Kitabı oku: «Прѣльсть. Back to the USSR», sayfa 4
До метро «Университет» Вознесенский, в берете, шарфе, пижонски обмотанном вокруг шеи и закинутом назад, шёл в сопровождении преследовавших его почитательниц. Отвечал на вопросы без напряжения, но, очевидно пресыщенный вниманием подобной публики, был готов при первой же возможности охотно расстаться с ней. В какой-то момент в глазах мэтра даже возник испуг (одна из девушек заговорила о своих стихах): видимо, подумал, что ему сейчас же вручат тетрадку с виршами. Но этого не произошло, и вскоре он благополучно замешался в толпе входивших в метро.
Идея «хождения в народ» не оставляла Чкалова. На швейной машинке, привезённой родителями ещё с Урала, сшил себе рубаху-толстовку, купил блокнот для ведения дневника, карту юга страны, отложил начальную сумму, вырученную от продажи диска Джимми Хендрикса. Предполагалось не только вдохнуть воздуха свободы и вкусить прелесть бродяжничества, но и при случае стать участником какого-нибудь приключения, связанного с отношениями. Воображение рисовало образы наивных провинциалок, в глазах которых столичный житель, пишущий стихи, будет достаточно привлекателен для знакомства, а там… Что «там»? Да что-нибудь ведь должно случиться романтическое – то, что можно будет рассказать по возвращении друзьям, вызывая их восхищение. Глядишь, и творческое начало, скромно теплящееся в нём, получит поддержку и каким-нибудь образом проявится. А если его ожидает известность, слава?.. По молодости лезла ему в голову вся эта хрень.
«Путешествие» не осталось в памяти как нечто целостное и вспоминается лишь эпизодически. Жарит солнце, на голубом куполе неба ни облачка, ноги ступают по тёплой дорожной пыли. Он – поэтический бродяга, идущий «по Руси». С наступлением темноты (на юге темнеет стремительно) беспечное настроение сменяется заботой о желудке, дающем о себе знать подозрительными звуками. К сожалению, заранее запастись едой он не догадался, наивно полагая, что будет кормиться за счёт сердобольных жителей сёл. Доел оставшиеся в сумке крохи, притащил откуда-то сена, не спрашивая разрешения законного владельца, смастерил себе постель и залёг с голодухи спать. Было тепло, пахло душистым сеном, и он уже предвкушал, как одарит своих друзей рассказами о «хождении»: поезд дальнего следования, высадка безбилетника на незнакомой станции, пригородная электричка, опять поезд дальнего следования и опять высадка, босохождение в тёплой дорожной пыли, частоколы, подсолнухи, белёные хаты – и наконец стог, пахнущий пряными травами. Может, как раз о таком стоге говорил Бендер своим незадачливым компаньонам: «Молоко и сено – что может быть лучше!»
Наверное, все эти поэтические мужики беспардонно лгали, описывая стога с «ненаглядными певуньями», потому что всю жизнь пролежали на белых простынях и подушках, набитых пухом: Чкалову пришлось убедиться в этом на собственном опыте. Сначала заснул он, и заснул не без удовольствия, но довольно скоро проснулся от холода. Но не это главное. Оказалось, что вся та разноплеменная летуче-ползучая тварь, обитающая в этих местах, только и ждала, когда он уляжется. В самый разгар банкета, устроенного ею, обнаружился ещё один сюрприз – бесконечные эшелоны с военной техникой (Чкалов решил не удаляться от железной дороги). Громыхая, проносились они мимо, в одночасье изменив сложившуюся в его воображении идиллическую картину Малороссии. Ну ни копейки, ни секунды от Гоголя: ни тебе сговорчивых панночек, ни галушек, ни парного молока. Пустой желудок, собачий холод, колкое сено, летающая и ползающая дрянь, пытающаяся забраться под рубаху поближе к молодому тёплому телу, и громыхающие железнодорожные составы. Пришлось прекратить неудавшийся романтический эксперимент и провести ночь в дороге – до следующей станции, где ему опять повезло сесть в вагон, потому что проводник на минуту отвлеклась.
