Kitabı oku: «Отрочество», sayfa 4
Седьмая глава
– Шалом алейхем4, – поприветствовал я Бляйшманов, заходя в большую столовую, по-восточному пышную и несколько аляпистую, с богато накрытым столом, – О! Я таки понимаю, шо вижу перед собой своего кузена Ёсю? Ни разу не виденного, но заочно горячо любимого?!
– А ты не верил, – непонятно сказал дядя Фима сынуле, – алейхем шалом5!
– Алейхем шалом, – почти синхронно выдохнули Эстер и Иосиф, тяжеловесно пристраивая грузные телеса на свои места.
Ёся Бляйшман оказался несколько рыхловатым и ни разу не атлетичным, но довольно таки рослым молодым парнем, обрастающим неровной, несколько облезлой юношеской бородкой. Близоруко щурившийся и сутулившийся, он глядел на меня сквозь пенсне вполне себе доброжелательно, и если мине таки не показалось, то с лёгким таким оттенком весёлого удивления.
– Мине говорили за твой университет, – сказав большое да всем блюдам, начал я светскую беседу, как и полагается человеку вежественному, а тем более угощаемому, – Есть таки чем поделиться по этому интересному поводу? Поменялось отношение профессуры и однокурсников за героического, но нелюбимого властями папеле?
– Профессура как была, так и да, – отозвался Ёся в тон, – а среди некоторых однокурсников я внезапно стал чуточку популярен за героический образ папеле. Ну а среди других как бы и тоже да, но в совсем ином роде. И такая себе политическая буря в стакане вокруг мине началась, шо я подумал – надо оно мине или нет? И решил, шо таки нет!
– Потому как оно может и интересно, и даже немножечко гордо о таком рассказывать, но сильно потом! – он чуточку виновато пожал плечами, как бы смиряясь со своей ни разу не геройской сущностью, – А страдать за што-то там здесь и сейчас ни разу не интересно.
– Была возможность пострадать, или таки ой на всякий случай? – осведомился я, накладывая вкусное через немогу. Но буду!
– Таки да! Одним я был интересен в образе бледного видом страдальца, за которого можно обличать и клеймить власти. Другие хотели видеть мине ровно там же, но с совсем иными целями, назидательно-воспитательными для других. И шо характерно, оба два с редкостным единодушием подпихивали мине на алтарь свободы и назидательности.
– Так што, – он весело развёл большими, пухлыми руками, – я таки сильно подумал, а потом подумал ещё раз, и решил, шо мине это сильно неинтересно.
Ёся откровенно забавляется, перейдя на одесско-идишский суржик. Когда ему надо, то русский говор у него становится отменно чистым, и даже без никакой картавости. Такой себе отчётливый петербургский слог, потомственный при том.
– И насколько нет?
– Настолько, шо я буду учиться в лондонском университете. Я пока здесь, но документы уже там.
– Голова! – восхитился я, – Такие связи, это всем связям да! Через папеле с Одессой и всем югом, а чуть теперь и со Стамбулом. А через себя с Петербургом и Лондоном! Есть за што радоваться!
– А ты точно не из наших? – недоверчиво сощурился Ёся, поглядывая попеременно то на меня, то на папеле.
– Из наших, но не ваших, если не говорить за вовсе уж далёких. За тех не поручусь. Все люди братья! – и после короткой паузы озвучил ещё и выданное подсознанием, – Все бабы – сёстры! Дядя Фима заржал самым неприличным образом, Ёся только фыркнул на столь грубый юмор. Тётя Эстер попыталась было обидеться, но тоже засмеялась визгливо.
«– Толерантностью и феминизмом пока не пахнет!» – озвучило подсознание, снова заткнувшись.
Ну и дальше так продолжили – с одессизмами и ёрничаньем через всё подряд. Мне – почему бы и не да, ну и немножечко обезьянничанье. А Бляйшманам – ностальгия и глоток родного воздуха.
– Да! – вспомнилось за недавнее, – Мине показалось, или временный как бы дядя Хаим, несколько избыточен для роли перевозчика маленького мине? Пусть даже и мине с немножечко контрабандой.
– За Тридцатидневную войну6 помнишь? – погрустнел дядя Фима, – Ну и вот!
