Kitabı oku: «У случайностей в плену», sayfa 3

Наверно, я схожу с ума, не иначе. Может сходить провериться? Как же хочется всё, что только что испытал, повторить.

Почему фильмы такие короткие?

Через неделю я забросил охоту, спорт. Если честно, учёбу тоже. Жизнь без поцелуев стала невыносимым испытанием. Я превратился в настоящего наркомана: есть доза любовного зелья, я в восторге и счастлив, Нет, хотя бы несколько часов, жизнь превращается в серьёзное испытание, в гримасу судьбы, в ехидную насмешку.

Леночка стала нужна и необходима как вода, как воздух. Без неё жизнь прекращалась. Мы целовались всё свободное время, но потребность увеличивать дозу росла быстрее. Мы могли в выходной день в пять утра убежать в тундру, а домой вернуться после полуночи.

Думаете, мы фантазировали, строили планы на будущее? Так нет, всё это время наши языки и тела соприкасались, обмениваясь немыслимо мощной энергией любви.  Мы поглощали дыхание и любовный сок как живительный нектар, приобретая сверхъестественную силу для новых подвигов.

Мы научились дышать носом или совсем не дышать. Поцелуи без конца и начала воспринимали как интимную близость высшего порядка, как секс языками. Разговаривать нам было некогда, да и потребности произносить ничего не значащие слова не было.

Если бы у меня спросили – какого цвета у твоей любимой глаза или волосы, пожалуй, я не смог бы ответить. Большую часть времени мои глаза были закрыты. В оставшиеся мгновения я внимательно рассматривал восхитительные губы и нос подруги. Зато детально, с массой эмоциональных и эстетических деталей, мог рассказать о вкусе и запахе любимой, о тактильных ощущениях и удивительных спонтанных реакциях организма.

Слава богу, что я не имел предварительного любовного опыта, что позволяло безболезненно переносить теснейшую близость без страха сорваться в пропасть безудержного эротического соблазна.

Потребности проникнуть в глубину пограничной зоны я не испытывал. Моя страсть была сосредоточена на территории выше пояса. Более тесных отношений мы не допускали. А вот верхнюю часть соблазнительной девичьей фигуры, Леночка мне демонстрировала довольно часто.

Как же я любил этот мягкий, покрытый детским пухом животик и ложбинку меж грудей. А теребить наливные холмики, облизывать, целовать нахально восстающие соски, стало моим призванием.

Я приступал к любимому занятию, экспериментируя так и этак, смакуя ощущения на вкус, растворяясь в эмоциях, в желании слиться.

Во время целомудренных интимных упражнений Леночка источала божественные ароматы, наполняя пространство вокруг терпкими запахами мускуса, сладостью экзотических фруктов, свежестью цветущего луга, медовым привкусом распускающихся по весне почек.

Иногда любимая закатывала глаза и стонала, возможно, соблазняла, дразнила.

В эти редкие минуты я чувствовал весь спектр цитрусового букета, ощущал горячее дыхание солнечного дня, марево цветочных благоуханий, накатывающий и убегающий прочь вкус солёного морского прибоя.

Я был исключительно с ней, а она вмещала в себя весь Мир.

Нам было настолько хорошо, что я согласен был закончить на этом земной путь. Впрочем, это лишь мимолетные мысли, блажь. Жить хотелось, даже очень. Как можно покинуть земную юдоль в минуты сладкого томления, когда пик восторга плавно переходит в мистический экстаз? Конечно, подобные мысли были несусветной глупостью.

Я не понимал, не знал, что со мной происходит. Во всяком случае, не задумывался ни разу, любовь ли это. Жизнь удалась. Это бесспорно. Она прекрасна и другой мне не нужно.

Так продолжалось до лета. После экзаменов меня направили на практику. Далеко, на острова в устье реки Печора, недалеко от Белого моря. Там мне предстояло пробыть два бесконечно долгих месяца. Представляете мою печаль, мои неподдельно скорбные ощущения, эту дикую душевную боль, ожидание ломки без любимого лакомства, без близкого человечка? Какой же я стал сладкоежка.

Леночка рыдала, заламывала в отчаянии руки. Помню момент, когда она готова была немедленно расстаться с невинностью, даже требовала, боялась потерять меня навеки.

Да, у неё действительно возникали такие нелепые мысли.