Киев помнит смазанно. Ел в какой-то столовой, ходил на берег Днепра и никому не был интересен: никому не было дела до того, что он столичный житель, что у него в холщовой сумке лежит тетрадка с дорожными впечатлениями и плохими стихами.
В Кишиневе, сняв номер в гостинице, пошел гулять по городу, набрёл на какое-то кладбище и познакомился там с очень общительным еврейским юношей, взявшимся быть его провожатым. Кажется, он, как и Чкалов, ничем не занимался и поэтому легко сходился со всяким праздным человеком. Юноша не замедлил похвалиться, что спёр цепочку («цЕпочку», как он говорил) с какой-то могилы. Это озадачило Чкалова: неужели он похож на человека, с которым можно запросто делиться такой ерундой, и почему его так легко записали в единомышленники? Но, чувствуя себя одиноким в чужом городе, он благосклонно относился ко всем, принимавшим в нём участие. Стараниями паренька их компания пополнилась двумя его единоверцами – девушкой с яркой внешностью и невысокого роста плотным парнем, казавшимся взрослым из-за наметившейся у него плеши. Оригинальность компании заключалась в её разнородности: нравственно неразвитый юнец, не смущающийся вторгаться в потусторонний мир, красавица-девушка и взрослый человек, судя по всему очень правильный и осторожный. В центре внимания, как столичный житель, был, конечно, Чкалов. Наверное, на него, как на аббата в салоне Анны Павловны, были приглашены эти люди, но в чём состояла их корысть – невозможно было угадать. Скорее всего, её не было, а была всё та же праздность, принимаемая столичными жителями за экзотику. Что было интересного в Чкалове этим людям? Ну да, «столичная штучка», еще и хиппарь – и всё! Говорили, что москвичей можно отличить по говору и завидной активности. Чкалов вяло соглашался, потом дал денег – и на столе явилось вино (они сидели в его номере), которое он, кажется, почти один и выпил. Шустрый юноша, в какой-то момент потеряв интерес к компании, исчез, а девушка и мужчина стали выяснять, кто из их общих знакомых переболел гонореей. Девушка посетовала, что недуг этот приобрел чуть ли не характер эпидемии в городе, на что молодой человек ответствовал, что ему до сих пор удавалось счастливо избежать этой участи, и даже, кажется, был готов предъявить медицинскую справку в доказательство своего здоровья. Последнее было выслушано с благосклонностью. В общем, два этих человека отнеслись друг к другу с завидным пониманием и покинули Чкалова без всякого сожаления. Вот, собственно, и все, что он мог вспомнить о посещении столицы Молдавии. Проделать такой долгий, непростой путь и не вынести ничего полезного – это можно оправдать лишь легкомыслием молодости. Скорое возвращение Чкалова в родной дом огорчило батюшку, обрадовавшегося было, что его хоть на какое-то время избавят от удовольствия видеть сонную физиономию «бездельника».
Второе «хождение» совершил Чкалов уже с Сережей Чаплиным, находившимся тогда под его влиянием. Серёжа прочёл в «ШЛ» отрывок из дневника, в котором описывалась поэтическая ночёвка в стогу (Чкалов так же беспардонно врал, как и его предшественники), – и это стало причиной, побудившей его присоединиться к товарищу. Начало было многообещающим. На Киевском вокзале друзья сели в поезд. Сели, а не воровски прошмыгнули. Проводницы, молодые хохлушки, излучавшие южное гостеприимство, без долгих разговоров разместили их в одном из свободных купе, что превзошло самые смелые ожидания друзей. Рассудите: едут на халяву в компании классных «герлов» – поди плохо! Южный колорит от самого дома. В очередной раз не пожалел Серёжа, что составил компанию товарищу: дорога долгая, мысли в голове игривые… Что может быть заманчивее ожидания приключений?
Как только поезд выехал за пределы столицы, в купе к молодым людям, в крови которых играли гормоны, вошли девушки и поинтересовались, хорошо ли они устроились. В руках у девушек были кожаные сумочки с многочисленными кармашками для документов.