– Дефицит нееврейских кадров через турецкую нетерпимость и подозрительность к грекам?
– Он самый. Мы такие себе, – он весело покосился на сына, – вполне себе интернационалисты! Местами.
– Ага, – закивал я, превращаясь в слух. По словам дяди Фимы, выходило так, что в контрабандисты может попасть не то штобы и каждый, но национальность препятствием не является. А самое оно для такого дела – рассыпанные по миру общины, более или менее замкнутые, в основном жиды, греки и армяне.
Удобно! Чужаки на виду, да и между размазанных по свету соплеменников налажено какое-никакое, но взаимодействие.
Но сложно! Интернациональность порой сбой даёт, да ещё какой!
… – межобщинные разногласия… – дядя Фима замолк ненадолго, морщась как от лимона, – а! – Мы там, – взмах рукой, предположительно в сторону Одессы, – привыкли видеть человека, а уже потом национальность.
– Не до вовсе уж! – поправился он, заметив мой скепсис, – Но таки да! Человека! И еврейская община Одессы, она не то штобы однородна, но договориться между собой всегда могём и умеем! С другими обычно тоже, но это не всегда от нас. Да и среди наших, скажу тебе по маленькому секрету, такие себе поцы встречаются, шо тоска за народ встаёт и душит!
– А эти! – снова взмах, да экспрессивные ругательства на десятке языков, а после – виноватый взгляд на супругу, сощурившуюся этак многообещающе, – Романиоты с сефардами вроде как и слились в одну общину, а вроде как и нет! Всплывают до сих пор разногласия, чуть не до плевков. Века! Породнились давно, а нет-нет, так и да!
– Вот только представь! – дядя Фима начал загибать пальцы, – Сефарды и ашкеназы, это уже, да? Так вот хотя к ашкеназам чуть не всех европейских наших причисляют, это совсем даже и не так! Есть ещё галицийские и литваки, румынские евреи, польские, римские, романиоты!
– А?! – он потряс руками, – И все как бы и да, но немножечко и нет! Свои чуть-чуть традиции – единственно верные, как полагается. А среди них тоже – группки! Со своими уставами и интересами.
– Сефарды, – Бляйшман вошёл в раж, – тоже вроде как европейские изначально, но отдельно. Обряды! И язык. Языки. А лахлухи курдистанские? Сирийские арабоязычные мустараби? Вавилонские, бухарские… э! Шломо! Поверь мине, ещё долго перечислять можно!
– И вот эти все… – он затряс руками, корча свирепые гримасы, и явно сдерживая ругательства (с опаской посматривая на супругу), – все… договориться между собой не могут! Внутри своих же, ты такое видел? Меж не совсем своих ещё хуже!
– Это таки очень небезынтересно, – осторожно прервал я поток красноречия, – но давайте за вашу этнографическую интересность немножечко потом? Я таки за! Интересные беседы с умными людьми, да за вкусной едой, это таки да! Но потом.
– А есть какая-то спешка? – удивилась тётя Эстер, – Погостил бы. Ёсик тебе Стамбул показал. Младший Бляйшман охотно кивнул, но я завиноватился плечами и лицом.
– Церковь! То есть Синод и такое всё, – ну и рассказал.
– Ой вэй! – запричитала тётя Эстер, играя не очень и натурально. Вот ведь, а? Поверить, што в такое не знали хотя бы через Лебензона? Вот не в этой жизни!
Но положено. Ей причитать, мине верить. Этикет!
– Церковь ваша, – ворчала она, пхая в мине дополнительные вкусности через отдувание и опаску лопнуть, – всё не как у людей!
– Золотце! – глава семейства ласково погладил супругу по жирному плечу, – Ну не всем же такое счастье?
Уже не тряся руками, дяди Фима коротко договорил за ситуацию с греками, о которых я за всеми этими семитскими этнографиями мал-мала начал подзабывать. В большой и запутанной жидовской общине Стамбула нашлись те, которые сильно верноподданные султану. Ну и выразили свои верноподданнические чувства брату Солнца и Луны, а заодно и немножечко фи грекам. Местами так даже и сильно за немножечко вышли.
В ответ обидочки, местами – с погромами. Как водится, без особого разбора. Местные которые греки Стамбульские, те ситуацию более-менее, но и то – зуб! А дальние которые, те и вовсе не знают, што здесь и как. Просто – обиделись, просто – погромы.