Я в подобном ключе не думал. Чувство собственника, ревность, не были мне знакомы. Я доверял своей милой девочке целиком и полностью. Как же иначе. Ведь наша любовь из числа тех, что дается однажды и навечно.

Позволить себе разрушить девственность любимого человека, не достигшего совершеннолетия, я не решился. Для меня подобный акт представлялся преступлением, кощунством. В нашей жизни не могло быть места для авантюр. Честность – вот на чём держится любовь. Мы, это мы… я поклялся дождаться её совершеннолетия.

Расставаясь, мы договорились писать письма. Каждый день по одному. Я своё обещание выполнял в полном объёме.

Первые дни послания  состояли из нескольких строк. В дальнейшем  я расписался, сочинял романы и повести на десятках страниц.

В деревне, где проходила практика, сообщение с внешним миром поддерживал малюсенький теплоходик, проходящий мимо раз в две недели, пристающий к дебаркадеру на несколько минут, чтобы сбросить и забрать корреспонденцию.

Первое письмо от Леночки я получил через месяц. До окончания моего пребывания на практике писем от Леночки мне доставили только три.

Информация в них была устаревшая, но вид её подчерка, запах бумаги, может это только казалось, возбуждал беспредельно. Ночью, после неоднократного прочтения романтической  корреспонденции, меня неизменно посещал спонтанный сброс семени. Было ужасно стыдно. Ведь эту волшебную субстанцию я обязан был экономить для любимой. Только она имела на неё священное право.

Воображение рисовало в бессонных бдениях, как я прикасаюсь к губам, к нежному телу любимой, как ласкаю белую грудь, как она даёт мне напиться нектара из сладких губ. Фантазировать на запретную тему я не решался. Впрочем, представить то, о чём не имеешь малейшего представления, попросту невозможно, хотя услужливая впечатлительность постоянно снабжала сны красочными галлюцинациями на тему нескромной близости.

Область ниже пояса охранялась самостоятельно наложенной цензурой. Ощущения в состоянии интимного транса были настолько реальными, что просыпаясь, я испытывал не просто разочарование, возвращаясь в реальность, настоящее отчаяние. Леночка была мне необходима как свежий воздух.

Казалось, что эти бесконечные дни и часы никогда не иссякнут. Они становились резиновыми, тянулись, никак не желали заканчиваться. Шестьдесят писем. Столько я их написал за два месяца. Отправить получилось только сорок. Почти все послания мы получали и вскрывали вместе уже дома. Было довольно весело. Я знал содержание, Леночка нет.

Любимая читала и перечитывала все. И плакала, потом с благодарностью целовала меня в глаза, нос и губы, заверяя, что никогда ни при каких обстоятельствах никому меня не отдаст.

Я ей верил как самому себе.

Пролетела зима. Таков закон подлости:  когда нам хорошо, время летит, а когда плохо – плетётся, тащится.

Мы настолько срослись губами и кожей, что теперь  нас можно было разъединить лишь хирургическим путём, ампутацией, при которой гарантированно пострадают обе души и оба тела.

Всё чаще и чаще заходил разговор о свадьбе.

Леночка с энтузиазмом рисовала в альбоме фасоны свадебных нарядов, вырезала картинки, одевала картонных кукол, изображая в лицах и голосах предстоящую свадебную церемонию, детали торжества. Она была по-настоящему счастлива. Чего уж  говорить обо мне.

Леночке почти восемнадцать. Ещё немного подождать и…

Окружающие давно и прочно считали нас семейной парой. Ведь мы были неразлучны. Между нами никогда не возникало ссор. Все разногласия решались сразу же на импровизированном  семейном совете. Даже родители удивлялись на это небывалое для молодых согласие.

Поцелуи решали все разногласия в пользу любви и дружбы. Ну, почти все.

Слёзы иногда лились и обиды случались. Без последствий.

В конце лета, оставались две недели каникул, мне пришлось неожиданно улететь в Москву.

Нашу квартиру снимали арендаторы. Им необходимо было съехать. Кто-то должен лететь, чтобы  уладить спорные вопросы. Мама взяла билет, но её не отпустили по целому букету объективных причин. Пришлось лететь мне.

Квартирный вопрос, раз уж я лечу настолько далеко, был дополнен необходимость проведать  бабушку с дедушкой. Это ещё неделя с хвостиком и полторы тысячи километров туда и обратно на поезде.

