Kitabı oku: «Из ниоткуда в никуда», sayfa 10

XIV. Камень

– Боже, неужели по мне не видно? – возмущенно спросил Феликс, согнувшись у окна табачного ларька.

– Так положено. Без паспорта не продам, – прозвучал хмурый голос из глубины.

Флейман принялся раздраженно шарить по карманам сумки. За его спиной собралась уже приличная цокающая очередь.

– Вот, довольны?

Женская, покрытая между пальцев язвами, рука протянула коробок с жутким изображением и надписью «импотенция». Феликс с радостью принял этот дар и закинул его в задний карман джинс вместе с паспортом.

От табачной лавки до Жениного дома было рукой подать. Однако Феликс все не решался к нему подойти, и оттого обходил его стороной. Подсознательно он хотел отсрочить встречу с девушкой и находил разные варианты, как это сделать: сначала сидел в кофейне с чашкой американо, затем отправился разглядывать витрины вблизи стоящего молла, и, наконец, зашел купить сигареты. Закончив последнее «развлечение», он бросил взгляд на часы – стрелки едва ли приблизились к девяти утра. Появились еще большие сомнения насчет того, стоило ли назначать встречу на такое раннее время.

На горизонте вновь появился ее дом. Феликс уж было хотел развернуться и поехать обратно, когда завибрировал телефон.

Василиса(9:02): Ты уже у нее?

Раздался сигнал передачи изображений. На трех новопришедших фотографиях Воскресенская была запечатлена в бежевом нижнем белье, дополненном панталонами на подвязках.

Василиса(9:03): Не знаю, как ты, но я уже готова.

Мечась между вожделенным порывом и холодным рассудком, Феликс подошел к стальной двери и замер у ледяных кнопок домофона. Примерзая подушечками пальцев, он еще раз спросил себя – действительно лиэтогохочет. Ответ не последовал, но цифры «шесть» и «девять» уже были набраны. Чувства, каких не превозмочь, стали обуревать в области его груди, в глубине солнечного сплетения.

Через минуту Флейман стоял уже у порога знакомой квартиры. Представшая перед ним Женя была одета по-домашнему: в хлопковые темно-зеленые штаны с узором бута (или, как чаще говорят, с «огурцами») и в серую кофточку с длинными рукавами. Уже отросшие волосы торчали в утреннем беспорядке. Глаза казались еще сонными.

– Прости, что встречаю тебя в таком виде. Проспала, не успела собраться.

– Милый «наряд», – обводя глазами девушку, произнес Феликс.

– Это пижама, – без каких-либо явных выражений эмоций произнесла она. – Если хочешь, могу её снять.

– Зачем? Оставайся в ней, тебе идет, – слегка смутившись от фразы, ответил Флейман.

Возникло неловкое молчание. Он посмотрел на нее, она подхватила его взгляд и ответила тем же. Он отвел глаза – она тоже. По коже Феликса прошла мелкая дрожь.

– Я еще не завтракала. Будешь чай? – развеяв молчание, сказала Женя.

– Пожалуй.

– Угощу тебя малиновым чизкейком. Я его сама сделала.

Сняв и повесив промокшую от талого снега куртку на крючок, Флейман прошел в гостиную, и расположился, как обычно, на диване. Женя принесла поднос с чайником, кружками, сахарницей и тарелкой творожного десерта, и села рядом. Ее лицо, повернутое к нему в профиль, было полностью сосредоточено на процессе разливания кипятка и заварки. Внутри молодого человека стало совсем спокойно. Ее забота, естественный вид и искренность в поведении пробудили в Феликсе ощущение лампового уюта.

– Знаешь, ты давно мне не рассказывал удивительные факты.

– В последнее время было слишком мало времени, чтобы подумать.

– Активная социальная жизнь?

– Типа того.

– И что, совсем нет никаких открытий за полгода?

– Есть одна мысль, но я ее еще сам не до конца додумал.

– Поделись? Может заодно и додумаешь.

– В последнее время мне все чаще кажется, что любовь – это не одно конкретное чувство, но всеобъемлющее явление, которое включает в себя целую гамму разных и непохожих ощущений.

– Предположим.

– Вообще, я раньше часто размышлял о том, что возможно фильмы и книги о любви все врут. Просто давным-давно сложилась традиция, шаблонное представление, и каждое новое поколение людей принимает его за чистую монету. Но когда я сам начинаю перебирать в своей памяти, как был влюблен в первый, второй, или любой другой раз, то не могу избавиться от мысли, что со мной происходили совершенно разные явления.