Ну и пошли обидки в обе стороны.
А виной всему – особо двинутые из числа особо религиозных. Они, оказывается, и соплеменников только так, если те смеют хотя бы немножечко думать иначе!
– Есть интерес к экскурсии по району? – поинтересовался после завтрака Иосиф. С некоторым сомнением хлопаю себя по туго набитому животу, но киваю.
– Только недалеко, – предупреждаю я, – штоб если вдруг да, то сразу назад.
Еле заметная улыбка в ответ, кивок, и вот мы уже на улице.
– По возможности обезличенно, – прошу его, – мало ли, опознают! Как Егор я буду интересен просто за счёт имени, а как Шломо могу получить потом неприятности через Синод. Собеседником младший Бляйшман оказался интересным, но немножечко с завихрениями на тему еврейства. Экскурсия по району перемежалась размышлениями о особой роли еврейства, БУНДе7 и сионизме.
Как ни перебивал я его на тему историчности и архитектуры, Ёся неизменно сбивался на политику и еврейство. Не без удивления я понял, што младший Бляйшман страдает от редкой среди жидов болезни – прозелитизма8. И несмотря на весь ум… или всё-таки – образование? Он таки шлемазл!
Всё удовольствие от прогулки – мимо. А главное, за кого он меня принимает? С такими-то лекциями?
После обеда принесли телеграмму от дяди Гиляя. То есть формально – нет, но так – да! Как и положено всякому уважающему себя репортёру, у опекуна предостаточно доверенных людей. Пробежал глазами имя, оговорённые заранее одноразовые условные знаки, и наконец – текст. «– Деньги поступили. Куда влез на этот раз?»
Долго думал над ответом, но всё такое придумывалось, што либо телеграмме не доверишь, либо всё равно непонятно. А дядя Гиляй приедет в любом случае.
Поэтому… усмехнулся кривовато, и соблюдая все оговоренные знаки, вывел ответное:
«Не докажут!»
– Значица, – с дядей Фимой мы разговариваем в его кабинете тет-а-тет, несмотря на все симпатии к остальным членам семейства, – я так понимаю, подделки античностей и вообще освоены давно и надёжно?
– Правильно понимаешь, – согласился Бляйшман, – работаем немножечко и с этим.
– Славно! Осталось самую чуточку, – показываю пальцами эту саму чуточку, – поменять подачу. Не уверять, што таки да, а делать так, штобы люди сами уверялись!
– Гипноз? – скептически поинтересовался дядя Фима, разочарованно подавшись чуть назад, откинувшись на спинку кресла.
– Кто вам сказал за мине такую глупость?! Проще, много проще! К примеру: ремонтные работы, возятся себе землекопы… ну или каменщики, не суть. А рядом солидные такие господа гуляют. Образованные.
– И тут, – делаю театральную паузу, – находка! Неграмотный рабочий тихонечко подходит к образованному господину, и шепотком просит оценить находку. Не купить! А там – монетка времён Ивана Великого. Или фибула с плаща, не суть важно.
– Та-ак… – Бляйшман азартно подался вперёд, начиная понимать.
– И образованный господин… сам! Сам опознаёт находку, и часто – предлагает купить. Ну или мужик-работяга просит выкупить. Сколько даст! А?
– А ведь недоказуемо! – восхитился компаньон, – Все всё понимают, а под мошенничество не подвести!
– Почему обязательно – понимают?! – возмутился я, – Если актёры подходящие, и не баловаться, скажем, с греческими артефактами на территории Кремля, то вполне себе и да!
Ну и с монетами лучше не увлекаться, а так, вещицы изящные. Как?
– Хм, – дядя Фима тяжело встал и начал расхаживать по кабинету, – такое можно и не только… хм…
– Вам видней, – жму плечами, – я предложил метод, а детали за вами.
– Н-да… светлая головушка… Точно, говоришь, не из наших?
– Совет, – уже вставая, сказал я, – за ради личного авторитета в организации можно предложить методу не только среди совсем своих, но и среди своих греков. Благородный жест.
– Н-да… жаль, што нет… точно?
