколько классических работ, вроде «Общей химии» Николая Глинки, разумеется, знакомых мне.
Игорь Леонидович оживился пуще прежнего.
– А ну-ка, ну-ка, – заговорил он, – навскидку… инертные металлы! Что скажешь?
– Ну, – скромно улыбнулся я, – с ними я, конечно, в сарае не работал… а если говорить теоретически…
И я перечислил элементы, дал четкий расклад этой группы по их месту в системе Менделеева, назвал основные свойства и практическое применение…
К этому времени сосед-экзаменатор, наконец, отпустил еле живого Степанова, и вот странно, не стал вызывать следующего, а вдруг бодро так вскочил и устремился в глубь аудитории.
Я невольно обернулся – и слегка вздрогнул. Этот чертов Лев Юрьевич устремился к моему месту.
Вот сука! Неужто заметил шпору?!
Точно. Как же он просек?..
Лев Юрьевич не поленился пролезть между сиденьем и стеной и с торжествующим видом вытащил оттуда бумажку.
– Вот! – провозгласил он. – Вот, Игорь Леонидович, видал?!
Тот сделался строгим:
– Твое?
– Мое, – не стал отрицать я. Отпираться было бы глупо. – Но я не пользовался.
– А зачем выбросил?
– Да я про нее забыл совсем, – слегка покривил я душой. – Случайно сунул руку в карман, тут и вспомнил. Ну… испугался, на всякий случай выкинул.
– Вот и дурак.
– Согласен, дурацкий поступок. Но эта бумажка никакого отношения к моей работе не имеет! – я указал взглядом на листы с штампами.
– Выбросил, не выбросил… – пробурчал Лев Юрьевич, – детский сад! Сказано было ясно, что запрещено. Значит, разговор окончен!
Его напарник предостерегающе вскинул руку. Он уже бегло просматривал шпаргалку.
– Ну… вроде бы почерк похож… – задумчиво произнес он.
Только тут мне пришло в голову: а каким почерком я пишу?! В прежней жизни, признаться, я не вспомню, когда и ручку брал в руки… ну, только для того, чтобы в документах расписаться. А так все на клавиатуре, в ватсаппе да телеграме, да на компе… Какой уж там почерк!
Мозги мои работали стремительно. Конечно – мыслил я – нынешний почерк Василия Родионова есть некий синтез его физиологии и моего опыта… ну, то есть опыта взрослого человека из двадцать первого века…
Дальше мысль не успела развиться, потому что экзаменатор отложил бумажку и решительно обратился ко мне:
– А ну-ка, товарищ Родионов… – и тут прервал себя сам, повернувшись ко Льву Юрьевичу:
– Послушайте, коллега, – произнес он мягко, но бесповоротно, – у вас ведь свои задачи, верно? Еще четыре человека в очереди. А с данным… героем наших дней я разберусь. Годится?
И здесь я понял, что мой собеседник в этой паре будет повыше рангом. Что-нибудь типа доцента против старшего преподавателя. Во всяком случае, Лев Юрьевич недовольно, но отошел, сел на свое место, зашелестел бумажками.
– Рабинович! – почти рявкнул он, и я мысленно посочувствовал Евгению. Впрочем… вывернется ведь, наверное!
– Итак, – сказал Игорь Леонидович, – скажи-ка мне, Родионов, вот что…
И пустился задавать вопросы не столько из школьной программы, сколько требующие размышления и смекалки. Почему он решился на такой эксперимент?.. Ну, не будем скромничать: наверное, не часто попадаются такие целеустремленные абитуриенты. И я не скажу, что он меня сознательно тащил. Нет. Ему в самом деле стало интересно, а есть ли потенциал в этом периферийном пареньке?..
И надеюсь, я его в этом убедил.
– Ну что ж, – наконец произнес он подытоживающим тоном. – Неплохо. Неплохо, Родионов. Я бы, пожалуй, поставил тебе «отлично», но дисциплина есть дисциплина. Оно, конечно, за твою шпаргалку надо бы тебя, балбеса, отправить в твой сарай до следующего лета… Одним словом, ставлю «хорошо». Проходной балл набираешь. Как говорят в прыжках в высоту, переполз над планкой. Все! Будь здоров.
И заполнил соответствующую графу моего экзаменационного листа.
