Kitabı oku: «Каменный престол. Всеслав Чародей – 4», sayfa 3
Додумывать было некогда.
Налетели. Схлестнулись.
Звон и лязг железа, конский храп и пронзительное ржание, крики и матерная брань разом заполнил всё опричь. Отбив несколько ударов, Моислав успел заметить стремительный размах русского оружия. Клинок рванул горло, и мазовецкий князь повалился с седла, успев гаснущим сознанием увидеть кованый медный трезубец на алом поле щита – знамено киевских князей.
Воронцу повезло. Его конь оступился, когда копейный рожон уже летел лютичу в голову, ноги не удержались в стременах (плохи конные вои из лютичей, больше навыкли с лодейного носа на берег прыгать) и Воронец грянулся оземь – замглило в глазах. Бой отдалился куда-то, словно за толстую полупрозрачную стенку, глухо доносились звуки, через его голову бесшумными громадными тенями переносились всадники.
Всё было кончено.
Потом, очнувшись, лютич долго шёл по мазовецким лесам, собирая воедино остатки разгромленного русичами, ляхами и чехами войска Моислава.
– Сколько с тобой людей? – спросил Всеслав у лютича.
– С полтысячи, княже, – торопливо ответил тот. – Ляхи, лютичи, мазовшане, поморяне, пруссы, ятвяги. Все с жёнами, детьми. Все тебе служить готовы. Тем паче, Ярославичи – твои враги. Глядишь, и посчитаемся и за Мазовию, и за Моислава рано или поздно.
Всеслав раздумывал всего несколько мгновений. Хотя и раздумывать было нечего, и решил он почти сразу. Князь быстро переглянулся с женой и пестуном. Бранемира потупила глаза – решай как знаешь, ты – князь! (весь рассказ Воронца она слушала молча) – но Всеслав знал, что она с ним согласна. Да и могла ли быть с ним сейчас не согласна волхвиня – принять в службу воина за веру. Брень-воевода только одобрительно кивнул – за десять лет навык понимать своего воспитанника без слов.
Полтысячи воев – это сила. С ней можно многое совершить. Правда и кормить теперь их ему, князю полоцкому придётся. И в городе где-то поселить – пять сотен воев с жёнами и детьми – это не меньше двух тысяч человек. А значит, без новых даней не обойтись – и быть в эту зиму, помимо полюдья, и походам новым – к дрягве и литве, к летьголе да ливам.
– Добро, Воронче, будь по-твоему, – кивнул, наконец, князь лютичу. – Людей твоих уже должны были разместить на ночлег в детинце, а назавтра порешим, где вас поселить. Людей на помощь дома рубить дам, да и твои должно не разучились ещё топор в руках держать. А то небось и забыли как оно – деревья-то рубить, головы ссекая полтора десятка лет?
Князь негромко рассмеялся, а вслед за ним, искренне, без малейшей тени угодничества или подобострастия, обычных где-нибудь в персидских, греческих или арабских землях, а никак не на Руси, расхохотались и Воронец с Бренем. И даже княгиня Бранемира Глебовна усмехнулась невесело.
ПОВЕСТЬ ПЕРВАЯ
ЖАРКАЯ ОСЕНЬ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
ПОВОД
1
Облака шли ровными рядами, словно строй греческой латной пехоты. Тянулись от окоёма, нависая над кровлями и вершинами деревьев бело-свинцовыми громадами, набухшими дождём, висели над головой. Где-то там, среди этих пухлых гор глухо рокотал гром, но дождя не было.
– Парит, – процедил Несмеян, разглядывая небо. – Хоть бы гроза грянула, что ли…
– Грянет ещё, – сказал рядом кто-то.
Витко.
Сын воеводы Бреня стоял у плетня рядом с побратимом, и тоже разглядывал облака. Так, словно на небе и вокруг ничего больше не было важнее.
Несмеян досадливо поморщился и отвернулся.
А на кого досадовать-то, опричь себя?
Прошло уже три месяца с тех пор, как провалилась их первая попытка освободить князя. За это время можно было ополчить немаленькую рать (если бы она у тебя была – тут же ехидно подумал гридень). Можно было выкопать новый подкоп к княжьему порубу (если бы было откуда копать!). Можно было бы… много чего можно было бы сделать.
Но только ничего не изменилось.
Всеслав Брячиславич по-прежнему в порубе. Они – Колюта, Несмеян и Витко, – по-прежнему прячутся на Подоле и на Оболони. А княжичи полоцкие – у Святослава Ярославича в Чернигове. И связи с Полоцком нет никакой, что там сейчас творится – никто не знает. Только слухи.
