Kitabı oku: «Дым отечества», sayfa 4

– А ещё вот что, Николай Николаевич, не читали бы вы этой газеты-то, – говорил столоначальник, тыча пальцем в большой листок одной из петербургских газет. – Ведь, она, говорят, запрещённая…

– Позвольте, как же запрещённая, если её мне присылают по почте! – недоумевал Черномордик.

– То есть собственно, не запрещённая, а его превосходительство не любит этой газеты, – поправлялся Брызгин.

– Я это знаю… Генерал читает только черносотенные газеты! – отвечал Черномордик.

Брызгин морщился, отмахивался рукою, но когда Черномордик сообщал какие-нибудь газетные новости, он старательно вслушивался, о чём читалось.

IV

Наступила хмурая осень с дождливыми днями и тёмными ночами.

В угловой комнате уже давно были вставлены вторые рамы с позеленевшими стёклами, и свет осенних дней скупо проникал за эти стёкла.

Деревья сада окончательно оголились и теперь выглядели хмурыми и жалкими с остатками поблёкшей листвы.

Особенно печально выглядел сад в ненастные дни, когда с утра до вечера моросил неперемежавшийся дождь.

Осенняя пора видоизменяла и всю, вообще, жизнь города. Непролазная грязь улиц и площадей побуждала обывателя сидеть дома, и только самая острая необходимость заставляла людей появляться на улицах.

Все в городе знали, что за этими осенними днями наступят холода, река скуётся толстым льдом, пароходы перестанут оглашать свистками берега реки, и целый город с двадцатью тысячами населения будет отрезан от остального мира до весны.

Почта из ближайшей столицы будет приходить только на четвёртые сутки, перестанут приезжать в город странствующие труппы артистов, не заглянет до весны даже и цирковая труппа, и жизнь замрёт на четыре или пять месяцев.

С осени же начинались и вечерние занятия в палате. Чиновники за два месяца усиленной работы окончательно переутомлялись, желтели или бледнели и становились жёлчными.

Но начальство не замечало этих изменений в физиономиях подчинённых, да оно в сущности и знать не хотело, что каким-то там чиновникам скверно живётся.

С наступлением осени чиновники угловой комнаты принуждены были испытывать и ещё одно, выпавшее только на их долю, неудовольствие.

В силу каких-то технических ошибок громадная печь, выходившая в эту комнату, страшно дымила. У самого потолка в печи был вставлен большой вентилятор, и как бы плотно ни закрывали железные дверцы, всё же дым проходил и насыщал режущей глаза синевою обширную комнату.

Сослуживцы посмеивались над чиновниками угловой комнаты и шутя прозвали их «копчушками», но высшее начальство вначале отнеслось к «дымному обстоятельству» серьёзно и отпустило из специальных средств сверхсметное ассигнование на ремонт печи, но так из этой попытки ничего и не вышло, а «копчушки» даже уверяли, что после ремонта дым валил из вентилятора ещё гуще.

После этого было решено навсегда покончить с вентилятором: дьявольское изобретение было извлечено из печи, а образовавшаяся дыра была заделана кирпичами и замазана. Но после первых топок печи алебастр растрескивался, и в образовавшиеся щели снова просачивался дым и отравлял атмосферу угловой комнаты.

– Ну, уж это пустяки самые… это ничего… Ничего с этой проклятой печью не поделаешь! – говорил экзекутор палаты.

И с этого времени решено было, что с капризной печью ничего не поделаешь, а Флюгин дрожащим голосом говорил:

– Верно, уж Бог на нас разгневался, вот и послал нам испытание…

Скоро к «дымному обстоятельству» угловой комнаты все привыкли, приспособились к атмосфере угловой комнаты и чиновники.

Как-то раз, придя на вечерние занятия, Черномордик во всё горло закричал:

– Господа, печка дымит!.. Это чёрт знает, что такое!..

– Господин Черномордик, в присутственном месте в присутствии вот висящих на стене портретов так выражаться не полагается, – как автомат сухо заметил Брызгин.

– Но, ведь, печка дымит! Здесь нельзя заниматься! – продолжал Черномордик. – Что же начальство смотрит!..

– Э-эх, голубчик мой, Николай Николаевич, мы уже привыкли к этому, – стараясь смягчить характер объяснения подчинённого с начальником, прошепелявил беззубым ртом Флюгин.

– Вы, может быть, и привыкли, недаром же вас все в палате «копчушками» зовут, а я к этому не привык, привыкать не желаю, рыбообразным тоже быть желанья не имею! – заносчивым тоном продолжал Черномордик, проклиная вечерние занятия. – Вы, вон, привыкли за то же жалованье сидеть по вечерам, а я нахожу это несправедливой эксплуатацией!..

– Со стороны кого же, вы полагаете, это эксплуатация? – каким-то особенным тоном проговорил Брызгин, и в глазах его сверкнула злорадная улыбка.

За последнее время он имел немало поводов быть недовольным Черномордиком. Неудовольствие своё по адресу молодого человека высказал как-то и сам его превосходительство.

Черномордик, в свою очередь, сверкнул белками глаз и резко проговорил:

– Странный вопрос! А вы не знаете, кто вас эксплуатирует?.. Да начальство! Начальство нас эксплуатирует!..

При этих словах чиновники ниже опустили головы и усиленно заскрипели перьями.

– Как вы, господин Черномордик, изволили выразиться? – поднимаясь со стула, с раскрасневшимся лицом переспросил Брызгин. – Повторите-ка ещё раз, что вы сказали.

Он приблизился к столу, за которым сидел Черномордик.

– Я сказал, что начальство эксплуатирует служащих, заставляя их за то же жалованье сидеть ещё и по вечерам, – спокойно повторил Черномордик.

– Нет-с, позвольте! Вы выразились иначе, – наступал Брызгин.

– Да, что вам от меня надо? Что вы пристаёте?

– Во-первых, – не извольте со мною так говорить, я – ваш начальник, а, во-вторых, – повторите, что вы сказали. Вы непочтительно отозвались о правительстве.

– Ну, да! Я сказал, что начальство, т. е. правительство, эксплуатирует чиновников.

– Правительство? Правительство эксплуатирует?.. Вы так и изволите выражаться?..

– Ну, да…

– Ага! Хорошо!.. Так это и запишем…

С таинственным видом Брызгин занял своё место.

– Ничего непонятного в этих словах и нет, и я удивляюсь вашим придиркам, – не унимался Черномордик. – «Дым отечества вам сладок и приятен», а я не могу сидеть в дымной комнате.

– Как-с? Что вы сказали?..