Из этой речи я сообразил, что проходной балл, очевидно, был 18. Две пятерки, две четверки. Ну, или три пятерки и тройка, что менее вероятно. Я прошел впритирку, по минимуму.
– …валентность кислорода, как правило, равна двум… – уверенно поливал Рабинович.
– Что значит – как правило? – сварливо перебил Лев Юрьевич.
Дальнейшего я не слышал, поспешив выйти. Поступил!
И я отлично понимал, что это пока самый легкий этап моего врастания в эту реальность. Теперь надо идти домой, а где он, дом?.. То есть, понятно, что это общежитие, но вопросы-то не снимаются.
С этими нерешенными вопросами я вышел на крыльцо огромного учебного корпуса. Народу!.. Видимо, сегодня был завершающий экзамен если не по всем, то по многим факультетам, и на крыльце, и перед ним взволнованно колобродила, гомонила разнородная, разновозрастная толпа: и поступающие, и родители, и всякая родня, наверное…
– Васька! Базилевс! – и хохот.
Так, это мне, должно быть?.. Ну, похоже: ко мне спешил нескладный какой-то, сутуловатый, лохматый, большеротый парень, одетый примерно так же непрезентабельно, как я – провинциал. Зато слова-то какие знает!
– Ну?! – вскричал он с энтузиазмом. – Сдал?
– Как будто, – осторожно сказал я.
– Что это – как будто?! Сдал или нет?.. Что в листе-то написали? Покажь!
Я показал экзаменационный лист.
– А! – воскликнул он. – Ну, нормально. Восемнадцать баллов есть, годится.
– А у тебя? – спросил я, хотя по настроению можно было понять, что у него все превосходно. От вопроса, однако, он замялся:
– У меня-то? Ну… Поменьше, конечно…
– Покажи, – потребовал я.
В экзаменационном листе значилось: Ушаков Виктор Дмитриевич. Ага! По крайней мере, теперь знаю, как обращаться… Достижения же были следующие: математика устно – три, математика письменно – четыре, сочинение – пять, химия – четыре. Шестнадцать баллов.
– Так что теперь? – спросил я осторожно, стараясь не задеть каких-нибудь болезненных струн. Но таковых пока что не наблюдалось:
– Да фигня! Зачислят, если недобор будет!..
– А если не будет?
– Тогда на машфак подам! Литейка или сварка – туда с руками оторвут. Знаю, уже разведку проводил. Прорвемся!..
Слова оптимиста следовало расшифровать так: на машиностроительном факультете, на специальностях «литейное производство» и «сварочное производство» существует хронический недобор. Оно и понятно: производство тяжелое, зарплата, во всяком случае, у начинающих ИТР – так себе, соответственно, желающих немного, и деканат подгребает тех, кто не прошел конкурс на более престижные места.
Витька балаболил, я кивал, поддакивал, а между тем мы шли куда-то между вузовских корпусов, и очевидно, что это «куда-то» – общага, и я старался поддерживать спутника в беззаботно-болтливом состоянии, дабы он вывел меня на цель.
– А, ну вот и пришли! – радостно вскричал он, поворачивая через проезжую часть к пятиэтажному зданию переходного типа, от «сталинки» к «хрущевке», еще сохранившему элементы алебастровой лепнины на окнах первых этажей и над входной дверью, но в остальном максимально упрощенному; правда, все здание было добротно оштукатурено в светло-оранжевый цвет. Высокие потолки и пирамидальная крыша делали его размером примерно с современную семиэтажку.
Мы нацелились к двери, уже подошли, как оттуда с хохотом вывалилась группа разудалых парней, разодетых с самым писком тогдашней моды в стиле «диско»: длиннющие воротники цветастых рубашек выпущены поверх пиджаков, сами рубахи до пупа расстегнуты, штаны клеш, пыльные тупоносые ботинки… Ну и волосы до плеч, конечно.
– О! – восторженно возопил один из ребят, обдав нас резким одеколонным амбре. – На ловца и зверь бежит! Молодняк, стоять!
– Да мы и не падаем, – отпарировал я.
Кто-то хохотнул:
– Шутник!
– Юмор – это хорошо, – сказал самый рослый из парней, симпатичный широкоплечий шатен спортивного вида. Кстати, он отличался от прочих чистотой волос и несомненным вкусом в одежде: рубаха, пиджак, клеши – все столь же залихватское, что и у всех, но в четкой цветовой гамме, аккуратное и ухоженное. – Помогает жить, верно?