Княгиня Бранемира удержала престол.
Вои Мстислава пытались захватить её во время полюдья.
Полочане выгнали новогородского посла.
Это было то, что знали все.
Гридень поправил на плече наброшенную свиту, потеребил длинный ус. Хотел было уже что-нибудь сказать другу, но не успел. За спиной со скрипом отворилась дверь в поросшей травой кровле полуземлянки, и на пороге возник голый по пояс мальчишка. Толстинные порты, босые, сбитые и запылённые ноги, соломенные вихры и облитые летним загаром плечи. Так сразу вроде и не скажешь, что кривич, таких и в Киеве полно.
– Далеко ль собрался, Бусе? – спросил Несмеян ровным голосом. Мальчишка глянул исподлобья и бросил недружелюбно:
– На торг. В доме шаром покати, скоро кору грызть начнём, как зайцы или лоси…
Гридень смолчал в ответ. Тем паче, что Белоголовый был прав – есть у них и вправду было почти нечего. А ему, мальчишке, на торгу проще всего будет появиться, таких там толпы…
– Не забыл, что тебя ищут? – подал голос Колюта, в свою очередь внимательно глянув на Буса. Мальчишка в ответ только молча дёрнул плечом и прошёл мимо к калитке. Колюта тоже смолчал в ответ на наглое поведение Белоголового, хотя в иной раз за такое стоило бы и поясом гридневым вытянуть вдоль хребта. Тяжёлым, сшитым из трёх слоёв турьей кожи, усаженным медными бляшками.
Все трое гридней проводили Белоголового взглядами, потом Несмеян вдруг повернулся к Колюте:
– Чего мы ждём? – спросил он угрюмо.
Колюта вздрогнул.
Вопрос не был неожиданным. Колюта и сам уже несколько раз себя о том спрашивал.
– Рано, – скупо ответил он, едва шевельнув губами.
– Рано, – с ядом повторил за ним Несмеян. – Ждём, когда поздно будет?
– Не шуми, – всё так же сухо и скупо ответил Колюта, не отводя взгляда от пыльной улицы за плетнём.
– Каждый день… – начал Несмеян.
– … приближает провал, – закончил за него Колюта. – Ты МНЕ про это будешь рассказывать, Рыжий?
Несмеян дёрнул усом и отвернулся. И впрямь, глупо вышло. Не ему указывать тому, кто сделал тайную войну своей жизнью.
– Рано, – повторил Колюта. – Мы можем ударить в било, собрать вече… и что? Что мы скажем князю? Не люб, иди вон? Так кияне нас не поймут. Нет вины за князем… Выпусти Всеслава? Что киянам до Всеслава?
Несмеян молчал.
Вестимо, Колюта был прав.
Будылья там и сям пробили толстый слой сероватой земли с частыми прожильями глины и торчали над осыпью. Судила несколько мгновений разглядывал оплывшую осыпь в овраге, словно пытаясь что-то понять.
Что?
Он не знал.
В голове было пусто.
Как? Как эти полочане умудрились работать у него под носом, под носом у княжьей дружины, которая охраняла полоцкого пленника, и никто ничего не заметил? Они сыпали землю в овраг, прямо на снег – и никто ничего не заметил.
Так не бывает.
Так было.
Судила содрогнулся. Должно быть, полочане, эти лесовики-язычники, жертву какому-нибудь своему демону лесному принесли, чтоб глаза отвёл страже. Иначе никак и не объяснить…
Сзади послышался конский топот, и тиун нехотя обернулся, словно предчувствуя неприятности. Он их чуял всегда, и никогда не обманывался.
Угадал и сейчас.
Конская морда, чуть подрагивающая дымчатыми ноздрями с нежно-розовым нутром, замерла всего в нескольких вершках от его лица, дохнула из ноздрей теплом, лязгнула удилами. А подкованные передние копыта притоптали траву в двух локтях от его стоптанных поршней.
Холоп поднял глаза.
Воевода Коснятин холодно смотрел на него с высоты седла, щурясь с чуть заметной насмешкой, катал по гладко выбритой челюсти могучие желваки, дёргал выцветшим на летнем солнце длинным усом. Того и гляди, плетью вытянет.
– Что, старый хрен? – от голоса тысяцкого можно было замёрзнуть, хотя вокруг стоял летний день. – Чуть не проворонил оборотня, а теперь сюда постоянно таскаешься, посмотреть, где обосрался? Как пёс на свою блевотину?