– Кажется, я тебя понимаю. Сейчас я вспомнила, как сильно была влюблена впервые, и как все было непохоже, когда я влюбилась через пару лет снова. И еще через пару лет снова и снова, и как ощущения с каждым годом становились все слабей и слабей… Слушай, даже как-то грустно стало. А может вся суть не в разности чувств? – Женя притихла в своих размышлениях. – А в силе новых ощущений? Когда я целовалась впервые, мою голову кружило сильнее, чем от карусели. А теперь от всего этого даже мурашки не бегают. Считай, что все приедается.

– А если мы предположим, что ты всю свою жизнь попадалась на один и тот же тип ощущений, который никакого отношения к любви не имеет?

– В таком случае, я огорчена несправедливостью и обделенностью судьбой.

– Разве тебя не радует возможная перспектива?

– Меня скорее пугает возможная обреченность.

– «Сейчас», – подумал Феликс и чуть приблизился к Жене.

– Не нужно, – произнесла она и отпрянула чуть назад.

– Почему? Мы же оба этого хотим.

– Скажи, тебе ведь нет дела до нашего театра?

– С чего ты взяла?

– Я чувствую, что ты напросился не от желания играть. И уж тем более не из-за меня.

– Ладно, ты права. Я хотел сблизиться с…

– Можешь не называть ее имя. Я уже знаю.

– Но…

– Не оправдывайся. Пусть все останется, как есть.

– Все же выслушай меня. Мне нравилась она, это правда. Но то была лишь симпатия, которая быстро развеялась.

– Не понимаю, зачем тогда ты продолжаешь репетировать?

– С недавних пор мне постоянно снится один и тот же сон.

– Не переводи, пожалуйста, тему.

– Я не перевожу. Это и есть объяснение: в этом сне я все время ищу кого-то, но не нахожу. А наутро просыпаюсь с невыносимой тоской. И не могу ее никак побороть. Только когда вижу тебя, все уходит. Понимаешь, что это значит?

Флейман вновь попытался приблизиться к девушке. Поддаваясь чувственному порыву, Женя прильнула к его губам. В ответ он прижал ее к себе так сильно, что ощутил своей кожей каждый изгиб ее теплого тела. Она же, замерев в его объятиях, почти перестала дышать. Впервые за все проведенное с ней время Флейман обнаружил внутри себя приятную нежность и покой.

На протяжении последующего часа она любила его всем своим существом: сердцебиением, дыханием, взглядом. Он целовал ее, гладил по плечам и спине, она – зарывалась в его волосы. И было как-то все равно, что происходит в мире, что будет завтра. Есть только душевная близость, и больше ничего.

* * *

Сонная она тихо лежала на его груди. Он удержал бы эту идиллию всеми силами, как можно дольше, если бы его сердце не жег холодный металл, свисающий с ее шеи. Флейман уже видел его однажды – серебряное распятие, почерневшее под ногами Христа у самого черепа.

– Что случилось? – спросила она, заметив тревогу в его глазах.

– Откуда у тебя этот крестик?

– Не помню. Мама еще в детстве его подарила.

– Ты давала его кому-нибудь поносить? Последние пару месяцев?

– Что за странные вопросы?

– Да так, ничего… Мне нужно сделать один важный звонок, – смотря ей в глаза, произнес Феликс.

– Хорошо. Можешь пойти на кухню, – приподнимаясь на локтях, ответила она.

Флейман взял телефон и отправился на кухню. Плотно затворив дверь он набрал номер Василисы.

– Алло, – прозвучал голос с неестественной ему нежностью. – Ты уже готов получить награду?

– Я решил, что останусь с ней, – резко оборвал девушку Феликс.

– Это все, что ты собирался сказать? – холодно спросил голос.

– Да. В отличие от тебя – она настоящая.

– Ты правда думаешь, что все на этом завершится?

– Да.

– Глупый. Ты еще не понимаешь, что нас может разлучить только смерть.

В трубке раздались гудки.

* * *

Женя свесила голову с дивана и заметила на полу странный прямоугольный предмет. Маленькая книжечка в кожаном переплете была просто брошена на ковер. Девушка сразу догадалась, что это может быть паспорт Феликса. Любопытства ради она потянулась за документом. Он сам открылся на нужной странице.

– Петр Ершов? Кто это? – недоумевающе спросила она.

