Kitabı oku: «Хроники уходящего поколения», sayfa 26
Глава 11. СЛАЩЕВ НА КАФЕДРЕ
1922 г., Москва
Во время гражданской войны конные рейды белого генерала Слащева просто выкашивали ряды Красной Армии. Например, в боях на Чингаре (Перекоп) со Слащевым красные потеряли десять тысяч человек. Плюс жертвы белого террора. В большой степени эти успехи на фронте объяснялись талантом этого русского офицера.
Как гром среди ясного неба было известие о том, что Слащев и с ним десятки белых солдат и офицеров сдались властям Советской России. Сдались после того, как Фрунзе дал генералу слово помиловать их и ходатайствовать о его неприкосновенности.
С.М. Мирный: «В академии необычный день. Большая аудитория заранее заполнилась слушателями. Было объявлено, что пробную вступительную лекцию по тактике прочтет генерал Слащев. Мы переживали смешанные чувства. Рассудком мы понимали большое политическое значение разрыва Слащева с белой эмиграцией в Турции. Военный кумир белогвардейщины сдался из недосягаемого далека, призвал солдат и офицеров врангелевской армии в Константинополе и в лагерях Антанты принести повинную и вернуться на родину.
Но в нашем сердце так же еще свежи были раны от зверских расправ генерала–вешателя в оккупированном Крыму в 1920 году. Путь Слащева на полуострове и в Северной Таврии был усеян виселицами, кровавыми экзекуциями над мирным населением. В сознании глубоко засели мрачные строфы: «От расстрелов идет дым, то Слащев спасает Крым». Беззаветные коммунисты и комсомольцы, которых мы оставили в 1919 году для нелегальной работы в Крыму, были замучены в застенках Слащева. Многих личных друзей недосчитался я после падения этого последнего оплота белогвардейщины на юге России.»
Такие переживания, как гордость за победу и горечь по незабываемой утрате близких, волновали всех слушателей. И приглушенный ропот невольно пронесся по залу, когда вошел Слащев и твердой походкой направился к кафедре.
Темой первой и единственной лекции Слащева был разбор военных операций на Крымском фронте в 1920 году. Об операциях белого командования докладывал Слащев. Оппонентом выступил Ю. Саблин, комбриг и начдив частей, действовавших против находившегося на кафедре битого врангелевца. После короткого слова комиссара академии зал замер и слушатели с карандашами и бумагой в руках (блокноты были тогда редкостью) приготовились слушать Слащева. Партийная и военная дисциплина превыше всего.
Внешний вид и манеры Слащева не располагали к нему. Моложавое, чуть-чуть уже одутловатое лицо, наигранная уверенность, переходящая в развязность, щегольски накинутая отороченная белым мехом венгерка. Речь, лишенная исторических экскурсов, аналогий и удачных примеров из военной истории, резко отличавших его от наших старых преподавателей–военспецов.
Слащев не нашел формы для контакта с аудиторией, поневоле мы его самонадеянность сопоставляли с умным лицом глубоко образованного профессора фортификации Величко, с разносторонним военным историком Зайончковским. Нам, конечно, больше, чем этот подобранный молодой генерал, был по душе педантичный, вечно занятый своими схемами и картами топограф Казаков; влюбленный в Среднюю Азию, знаток Индии и Афганистана Снесарев. Он сумел в художественной форме передать нам и суровый быт киргизов, и военное искусство афганцев против вооруженных до зубов англичан, занимательно повествовал о тяжелой и вместе с тем интересной жизни молодых талантливых генштабистов, добровольно проходивших стажировку в заброшенных гарнизонах на китайских рубежах и в Богом забытых местечках на австрийской границе. Сравнение было явно не в пользу Слащева. Так вот какие были у них генералы, думал каждый из нас. Лучшие специалисты старой армии пошли с нами, с народом. У них же были Шкуро, Мамонтовы, Слащевы.
Слащев, подойдя к карте, стал водить по ней указкой, рассказывать о своей военной тактике в Крыму и Таврии. Это был сухой перечень операций, движения полков, батальонов, рот. Ни слова о моральном факторе в подразделениях, о настроении населения. Как будто Вейротер сошел со страниц романа Л. Толстого со своими абстрактными планами: «ди эрсте колонне марширт… ди цвейте колонне марширт… ди дрите колонне марширт…» Эта игра в ученость, вероятно, вызывала улыбку у наших профессоров.