Две недели, пятнадцать дней я не вдыхал аромат дыхания любимой женщины, не пил нектар из священных недр. Как вытерпел – не помню. Страдал. Писать письма, теперь мы это точно знали, бесполезно. Разве что эпистолярные упражнения освобождают от нежелательных, пессимистических мыслей.

Я сочинял послания в уме, как некогда красноармеец Сухов, главный герой  фильма “Белое солнце пустыни".

Получалось смешно и одновременно грустно, но мысленный диалог реально сближал с Леночкой, сокращал время ожидания встречи.

Любимая не смогла меня встретить в аэропорту, хотя я предупредил её телеграммой. Досадно, но жизнь всегда вносит в сценарий судьбы свои коррективы.

Всякое случается.

Я летел к ней домой, не чувствуя под собой ног. Реально, на крыльях любви. По дороге из аэропорта мне встретился Вовка Дурман, какой-то загадочный, вроде как расстроенный чем-то.

Тоже бывает. Не до него мне сейчас.

Потом, всё потом.

В эту секунду, мне необходима лишь Леночка. Только её одну хочу видеть, осязать, обонять, чувствовать фибрами души.

– Не торопись. Хочу кое-что тебе показать. И рассказать.

– Глупый ты, Вовка. Мальчишка. Я к Леночке спешу. Успеешь свою новость выложить.

– А если нет, тогда как?

– Помер кто-то, потерялся? Ну, тебя!

– Погоди. Сюда смотри. Внимательно смотри.

– Ну, фотография, Леночка. Почему она с солдатиком? Ладно, отвали. Кстати, откуда у тебя это?

– Тебе лучше не знать. Наверно скучала. Плакала. А он, тот, что на снимке, успокоил похоже. Высушил слезы, поделился радостью.

– Зачем ты так? Да я ей как самому себе верю. Невеста она. Моя невеста. Будто не знаешь.

– Знаю. Потому и не молчу. Было у них. Валерка Мартынов видел, как  кувыркались у озера. Он туда за грибами бегал, случайно подглядел. Короче, я тебя предупредил. А там – как знаешь. Любовь, она такая непредсказуемая. Простишь, а я потом крайним буду. Я бы не простил.

– Скажи, зачем, для чего ты мне в душу плюнул? Я ведь тебя другом считал.

– Я и есть друг. Хочешь, можешь врезать, если оттого легче станет. Но это правда. Держись. И решай сам. Так я пошёл?

– Вали. Вали отсюда, да подальше! Зашибу ненароком.

– Потом поговорим, когда остынешь.

Я стоял, огорошенный, униженный, опустошённый. Совсем пустой, словно воздушный шарик, из которого вышла последняя капля воздуха.

Сдулся. Осталась лишь оболочка, ставшая бесполезной и ненужной.

Дома меня ждали безмолвные родители. Они прятали глаза, даже не стали здороваться. Значит и им что-то известно.

Вот такая она хрупкая и беззащитная первая любовь. Бережёшь непорочность невесты как хрустальную снежинку, боишься надломить, а некто случайный, походя, уронит, даже не заметив, что уничтожил драгоценность. Какое ему дело до чьих-то душевных мук, глубинных интимных переживаний.

Две недели. Всего две недели! А ведь это не то же самое, что целая жизнь.

Кто знает – возможно, мне повезло.

Возраст потерь

Гаснет музыка заката,

Тонкий звук её – как стебель.

Летний день ушёл куда-то,

Может – в быль,

А может – в небыль.

Я забыл – какая жалость! -

Луг, где нас связала тайна.

Где – я знаю, не случайно –

Ты щекой ко мне прижалась.

Вадим Хавин

– Отчего все так настойчиво, упорно ищут стабильности в отношениях, в быту, выдумывают разного рода ритуалы, обязательные действия, смысл которых давно забыт или вовсе непонятен, – раздражённо, не желая выныривать из сумеречного состояния, наполненного нереализованными мечтами, думала Вероника, погружённая на краткий миг в состояние иллюзорного приключения.

Она приходила домой раньше мужа и дочери, потому располагала приятной возможностью, прежде чем приняться за рутинную прозу семейных будней, насладиться безмолвным одиночеством, украшенным неким подобием медитации.

Женщина скидывала с себя одежду до последней ниточки, несколько минут неистово выплёскивала эмоции в танцевальном экспромте, затем увлечённо ублажала весьма восприимчивое к ласкам тело под горячими струями в душе, растиралась, заворачивалась в махровую простыню, расслабленно вытягивала отяжелевшие от восьмичасового стояния ноги, чтобы немного забыться.