– Точно, – поддакнул Витька.
Парень приятельски приобнял нас за плечи:
– Ну что, сдали?
Я вкратце описал ситуацию свою и Виктора.
– Значит, будем считать, зачислены, – он слегка похлопал нас по загривкам. – Теперь слушай мою команду…
И разъяснил, что поступление необходимо отметить. То бишь обмыть. Нам боевое задание: лететь пулей в ближайший гастроном, приобрести спиртное и закуску.
– Ты, Васек, за казначея, – сказал парень. – Держи!
И вручил мне деньги: две синеньких пятирублевки, две зеленых трешки и несколько желтых целковых, все это разной степени помятости и засаленности.
– От себя тоже вложитесь, понятное дело, – добавил он.
– Ага, – торопливо сказал Виктор. – Слышь, Сань, а сколько всего народу будет?
– Сколько?.. Ну, нас четверо, вас двое… Леха, кто там еще?
– Толян!
– Да, точно. Толик Бочкин. Итого семь. Чего и сколько, сориентируетесь на месте. Ну, Матвеевне полтинник, само собой, – Саша кивнул на дверь.
– Да двадцати копеек с нее хватит! – возмутился мой приятель.
– Эх, Витек, – умудренно усмехнулся Саша. – Смотри вдаль! Тебе ж теперь здесь жить, так?
– Ну… типа того.
– Вот. И желательно все пять лет. А значит, с ней дружить надо. Вахтер в общаге – это фигура! Так что думай на пятилетку вперед, как наше руководство, – он вскинул взгляд в небо. – Какая у нас сейчас пятилетка?
– Десятая, – мгновенно прикинул я.
– Молодцы! Политически грамотные. Таких не страшно за водкой посылать. Вперед! Встречаемся у нас в четыреста пятой.
– А вы-то как? – спросил Витя. – Уже зачислены?
– Ну! – Саша подмигнул. – Рабфак есть рабфак! У нас свои правила… Ну все, бегом, пацаны! Время не ждет.
– Айда, – Витька махнул рукой, и мы устремились между другими разнотипными общагами – видно, что строились эти здания в разные эпохи. Вообще, я начал понимать, что территория Н-ского политехнического – громадная, целый город в городе, в просвете между корпусами мелькнул индустриальный пейзаж: должно быть, институтский технопарк, место студенческой практики и инженерно-конструкторских исследований.
Постепенно я начинал ориентироваться и в окружающей публике. Значит, общага, пока, вероятно, полупустая в ожидании студентов, должных вернуться к сентябрю. А пока проживает «абитура», включая так называемый рабфак.
Тут необходимо пояснение.
Слово это, то есть «рабочий факультет», суть неотъемлемая часть советской истории. После революции юная Советская республика, имея электоральной базой промышленный пролетариат, остро нуждалась в стимулировании данного класса, в частности, в предоставлении хорошего образования, что людям из этой среды в Российской империи сделать было почти нереально. При этом прицел был, естественно, на молодых, с дальней перспективой. И вот в Республике стали создаваться учебные заведения, призванные в принципе повысить образовательный уровень рабочей молодежи, а наиболее талантливых ребят затягивать в науку, в искусство, вообще делать из них интеллектуалов. Идея оказалась успешной, но в связи с индустриализацией и «культурной революцией» первых пятилеток образовательная система СССР сформировалась и заработала полным ходом, надобность в рабфаках стала отпадать, и в самом начале Великой Отечественной они исчезли. Это не было связано с войной, просто к этому времени они исчерпали себя.
Однако время шло, система образования жила своей жизнью, и вот где-то к концу 60-х годов наметилась нездоровая тенденция в рамках средней школы: сильный разрыв в классе между «хорошими» школами в столицах, в центрах крупных городов, куда стекались лучшие педагогические кадры, и школами городских окраин, рабочих кварталов, не говоря уж о глубинке, районной и сельской местности. Ребята из захудалых школ при поступлении в вуз практически не имели шансов против выпускников престижных заведений, этаких наших Итонов и Харроу – что приводило к расслоению между народной массой и вполне сложившейся к этой эпохе советской интеллигенцией. А это, разумеется, противоречило самой идее социалистического общества, и в какой-то момент в ЦК КПСС, в Правительстве спохватились: что-то пошло не так! Надо подтягивать пролетарских юниоров.