Саблин начал излагать операции красных. Это был умный анализ военных действий Красной Армии, научная критика тактических ошибок белых. Оппонент изложил действия Красной Армии во всем комплексе военной, политической и идеологической борьбы советского командования, рассказал о нашей работе среди населения, в тылу неприятеля. Белая власть была ненавистна населению. «Крамола» засела в самих белых штабах. От лиц, сочувствующих большевикам, мы узнавали планы военных операций врангелевцев. Население с превеликой радостью сообщало дислокацию врангелевцев, численность войск, настроения солдат.
Слушатель Саблин, соблюдая корректность в тоне, научил будущего профессора, что массовый террор, глумление над насильно мобилизованными крестьянами наносили белой армии столь чувствительные удары, как и натиск красных частей. Красная Армия, плоть от плоти, кровь от крови революционного народа, со своими 22-25-летними командирами дивизий, бригад, полков должна была победить.
Разгром белогвардейцев–врангелевцев не был случайностью, а исторической закономерностью. Он вытекал из обреченности всего белого дела. Перефразируя слова Талейрана, можно было сказать о выступлении Саблина, что если террор белых с точки зрения общечеловеческой морали был преступлением, то с позиции белого командования он был еще хуже – глупостью. Белая армия находилась в двойной осаде: со стороны красных частей с севера и партизанских отрядов, и населения в тылу Врангеля с юга.
Выступление оппонента, остроумные реплики с мест были уничтожающими. Разящие слова метко попадали в цель. Слащев продемонстрировал свою научную несостоятельность. Он потерял былую самоуверенность, как-то поник, покраснел, вытирал пот со лба, стал как бы ниже ростом. В своем заключительном слове до того уже терялся, что начал речь с обращения «господа». Это привело слушателей в веселое настроение.
На этом своеобразном диспуте был слушатель института красной профессуры Бабахан, с которым Слащев меньше всего пожелал бы встретиться. 17-18 июня 1919 года, обсуждая на последнем заседании обкома в Симферополе вопрос об эвакуации Крыма, мы решили оставить для руководства нелегальной работой Бабахана. Он мог бы многое рассказать и о кровавой политике Слащева, и о действиях красных партизан. Он примостился на подоконнике, впился глазами в Слащева. Казалось, он готов через головы слушателей ринуться к трибуне и довершить вторичный разгром Слащева уже в ходе словопрения. Мы удержали его от этого шага, опасались, что эмоции возьмут верх над трезвым умом.
Слащев не выдержал экзамена перед слушателями. Продолжения его лекций в академии не было.»
Советское правительство, верное своему слову, предоставило Слащеву возможность читать лекции на курсах «Выстрел».
Глава 12. НА БОСФОРЕ
1923 г., сентябрь – 1926 г., август, Константинополь
Приказом по НКИД в сентябре 1923 года С.М. Мирный был назначен членом репатриационной комиссии в Константинополе. Это был реальный мудрый шаг Советского правительства – вырвать у Антанты, амнистировать раскаявшихся солдат, офицеров. Вернуть на Родину тысячи простых русских крестьян, казаков, насильно увезенных Врангелем на чужбину. А, кроме того, помочь профессиональным коминтерновцам, революционерам вырваться из застенков контрреволюции разных стран, переправить их в Советскую Россию.
Одна из первых проблем, которую успешно решил Мирный на новом посту – репатриация «искровцев». Потомки раскольников, которых еще при ЕкатеринеII казачий атаман Некрасов уводил целыми кланами на чужбину, пришли к Мирному с просьбой переселить их в Советскую Россию. Казаки пришли в консульство в старинных кафтанах, женщины – в душегрейках, словно выходцы из XVIII века.
Их просьбу удовлетворили – выделили им земли на Северном Кавказе.
Репатриационная комиссия, в которой Мирный играл основную роль, за три года с момента организации помогла возвратиться на родину солдатам, оказавшимся в плену, русским, которые потеряли голову в дни революционной грозы, мелким купцам, служащим, бежавшим в Турцию с белыми. Тысячи их прошли через комиссию. И практически во всех удалось вселить уверенность в том, что им дадут возможность начать новую жизнь.