– Все отлично, девчонки, – разлакомившись, приветствовал их Чкалов. – От лица безработных трудящихся Московии выражаем братскому украинскому народу всемерную благодарность.
– А у нас бутылочка сухенького имеется, – вставил Сережа.
– Ждём вас после смены.
Чкалов был уверен, что отказа не последует.
– Посмотрим, как себя вести будете, – деловито улыбаясь, проговорила одна из проводниц.
Она была чуть выше и плотнее напарницы, с хорошо развитыми плечами и просящейся наружу грудью, которую с трудом удерживали пуговицы форменной рубашки. Девушки предложили друзьям постельное бельё, в очередной раз вызвав их удивление: такого барского приёма они не ожидали, так как в обычае у них было спать на багажных полках. А тут нате вам – ещё и постели, чтобы с барышнями было веселее «кувыркаться». Так вот они какие – настоящие хохлушки, подумал в восхищении Чкалов, жалея, что не встретил их в свою первую поездку. Товарищ находился в том же расслабленном состоянии. На что рассчитывали болваны, достоинство которых состояло лишь в том, что оба они были волосатыми и имели московскую прописку?
Раскрыв сумку с кармашками и вынув какие-то бланки, собственница просящейся наружу груди объявила: «До Киева с вас…» Она назвала сумму, которая вывела молодых людей из расслабленного состояния.
– А у нас денег нет, – озадаченно произнес Чкалов, глупо улыбаясь.
Девушки не ожидали такого ответа, и слова Чкалова крайне возмутили их. Лица потеряли прежнюю привлекательность, в глазах заметался испуг. Подвела алчность: ну неужели не могли они сразу догадаться, с какими людьми имеют дело?
– Это как же?! – покрываясь краской и морща губы в улыбке, уже неприятной и растерянной, процедила напарница. – Мы сейчас милицию вызовем. А ну давайте платите.
В голосе её слышалось отчаяние: ссадить молодцов с поезда дальнего следования не представлялось возможным, так как остановка ожидалась ещё нескоро, милицией же пугали лукаво, потому что сами были не безгрешны. «Зайцев» выставили в тамбур, надеясь, что это их образумит, но те были не в накладе – их вполне устраивал и тамбур. Жаль, конечно, что кувыркание на перинах не состоялось, но ведь и это приключение. Сегодня так, а завтра, глядишь, повезёт.
В Могилёве-Подольском, где в очередной раз ребят ссадили, вышла неприятность. На танцах, куда они пришли, их скоро заметили. Местные парубки, поинтересовавшись, откуда прибыли друзья, имевшие столь эпатажный вид, предложили выйти покурить. Предложение было принято, и ещё в пути каждый получил по хорошей оплеухе. Потом и ещё по одной – так, что белая кепка с головы Серёжи улетела в сторону, а из носа пошла кровь. Кто бил – различить в темноте было невозможно. Вот стоят люди, один улыбается, вроде как сочувствует, но что за человек – не угадаешь. Пришлось спешно ретироваться. Встретившийся по дороге сержант проводил их до станции. Пока шли, рассказывал о конфликтах местной молодёжи с военнослужащими расквартированной части – из-за девчонок и традиционного противостояния «местный-чужой». Наверное, и сам он, встретив москвичей у себя где-нибудь под Воронежом, навалял бы им от души.
На станции тишина. В тускло освещенном зале ожидания стоят в обнимку с девицами два солдата. Безмолвно, с сонными лицами, млеют от чувств…
И всё-таки встреча с фольклорной хохлушкой, существовавшей, казалось бы, лишь в их воображении, состоялась. Молодая женщина села в вагон на одной из станций и уверенно направилась в купе, где в это время отдыхал изнурённый жарой электрик поезда. Закрыла за собой дверь, села на полку, на которой он возлежал, и посмотрела в глаза так многозначительно и томно, что электрик размяк. Не встречая сопротивления, возложила горячую ладонь на грудь его, покрытую растительностью, и произнесла грудным, певучим голосом:
– Треба доїхати до хутора Малаховка. Грошей в мене немає.
