А внучек добавил:
– И-и-и-и-и…
Необычен был этот внук, и чертовски обидно, что я не могу его как следует передать. Он не говорил, а верещал. И говорил не ртом, потому что рот его был всегда сощурен и начинался откуда-то сзади. А говорил он левой ноздрей, и то с таким усилием, как будто левую ноздрю приподнимал правой...
Зато у моего народа – какие глаза! Они постоянно навыкате, но – никакого напряжения в них. Полное отсутствие всякого смысла – но зато какая мощь! (какая духовная мощь!) эти глаза не продадут. Ничего не продадут и ничего не купят.
Совесть и вкус - это уже так много, что мозги делаются прямо излишними.
- Да, - отвечал я ему, - свобода так и остается призраком
на этом континенте скорби, и они к этому так привыкли, что
почти не замечают. Вы только подумайте! У них - я много ходил и
вглядывался - у них ни в одной гримасе, ни в жесте, ни в
реплике нет ни малейшей неловкости, к которой мы так привыкли.
На каждой роже в минуту изображается столько достоинства, что
хватило бы всем нам на всю нашу великую семилетку. "Отчего бы
это? - думал я и сворачивал с Манхэттена на 5-ю авеню и сам
себе отвечал: "От их паскудного самодовольства, и больше ни от
чего". Но откуда берется самодовольство? Я застывал посреди
авеню, чтобы разрешить мысль: "В мире пропагандных фикций и
рекламных вывертов - откуда столько самодовольства?" Я шел в
Гарлем и пожимал плечами: "Откуда? Игрушки идеологов монополий,
марионетки пушечных королей - откуда у них такой аппетит? Жрут
по пять раз на день, и очень плотно, и все с тем же бесконечным
достоинством - а разве вообще может быть аппетит у хорошего
человека, а тем более в Штатах!.."
Я бы согласился жить на земле вечно, если прежде мне показали бы уголок, где не всегда есть место подвигу.
Во всей земле, от самой Москвы и до самых Петушков, нет ничего такого, что было бы для меня слишком многим…
Первая любовь или последняя жалость — какая разница? Бог, умирая на кресте, заповедовал нам жалость, а зубоскальства Он нам не заповедовал. Жалость и любовь к миру — едины. Любовь ко всякой персти, ко всякому чреву. И ко плоду всякого чрева — жалость.
Итак, будьте совершенны, как совершенен Отец ваш Небесный.Да. Больше пейте, меньше закусывайте. Это лучшее средство от самомнения и поверхностного атеизма.
Я остаюсь внизу, и снизу плюю на всю вашу общественную лестницу. Да. На каждую ступеньку лестницы – по плевку. Чтобы по ней подыматься, надо быть жидовскою мордою без страха и упрека, надо быть пидорасом, выкованным из чистой стали с головы до пят. А я – не такой.
Потому что если человек умен и скучен, он не опустится до легкомыслия. А если он легкомыслен да умен – он скучным быть себе не позволит. А вот я, рохля, как-то сумел сочетать.