Рабочий день в салоне красоты, где она работала, начинался в шесть утра.

Роскошным, по большей части по их собственному мнению, леди, непременно необходимо было придать привлекательность и неотразимый шарм до момента, когда их внешность начнут оценивать публично. Очарование их наружности было рукотворным, обманчивым.

Клиентки по большей части раздражительны, вспыльчивы. Ублажить каждую – особое искусство, требующее немалого напряжения. Сноровки, мастерства и терпения едва хватало до завершения смены.

Переступая порог квартиры, Вероника буквально валилась с ног.

Необходима хоть небольшая, но пауза, чтобы остановить ускорение времени, потраченного на вздорных клиенток, отключить головокружительное вращение событий не своей жизни. Не так просто ослабить неимоверно утомляющие силовые поля их неукротимых потребностей, постоянно рождающих новые проблемы, бурных потоков негативных энергий и выкручивающего все без исключения суставы действия земной гравитации.

Как мечтала Вероника иметь вот это вот всё – собственную отдельную квартиру, созданный своими руками комфортный уют, налаженный до мелочей распорядок дня, в котором есть время и место для себя, любимого мужчину рядом, вселяющее безотчётную радость детское присутствие.

Когда она успела устать от счастливой семейной жизни, от быта, когда!

– Ещё минуточку… нет, пять минут абсолютного покоя. Хорошо-то как! Разобрать сумки, приготовить ужин, пропылесосить…

Проваливаясь в сон, Вероника методично совершала рутинные хозяйственные действия, но в довольно необычной обстановке: вокруг расстилался пляж с горячим песком, на берег размеренно набегала прибойная волна, ослепительно блестела вода, пронзительно кричали чайки, отчаянно ныла обгоревшая на солнцепёке кожа.

Красочные живые ассоциации всплывали одна за другой. Опять вспомнила мальчишку, просветившего относительно правил загара, который намазал ноющую кожу заживляющим кремом, заставил одеться и все десять дней незабываемого отдыха не отходил ни на шаг.

У него были особенной чистоты серые лучистые глаза, дружелюбный улыбчивый взгляд, завораживающий голос, и удивительно нежные руки.

Егор, так его звали, до последнего дня не решился обнять, поцеловать, как-либо выразить захлестнувшие его чувства, оживляющие общение. Он просто был рядом, о чём-то непрерывно рассказывал, лечил бальзамом болезненные ожоги и зачарованно наблюдал за каждым её движением.

Теперь, после стольких лет семейной жизни, Вероника сожалела о не случившемся, пыталась представить, как могла сложиться жизнь, будь парнишка более решительным.

Никита и представить не мог, что переселение из средней полосы в чудесный приморский город произошло отнюдь не оттого, что это ему пришла в голову подобная плодотворная мысль.

Вероника бредила и грезила, вспоминая первый в своей жизни отпуск, и того, кто разбудил её дремавшую женственность.

Это она внушила супругу любовь к морю, она направила ход мыслей, побудила действовать.

Кажется, это был брак по любви. Во всяком случае, неукротимо кипящие страсти долго-долго не давали прийти в себя от неукротимого чувственного азарта и неистового возбуждения.

Что-то важное, цементирующее чувства, сломалось неожиданно и вдруг, хотя обнаружить причинно-следственную связь не удавалось. Кончилась любовь и всё тут.

“День ушёл, и нет возврата, но, как слайд, осталось чётко – нашей юности утрата, нашей памяти находка”, – вертелась у Вероники в голове строчка из однажды услышанного романтического стихотворения, отражающего суть трепетно-греховного томления.

Она обожала мужа, обмирала от его ласк.

Прежде.

Удивительное было время, неповторимое, диковинное. Количество счастья на единицу времени не поддавалось подсчёту и осмыслению: его было очень-очень много, столько, что не умещалось в одном теле. Чем больше тепла и радости Вероника отдавала любимому, тем больше получала обратно.

Теперь же она запросто могла расплакаться оттого, что так и не познала вкус поцелуя того замечательного мальчишки.

– Глупая, – корила она себя, – это было такое настоящее счастье, такое волшебное. А ты… глупапя ты, глупая!

Потребность реализовать опрометчиво утраченное наслаждение, призрачно-блаженную возможность изменить судьбу, медленно, но верно, превращалась в одержимость.

