Kitabı oku: «Отрочество», sayfa 5
Девятая глава
Бить не стал, хотя взгляд такой себя тяжёлый, што вот ей-ей, лучше б выпорол! А он только слушает молча. Кивает. Голова чуть наклонена, взгляд в землю, а как подымет, так мама дорогая! Одним взглядом половину урлоты Хитровской до усцачки напугать можно!
Сразу вспоминается за его бурлачество и военное прошлое. Очень непростой дядька.
– Чистое дело, говоришь? – киваю так, што мало не голова отламывается, – но сказать не можешь?
– Ну не моя это тайна! – и уже тише, – и вообще, на благотворительность.
– Н-да… – и молчание. А меня осеняет.
– Хотите, я запрошу, штоб встретились с вами? На поговорить?
– Ну… – голова чуть набок, глаза задумчиво полуприкрыты, еле заметное молчаливое согласие.
Ф-фух… и с плеч не то штобы гора, но будто куль тяжёлый тащил от самого Привоза, и бух наземь! И на пот пробило, от облегчения-то. Вроде как исповедался, но не этим… в рясах, а по-настоящему.
Ка-ак меня распёрло на поговорить! Не остановить! Раз уж сидим вот так, в настроении. За Фиру рассказал. Хмыканье в ответ, и взгляд такой себе – ехидно-сочувственный.
– Из ранних, н-да? – Подбородок небритый потёр, задумался.
– Сложная тема, – медленно начал опекун. Я вскинулся было, но дядя Гиляй даже не сбился, – С иудейкой… кхм… Но девчонка, и верно, славная. И красивая. Мда… Тот случай, когда как ни поверни, а проблемы будут. Ну или сожаление. За деяние или недеяние.
– Благословение, – усмешка прорезала сжатые губы, – давать не буду. Но и противиться – тоже. Сам.
Я закивал, нагрузившись мудростью и философией по самую макушку. Такое всё непростое стало! Вроде как и выговорился до донышка, но и новые проблемы поднялись.
– Сложная она, взрослая жизнь? – усмехнулся Владимир Алексеевич, – То-то! Ну всё, пошли наверх!
Мимоходом встрепав мне волосы, он поднялся легко, подхватывая багаж, будто шляпные пустые коробки. И двор будто разом выдохнул. Гомон! Оказывается, пока мы разговаривали, такая тишина была тишайшая. Прижуханные все, вплоть до наглых котов. А теперь и снова нормально!
Перехватил мимоходом взгляд тёти Хаи, которая Кац, в спину Гиляровскому. Такое себе уважение впополаме с неверием в увиденное, што и ого! Я сам себя даже чуточку больше зауважал, за таково-то опекуна!
Подумал немножечко, и запросил встречи не через Ёсю, который не Бляйшман, а просто так Ёся, без такого папеле. Через Самуила решил. Зашёл этак по-приятельски, на чай с печеньками, ну и озадачил заодно.
– Зажидился Ёся, – пояснил я парню своё недоверие связным, – такой стал полупоц хитропродуманный, шо карманы рядом с ним зашитыми держать хочется. В прошлом годе его, походу, дядя Фима вовремя одёргивал, а сейчас он самостоятельным резко стал, и раскрутился кубарем. Какие-то макли где надо и не надо, панамы, делишки свои проворачивает. Мутный стал.
– Думаешь? – остро глянул на меня Самуил, дымя трубочкой.
– Угу, – я отошёл от перил, штобы пропустить близнецовскую соседку с бельём, – все знаки. Не думаю, штобы совсем всё плохо и наш Ёся запродался, вот уж чего нет! Пока. Но што мутки мутит в свою пользу, да за чужой счёт, который немножечко и наш, это и к раввину не ходи. Несёт Ёсика, как кораблик по половодью, и куда занести может этого бумажного капитана, это таки не к мине!
– Так, – Самуил окутался клубами дыма и задумался.
– И што думаешь за этого полупоца? – поинтересовался он.