С первого же дня работы комиссии все увеличивается число спасенных болгарских коммунистов, профессиональных революционеров, особенно после разгрома сентябрьского восстания в Болгарии.
С.М. Мирный: «С Боню (Петровым) в 1922 году учился в нашей общей Альма Матер – военной академии в Москве. А в 1925 году, когда я был уже советским дипломатом в Стамбуле, ко мне в кабинет вошел измученный человек, плохо одетый, без всяких средств и личных документов.
То был Боню, выполнивший одно революционное поручение БКП. Как тесен мир! Уже в тридцатые годы несколько лет жил с ним в Москве в одном доме на улице Каляева. Более полувека связывала нас дружба с его прекрасным семейством революционеров.»
Академик Цветан Кристанов: «Будучи членом репатриационной комиссии в Константинополе, Мирный связывается с организациями БКП и становится одним из наиболее деятельных помощников по спасению многих наших товарищей. Особенно в нелегальный период после сентябрьского восстания в 1923 году. Многие товарищи перебираются в СССР через Константинополь с помощью Семена Максимовича.
Васил Коларов попросил Мирного от имени исполкома Коминтерна оказать помощь в решении многих вопросов на Балканах. В тот период Мирный фактически становится представителем БКП. Главная заслуга Мирного в том, что он сделал все возможное, чтобы облегчить положение прибывающих политэмигрантов, которых турки держали в заключении. Среди них Янко Атанасов, Борис Симов, Антон Недялков и другие.»
С.М. Мирный: «Разве можно забыть первого болгарского революционера, которого в октябре 1923 года удалось переправить в СССР. Это был Цвятко Радойнов – жизнерадостный, крепкий, настоящий болгарский революционер, каким мы представляли этот образ по романам. Он первым явился в наше представительство и заявил: «Я болгарский революционер. Я бежал…» Его открытое лицо внушало доверие. И через два дня, воспользовавшись прибытием первого советского парахода «Ильич», мы поручили его советскому дипкурьеру Урасову-Чупину. Это тот самый дипкурьер, партиец, участник венгерского революционного движения, который по поручению Ленина в декабре 1918 года перевозил партийные документы болгарским революционерам.»
Цвятко Радойнов – герой нашей страны и герой Болгарии. Его хорошо знали под именем Цветана Родионова, слушателя военной академии, потом преподавателя, потом полковника в интербригадах, потом генерала, потом парашютиста в Болгарии во время войны. Когда Цвятко умирал, его последними словами были: «Да живее Светска Русия!»,
Во время акции против белого террора в Болгарии в период 1923-1925 годов Мирный во многом способствует писателю Анри Барбюсу в написании книги «Палачи».
Путешествуя по Европе, Анри Барбюс побывал в Царьграде, где был принят советским консулом Потемкиным и вице-консулом Мирным. Одна из важнейших заслуг Мирного заключается в том, что он познакомил Барбюса и был его экскурсоводом в хорошо организованном МОПРовском уголке в холле советского консульства с многочисленными выставленными снимками, плакатами и литературой, в которых описывался белый террор в Болгарии, а также передал ему много ценного материала.
Никто не догадывался, как плохо, тяжело было на душе у Мирного, когда он распутывал проблемы освобождения узников острова Святой Анастасии. Накануне он получил из Софии через Москву письмо и фотографию Невяны Генчевой. На него смотрело измученное суровое лицо революционерки, любимой женщины, недавно вырвавшейся из софийской тюрьмы. На руках у Невяны был годовалый младенец.
Мирный не встречался с Невяной с тех пор, как простился с ней апрельским вечером 1920 года на горе Витоше в Софии. Он ее так и не увидел больше до конца своих дней.
Забегая вперед, скажу, что в марте 1971 года в квартире Мирного на Каляевской улице в Москве раздался звонок. Дверь открыл Мирный. У порога, медля, как бы не решаясь войти, стоял человек средних лет. Он изучающе посмотрел на Мирного, а потом сказал:
– Вы Семен Максимович Мирный. Я узнал вас по фотографиям.
– Вы не ошиблись.
Наступила пауза, потом гость сказал:
– Я сын Невяны Генчевой, Георгий Найденов…
Главный редактор болгарской газеты «Отечествен фронт» Георгий Найденов приехал в Москву на XXIV съезд КПСС как специальный корреспондент своей газеты.