Вот и сегодня Вероника грезила, явственно чувствуя на губах вкус девственного поцелуя, приятно резонирующие вибрации, нарастающий гул прибоя, предвкушение некого почти состоявшегося чуда.

Сладость волнительного момента нарастала, переполняя наслаждением. Ещё мгновение и чудо свершится!

Из сладкой иллюзии её внезапно вырвала совсем некстати прозвучавшая фраза и несанкционированное прикосновение к щеке, – солнышко опять утомилось. Мамочка, любимочка наша, вставай пришёл.

Веронику трясло от прерванного некстати возбуждения. Возвращаться в постылую реальность, не было желания.

– Можно без меня? Хочу спать, не могу проснуться.

– У нас сюрприз. С днём рождения, любимая!

Гостиная была залита светом, стол накрыт деликатесами, украшен цветами.

Как она могла забыть!

Ощущение праздника не приходило. Дочь это сразу почувствовала.

– Мамуль, Васька меня на танцы зовёт, можно, без меня справитесь?

– В десять чтобы дома была.

– Ты самая лучшая мамусенька на свете. Я тебя обожаю!

– Отвернись, Никита, дай одеться.

– Ты чего, Никусь, разве я чего-то ещё не видел, – обиделся муж.

– Поссориться хочешь!

– Напротив, настроен на мирный диалог, на романтическое, в какой-то мере игривое настроение.

– Лучше бы на ремонт настроился. Обои вон отклеиваются. Ешь один, у меня аппетита нет.

– Что-то не так, родная, мы готовились.

– Всё так. Устала я, смертельно устала. Спать хочу

– Понял, – полез целоваться Никита, – самый лучший специалист по расслаблению прелестниц к твоим услугам. Безвозмездно. То есть совсем даром.

– Остынь, Ромео. Нет настроения, нет обстановки, не вижу морковки…

– Есть морковка. Сла-а-день-кая! Мы с Дашулей платье тебе купили. Шикарное! И туфельки. Те самые, что неделю назад примеряли. Они ведь тебе понравились.

– Спасибо, Никита. Я… правда рада, мне всё нравится, но…

– Рекламации и претензии после примерки и тоста.

Вероника сама не могла понять, что с ней происходит. Раздражение захлёстывало, требовало немедленного выхода.

– Можно хоть раз в жизни оставить меня в покое, – вспылила она.

– Извини… я это… в гараж что ли тогда пойду, чтобы не нарваться.

– Вот туда и иди, целее будешь!

– Объясни, что происходит! Чем я заслужил…

– Просто уйди.

– У тебя кто-то есть? До климакса вроде далеко. Живи – радуйся. Ведёшь себя как капризный ребёнок, устраиваешь истерики на пустом месте. Фу, какая ты некрасивая в такие моменты.

– Давай, давай… наговори ещё гадостей… про родителей что-нибудь скверное скажи. Да, есть у меня любовник… молодой, симпатичный, не чета тебе. И что с того!!! Ну, ударь меня, ударь, получи удовольствие!

– Можно подумать, я бешеное животное, а ты беззащитная жертва семейного террора. Положим, я тебе поверил. Левый поворот, возрастной кризис, крушение радужных иллюзий. Есть повод, во всяком случае, так тебе кажется. Хочется найти виноватого… в том, что жизнь не похожа на сказку. Лучший способ наказать обидчика – интимная месть.

Предлагаю поставить на прошлом жирную точку, начать с неё отсчёт иных, более зрелых супружеских отношений.

Обоснуй своё поведение, предъяви объективные претензии, если таковые назрели. Обсудим, набросаем проект приемлемого, удобного для всех нас сторон семейного кодекса.

Нельзя замыкаться в себе, накручивать психику, страдать молча. Нужно взаимодействовать, медленными шагами двигаться вперёд.

Никусь, может, купируем назревающий непонятно на каких основаниях локальный конфликт, отменим едва не начавшуюся дуэль. Я ведь на самом деле тебя люблю! Честно-честно.

Вероника расплакалась, – почему так-то, ну, почему! Мы с тобой стали совсем чужими. Ты даже ревновать меня не желаешь. Мне скучно с тобой, Лобанов. И с собой тоже.

– Мы все родом из детства… где на удивление цветной, объёмный, яркий-яркий антураж, где волшебные звуки и манящие запахи, где постоянно происходили изумительные события, о существовании которых мы даже не догадывались. Каждый миг – приключение, каждое движение – открытие.