– Я? Либо мозги через ремень и испуг вправить, либо направляющий пинок, и плыви-ка, дорогой ты наш человек, свои путём! Таки не удивлюсь, если поплывёт он потом по канализационному коллектору в раздельном виде, но это уже вопрос его личной глупости.
– Нам же, – вздыхаю чуть, жалея чутка за хорошего знакомого и немножечко приятеля, но очень может быть, уже бывшего, – отстраниться от него, отойти. Иначе вместе можем поплыть. Не понимает пока Ёся за своё и наше, путает чужие возможности со своими. Втравит по дурной лихости и авосю жидовскому в какой-нибудь гембель, и всё! Ну или не всё, но таки ой! Оно нам надо?
– Как всё становится непросто, – выдохнул он дымом, – был Ёся наш, стал не пойми кто и чей.
– С этим полупоцем хитрожопым отдельно решать, и не мине, – сказал он после минутной паузы, – Я вопрос подниму, и скажу твоё ценное мнение. Если ты с ним таки нет через опаску, то отодвинут, ну а остальное уже не нам решать. Ну а встретиться тебе надо за дядю Фиму, или за кого побольше?
– Я таки думаю, што можно потревожить и кого побольше, – ответил ему после короткого раздумья, – Такое себе знакомство может получиться, взаимовыгодное.
– А он… – Самуил потёр пальцы.
– Не-ет! Даже не вздумайте! Принципиальный. Просто, ну… – жму плечами, – истории можно понарассказать, с колоритом. Одному – интересные сюжеты для статей, другому – возможность подать какую-то информацию в нужном ключе.
– Голова! – восхитился Самуил, – Сведу.
* * *
– Поговорили, – Владимир Алексеевич несколько красен от выпитого спиртного, да и запашок таки да, но по поведению – ни разочка! Сидит себе напротив, за столом, в пропотевшей рубахе с подвёрнутыми до локтя рукавами, задумчивый весь.
Время сильно заполночь, и хотя он тихохонько прокрадывался, но я и не спал. Ждал! Сна ни в одном глазу, ажно потряхивает от нервной ситуации.
– А ведь ты взрослый совсем, – и взгляд такой на меня, што вроде как и сожаление даже, – Мальчишка ещё совсем, и глупости делаешь нередко, но – взрослый!
– Скажи, – и глаза в глаза, – честно только! Смог бы документы достать без моей помощи?
– Ну, – жму плечами, мне почему-то отчаянно неловко от этого разговора, – канешно! Проблемней, это да! Потратиться пришлось бы мал-мала. На взятки там и на разное. С опекой или там частичной эмансипацией сложней, но тоже вполне решаемо.
– Решаемо, – эхом отозвался опекун, самую малость уйдя в себя, – в двенадцать лет решаемо, н-да… И зачем я тогда?
– А штоб был! – я как сорвался с места, да нему! Обхватил за плечи и держу накрепко, будто тот убежать куда засобирался, – Потому што! Любят же не за што-то, а так! И Санька! За себя-то да, а он?
Говорю, говорю… малосвязное такое, просто штоб не останавливаться. Нельзя останавливаться!
Молчание, и чувствую, будто он отдаляется от меня. А потом раз! И тоже за плечи. Да к себе.
– Эх ты, чижик…
Разом всё и поменялось. Сели потом чай пить, улыбаемся. На улице непогода разыгралась – да такая, што чуть не котов сносит, а вот ей-ей, один из лучших дней!
– Панамщик! – неожиданно засмеялся дядя Гиляй, негромко совсем, – Охо-хо! Слово дал – не писать, пока деньги с этой аферы на благотворительность идут!
– Не передумал? – неожиданно сменил он тему.
– Нет! Половину на больничку мою! Ну…
– Я понял, – кивнул опекун.
– Вот… четверть – на Еврейскую в Одессе. Она уже не собственно еврейская, а без разбора всех принимают, одно только название осталось. А четверть… ну, не знаю пока. Можно в Сенцово школу выстроить? А? Если по деньгам нормально будет, то и не просто школу с содержанием учителя, ну и так – вообще всё с ней, по возможности. Книжки, может обеды там бесплатные? А?