Восьмая глава
Стоя на носу и накрепко вцепившись в канаты, подставляю лицо солнцу, ветру и солёным брызгам. Представляю себя то отважным путешественником-первопроходцем, то адмиралом пиратской флотилии, высматривающим в море золотые галеоны испанского флота. Или – запорожцем-характерником, вглядывающимся в море глазами парящей наверху чайки. Р-романтика!
Всё тот же дядя Хаим с сыном, всё та же фелюка, но в этот раз нет опаски, и это таки разница! Проверенные люди, рекомендованные. И они за меня знают, што – нужный человек, за которого будут искать и спрашивать вплоть до неблизкой родни, а не случайный пассажир. Потому никакой опаски, никакого прищура с обеих сторон, а просто – морское путешествий во всей его романтичности. Всё здоровски!
Возможность постоять на носу вот этак мечтательно, помочь иногда с парусами или даже порулить. А?! Браты небось обзавидуются! Самонастоящая контрабандистская фелюка, и я у руля. Почти пиратская!
И думаю даже, што иногда и без почти, а вполне себе и да. Масштаб, правда, невелик, но што есть.
А вот с нужником через борт, ну совсем ни разу не романтично! Даже и неудобно. Посцать, держась за канаты, да когда тебя качает, то ещё испытание. Што там в море, а што на штаны и ветром назад в физиономию, вместе с солёными морскими брызгами, та ещё загадка.
Когда же приспичило всерьёз, вот тут сразу и ого! Висеть над волнами с голой сракой, да волны в эту самую сраку – вж-жух! И улыбочки. Сильно так подозреваю, што можно как-то проще, но этих их моряцкие приколы, ети их в душу!
Если туда добрались за двое суток, то обратно шли на сутки дольше. Сперва ветер не попутный, потом время на перегрузить контрабанду во вроде как рыбацкий баркас, и только потом уже меня к пристани, немножечко ближе к вечеру. И это, говорят, ещё удачно!
– Алдос бэстэ9! – и не оглядываясь, домой! Показаться немножечко там, штобы не волновались, потом в бани – смыть с себя соль и понежиться в руках массажистов.
Фира начала было разгон, но вспомнила вовремя, шо я таки был всё время здесь! И остановилась. Только глазами этак выразительно – што скучала, ждала и волновалась. Ну и я тоже, глазами.
– Егорка, золотце! – засуетилась тётя Песя, у которой при виде целого и здорового меня начало разглаживаться озабоченное выражение с лица, – Всё в порядке?
– Всё так хорошо, што нивроку! – заулыбался я, сплёвывая трижды через левое плечо, и стуча по рассохшейся оконной раме так, што задребезжало стекло, – Мои остальные где?
– Санечка в соседнем дворе, рисует какое-то особо живописное дерево и сохнущее бельё. Рут жалуется, што мочила его уже три раза, но знаешь? Я тебе скажу, шо она таки гордится! Ученик Левитана, это канешно не он сам, но всё-таки немножечко история!
– А Миша в комнатах, шьёт, – она, не спрашивая, налила мне вкусно пахнущего супу, – Такой себе прилежный мальчик! И Санечка! Мине уже спрашивают – Песса, где ты взяла таких интересных гоев, шо ими начали интересоваться мамаши всех Молдаванских невест? А некоторые невесты, не буду невоспитанно тыкать пальцем в эту перезрелую Двойру, таки берут своё счастье вот этими вот руками! А оно тебе надо? Опомнится не успеешь, как они и уже! Такие себе хищницы!
– Даже и так? – нехорошо удивился я, на што тётя Песя закивала выразительно. Однако… Двойра нам не то штобы и нужна, а вот её швейная машинка совсем даже и наоборот!
А может… кошуся на сидящую напротив Фиру… и правда? Как приданное? Заодно и Мишка шить поучит, сильно так при деле будет! При нужности.
Пока я ел, мелкие отловили в соседнем дворе Саньку, притащив его наверх вместе с мольбертами. Завидев меня, он заулыбался, но вдруг вспомнил о своём, и через перила, на всю Молдаванку!
– Панталоны, Рут! Смотри, Обещала! – и уже поворотясь ко мне, – Здравствуй!
И не чинясь, за стол, только поглядывает иногда этак вопросительно. Мишка чуть погодя в дверях нарисовался. Красный и чем-то смущённый мал-мала.