А баба что называется ядрёная: немного полновата, но полнота молодая, здоровая, глаза – очи с туманцем, улыбка – добрая, искренняя, материнская и одновременно блудливая… В одночасье забыл электрик и о жаре, и о «скотской» жизни своей. Весть о видении с хутора Малаховка распространилась по всему составу поезда с быстротой полёта воробья, и вскоре тамбур вагона был заполнен мужиками разного возраста – не только молодыми, но и в годах уже основательных. Выделялся один загорелый старик, имевший вид человека, готового отважиться на предприятие с самыми непредсказуемыми последствиями. К нему отнеслись с пониманием: как знать – может быть, судьба предоставила старцу последнюю возможность, которою не воспользоваться было бы грехом великим. На всех лицах было весёлое возбуждение. Время ожидания заполняли байками, которые одним сюжетом имели блуд в командировке. Ехавшие с семьями также не удержались и тусовались здесь же, сожалея, что не могут принять участие в этом празднике жизни. Они были счастливы общим счастьем и лишь поглядывали в конец вагона, в любой момент готовые найти оправдание преступному нахождению здесь. Обсуждалась тема нанесения вреда мужскому здоровью. Но то ли жара так действовала на собравшихся, то ли они не желали упустить случай, многие были настроены решительно. Поговорки «где наше не пропадало», «кто не рискует, тот не пьёт шампанского» – были лейтмотивом суждений. О том, какую роль сыграли наши друзья в этой истории, умолчим из соображений деликатности. Заметим лишь, что «хохлушка с хутора Малаховка» впоследствии не раз упоминалась ими в мужских разговорах с улыбкой…
Чкалов мечтал побывать в Средней Азии. Ему казалось, что Самарканд и Бухара в силу удалённости от европейских центров застыли во времени и это помогло бы ему проникнуться духом прошлого. Может быть, была в этом доля правды: среднеазиатские республики продолжали жить своей жизнью, лишь места баев заняли секретари райкомов. Мечта эта не была осуществлена, а вот Суздаль он посетил, и с этого дня началась любовь его к старым русским городам: Владимиру, Костроме, Ярославлю, Ефремову несмотря на неказистость последнего. Именно в средних и малых городах сохранился, как ему казалось, дух прошлого. Никак не походил этот почти патриархальный в его сознании мир на жизнь мегаполиса с его суетой, стотысячными праздничными демонстрациями и навязчивой пропагандой, подобной надоедливому жужжанию мухи. В небольших и средних провинциальных городах идеология была сведена до формального минимума, не мешая естественному течению жизни. Люди создавали атмосферу неспешности, простоты и доброжелательности, сохранившуюся до нынешнего времени…
С тех пор как Чкалов уволился с работы и был отчислен из МАДИ, потянулись дни, похожие один на другой, но совершенно нескучные. С утра брал пиво и шёл к друзьям, таким же праздным, или, предварительно созвонившись, встречался с ними в «Пиночете», пивной на Волоколамке (сейчас там «Чебуречная СССР»). Подтягивались и ещё знакомые. Можно было перекинуться словом с теми, кого не видел уже долгое время. Так, на выходе из пивной встретил одноклассника, Колю Г., и был поражён перемене, произошедшей с ним. Коля, когда-то пустейший, самовлюблённый юноша, превратился теперь в серьёзного мужчину, сдержанного и мягкого в разговоре. В результате несчастного случая маленький сын его пострадал, и теперь вся жизнь супругов была посвящена заботе о нём.