– Можно, – улыбнулся мягко дядя Гиляй, – От своего имени благотворительностью будешь заниматься?
– Да ну! Слава эта, – плечи сами передёрнулись, будто в кулачном бою, – Можно псевдоним?
– Почему нет?
– Тогда, – я задержал дыхание, и выдал тщательно лелеемое, пришедшее в голову во время контрабандистского вояжа, – Капитан Сорви Голова! А?!
– Звучит, – сдавленным голосом отозвался дядя Гиляй, – Нет, всё-таки иногда – ребёнок!
Санька с утра сонный, но довольный. Подошёл к опекуну, молча обнял, и пошёл умываться. Вот же! Мне вот такие нежности через стеснение великое, а тут вот так просто. Даже и завидно немножечко, если честно.
Думаешь себе всякое, накручиваешь-перекручиваешь, а всех сложностей на самом-то деле – в голове. И если я это понимаю умом, то Чиж – сердцем. Художник, ети!
– В Харьков уезжаю, – сообщил за завтраком опекун, наколов на вилку кусок сложносочиненного тёти Песиного омлета с овощами и сыром, – я и здесь-то, собственно, проездом. Провожать не надо!
– Не надо! – с нажимом повторил он, глядя на вскинувшихся нас, – Уехал и уехал. Срочно надо было, и точка. Иначе половина Одессы обиды будут высказывать, почему был, а не зашёл лично. Некогда! Я, собственно, и так в командировке от газеты считаюсь. Через пару недель, если возможность будет, дам к вам крюк на обратной дороге.
Не успел он толком попить чай, как приехал вызванный мальчишками извозчик, и пару минут спустя только утихающий цокот копыт напоминал мне о пребывании опекуна.
Ну и самую чуточку тётя Песя, мечтательно вздыхающая вслед. А?! Знаю ведь, што ничего не было, да и не успели бы. Просто – впечатление. Фактурный мужчина, што ни говори.
Смерив закрасневшуюся почти што родственницу подозрительным взглядом, пошёл одеваться в редакцию.
– А, молодой человек! – Навроцкий встретил меня ещё в вестибюле, где только што распрощался с каким особенно дорогим его сердцу и кошельку представителем купечества, – Как же, ждали! Чем порадуете на этот раз?
– Фельетон не писался, – виноватюсь я, – стихами возьмёте?
– Стихами? – в глазах редактора мелькнули опасливые огоньки, но он быстро вспомнил за мою биографию и не самые плохое творчество, – Беру!
– Кхм! – откашлялся я, принимая позу декламатора. Настроение не так штобы и да, на дурашливость не тянет, но хорошему репортёру важно не только уметь писать о других, но и сделать при необходимости так, штобы о нём самом если и не писали, то хотя бы говорили.
Владимир Алексеевич вроде как и познакомил меня со здешними гиенами пера и шакалами клавиатуры, но вот ей-ей! Воспринимают меня не иначе, как через самого дядю Гиляя. Несамостоятельной фигурой.
Начались хохотки, слушают со всем вниманием. Делаю максимально пафосный вид и театральный надрыв, как та козьемордая Лиза из Бутово.
А на море, а на море!
Волны ходят за кормой,
жарко Леве, потно Боре,
очень хочется домой.
Пафос зашёл на ура, оценили завывания и томный вид.
Но летит из урагана
черный флаг и паруса:
восемь Шмулей, два Натана,
у форштевня Исаак.
И ни Бога нет, ни черта!
Сшиты снасти из портьер;
яркий сурик вдоль по борту:
«ФИМА БЛЯЙШМАН,
ФЛИБУСТЬЕР».
Выступаем! Выступаем!
Вся команда на ногах,
и написано «ЛЕ ХАИМ»
на спасательных кругах.
К нападенью все готово!