– Здравствуй… брат!
– Здравствуй, брат! – отзеркалил я ему, и чувствую – улыбка полезла, смущённая малость, но хорошая.
– Тёть Песь! – решительно остановил я нашу почти хозяйку, захлопотавшуюся было с праздником здесь и сейчас, – Не надо! Я ж всё время никуда не уезжал, помните? Мы сейчас с братьями в баню, а вечером и посидим. Только не очень торжественно!
В баню пошли мужской компанией, чисто по-родственному. Не так штобы и с разбега, а обсудили сперва – где получше, да где какие особенности. Мы ж не знатоки большие. Так!
Я на словеса дяди Гиляя больше ориентируюсь, Санька с Мишкой и вовсе – на чужих людей. Собираются иногда мужики во дворе и лясы точат, поневоле наслушаешься.
Такие все спецы, но – удовольствие! Обсудить со вкусом, поспорить мал-мала. Взрослые! Имеем возможность!
По дороге газировки, мороженного от пуза. Неспешно идём – такой себе променад, как у господ.
Ну и рассказываю о путешествии, со смехуёчками. Как с палубы зад свешивал, как щурились друг на дружку с дядей Хаимом и его сыном. Ну и так мал-мала перескочил на здешнее.
– Тётя Песя тут хвасталась, шо местные невесты с мамашами своими охоту на вас решили. Говорит, настороже надо, потому как такие есть, што прям ух! За самые яйца хватают.
Вроде как посмеялись, а Мишка через силу. Эге, думаю… задело! Всерьёз проблема тебя коснулась.
– Колись! Ну!
– Што ну! – он покраснел, – Сам ты ну!
А потом и разом. Раскололся. В сторонку чуть отошёл, штоб не на слуху у прохожих, ну и мы за ним. Встали от солнца под акацией духовитой, да мороженные облизываем, третьи уже.
– Двойра эта! – и краснеет, злится, – учу когда, так навалиться норовит. Прижимается то грудью, то…
Мишка покраснел ещё сильней.
… – даже и не грудью! А от самой потом, рыбой почему-то, и мускусом ещё! И старая!
– Эге, – от таких новостей я машинально куснул мороженное, и от холода заломило зубы, – того и гляди, в штаны полезет.
Пономарёнок покраснел ещё сильней, но заострять я не стал. И так понятно, што лезет. Вот же… извращенка озабоченная!
То ли хотелок в глазах темнеет и мысли настолько прочь, што и правда на любые штаны, то ли заодно с прицелом на мастеровитость. Хотелку она потом и так потешит. Если муж для денег и штоб в паспорте был, то для остального не всегда и нужен. Найдутся добровольцы.
Кстати, почему до сих пор не замужем? С таким-то приданным и желанием! Так-то нестрашная ведь девка, хотя и не раскрасавица ни разу. Бракованная настолько, што и девство с приданым никому неинтересно? Это на Молдаванке-то, где народ не так штобы и сильно денежный!? Значица, сильно ой. Сильно не так. Падучая там, или заговаривается иногда. Не-е… такое счастье и нам не нужно!
– Значица, так! – решительно взмахнув рукой, я проводил печальным взглядом вылетевшие из рожка остатки лакомства, шмякнувшегося на раскалённую мостовую, – Двойру – на хуй!
– В смысле, – поправился я, пунцовея, – не так штобы и прямо туда, а просто…
– Мы поняли, – торопливо перебил меня Санька, весь малиновый и чуть не дымящийся. А Мишка-то! Но не заостряю, потому как и без того – ситуация!
– Дела мои, – продолжаю, – ни разу не скорбные, а вполне себе и да! Так што от слов своих о благотворительности не отказываюсь, но немножечко не сразу.
– Сперва, – и тут я снова начал пунцоветь, – Фирке… кхм, приданное!
Голос сорвался в писк, но браты не стали смеяться, только Санька губу закусил и отвернулся чуть.
– … машинку швейную! Не из-за тебя! Давно подумывал, а тут так вот совпало. А?
– Ну… – Мишка задумался, – заодно и поучу, так?
– Ага! Она ж вроде толковая?
– Соображает, – пожал он важно плечами, – станет портнихой или нет, а поднатаскать за лето, штоб хоть себе и домашним што-то простое шила – вполне.