Но так не может продолжаться вечно, пойми, родная. Рано или поздно таинственные и волнующие сюжеты становятся обыденными, привычными, замыленными. Отсюда меланхолия, скука. Плюс социальные ограничения и утомительные обязанности.

А ведь хочется пьянящего чувства свободы, исполнения заветных желаний, приятных сюрпризов, праздничного салюта. Вот мы и грезим. Напридумаем всякой-разной чувственной экзотики и смакуем, рассчитывая в иллюзиях на необоснованное, незаслуженное счастье.

Жизнь – процесс динамичный… и беспощадный. Шанса исправить ошибки, ведь без них никак, создатели не предусмотрели. Шаг – выбор, шаг – выбор. И неминуемые последствия.

Добро пожаловать во взрослую жизнь! Думаешь, мне легко и просто? Так ведь тоже нет. У меня тараканов в голове больше, чем муравьёв в муравейнике. Предполагаю, что тебя, ведь это возраст потерь, мучает, извини за откровенность, вопрос – а тому ли я дала.

– Какое тебе дело до того, чем я в мечтах развлекаюсь, чего ты в мозгах у меня копаешься! Без того муторно.

– Живу я здесь, Вероника Андреевна, одной с тобой жизнью. И судьба у нас общая. У меня о том официальная справка имеется, штамп в паспорте стоит, колечко заветное на пальчике сверкает. Не умеешь ты врать, болезная. Не изменяла ты мне… никогда. Да пусть даже и так. Если есть у тебя такая мечта, такая необходимость. Я и это пойму.

– А ты, ты… изменял?

– Сама-то как думаешь?

– Вот ты и прокололся. Вопросом на вопрос отвечают, когда есть, чего скрывать. Так и знала!

– Что тебя терзает, что гложет, поделись. Мы же семья. Или… давай помечтаем. Неужели нам ничего не хочется, кроме того, что уже имеем? А память… столько всего замечательного произошло.

– Ты же приземлённый, скучный. О чём с тобой говорить, о чём мечтать!

– О красоте, о любви, о жизни. Помнишь тот день, когда мы познакомились?

– День как день. Ничего особенного. Ты мне на ногу в автобусе наступил.

– Вот именно! А ты дёрнулась и каблук сломала. Пришлось до сапожной мастерской на руках тебя нести.

– Больно хотелось.

– Мне казалось, ты была счастлива, обнимала-то по-настоящему. Глаза отворачивала, дышала через раз, но ведь не сопротивлялась. У меня поджилки от блаженства тряслись. От тебя пахло… мандаринами что ли. И чем-то особенным, отчего голова кружится. Я так сразу влюбился… а ты?

– Мне, если честно, хотелось тебя загрызть.

– Странно. А щекой зачем тёрлась?

– Откуда мне знать. Нечаянно. Я про тебя и не думала совсем. Каблук было жалко.

– Ну да, ну да… про каблук, конечно, про что же ещё. Кстати, мы его по пути благополучно посеяли. Пришлось такси ловить, деньги у соседей стрелять, чтобы с водителем расплатиться. А вечером у нас было свидание. Малиновый закат, пустынная набережная, первый поцелуй. Помнишь! Ты так потешно сжимала губы, зачем-то закрыла глаза.

– Ничего интересного. Обслюнявил всю. Мне потом от мамы влетело за то, что поздно пришла. За туфли тоже.

– Я был на седьмом небе от счастья. Нет, на десятом. Я и сейчас… давай поцелуемся… как тогда.

– Вот ещё! Не заслужил.

– А ты глаза закрой. У нас ведь свидание. Лунная дорожка дрожит на зыбкой воде. Ты, я, светляки, цикады, звёзды. Вкусно!

Вероника ни с того, ни с сего расплакалась.

– Такого никогда больше не будет. Возраст. Я почти старуха.

Никита бережно поднял жену, завёрнутую в плед, усадил на колени, поцеловал.

– Чего ты на самом деле, именинница. Всё ты придумала. Любимая!

– Ну-ну, Лобанов, не дети уже, чтобы вот так, в кресле. Дашка может вернуться. Срамота-то какая.

– Это ты брось. У меня и моей жены сегодня праздник. Разврата хочу, наслаждения, страсти. Хватит скрывать свои достоинства. Боже, какая ты у меня красивая… какая юная. Как тогда.