Так возникли «новые рабфаки». Правда, официально они не имели этого названия, именуясь «подготовительными отделениями». Туда набирали перспективных парней и девушек из рабоче-колхозной среды с дальнейшим прицелом на учебу в вузах. Критерии отбора?.. Ну, безупречные анкетные данные, конечно. Хорошие показатели на рабочем месте. Членство в ВЛКСМ – желательно, хотя формально не обязательно. Впрочем, уже на рабфаке в комсомол зачисляли всех поголовно. Для парней, разумеется, служба в армии. Обучение длилось год, без отрыва от производства, за счет предприятия, еще и с доплатой ученику небольшой стипендии. Занятия вели преподаватели вузов, для глубинки – с выездом на места. Расценки тут были бешеные, и от желающих кандидатов и доцентов, а иной раз и профессоров, отбоя не было. Программа качественная и очень жесткая, на «выживешь – не выживешь». Слабые отсеивались безжалостно, зато закончившие рабфак, а это примерно половина от направленных, оказывались почти готовыми студентами первого курса. Да, они, бесспорно, уступали школьным отличникам и хорошистам, поэтому зачислялись по особым спискам, а дальше – учись без поблажек, опять-таки наверстывай, бейся, выживай… Короче, школа жизни еще та. Да, и еще одно: распределения у вчерашних рабфаковцев практически не было, они шли по «целевому назначению», то есть с возвратом на свое предприятие, которое, кстати, и стипендию платило, а не высшая школа.
Выходит, вот с такими парнями и столкнула меня судьба.
Глава 4
Это все вспомнилось мне из прошлой жизни, хотя довольно туманно. Я честно напряг память – и не смог вспомнить, а были среди моих однокурсников парни с рабфака?.. Ребята постарше были, да, после армии и тому подобное. Но точно их анамнез я уже вспомнить не мог.
От таких причуд времени и памяти я даже немного загрустил. Экие фортеля выкидывает жизнь! Захочешь – не придумаешь. Вот как такое может быть? И что такое время? Выходит, оно устроено намного интересней и сложней, чем это видится из рядовой человеческой жизни…
– Осторожно! – Витькин голос выдернул меня из философских дебрей. Я вздрогнул и очнулся.
Чуть ли не перед самым моим носом продребезжал двухцветный чешский трамвай «Татра». Вагоны эти могли быть в разной цветовой гамме, в данном случае он был сверху и снизу бежевый, посередине – красный. Я проследил взглядом – трамвай бодро катил под уклон среди березово-рябинового перелеска, и я понял, что огромная территория политеха со всеми опытными производствами, находится на окраине города, в промзоне. Там, куда удалялся вагон, видны были какие-то скучные бетонные заборы, крыши складских строений и тому подобная проза жизни.
– Базилевс! Ну ты че? – торопил меня спутник. Я встряхнулся:
– Да нет, ничего. Засмотрелся.
– Потом смотреть будешь! Пошли, народ ждет.
«Татра» угромыхала вправо, а мы пошли налево, к трамвайному кольцу, где в очередь отправки на маршруты стояли несколько вагонов, и чешских, и рижских, более ископаемого вида, настоящие динозавры отечественного машиностроения. В центре кольца образовалась даже не клумба, а что-то вроде скверика с жидкими осинками, березками и елочками, массы трудящихся стихийно протоптали в нем дорожки по основным направлениям: к остановкам и гастроному, находившемуся в угловом четырехэтажном доме. Туда и направили стопы мы с Виктором.
Когда вышли из скверика, я снова вздрогнул, теперь уже без всякой грусти. Просто от культурного шока.
Эпоха продолжала бить по глазам. У разгрузочной площадки гастронома стояло то, что горожанин двадцать первого века, наверное, счел бы галлюцинацией. А именно… живая лошадь!