На борту ажиотаж:
– Это ж Берчик! Это ж Лева!
– Отмените абордаж!
– Боже, Лева! Боже, Боря!
– Зай гезунд11! – кричит фрегат;
а над лодкой в пене моря
ослепительный плакат:
«Наименьшие затраты!
Можно каждому везде!
Страхование пиратов
от пожара на воде».
И опять летят, как пули,
сами дуют в паруса
застрахованные Шмули,
обнадеженный Исаак.
А струя – светлей лазури!
Дует ветер. И какой!
Это Берчик ищет бури,
будто в буре есть покой.
Раскланялся на аплодисменты с гордым видом, великосветски шаркая ножкой и посылая воздушные поцелуи, да отдал текст редактору.
– Могём! – отвечаю гордо на комплименты, пожимая руки, – Могём!
– Кофе, и што-нибудь из выпечки, – коротко бросаю официанту, падая на стул в кафе. Не выспался ночью, с этими жданками, вот и догнала усталость.
– Ваш билет12! – нарисовался у стола гимназический педель, рослый мужчина лет шестидесяти. На красноватом полном лице праведный гнев, рыжеватые тараканьи усы встопорщены.
– Ступайте, голубчик, – отмахиваюсь от него, – к вашим поднадзорным я не имею ни малейшего отношения.
– Максим Исаич, – подскочил официант к педелю, – это действительно не ваш…
И шепоток с выразительными взглядами в мою сторону. Хмыкнув, педель смерил меня на прощание нехорошим взглядом, и удалился, выпрямившись ещё больше.
Выбросив из головы мелкое происшествие, разворачиваю газету, отданную вместе с гонораром, и принимаюсь за кофе. Крепченный!
Пролистываю газету, похмыкивая над коммерческими объявлениями – моим неистощимым источником карикатур и анекдотов. Да и статьи некоторые, ну откровенно заказные!
«– Джинса!» – всплыло в подсознании. Ну да, она самая.
Вот неплохой образчик такой статьи, про небезызвестного сахарозаводчика Бродского. Сиропа не жалеют! И между строк – упор на качество продукции и условия труда.
В общем-то и не врут. Действительно, по сравнению с прочими…
– Хм… а если сравнить?
Отложив газету, пытаюсь взвесить за и против.
За. Серьёзный, социально значимый, полностью самостоятельный репортаж сделает мне имя.
Против. На завод меня никто не пустит, а значит, придётся немножечко поиграть в проникновение.
Хм… это будет интересно!
Десятая глава
Зевнув широко, потянулся от всей души навстречу восходящему солнышку, да и сошёл вниз по скрипучим деревянным ступенькам.
– Денёк-то какой! – довольно сощурился с корточек Мишка, гладящий во дворе всехнего рыжего кота.
– Ага!
– Шалом честной компании, – поприветствовала нас деловито тётя Песя, спустившаяся с корзинками, – Фира, золотце, и где ты тама, когда должна быть уже здеся поперёд мине?
– Иду! – пискнуло сверху, и девочка слетела, простучав каблучками.
– Привет! – и улыбается смущённо-радостно.
– Доброго утра! – и губы сами разъезжаются в ответ.
– На! – в руку ткнулось што-то округлое. Лимон?
– Кусай! – серьёзно сказал Пономарёнок, – А то морда больно довольная!
А я взял, и откусил! И не поморщился! Мишку самого покорёжило всего, а Фира на это только хохотала звонко.
Кусаю, и брата каждый раз косоротит. А мине вкусно! Ну, так вот, организм нормально воспринимает.
– Санечка где? – поинтересовалась тётя Песя, – Не приболел?
– Творческий зуд, – отозвался Мишка, – на песню Егорову взялся рисовать.
Я на это только плечами дёрнул. Ну да, моя промашка! Не бежать надо было, а обрисовать сперва этих самых Шмулей, небось куда как лучше зашло бы! И денежней. А што делать? Хорошая мысля приходит опосля! А я, может, и умный, но и не так, штобы самый.