Он передал Мирному последний привет от Невяны.
* * *
Недалеко от Бургаса из моря поднимается скалистый островок, на котором расположен монастырь. Это место стало весной–летом 1925 года тюрьмой для 43 коммунистов. Их арестовало фашистское болгарское правительство, обвинив во взрыве в апреле в Софии. Над ними готовился показательный судебный процесс. Многих ожидали казнь, большие тюремные сроки.
Двадцать четыре дня Симов, Ярымов, Новаков, Калоянчев, Бакырджиев с товарищами провели там в заключении, но не смирились со своим положением. Тщательно подготовившись, где каждый шаг был смертельным риском, 29 июня 1925 года, обезоружив охрану, совершили побег.
Один из руководителей восстания Бакырджиев примерно так обратился к братьям по заключению:
– Скоро фашистские власти организуют процесс. Многим из нас грозит смерь. Поэтому руководство партийной организации подготовило побег. Мы бежим в Турцию, а оттуда – к нашим братьям в Советской России. Те из вас, кто хочет покинуть остров и найдет в себе силы вынести трудные испытания, может присоединиться к нам. Побег будет очень опасным.
На лодке беглецы перебрались на материк и двинулись в сторону Турции.
Побег вызвал шок в правящих кругах Софии. Васил Коларов, находившийся в Москве, даже высказал предположение в «Правде», что узники убиты, а для отвлечения внимания власти выпустили дезинформацию о якобы побеге.
Но побег действительно состоялся. Беглецы были уже на территории Турции. Но это не облегчало их судьбу. В любой момент они могли оказаться в руках болгарской или турецкой полиции.
Мирный понимал: теперь их судьба зависит от него. Связался с Москвой, не дожидаясь, пока беглецы доберутся до Стамбула, и начал действовать. Навстречу беглецам выходят люди из репатриационной комиссии. Сам Мирный отправляется к вали – губернатору Стамбула. Надо действовать немедленно, не выходя из резиденции вали. И Мирный начинает спокойный осторожный разговор:
– Вали – мудрый и просвещенный человек. Он знает, что даже султанская Турция не выдала царской России русского революционера Камо. Зачем же вам брать на себя грех противника свободы? Да и зачем вам брать на себя заботу о большой группе смертельно усталых, голодных, оборванных людей? Эти заботы возьмет на себя советская сторона.
Вали все еще размышляет, а время летит. И тогда Мирный бросает на чашу весов последний веский аргумент:
– Ведь мудрый вали не должен ссориться со страной, которую уважает сам Кемаль Ататюрк. Он хорошо меня знает. Мы друзья.
В конце–концов вали согласился с предложением С.М. Мирного, выдвинув одно условие: он арестует беглецов, но сделает это не совсем обычно. Ночью они будут сидеть в тюрьме, а днем – находиться в помещении советского прдставительства. А что касается отправки беглецов в Советскую Россию, то он будет смотреть на это сквозь пальцы.
А из Одессы, дымя всеми трубами, на предельной скорости шел к турецким берегам пароход «Ильич». Августовским утром 1925 года смертники острова Святая Анастасия поднялись на его палубу.
17 августа их встречала Одесса.
Глава 13. ДИПЛОМАТ
Часть 1. «ПОВСЕДНЕВНЫЕ» ДЕЛА
1926 г., декабрь – 1931 г., январь, Осло
23 декабря 1926 года С.М. Мирный был назначен в Полпредство СССР в Норвегии на должность первого секретаря. Место его работы находилось в новом здании на Ураниенборгвейн, 2. До революции здесь размещалось посольство царской России. Дом удобный, очень красивы парадные комнаты. Но… почти пустой!
Семен Максимович плохо разбирался в обстановке, а потому главная нагрузка здесь пришлась на посла А.М. Коллонтай.
Кстати, это была их первая встреча после совместной работы в Крыму. Оба были этому очень рады, зная неугомонность друг друга.
Надо отдать должное Александре Михайловне – вскоре полупустое Представительство было обставлено с большим вкусом. Не стыдно стало приглашать к себе государственных деятелей, ученых, писателей, музыкантов. Так знакомства и личные связи возникли у Коллонтай и Мирного с Фритьофом Нансеном, Раулем Амундсеном, Отто Свердрупом. Близким другом Семена Максимовича стал писатель Нордал Григ.