Да-да, самая настоящая гнедая лошадка, то есть обычного темно-коричневого цвета, хомутом и оглоблями впряженная в самую настоящую деревянную телегу, правда, на автомобильных колесах – скорее всего, от ГАЗ-51 или ГАЗ-53. Стояла себе смирно, лишь помахивая хвостом и головой, видимо, отгоняя мух. А сумрачный небритый мужик в кепке, рукавицах, сером халате и чудовищных кирзовых сапогах разгружал сие транспортное средство: на телеге стояли плетеные из алюминиевых полос шестигранные контейнеры причудливого вида, наполненные поллитровыми молочными «тетрапаками», пирамидками, когда-то изобретенными в Швеции и распространившимися в середине прошлого столетия по миру, включая СССР, а потом практически вышедшими из употребления. Суровый владелец кирзачей в поте лица перетаскивал эти контейнеры в глубь подсобки.
Не успел я отойти от этого зрелища, как двустворчатая расхлябанная дверь из того же алюминия и стекла напомнила мне о том, что цветные металлы здесь еще не сдают в пункты приема. В 90-е годы такая входная группа и нескольких дней не простояла, нашлись бы предприимчивые люди, отправившие ее в металлолом. Да и те корзины с молочными пакетами пошли бы туда же без вопросов… Впрочем, эта мысль порхнула так, тенью, гораздо большие эмоции я испытал, войдя в гастроном и вдохнув такой знакомый и казалось бы навек позабытый запах советского продуктового магазина: грубоватый и какой-то реальный, что ли, природный, его невозможно описать, уж слишком много в нем компонентов, но и спутать ни с чем не спутаешь.
Первый же отдел «Соки-воды», на который натыкался посетитель в этом магазине, должен был культурно ублажать советского гражданина прохладительными напитками, включая молочные коктейли. Для приготовления последних имелся стационарный миксер «Воронеж», аппарат, которым можно было при желании убить слона. Вкуснейшие смеси из молока, мороженого и фруктовых сиропов он с адским воем готовил в гигантских стаканах из нержавейки, а разноцветные соки размещались в еще более огромных стеклянных конусах, сужающихся вниз и расположенных по три штуки на вертикально вращающихся стержнях. Соки в данном случае были: неизменный томатный (самый дешевый), яблочный и абрикосовый с мякотью. К томатному соку обязательно прилагалась соль в граненом стакане и чайная ложечка в таком же стакане с мутной водой. Покупатель мог по вкусу добавить соль в свой сок, размешать, а ложечку вернуть в стакан с водой – гигиена. Ну, можно было здесь также купить на вынос минеральную воду «Боржоми» или «Ессентуки» в темно-зеленых бутылках, а то и лимонад: «Буратино», «Дюшес» и «Тархун»… За стойкой отдела ловко управлялась приземистая тетенька средних лет в теоретически белом, а на самом деле сомнительной чистоты халате и такой же шапочке: она успевала и коктейли готовить, и соки наливать, и мыть стаканы в нажимном полуавтоматическом омывателе… Не ленилась, короче говоря.
– Айда в вино-водочный! – с чрезвычайно серьезным видом зашептал Витька, но я сказал:
– Сейчас, погоди.
И сделал вид, что заинтересовался «Боржоми», а на самом деле мне было интересно все, я ведь сюда прибыл фактически на машине времени. И многое открывал для себя заново, по второму разу. Ведь это все было в моем детстве! Только годы унесли. А теперь меня самого принесло сюда…
Помещение гастронома имело Г-образную форму. Короткая линия Г была справа, и там помещался кафетерий, который вносил ощутимый вклад в то самое настоящее, живое амбре. Прежде всего, там находился котлообразный кофейный аппарат емкостью литров тридцать-сорок, блестевший никелированной поверхностью: он-то и издавал особо наваристый дух. Ну, кто хотел чаю, конечно, мог выпить и его, но этот напиток обретался в скучном банальном эмалированном чайнике… А насчет перекусить – кафетерий предлагал посетителям бутерброды с сыром и докторской колбасой, пончики, а также пирожные: бисквиты с кремом, заварные (эклеры и круглые) и «картошку».
Господи! Кто не застал 70-е и начало 80-х годов в СССР, тому невозможно объяснить, какими сверхъестественно вкусными были и те пончики, и эклеры с «картошкой»!.. В текущем столетии даже отдаленно похожего ничего нет. Почему? Черт его знает. То есть, какое-то объяснение этому, разумеется, должно быть. Но у меня его нет. И вряд ли я его найду. И надо ли?..
– Ну пошли, пошли, – уже недовольно забормотал Витька, я кивнул, и мы пошли влево, по длинной линии Г.