Утро для друзей начиналось ближе к обеду, потому что накануне они засиживались за полночь: слушали музыку, западные «голоса», ругали «совдепию», обсуждали подготовку к печати очередных номеров «ШЛ», нисколько не заботясь о том, что на следующий день надо будет идти на работу или в институт. Почти каждый член этого сообщества «тунеядцев» претендовал на то, чтобы его считали личностью неординарной по сравнению с «пиплом», «трудящимися». Один до отчисления учился в Строгановке (училище находилось напротив дома, где жил Чкалов), другой – в МГУ, третий был сыном пьющего диссидента, четвертый носил необыкновенно модную курточку, приобрести или «достать» которую уже было своего рода искусством. Посещали различные тусовки, где выступали нонконформистские музыкальные коллективы. Слухи о том, что в том или ином месте намечается «сейшен», приходили из разных и часто непроверенных источников: кто-то сказал, кто-то слышал, кому-то позвонили. Не всегда это подтверждалось, и тогда приходилось возвращаться домой не солоно хлебавши. Иногда администрация, давшая добро на проведение музыкального вечера, шла на попятную, если выяснялось, что организаторы лукавили, не раскрыв истинный характер мероприятия. Когда начальник общежития или директор клуба видел странную публику, его начинали тревожить сомнения в правильности решения провести «вечер любителей советской песни». А уж когда появлялись сами «артисты», внешне ничем не отличавшиеся от своих почитателей, и начинали «орать» в микрофон, становилось очевидно: лавочку пора закрывать, пока не дошло до беды.
«Рубиновая атака» – одна из таких нонконформистских групп, на которые ходил Чкалов. Зима, легкий морозец. Общага МАДИ на «Соколе». Студентов самого института немного, народ в основном пришлый. Ладно если бы просто пришлый – но какой? Парней от девчонок не отличить из-за длинных волос, одеты так, что на улице не каждый день встретишь – в цепях, драных «штанах», с крестами. Табачный дым стоит коромыслом, пустые бутылки от спиртного в туалете, шум такой, что приходится кричать, чтобы быть услышанным, но все довольны, почти счастливы.
Будучи уже в солидном возрасте, Чкалов вспомнил своё увлечение рок-группами того времени и нашел в сети композиции «Рубиновой атаки». Музыка не произвела на него прежнего впечатления. Наверное, настрой молодых людей зависел тогда от других факторов. Привлекала сама атмосфера сейшенов, рождавшая чувство сопричастности к ордену посвященных и просвещенных – чувство толпы в хорошем понимании этого слова. Слова песен говорили им многое: «…иди скорее в лавку чудес… тебе любой товар отпустит… черный бес…», – ведь это так отличалось от того, что предлагал официоз.
Читатель уже знает, что герой наш был человеком не слишком образованным, а лучше сказать, почти необразованным. Впрочем, нельзя сказать, что он вообще ничего не читал. Например, «Героя нашего времени» мог цитировать почти наизусть. Будучи в комсомольском трудовом отряде пионерлагеря «Солнечный», он услышал от одного из начитанных мальчиков такое суждение: чем меньше мужчина обращает внимание на женщину, тем больше привлекает её. В качестве подтверждения известного афоризма мальчик привёл поведение Печорина. С этого дня роман «Герой нашего времени» стал настольной книгой Чкалова. Когда в 195… году семья уезжала из Красноуфимска, друзья (это была семья Башкирцевых) подарили родителям трехтомник Чехова. То, что он со временем приобрёл крайне потрепанный вид (у одного тома, кажется, даже не сохранилась обложка), – заслуга Чкалова: что называется, зачитал до дыр. Характерно, что он с увлечением читал не только «смешные» рассказы, но и «скучные», живя жизнью героев, которым сочувствовал, будь то Лаевский, доктор Дымов или «маленькая польза». А ведь он ещё никогда по-настоящему не испытывал таких чувств, как тоска, страдание, безысходность… Впрочем, был один существенный повод, побуждавший его к чтению: помнит, с какой неохотой всегда приступал к выполнению домашних заданий. Оттягивал до последней минуты, загадывая: вот дочитаю этот рассказ, эту сказку, эти страницы – и сяду за уроки. Чтение тянулось до тех пор, пока не приходил папа, и уже только тогда садился он за уроки. Правда, скорее делал вид, что