Взгляд за Саньку, исполненный всякого коварства…
– … панталоны, к примеру!
Выпад пропал впустую, Чиж только плечами этак насмешливо. Художник! Панталонами таким не смутишь, потому как – развращённые они там, даже и баб голых рисуют.
– Какую брать будешь?
– Будем, – поправляю я Мишку, – тебе решать! Ты специалист.
– Хм, – он чуть прикусил губу и кивнул задумчиво, – подумаю.
– И… – чуть выдыхаю, – к доктору сходим.
В ответ на вопросительный взгляд вытаскиваю изрядно засалившуюся статью. Как он на это… – Хирург, – Мишка весь одеревянел, – с Москвы… тогда ещё?
– Ну… – неловко пожимаю плечами.
– Спасибо! – и только рёбрышки мои – хрусть! До боли! – Даже если и не выйдет ничего, я теперь знаю – у меня есть настоящий брат! Братья!
Санька обоих нас обнял. Постояли так чуть, и неловко стало, на улице-то обниматься. Разомкнулись. Мне только важным показалось уточнить:
– Чистое дело-то. И длинное! С такого годами деньги на благотворительность идти будут, в больницы-то. Просто ты – первый, брат.
Машинку Двойре возвращали без скандала, хотя тёте Песе хотелось много и громко высказать за чужую нравственность. Смолчала. Но так красноречиво, шо прямо-таки талант! Верю! Заместо тысячи слов – только губы поджатые, и такой себе взгляд постно-ехидный, што мне поаплодировать захотелось. Увидь её сейчас какой-нибудь режиссёр театральный, так и проб устраивать не стал бы, взял как есть!
Машинку зингеровскую купили, в тот же день. А што? Деньги есть! Часть долгов дядя Фима наличными отдал, на прогулять и просто так, штоб в руках подержалось.
Не так штобы и самая лучшая, по словам Мишки, но козырь есть – детали сменные достать легко. Ну и не думая!
– Вот, – сказал я, когда её привезли, – приданное. Ну или калым, это уж как хотите.
И краснею! Потом как намерения показал, а не так штобы – намёки намёкивать.
Тётя Песя ка-ак села, да ка-ак перекрестилась! Широко, размашисто, от всей своей еврейской души.
– Мине, – спрашивает, – тоже так, или обойдусь?
А серьёзная-то какая…
– Лично мне, – отвечаю со всем вежеством, – до наличия крестика или могендавида на груди большое всё равно. А лет через пять и будем посмотреть, надо ли оно нам вообще, и кому куда.
Фира подошла красная-красная! В щёку клюнула губами, и убежала в комнату. Застеснялась! А потом визг такой в подушку, счастливый.
Малые глазами хлопают, ничегошеньки не понимают. Мне с братами неловко, страсть! Вроде как и не сватовство даже, но стал понимать, што профессия свахи, это такое ого-го, што и не приведи Боже!
Понятно, за што деньги платят. Да и вообще, ритуалы эти. Стесняешься ты или нет, но оттарабанишь с детства выученное «У вас товар, у нас – купец. У вас девица, у нас – молодец», и нормально. Особенно если не за себя, так-то куда как проще.
А уж в тринадцать лет о таком говорить, так никому не пожелаю. Стеснительно! Но и деваться некуда, потому как это… межконфессиональное и межэтническое. Импровизация.
Два дня потом мы с Фирой ходили, взглядами встретиться стеснялись. Все углы на себя собрали, во все косяки поврезались!
Потом дядя Гиляй приехал, без телеграммы. Извозчик во двор въехал, и вот он, опекун мой, с одним только чемоданом и саквояжем. Стоит.
А я сижу, аккурат под деревом расположился, со всем инструментом.
Взглядом меня смерил, задумчивым таким, да и рядом на чурбачок присел. Потом глазами повёл, и вот ей-ей! Орудия линкорные! Всем вокруг стало ясно, што у них дела, вот прямо срочные, не отложить. Пфр-р! И воробьями разлетелись.
– Рассказывай. Для начала, – на широкой ладони появилась та самая телеграмма, – это.
А у меня сразу ка-ак заныла поротая спина и задница! Чуйка, значица. И главное, понимание есть, што если и да, то – право имеет!