Вино-водочный отдел располагался в самом дальнем углу. Миновав отделы: молочный, колбасный, бакалеи, консервов, кондитерский и хлебный, мы наконец-то добрались до вожделенного спиртного.
Отличия от прочих секций магазина здесь сразу бросались в глаза: во-первых, контингент покупателей, во-вторых, продавцов. Вернее, продавца в единственном числе. Продавец здесь был мужчина: крупный плотный дядька с явным южным оттенком – не то украинец, не то молдаванин, и держался он необычайно солидно, а затрапезный контингент, тоже исключительно мужского пола, тоскливо суетился, пересчитывал на ладонях копейки, бросал жадные взгляды на полки, а выражение некоторых лиц было такое, словно они ожидали чуда, вдруг способного превратить шестьдесят копеек в рубль тридцать… В какой-то мере надежду на чудо стоит признать оправданной – в нашем с Виктором лице. Сразу несколько пар заплывших глаз так и вскинулись на нас, на нескольких опухших рожах забродила надежда… Сзади и справа от меня вдруг засипел тусклый голос:
– Слышь, пацаны, не выручите? Войдите в положение, трубы горят!..
Вопрос между прочим напомнил мне, что я еще не знаю, сколько у меня денег. Своих, в смысле, помимо общественных. Полез по карманам, в правом нагрудном обнаружил четыре красненьких десятки с портретом Ленина – «червонцы», как тогда говорили, плюс к ним одну синюю пятерку. Это не считая мелочи. В карманах брюк болтались несколько разнокалиберных монеток, от одной копейки до двадцати, «двугривенного».
Голос при виде такого богатства задудел сильнее, сменив «пацанов» на «мужиков»:
– Помогите, мужики! Выручите, а то совсем худо!
– Это не наши деньги! – строго прошипел Виктор. – Складчина. Не можем, извини, земляк!.. – и подтолкнул меня: – Ну давай, чего застыл? Три бутылки «Русской».
Водка была представлена двумя сортами: «Русская» по цене пять тридцать и «Столичная» – эта стоила шесть двадцать. Ну, была еще «Посольская», с винтовой крышечкой, но она не в счет, другая категория, не по карману.
– Может, Столичную? – спросил я.
– Не-не-не! – горячо запричитал Витек. – Русская лучше! Ты чо?! Давай бери.
Чем «Русская» лучше, кроме цены, я выяснять не стал, беспрекословно заплатил пятнадцать девяносто, а монетку в десять копеек, «гривенник», сунул назойливому просителю.
– Ты чо?! – снова взвыл Витька. – Твои деньги, что ли?!
– Добавлю, – сказал я. – Идем закуску брать.
Водку мы погрузили в жуткого вида брезентовую сумку, оказавшуюся у запасливого Виктора под рукой. В хлебном взяли две буханки по шестнадцать копеек, перешли к консервам, тут возникли некоторые дебаты. Виктор, как я уже понял, парень крепко прижимистый, скуповатый, горячо ратовал за консервы «Завтрак туриста» – своеобразные игры советской пищевой промышленности в пределах ГОСТа. Содержимое «Завтрака» представляло собой не чисто мясной или рыбный продукт, как в случае с обычными консервами, а мясо-крупяную или мясо-овощную смесь, проще говоря, разнообразные каши (гречневая, перловая), либо так называемые «ленивые голубцы», сочетание фарша с капустой. Стоили такие банки заметно подешевле говяжьих или свиных аналогов, а иной раз вместо мясного компонента в них шел рыбный, это еще снижало стоимость. Но качество мясо- или рыбопродуктов в ЗТ не отступало от ГОСТа, что в сочетании с ценой обуславливало прочную популярность этого продукта в широких массах.
– Погоди, – сказал я, с интересом всматриваясь в полки со стеклянными и жестяными емкостями.
В принципе я не возражал против «Завтрака туриста», но хотел взять еще чего-нибудь из консервированных овощей. Данная категория продуктов была в основном представлена товарами венгерской фирмы «Глобус»: маринованные огурцы, помидоры, перцы, зеленый горошек… Я хотел купить банку такого горошка, но Витька от скупости чуть не перевернулся:
– Да ну его! Лучше уж огурцов взять… – и пришлось согласиться, тем более, что я заметил чуть поодаль бутылки болгарского томатного сока – отчего прямо воспарил душой.