занимается, потому что материал к тому времени запустил немилосердно. И всё-таки Чкалов не был совсем пустым человеком. Так, стремление к совершенствованию было присуще ему с детства: он постоянно хотел чему-то научиться – играть на хорошем уровне в баскетбол, красиво плавать, быть гимнастом, боксёром, борцом. Позднее, обретя новых друзей, понял, что физическое совершенство – это лишь полдела и ему не хватает образования и развитого интеллекта. Свою роль в этом сыграл один из товарищей, Серёжа С., который увлекался не только боевыми искусствами, но и философией – в частности духовной стороной йоги. В то время многие верили в необыкновенные возможности карате: достаточно было выучить несколько чудодейственных приёмов, чтобы чувствовать себя защищённым. Конечно, Чкалов, как бывший спортсмен, не был склонен безусловно разделять это мнение, зная, каким трудом достигается любое мастерство, и всё-таки магия этого вида силового единоборства, как когда-то бокса и самбо, не могла не действовать на него. Симпатию вызывала сама личность Сергея – дисциплинированностью, работоспособностью, верой в правоту своей позиции. Это был современный Рахметов. Серёжа, кажется, и на гвоздях спал, тренируя волю. Он ничего и никого не боялся: его рассказы о разборках с «чужаками» не могли не восхищать. Влияние этого человека привело к тому, что Чкалов не только поверил, что можно стать «суперменом», но и захотел стать им. Тогда и родилась у него идея достичь цели, отказавшись от всего, что могло помешать «самоусовершенствованию»: встреч с друзьями, посещений сейшенов, сна до полудня и встреч с девушками. Ни минуты не должно быть потрачено впустую. Верил ли он, что за месяц пусть даже самого ударного труда можно переродиться в другого человека – физически более крепкого, мужественного, умного, если не прекрасно, то достаточно образованного? С уверенностью сказать нельзя, и всё-таки само решение «переродиться» характеризует его не с худшей стороны. Итак, были взяты у Игоря Д., владельца приличной домашней библиотеки, собрания сочинений Шекспира, Гёте, Шиллера, Достоевского. Больше, наверное, вряд ли можно было осилить за месяц. Для тренировки интеллекта была приобретена четырёхтомная «Антология мировой философии». В дверном проёме, ведущем в «детскую», сооружён турник и подвешена груша, набитая песком. Она создавала неудобства при проходе, но была необходима для того, чтобы костяшки кулаков выглядели «набитыми»: по ним любой посвященный мог сделать вывод о степени готовности их владельца отстоять свои права. А чтобы не поддаться соблазну и отрезать пути к отступлению, Чкалов постригся почти наголо: в эпоху хиппи это был поступок. Ночи теперь проходили за чтением классиков литературы, дни посвящались физическим упражнениям и изучению философии. Впоследствии из всего прочитанного остались в его памяти лишь литературные сюжеты, знания же по философии выветрились довольно быстро. Но что осталось в активе – это вспыхнувшая любовь к Достоевскому, его творчеству. Позже место Достоевского займёт Толстой, чтение текстов которого станет приносить ему бесконечное наслаждение, врачуя душу. В трудные периоды жизни Чкалов мог читать только этого писателя: неурядицы, в которых оказывались его герои, их переживания были близки ему, и своя боль приглушалась.
Месяц прошёл быстро, но подвели волосы – не отросли на должную длину, поэтому выходить «в свет» было всё ещё неудобно, к тому же Чкалов приохотился к ночным чтениям. Общение с великими стало не только наслаждением, но и потребностью. За время добровольного заточения с ним пыталась повидаться Милка – девушка, известная своей привлекательной внешностью и неспособностью противостоять домогательствам ухажеров. Именно ей он был обязан репутацией человека удачливого в любви. Желая увидеть Чкалова «лысым», она явилась к нему и сначала просила, потом требовала, потом умоляла открыть дверь. Он выдержал это испытание с честью – не открыл. Даже пресловутый возраст юношеской гиперсексуальности не смог повлиять на это решение ввиду серьезности задуманного: шутка ли – сделаться суперменом! Справедливости ради надо сказать, что не только это было причиной завидной стойкости: ему было стыдно показаться Милке без длинных волос.