XV. Сломанные люди

1. Правдивая история Петра Ершова

Сослуживцы рядового Ершова всегда удивлялись тому, как две капли воды он похож на капитана Флеймана. Бывали даже анекдотичные случаи, когда офицеры приходили к нему отчитываться. Тот сначала вскакивал, отдавал воинское приветствие, недоумевающе их выслушивал, краснел, мямлил и в итоге оставлял все как есть. Потом, конечно, получал за это награды в виде нарядов вне очереди. Но все равно ничего не мог поделать со своей робостью.

Однажды подобное недоразумение произошло со штабным полковником. Через час к рядовому Ершову прибежал младший сержант Фролов и захлебываясь в одышке проговорил:

– Товарищ капитан… К себе… Живо.

Ершов послушно пошел. Ему было не привыкать выслушивать: «гнида», «падла», «шакал» и тому подобные ругательства в свой адрес. Посему в тот день он был вполне готов узнать, кем еще он является в этой жизни.

В тесной прокуренной каморке капитан Флейман сидел один. Грудь его покрывала уже засаленная белуга; китель был аккуратно повешен рядом на спинку деревянного стула.

– Садись, Ершов, – велел рядовому офицер.

Ершов исполнил приказ начальника и сел напротив. На столе он увидел блестящую от света лампочки Ильича полураспитую бутылку водки.

– Пьющий? – заметив интерес в глазах рядового, спросил капитан.

– Никак нет, товарищ капитан.

– А за меня выпьешь?

– Да.

– «Так точно» надо говорить, рядовой.

Флейман налил полный граненый стакан себе и стеснительному подчиненному.

– Пей.

– Много, товарищ капитан.

– Пей, я сказал.

Ершов сделал два глотка и сильно закашлялся. Водка просилась обратно.

– Слабак, – гаркнул Флейман.

Офицер и солдат замолчали. В печке-буржуйке громко треснуло полено.

– Нет больше Таньки. И детей больше нет. Никого больше не осталось, – вдруг запричитал офицер, пустив по щеке слезу.

Ершов громко отхлебнул водки. Капитан ревел, а тот молча хлебал и хлебал, пока совсем не опустел граненый стакан.

На следующий день в штаб пришло распоряжение – отправить разведотряд в село Дубровка близ города Смоленска. Пролетающий мимо истребитель «ЯК-7» засек пару немецких скрытых в кустах противотанковых «Фердинандов». Полковник Ярычев знал, что никто лучше отряда капитана Флеймана не справится с этим заданием. Так и было решено.

Выступили рано утром. Путь до Дубровки пролегал через густой сосновый бор. Весь покрытый ямами, болотами и ухабами, он мог замедлить даже повидавшего войну солдата. А такому неподготовленному рядовому, как Ершову, такой переход казался настоящим испытанием.

Все ушли далеко вперед, а рядовой Ершов все плелся в самом хвосте, смотря по сторонам. Он не выискивал врагов, а лишь надеялся засечь редкую пичужку.

Вдруг зашуршало в кустах. Ершов медленно опустил винтовку на землю, подкрался поближе и присел. Маленький вьюрок мирно копошился в листве. Защебетал. Ершов, подражая пению птицы, вытянул в дудочку губы и засвистел.

Раздался взрыв. Затем пулеметная очередь. Ершов испугался и, позабыв про оружие, бросился бежать в сторону штаба. Преодолев целый километр, он наконец вспомнил про оставленную винтовку, представил страшный трибунал и вернулся назад. Уже там, на месте, у него взыграла совесть, и он вообразил, как его товарищи сейчас отстреливаются в окопах. Найдя в себе силы, сковывая дрожь в ногах, он упал на живот и пополз на звуки стрельбы.

Вскоре все стихло. Ершов дополз до опушки, где предположительно сражался его отряд, и увидел то, что заставило бы любого испытать животный ужас – массу из грязи и мяса во все поле. Но было не время глазеть: просвистело над ухом, и рядовой одним рывком скатился в послеснарядный кратер.

Картина на дне шокировала солдата еще больше: до боли знакомый капитан собирал свои кишки, стоя на коленях в густой коричневой жиже.

– Что ты палишь, гнида? Помогай доставать, грязь же попадет, – заорал капитан, но тут же замер, накренился набок и упал. Разобранная грудь стала тяжело вздыматься.

– Если хотите, я п-помогу вам у-уумереть, – заикаясь проговорил солдат. Офицер посмотрел на него вымученными болью глазами.

– «Разрешите обратиться», солдат.

– Виноват.

– Бей уже.

Ершов снял с плеча винтовку и отсоединил штык-нож. Немного подумав, он занес руку над грудью офицера, но остановился и засомневался, что точно знает, где находится сердце.

– Давай.