Ах, этот томатный сок с женским портретом на крышечке!.. Изображение было неуловимо стилизовано под Деву Марию, возможно, так набожные православные болгары показывали условный кукиш атеистическому государству?.. Не знаю. И суть не в том. Суть во вкусе. Опять же не знаю, то ли это особый сорт помидоров, которые растут в Болгарии и больше нигде, то ли в сок добавлялись какие-то особые специи, секретом которых владели наши «братушки» и больше никто… Короче говоря, неповторимый вкус этого напитка запомнился мне на всю жизнь, хотя он сам исчез из нее – из той моей жизни, разумеется.
И вот вернулся.
Я решительно приобрел две бутылки к ужасу Виктора и под его стенания о том, что это чепуха, никому не надо, никто это пить не будет…
– Я буду, – пресек я стоны. – Кстати, давай-ка скидываться! Покупки общие.
После приобретения «Русской» от общественных денег оставались рожки да ножки, закусь нам уже надо было покупать на свои. От напоминания о взносах Витек сильно потускнел, забормотал, пряча глаза:
– Э-э… Да это, знаешь, я тут того… издержался. Пустой, короче. Ты это… забашляй за меня, ладно? А я через неделю отдам!
Мысленно я махнул рукой: ага, отдашь ты, как же… Но спорить не стал. Взяли несколько разных «завтраков», одну консерву «кильки в томате» на любителя, два сока, большую «глобусную» банку ассорти – огурцы с помидорами. Перекочевали в колбасный отдел, где практически весь ассортимент был представлен здоровенными батонами «докторской» колбасы по два двадцать за килограмм – ну, тут килограмм пришлось и брать, на семь рыл как раз в обрез. Да, была еще и сырокопченая «московская», но по совершенно дикой цене, ее, похоже, никто не брал, и как магазин надеялся реализовать деликатес, непонятно.
Пожилая продавщица равнодушно отрубила нам кило «докторской», умело завернула в серую оберточную бумагу, плотную и грубоватую, и опять же, как-то особенно приятно пахнущую. Все! Деньги почти кончились, осталось что-то около рубля мелочью, среди них крупная никелевая монета достоинством 50 копеек, полтинник – я отложил его для неизвестной мне Матвеевны.
– Слышь, – заегозил Витя, – давай мороженое купим? Пломбир! Или шоколадное. Ну, это просто так, не в складчину.
– Я не хочу.
– Так я хочу.
– Бери.
– Да, блин, говорю же! Денег нету.
Я посмотрел с подозрением:
– Что, и двадцати копеек нет?
– Да нету! В том-то и дело. На нуле. Я б разве спрашивал тогда! Ну, вот так получилось… Да я отдам, ты же знаешь!
Мысленно я налился легким ехидством.
– Ладно. Смотри: я пятерку потратил с копейками. Ну, копейки отбросим, хрен с ними. Это по два пятьдесят с носа. И сейчас плюс двадцать. Значит, с тебя два семьдесят. Через неделю.
Не сказать, чтобы моего нового друга эта бухгалтерия порадовала. Но двугривенный он молча, поджав губы, взял, купил себе шоколадное в вафельном стаканчике. Стоило оно пятнадцать копеек, а пятачок Виктор прижучил в счет долга.
На обратном пути заговорили вновь о проходных баллах, о вакансиях. Я-то проходил на химфак твердо, а у него все было на соплях, и невзирая на хвастливые разговоры о литейке со сваркой, я чувствовал, что и там еще далеко не все решено, и на душе у него не спокойно… и как-то невольно к Витьке проникся сочувствием: с деньгами у него, видать, вправду очень не густо, хотя про «ноль», скорее всего врал. Ну да это невелик грех. И я про себя решил, что про Витькины долги болтанул так, для красного словца. Конечно, требовать не буду. Отдаст – спасибо, а нет – хрен с ним.
Вахтер Матвеевна оказалась сухонькой старушкой типажа «баба Яга».
– Та-ак, молодые люди, – радостно проскрипела она, увидав нас и услыхав стеклянное позвякиванье, – а что, не знаете про спиртные напитки? Что это запрещено?
– Да ладно, тетя Оля! – с развязным видом отбрехнулся Виктор. – Это мы сок и помидоры в банке взяли, во, смотри!