Несмотря на желание стать образованным человеком, добиться этого путём беспорядочного чтения было невозможно, и Чкалов чувствовал свою ущербность перед людьми, получившими системное образование, – теми, кто имел «справку». Но как достичь желаемого человеку, которого из школы гнали за двойки и леность? Шагом к этому стала учёба на курсах иностранных языков при МОСГОРОНО, которые он успешно окончил. Что дала ему учёба на курсах? Во-первых, повышение самооценки: теперь, наконец, было чем гордиться, помимо прошлых успехов в спорте, ведь знание иностранного языка в то время считалось весьма почётным и делало советского человека как бы немного «западным», что ценилось в окружении Чкалова. Владение языком ещё давало гарантию отличной оценки при поступлении в высшее учебное заведение, так как к тому времени он уже определился с факультетом – это должен быть или исторический, или философский, или филологический. Подозревая, что при поступлении на первые два у него могут возникнуть трудности, связанные с тем, что описано в «Доме скорби», подал документы на вечернее отделение филологического факультета МГУ: филология не так связана с идеологией, как история и особенно философия, а береженого Бог бережёт. Были объективные причины для подобных опасений или нет, с уверенностью сказать нельзя, но определенной части интеллигенции, особенно столичной, такие настроения были свойственны. Они были основаны на страхах, с одной стороны имевших очевидные основания (люди слушали западные «голоса» и из этих передач узнавали об арестах и посадках), с другой же – сама интеллигенция постоянно накручивала себя. Вера во всемогущество КГБ была сакральной. Культивируя её, интеллигенция и сама заражалась и заражала этой верой других. Власти это было выгодно. Лишь после перестройки и последующих потрясений стало очевидно, насколько преувеличена была степень могущества советских секретных служб.
Следует сказать об одном событии, сыгравшем свою роль в выборе им будущей профессии. Репетитор, объявление которого висело на стенде «Мосгорсправки», жил рядом с метро «Лермонтовская», в старом доме с высокими, «сталинскими», потолками. Им оказался молодой человек, а так как ученику было уже 24 года и он носил бороду, хозяин расслабился лишь тогда, когда понял, что Чкалов, несмотря на столь внушительный вид, слабо знает предмет. Уже позже, когда Чкалов сам стал зарабатывать на жизнь репетиторством, он понял, что препод тот почти ничему не научил его, потому что был халтурщиком. Впрочем, вселил уверенность, благосклонно кивая в знак согласия на ответы ученика. Кажется, за всё занятие успевали разобрать они одно или два предложения. У Чкалова получалось, и он был доволен. Приобрёл ли он какие-либо знания – сейчас сказать уже нельзя, но от этих встреч была несомненная польза: Чкалов твёрдо определился в выборе будущей профессии. Сначала он пришёл на занятие один, но уже во время второго визита к нему «подселили» ещё одного учащегося, а позже и ещё двух, юношу и девушку. По окончании занятия каждый оставил на столе конверт с деньгами. Это произвело на Чкалова впечатление: он быстро сосчитал про себя сумму – она показалась весьма привлекательной. Тогда и пришла ему в голову заманчивая мысль в будущем занять ту же нишу. Каких-либо других способностей он за собой не числил, а выучить правила постановки знаков препинания или прочитать Шекспира, Чехова (пусть даже и многих) не представлялось ему невозможным, тем более после того как он убедился воочию, какой результат от этого может быть: можно сказать, из ничего сороковка образовалась. Ни о каком официальном поприще он, конечно же, не думал. Не только в силу обстоятельств, связанных с постановкой на учёт в известные организации, но в основном потому, что уже глотнул воздуха свободы и регламентированная работа ему претила. Он был похож на пса, которому удалось один раз отвязаться от цепи. Впредь его хозяина ожидали лишь хлопоты. Нет, время от времени он устраивался в ту или иную организацию, чтобы закрыть вопрос о «тунеядстве», но увольнялся при первой же возможности. Работа киоскёром в «Союзпечати» была в этом отношении очень удобна. Чкалову нравилось живое общение. В стеклянном домике он чувствовал себя актёром, публичным человеком, почти знаменитостью и даже достопримечательностью района. Внешность имел экзотическую, богемную и, осознавая это, строил из себя загадочную личность: кто же он – отставной студент, художник, поэт, хиппи? Как-то девушка, постоянный покупатель, пригласила его в университет, где проводились встречи с интересными людьми. Встреча не произошла, но это отнюдь не расстроило Чкалова, потому как предложить публике ему было нечего. Ведь, кроме хиппового «прикида», за душой у него не было ничего. Ну да, было знание английского языка, были поэтические сборники «ШЛ», были фрондёрские настроения, но разве этого достаточно, чтобы вызвать к себе интерес неглупых людей? И что бы он мямлил, придя туда? Саркастически, косвенно, недомолвками и намёками отозвался об общественной системе, прочитал слабые стихи? Нет, только не это: слава Богу, был он не настолько самонадеян, чтобы не понимать их настоящей ценности: когда понадобилось выбрать что-то приличное для поступления в Литературный институт, стало очевидно, что выбирать не из чего: рифмы не оригинальны, мысль не всегда логична, настроение лирического героя заимствовано, концовка, венец малой формы, слаба. Графоманство в его худшем виде.