Рядовой ударил офицера в шею, но лезвие соскользнуло и лишь наполовину застряло в плоти.

– Слабак, – гаркнул Флейман, харкнув кровью.

Солдат закрыл глаза и повторил попытку. Штык попал в ту же рану, но теперь уже провалился, как в подтаявшее масло. Человек скончался.

Вытирая замаранным рукавом слезы, меняя их на свежие капли крови, Ершов осознал, что появился единственный шанс стать другим человеком. Мертвым не нужны звания, медали и регалии. А у Ершова еще вся жизнь впереди – бесславная, в шкуре рядового. Сдерживая тошноту, он похлопал по нагрудному карману и нашел там офицерский военник. Поблагодарив судьбу, что ранее не ударил в сердце штыком, сохранив документ в целости, солдат поместил свое удостоверение в пустой отсек одежды. Акт подмены завершился на капитанских погонах.

Так, среди разложения и вони трупов, Ершов пролежал весь день и половину ночи. В три часа появился другой разведотряд. В живых никого не нашли, кроме поседевшего заикающегося капитана.

– С-слабак, – гаркал он. – Гнида.

2. Недоразумение

Каждый год семья Флейманов праздновала День Победы с особым размахом. Приглашались родственники со всех близлежащих городов: Верхней Пышмы, Березовского, Первоуральска, Нижнего Тагила. Мария Павловна, жена главы семейства, начинала приготовления за сутки: резала салаты, выпаривала мясо, пекла пятикилограммовые пироги. Младшее поколение в это время выдраивало все углы, вылизывало полы, выбивало одеяла и подушки. Такой всеобщей сплоченности нельзя было увидеть ни в какой другой день в течение года.

Помимо батареи водочных бутылок, главным украшением стола всегда был Евгений Флейман – герой, ветеран и просто хороший человек. Его подвиг, когда он повел свой отряд на борьбу с остатками немецко-фашистских захватчиков под Смоленском, наизусть знал каждый мальчишка во дворе. Ведь о чем же еще было рассказывать всем подряд пожилому капитану в отставке?

В ту весну гости стали подтягиваться уже к часу дня. Первым на пороге возник любимый тагильский дядька по линии жены. Раньше родственника в дом проник только пакет с бутылками и салом, который тот зачем-то ежегодно привозил и увозил обратно с собой. Затем появился женин двоюродный брат и две родные сестры со своими детьми. Замыкало шествие младшее поколение Флейманов: дочь и младший сын. Отсутствовал только старший.

Решили, что семеро одного не ждут. Открытие празднества началось с вкушения многоградусной жидкости. Склянки только и успевали опрокидываться по стаканам и закатываться под стол, разливая на пол недолитые капли. Евгений, по своему обыкновению, сначала прихлебывал выпивку, а уже потом опрокидывал ее в глотку по прямому скату. Мария Павловна, точно бы участница марафона, бегала с тарелками туда-сюда, предлагая гостям все новые и новые яства.

Часы пробили четыре. Это было то самое время, когда Евгений Флейман начинал свой традиционный пересказ фронтового подвига. Налив очередную рюмку, глава семейства встал, облизал губы и прокашлялся. Он уж было хотел открыть рот, когда затрещал дверной звонок. Мария Павловна побежала открывать.

– Здравствуйте, – раздалось с порога. Это был старший сын, Константин. – Отец, подойди, пожалуйста. У меня есть для тебя сюрприз.

Евгений Флейман нахмурился из-за прерванного обычая, но все равно поставил рюмку и вышел к сыну. Константин улыбнулся и отошел чуть вбок, чтобы освободить проход. Все это время за его спиной стоял какой-то старик.

– Ну, здравствуй, Женька, – улыбаясь, сказал человек в обшарпанной военной форме. Всю его грудь украшали ордена и медали; плечи – майорские погоны.

– Д-день д-добрый, – выпучив глаза, промямлил Евгений.

– Не узнал, что ли? – неловко улыбаясь, спросил новый гость. – Это я – Василий. Ну! Николаев.

– Это я его отыскал, полгода на поиски ушло. Вот только с аэропорта вернулись. Ездил, встречал. Представляешь, из твоего родного города прилетел.

– Да? Здорово, – медленно проговорил капитан. – Машк, принеси гостю стул.

Все вернулись к столу. Евгений вновь поднял рюмку, но пересказывать подвиг не решился.

– Давайте выпьем за гостя, – предложил глава семейства.

– Представь хоть его нам, Женьк. Мы же с ним не знакомы, – остановил вдруг тагильский дядька.