До Привоза шли неспешно, переговариваясь по дороге со знакомыми. Остывшие с ночи камни приятно холодят босые ноги, а сверху уже пригревает нежаркое поутру солнышко. Лепота!
На мне новёхонькие рыночные штаны и сатиновая васильковая рубаха навыпуск. И босиком. А нравится! Если в охотку-то, да по тёплышку, то почему бы и не да? Такой себе привет из деревенского детства.
С Фирой под руку, та вся важная! Да и я, думается, тоже. А што!? Среди девчат Молдаванских она самая-разсамая! Да и так, равных по пальцам пересчитать, и это включая Москву. Важные идём, как взрослые почти. Со знакомыми иногда словами обмениваемся, с Мишкой шутим.
А в голове вертится неотрывно тот несостоявшийся пока репортаж за сахарный завод. Вот как подступиться, а?!
Подсознание, будь оно даже и сто раз взрослое, ерунду какую-то в голову подсовывает. Тайное проникновение, да рожу непременно ваксой цветной располосатить, эти его в качель! Могу приникнуть, чего уж там, хватит тяму, даже и без ваксы. Не стратегический объект, прямо скажем. Да и жизнь на Хитровке, она прямо скажем – способствует.
Но мине не просто проникнуть, а и разузнать надобно! Сценки бытовые понаблюдать, такое всякое. Как?! Залечь где-то можно, вопрос весь в том, как эту самую лёжку выбрать, штоб на тебя не натолкнулись.
Для этого, как минимум, понимание нужно иметь, о конкретном заводе-то. А будь у меня такое понимание, то зачем и проникать?! Сел бы, да и написал.
Второй вариант – на завод устроиться, и здесь тоже сложности. В Москве – да тьфу! Город большой, знаком насквозь, и весь – русский. И приезжих тьма-тьмущая, легко затеряться-то. Здесь сложней. За одессита сойти могу, но и не так, штобы совсем да. Помимо жаргона и знания города, многое ещё всякого требуется. Вот спросят – откуда ты? С каких районов? То-то… сказать могу, но дальше сложней – город-то куда как поменьше Москвы! И по районам все. Не жёстко, но друг дружку знают, хотя бы на уровне общих знакомых.
Я, штоб легенду подтвердили, могу только на Молдаванку или на Пересыпь ссылаться. Свои где есть. Но в этих районах и морда лица моя примелькалась. Один футбол чего только стоит. За хлопца с под Одессы уже нет, не получится. Другой язык, другое всё. Вот и получается, што не получается!
Понятно, што решение есть, просто не вижу. А вот это и есть самое обидное!
На Привоз пришли, и мысли разом все прочь! Театр! Даже лучше, как по мне. Такие себе сценки, такие актёры!
– Мадам! – перекрикивая гомон, обращается пожилой мужчина, по виду из ремесленных мещан, интересуясь рыбой, – Можно узнать за вашу цену?!
Услышав ответ, хватается за сердце.
– Я таки неверно выразился – хочу купить немножечко рибы, а не вас лично!
– … почём? – типичнейшая белесая русачка, явно очень интересная по молодости, да и сейчас вполне ого, придирчиво перебирает кефаль на соседнем прилавке, – да вы шо?
– Да ви посмотрите, какая кефаль! – продавщица, южного типа женщина средних лет, с прокисшим лицом, на котором выделяется крупная бородавка с шевелящимися волосками, начинает ворошить её, расправляя плавники и подымая чуть вверх, – А?! Всем рибам риба! Царская!
– А можно мине просто кефаль, без дворянских грамот!? Боюсь попасть под статью за покушение на жизнь таких особ!
А?! Только и успеваю, што записывать! Не знаю за всё, но немалая часть этого выйдет потом карикатурами.
Тётя Песя торгуется сегодня без особого азарту, нет настроения. Фира, обычно бойкая, сегодня немножечко выгуливается со мной, а не торгуется.
– А ты не хотишь таки поторговаться? – вспоминает тётя Песя за Мишку, озаботившись его образованием.