Судила смолчал. Не дело холопу возражать свободному, даже отвечая на обвинения. Тем паче, что Коснятин был прав.
– Ступай в терем, – тысяцкий махнул плетью в сторону высокого тына княжьего двора. – Там твоё место, не тут.
– Старые козлы! – Бус пнул попавшийся под ногу кругляш засохшего конского навоза. В висках гулко ухало. Белоголовый оглянулся по сторонам – не обратил ли кто внимания на его слова, но тут же успокоился. Никого не было поблизости, мальчишка шёл по пустому переулку между двумя высокими плетнями (руки в стороны протяни – и коснёшься тугого плетения сухой лозы. А и был бы кто – не расслышал бы шипения Буса сквозь зубы.
Пуганая ворона! – опять разозлился Бус, теперь уже на себя. – Такой же, как и эти… осторожничаем всё! Ждём невестимо чего! Спохватимся, когда Тука с Коснячком в ворота ломиться станут!
Его бы, Бусова, воля, так он давно уже бучу поднял бы! А этот… Колюта! Он просто боится, вот и всё. Пожижел в коленках с возрастом!
В глубине души Бус понимал, что он неправ. И что прав как раз Колюта.
Понимал.
И – не хотел понимать.
К тому времени, когда Белоголовый дошёл до торга на Подоле, он уже весь кипел. Все здравые мысли вылетели из головы, и в душе горело только желание – что-нибудь сделать! Утереть нос этому старичью!
Ишь, гридни!
«Вот возьму и проберусь к порубу! И с князем поговорю! А то и вовсе сбежать помогу ему! А чего ж… меня сторожа не враз заметит… прыгну вою на плечи, да и нож в деле будет (нож, подарок Несмеяна Рыжего, у Буса постоянно висел на поясе с тех пор, как он сумел оправдаться перед Несмеяном и Колютой – нож, примета свободного людина, не холопа). А потом – отодвинуть засов (почему-то ему казалось, что там на двери именно засов, а не замок, к которому ключ нужен) – невелик труд».
Белоголовый остановился на краю торга, неподалёку от самого Боричева взвоза. Покосился вверх по склону Горы… где-то вот там, в детинце, между великокняжьим теремом и Брячиславлим двором и есть поруб, где сейчас Всеслав Брячиславич…
Погорячился ты, Бусе…
Белоголовый скривил губы.
Раздухарился, ишь… и с ножом-то он, и прыгнет на спину… ты в детинец-то попади сначала. Уже и забыл, что ищут тебя, и половина челяди великого князя в лицо тебя знает?
Забыл, отроче…
Бус упрямо закусил губу.
А всё же – чем упырь не шутит?!.
Мальчишка прищурился, оценивающе глянул на Гору. Надо бы попытаться.
Судила угрюмо проводил взглядом подымающихся по Боричеву взвозу к воротам дружинных, среди которых резко выделялась красная шапка Коснятина. Витязи всю дорогу от Берестова до торга на Подоле потешались над тиуном, трясущимся за ними следом на телеге, и только по Боричеву взвозу взяли вскачь.
Тиун перекатил по челюсти желваки, чувствуя, как трясётся борода от обиды.
Ну да.
Его ли обязанность глядеть, чтобы никто подкоп на княжий двор не провёл? Тука и его вои должны были смотреть, а то и сам Коснятин, что его огрубил.
Да разве возразишь? Он, Судила, кто?
Холоп.
А Коснятин – воевода. Первый в городе после князя человек. А в иных делах и не после князя, а вовсе – первый.
Не возразишь.
Вот и приходится терпеть.
И всё из-за этого наглого мальчишки-кривича, Белоголового… вот кого Судила сейчас бы за вихры потаскал, а то и плетью отходил…
Э, постой, да вон же он!
Белобрысый кривич стоял около крайнего на торгу лотка и тоже глазел вслед дружинным.
Судила весь подобрался, вцепясь взглядом мальчишку взглядом, плавно-текуче сполз с телеги, шагнул…
Вот сейчас!
В этот миг Бус, наконец, оторвал взгляд от Горы (и чего она там высматривал?!) и увидел Судилу. И тут уже оба замерли, целую вечность неотрывно глядя друг на друга остекленелыми взглядами, словно скованные какой-то неодолимой цепью или заклинанием. Пальцы Судилы хищно скрючились, словно собираясь вцепиться в льняные волосы мальчишки, а рука Буса медленно ползла по широкому поясу к набранной из бересты рукояти ножа.
Нож носить стал!
Волю почуял, мерзавец!