О настроении А.М. Коллонтай на новом месте работы во многом говорит ее письмо М.М. Литвинову: «О себе лично могу сказать одно: что я еще не акклиматизировалась и мыслями часто нахожусь еще в яркой красками и кипучестью жизни Мексике. Здесь сейчас серая, мокрая, туманная осень. Не помню, когда бы здесь с такой подозрительной настороженностью относились бы к нам… Уверяю Вас – не многим легче сейчас, чем в Мексике. Но посмотрим! Надо энергично взяться за дело… В Мексике не спускала глаз с ее «соседки» (США. В.С.). А здесь надо держать «ушки на макушке» в отношении коварного Альбиона.»
Не напрасно она поминала Альбион. На международной арене свирепствует реакция. Английское консервативное правительство порвало дипломатические и торговые отношения с СССР. Особое внимание уделяется кредитным соглашениям с СССР, товарным займам, культурным связям.
В Осло прошел шестой исторический конгресс. Впервые в международных конгрессах приняла участие делегация СССР.
В марте 1928 года в Норвегии проводились торжества в связи со столетием со дня рождения великого норвежского писателя Генриха Ибсена. Из Советского Союза на празднования приехал историк литературы Петр Коган. На приеме в Полпредстве, на котором он присутствовал, Александра Михайловна с воодушевлением рассказала, какое огромное впечатление на русских производят пьесы Ибсена, какой любовью пользуется созданный им образ Норы. Но и Ибсен, отметила она, испытал на себе влияние России. Он восхищался героикой русского революционного движения, русской живописью, русской литературой. Беседа с Коллонтай, Мирным и Коганом в Полпредстве затянулась. После приема А.М. Коллонтай записала в свой дневник: «Радовалась за престиж Союза».
Чувство огромного уважения у Мирного было к Фритьофу Нансену. И не случайно между ними были товарищеские отношения. Когда в Поволжье, на Украине разразился голод, Фритьоф откликнулся на это бедствие. Приехал в Советскую Россию, объездил районы, пострадавшие от засухи. Потрясенный увиденным, выступил в Лиге наций с призывом к правительствам, народам помочь голодающим. В разных концах мира создавались организации помощи голодающим. Нансен был душой этой акции.
Часть 2. СПАСЕНИЕ НОБИЛЕ
1928 г., май – 1928 г., июнь, Осло, Северный Ледовитый океан
23 мая 1928 года разнеслась ураганная весть: известный итальянский конструктор дирижаблей Умберто Нобиле, вылетев на дирижабле «Италия» к Северному полюсу, на обратном пути потерпел катастрофу. Весь мир вздрогнул. На поиск экспедиции вышли норвежские суда, самолеты Англии, Франции, США, Швеции, Финляндии. Из Архангельска отправилось советское судно «Малыгин».
18 июня всех облетело новое волнующее сообщение: к Северному полюсу из Тромсё на гидроплане «Латам» вылетел известный полярный путешественник Руаль Амундсен. За несколько дней до полета Амундсен был в представительстве СССР.
«У него, все это знают, были нелады с Нобиле. И все же, когда стало ясно, что Нобиле грозит опасность, Амундсен немедленно полетел на поиски,» – вспоминает С.М. Мирный.
Стратегия спасения экспедиции Нобиле лежала на Александре Михайловне. Тактика и организационные вопросы – на Семене Максимовиче.
В результате их усилий у берегов Норвегии появился самый мощный ледокол в мире – «Красин». У него на борту располагался самолет летчика Чухновского. «Красин» ушел во льды Арктики.
Наличие на борту самолета позволило отыскать базовую группу и группу Мальгрена. Первым был спасен Нобиле. Семь участников его экспедиции пропали без вести. Остальные девять были спасены и доставлены на Шпицберген.
Амундсен исчез бесследно. Его гибель переживалась Норвегией как национальное горе. Страна была в трауре. Советское представительство потеряло одного из своих друзей.
Спасение «Красиным» участников экспедиции произвело огромное впечатление. В адрес советского правительства сыпались сотни поздравлений.
Когда «Красин» прибыл в Ставингер для ремонта, экипажу устроили торжества, на которых присутствовал и С.М. Мирный. Город был расцвечен флагами.