– Не особо, – жмёт тот плечами, стесняясь мал-мала, – не люблю я это дело.
– А шо тут любить? – удивляется она, – ты просто подходишь, и здрасьте – сколько ви хотите за вашу мелкую тюльку? И неважно, шо там может быть ставрида или даже катран! Ясно?
В ответ равнодушный жим плечом.
– Ты таки где и кто? – возмущается наша почти хозяйка, – С девушками потом тоже будешь так плечом жмакать?
– Хм…
– Вот и я о том же! – воодушевляется тётя Песя, – Просто подойти, и заговорить!
– Просто подойти, и заговорить, – повторил я за ней, и Мишка решился таки, начав под руководством Фириной мамеле проходить курс молодого одессита. Заполучив ученика, та прямо-таки разгорелась, и начался такой цирк с фейерверками, што ой! Уважение со всех сторон!
А может и действительно, просто? Не сложные планы выдумывать и такое всё, а – поговорить с работниками сахарных заводов. Расспросить. А там и видно будет!
Вернулись, и тётя Песя захлопотала насчёт поесть, а мы к себе. Санька сидит всё, и у такое у него вырисовывается, што очень даже и интересно!
На каждое четверостишие цельный разворот с иллюстрациями. Наброски пока, но явно полноценный лубок получается.
Я в затылке почесал, да и сел рядышком – спереть мал-мала идеи. Мне ж не лубок, а так – карикатура! Просто штоб в одном ключе получилось. Ну и заработался, пока тётя Песя сама за нами не пришла, на завтрак звать.
К этому времени проснулся уже весь двор, а не одни только домохозяйки на рынок. Гомон начался, мужчины на работу собираются, детвора с котами под ноги лезет. Всё как обычно, всё как всегда.
– Минуточку, – выступил я с веранды громогласно, – вашего драгоценного внимания!
Головы вверх задрались, остановились.
– Раз уж все да, – продолжаю, – то пользуюсь моментом. Есть возможность договориться за водопровод от Старопортофранковской. Инженеры вполне за, нужно только оплатить материалы и труд рабочих, и будет здесь маленький такой раёк, с много воды и вашим настроением.
– Га-а! – и птицы в воздух взмыли, да коты с мявами попрятались. Обсуждать начали, да разом все.
Я в толпу бумаги с расчётами отдал, там всё превсё! Расстояние примерное, стоимость труб, работа землекопов, и ещё два десятка пунктов. Начерно.
– Егорушка, – начала осторожно тётя Песя, когда народ разошёлся-таки, не успев раздёргать мине на части, и объяснить, где и как я не прав по каждому из пунктов, – я чего-то не понимаю, или такие вещи лучше делать вечером, когда все в сборе и без спешки?
– Песса Израилевна! Вы сами знаете за ваших, и немножечко уже за почти моих! Вечером начался бы спор до самого утра, и я таки оказался бы ничего не понимающим в жизни сопляком!
– А так, – я повёл рукой на пустеющий двор, – мужчины спешат на работу, женщины рассказать другим за такую свежую новость. К вечеру они отдельно друг от друга решат всё то же самое за моё ничего не понимание в жизни, и успеют перессориться друг за друга, а не за мине! И будет тут свара не с моим раздиранием на части за соплячество, а споры за главность меж собой и другими.
Тётя Песя явственно начала работать мыслями, што выразилось в появлении морщинок на непривычном к тому лбу.
– А мине, – продолжаю я, – нужно не главным быть, шо всё равно нет из-за возраста, а штоб дело было. А кем и как, и кто славу на себя возьмёт, на то плевать с прищуром издалека!
– Как с футболом! – осенило Мишку, – Ты и тогда устроил всё так, што другие делали то, што надо тебе!
– Не так, штобы прямо мине, оно и городу польза. Но таки да!
Фира аж засветилась от гордости, и немножечко даже расстроилась, шо некому показывать свой розовый язык. Поэтому просто за руку взяла, подержаться и погордиться.