Газетный киоск находился напротив «углового» магазина, на пересечении улицы Алабяна с Ленинградским проспектом, и у Чкалова была возможность приобретать «выбрасываемый» там редкий товар, «дефицит». Работник ОБХСС, мучась бездельем, иногда играл с ним шахматы, потому что Чкалов предлагал и такую «услугу»: на прилавке лежала шахматная доска с ценником «Партия – 10 копеек». Победители денег не брали, а платили сами, справедливо полагая, что платят за удовольствие. ОБХССесник же, которому он постоянно проигрывал (в том числе и потому, что поддавался), брал охотно. Выигрыш в такой «умной» игре, как шахматы, льстил его самолюбию. Попутно следил и за тем, как продавец дает сдачу. Это происходило само собой и, наверное, уже было у него профессиональным навыком. Как-то он сказал Чкалову: «А что ты так много ботинок покупаешь в магазине – сороконожка, что ли?» Всё он понимал, только ведь Чкалов не торговал здесь же, в киоске. Ездил в другой район или центр. Продавалась обувь легко, потому что наценка была сравнительно небольшой – в среднем по пять рублей. На женскую – выше: этот товар был более востребован.
Ещё в юности задался Чкалов целью – накопить тысячу рублей, сумму для того времени весьма значительную, представлявшуюся ему некоей основой материального благополучия, главное – душевного спокойствия. Сумме этой надлежало оставаться в неприкосновенности: в противном случае исчезла бы вся её магическая сила. Мечта носила сугубо земной характер: Чкалов понимал, что с неба такое счастье свалиться не может и добиться его можно лишь кропотливым трудом, терпением, даже, может быть, отказывая себе в том, в чём другие отказать не в состоянии. Ну а когда накопит он эту тысячу, уж потом… И как бы ни нравились ему вещи, владельцем которых ему удавалось стать, продавал их без всякой задумчивости. Модные туфли на высоком каблуке, которые, может быть, единственный и последний раз в жизни посчастливилось ему приобрести, джинсы, сидевшие на нём «как влитые», книги, которые имел не каждый книголюб, потому что были они редки и стоили дорого, – всё шло на реализацию этой мечты. И всё-таки, в отличие от героя «Подростка», он был не настолько твёрд, чтобы не стесняться любого способа накопительства. Когда из следственных органов в университет пришло уведомление, что студент Чкалов совершил преступление, связанное с нарушением «Закона о валютных операциях», это, несмотря на ничтожный размер сделки, было в его представлении не столь унизительно, как если бы стало известно, что он торговал кружевными трусами. Чкалов согласился бы даже пострадать, только чтобы избежать огласки, ведь в глазах однокурсников он был почти представителем богемы со своей бородой, курткой военного покроя и задумчивым выражением на лице. Нет, богемный человек должен жить впроголодь, писать картины или хотя бы играть в рок-ансамбле, но только не спекулировать женским нательным бельём! К сожалению, ни рисовать картины, ни сочинять музыку он не умел, поэтому и бороду, можно сказать, носил незаконно. По всем статьям – мелкий жулик, косящий под приличного человека.