– Это Василий. Николаев.

Все с улыбкой ожидали продолжения, но Евгений Флейман замолчал и в одиночестве отхлебнул из рюмку.

– Все-таки не помнишь меня, Женька? – расстроено спросил гость.

– Нет, – честно ответил ветеран.

– Жаль. А ведь мы выросли с тобой в одной деревне. Вместе призвались. Вместе КМБ прошли.

– Прости, контузило меня. Забыл все.

– Таньку свою тоже не помнишь? Детей? Ведь ни разу на могилку к ним не приехал.

– Жень, о ком он говорит? – вдруг встряла в разговор Мария Павловна.

– Это недоразумение. Он меня с кем-то спутал.

Майор посмотрел на товарища полными грусти глазами.

– Простите, мне следует уйти, – извинился и встал гость.

– Я вас провожу, – тут же поднявшись со стула, предложил Константин.

– Не утруждайте себя. До свидания.

Мария Павловна ушла в коридор закрыть за офицером. В комнате за столом стало тихо.

– Прости, отец. Мне не следовало устраивать подобное без твоего ведома.

Евгений Флейман пожал, как ребенок, плечами, вышел из-за стола и ушел в свою комнату. Гости недоумевающе посмотрели друг на друга, но расходиться не стали и через пять минут уже пили водку, как ни в чем не бывало.

В десять часов вечера Евгений Флейман застрелился из наградного оружия. На его столе нашли короткое письмо с подзаголовком «Правдивая история Петра Ершова».

Примерно через шесть месяцев после происшествия Константин сменил фамилию Флейман в паспорте на Ершова.

3. Прикладное христианство

Прежде чем выйти к мирским на слушание, отец Петр широко зевнул. Он не успел подставить ладонь, чтобы прикрыть разинувшуюся пасть, и оттого испугался, что через глотку к душе прокрадутся бесы. Следовало перекреститься. Свернув губы трубочкой и сложив пальцы в «троицу», священник сделал традиционное движение справа-налево и сверху-вниз. На душе стало спокойнее.

Сглотнув вылезшую из глубины горла желчь, отец Петр вышел к народу. Распахнув двери, он увидел только одну женщину в темном платке и такого же цвета юбке до пола. От увиденного на душе священника стало совсем светло.

– Мир вам и вашему дому, – сказал батюшка, низко кланяясь прихожане. – Вы по какому вопросу пожаловали?

– Здравствуйте, преподобный отец, – ответила женщина с более низким поклоном и поцеловала протянутую руку священника. – Хотела узнать у вас – можно ли сына записать на крестины?

– А почему нельзя? Конечно, можно, – расплываясь в сытой улыбке, сказал служитель церкви. – Вы же крещеная, надеюсь?

– Конечно!

– А причащались?

– Разумеется, давно еще.

– Как давно? Насколько давно?

– Лет пять назад. Где-то перед крещением.

– Как пять? Как вам вообще совести хватило в церковь прийти? Причащаться важно не реже, чем единожды в месяц, – забобычил священник.

– Простите, пожалуйста, – краснея, извинилась женщина.

– А в церковь как часто ходите?

– О, я из верующей семьи – мне походы в церковь с детства прививали. Это всегда было даже своего рода праздником.

– И все-таки, как часто?

– Раз в два-три месяца.

Отец Петр схватился за сердце и перекрестился.

– Ну, матушка, прогнать вас за такое должно. Если бы не Закон, который велит пускать в храм всех грешников и прокаженных – погибать вам в миру.

На глазах женщины выступили слезы.

– Ну-ну, будет, матушка. Покрестим вашего малыша, – испугавшись реакции женщины, стал утешать священник.

– Благодарю вас, преподобный отец, – смахивая слезы платком, сказала прихожанка.

– Как звать хоть чадо?

– Феликс.

– Как-как?

– Феликс. Для домашних просто Феля.

Священник покраснел от возмущения.

– Да как так можно дитя языческим именем называть? – вспылил пуще прежнего отец Петр. – Когда родился?

– Двадцать девятого июня.

– Как я и думал – еще и в святой праздник. Не должно в день Петра и Павла иными, нежели апостольскими именами чадо нарекать.

– Что нам теперь делать? – все же зарыдав, спросила мать.

– Крестить Петром. А после сходить в ЗАГС и поменять имя в свидетельстве о рождении.

– Спасибо, спасибо вам, – целуя руку батюшке, сказала мать.

Отец Петр растаял в улыбке. Еще никогда прежде он не был так горд, что наставил заблудшую на путь истинный.