– Оно и здесь такое будет, шо прямо-таки ой! – продолжил я, сжав ответно маленькую ладошку, – Такие свары междусобойные вылезут наружу, што человека стороннего и зашибёт! А когда начнётся вечером за моё соплячество, за деньги ещё скажу. Триста рубелей один к одному жертвую. Тогда вместо соплячества начнётся сперва более уважительно – за возраст, а чуть погодя – за кто из них што вложить сможет.
– Немножечко отодвинут тебя в сторону, но за дело возьмутся рьяно, штоб на твоём фоне не выглядеть ещё сопливей? – предположил Санька.
– Задумано так, – киваю я, – но это же Одесса!
* * *
Доктора крутили Мишкину ногу, спрашивали о разном, заставляли приседать и вытягивать её, наклоняться.
– В принципе, – Гришин снял очёчки и протёр, – проблема решаемая. Если бы ваш друг…
– Брат, – перебил я его, – извините…
– Брат, – поправился он, – ничего страшного. Если бы ваш брат попал к нам, то через месяц, много – полтора, он стал бы ходить, как и прежде. А это, простите, работа коновалов. Где, вы говорили…?
– Больница для бедных, – кривовато улыбнулся, – после Ходынки.
– Даже так? – Гришин запереглядывался с коллегами, и снова снял очёчки на протереть, – Беру свои слова обратно. Н-да… наслышан. В таком разе – то, что ногу спасли, уже чудо. Не до изысков. Простите!
– Ничего страшного, – отзеркалил я недавнее, – Доктор, скажите, а что сейчас?
– Сейчас? Н-да… больница для бедных?
– Сейчас, – выделил я голосом, – средства есть. Значительные.
– Кхм… Мы за такое не возьмёмся, – сказал он, – здесь нужен, не побоюсь этого слова, аристократ от хирургии. И платить ему нужно тоже… аристократически.
– Примерно!?
– Ну… триста рублей, может четыреста.
– Мы согласны! – даже не оглядываюсь на Мишку.
– Кхм… деньги всё-таки заметные, и нужно согласие родителей или опекуна…
Мысли сразу заметались. Родня у Мишки есть, но так штобы согласие, да такие деньги… Дольше обхаживать и объяснять. Владимира Алексеевича? Не-е… афера, как есть афера, нечего опекуна в этот гембель втягивать.
– Двойные, – предложил я, – и как жертва катастрофы! Ногу сломал!
– Молодой человек, – гневно начал пожилой дядька, у которого прорезался от волнения отчётливый идишский акцент, – если вы думаете…
– Да я не думаю! – перебил я его, а у самого от волнения ажно руки трясутся, – А просто – ситуация! Деньги есть, а опекуны у брата далеко! И не факт!
– На благотворительность, – отчаянным голосом сказал Мишка, почуявший отказ после недавнего обнадёживания, – больнице ведь деньги нужны?
Ух, как уговаривать пришлось! Нет, и всё! Только через опекунов. Пришлось рассказывать о Мишкиной ситуации, когда родные вроде как есть, но по факту – сложно. О братании – без деталей, потому как среди тут жиды есть, а кровь, да с молоком… Ну как перемкнёт?! Уговорили! Вышли, чувствуя себе победителями. Отошли уже когда, Мишка задумчиво так:
– Вот умеют же, а? Ты теперь вдвое…
– Мы!
– Мы, – согласился он чуть смущённо, – вдвое теперь переплачивать будем, а благодарны! Одно слово – жиды!
* * *
С водопроводом и реакцией на него я немножечко-таки не рассчитал, и мозг мне вечером выели качественно и со вкусом. Выслушал о себе много нового и интересного, но дело сдвинулось-таки с мёртвой точки.
Умные и знающие отодвинули мине от славы. Где-то там, в самой глубине, есть таки маленькая обидка за отсутствующую строчку в летописях, но дело сдвинулось. И это главное!
Ücretsiz ön izlemeyi tamamladınız.