Бесконечное мгновение миновало и сгинуло, и Белоголовый рывком метнулся в сторону, только пыль взвихрилась из-под поршней, которых, холопом будучи, кривич не носил. Судила дёрнулся было следом, но Бус уже удирал, ловко ныряя между встречными прохожими, то исчезая в толпе, то появляясь вновь.
Попробуй-ка его догони.
Кто-то весело свистнул вслед, кто-то расхохотался. Никто не бежал следом, никто не кричал «Держи вора!», стало быть, не украл ничего. А если украл, да не кричат, стало быть, поделом растопыре.
Несколько мгновений Судила стоял, глядя кривичу вслед и раздумывая, не следует ли всё-таки заорать: «Держи!». Холопа беглого схватить – милое дело, градские помогут. Потом вдруг вспомнил самодовольную морду тысяцкого, и резкая судорога отвращения вдруг передёрнула его плечи.
Хрен вот вам!
Сгорбившись, тиун махнул рукой и побрёл прочь от торга, совсем забыв, что приехал сюда, чтобы прикупить припас для княжьего терема.
Его отца и мать похолопили ещё полвека тому, когда Владимиричи за власть бодались. Он, Судила, уже в холопстве рождён. А такому в вольные выбиться трудновато.
Не станет он ловить кривича. Удалось мальчишке на волю уйти, пусть и дальше ему повезёт, раз уж сам Судила не сумел…
Пусть.
2
Конница топтала спелую рожь.
Дружины вятицких князей, казалось, плыли в ней по конскую грудь, тускло блестя на солнце оцелом копейных рожнов, шеломных наверший и чешуёй доспехов. А следом густо валили пешие отряды в стёганых латах, и тёмно-рыжие ржаные нивы сменялись нестройными рядами разноцветья щитов. И убегал в густой ржаной поросли полевик, стремительно раздвигая густые колосья и путаясь длинной бородой в остях, чтобы не оказаться среди смертоносного железа, под людскими сапогами или конскими копытами.
Хлеб погибал.
На опушке леса дымно горел стог сена, прозрачно-багровое пламя плясало на лёгком летнем ветру и даже к стенам Корьдна, за полверсты, тянуло гарью, горько першило в горле.
Корьдненская рать развернулась стеной, перегородив поле щитами, и два небольших конных полка сгрудились по краям, у самых опушек леса.
Совсем рядом фыркнул конь. Ходимир покосился вправо – почти неслышно подъехал и остановился Житобуд. Гридень хмуро глядел из-под густых бровей, нависших над серыми глазами, ладонь непроизвольно поглаживала рукоять меча, ласкала кончиками пальцев плотно сбитую промасленную бересту.
Просилась в бой.
– Ждёшь? – непонятно спросил Житобуд. Словно хотел что-то добавить, но смолчал. То ли осудил, то ли ещё что.
– Жду, – так же непонятно ответил молодой князь. Вновь покосился на гридня и рассмеялся. – Брось дуться, Житобуде Добрынич. Всё будет как надо.
– Не передумал? – гридень словно и не слышал ободряющих княжьих слов.
– С чего бы? – процедил Ходимир, разглядывая смыкающиеся ряды вятицкого ополчения на той стороне. Соседние князья и дедичи наконец показали свои зубы. Мало кому из них нравились союз Ходимира с Полоцком и возросшая сила Корьдна, повелитель которого к тому же, не отступил даже перед Мономахом. Мальчишкой, да. Но за плечами этого мальчишки стоял его отец, переяславский князь, со своими оторвиголовами, держащими Степь за глотку; стоял его дядя Святослав, лучший меч Руси, владеющий вторым по значимости престолом; стоял, наконец, и сам великий князь Изяслав, могущий поднять полки со всей Руси. Если так дело пойдёт, то скоро Ходимир головой всех вятичей станет.
Великим князем. Новым. Отдельным от Киева.
И их вятицкую волю, волю дедичей и князей, таких же, как и сам Ходимир, сапогом прижмёт.
Никто из них не отказался бы сделать то же самое. Но не мог. А он, Ходимир, может.
Потому и пришли сейчас вятичи сломать шею зарвавшемуся корьдненскому князю. Именно сейчас, когда его тесть-оборотень – в полоне у Ярославичей, пока Ходимир не набрал такой силы, с которой и вся земля вятичей вкупе справиться не сможет. И привели с собой не меньше тысячи копий, пеших и конных (больше, конечно, пеших). Сила для вятицкой земли немалая.
– Против нас тысяча воев, – напомнил Житобуд. – Шесть князей. Нас – даже с Рогволожими варягами вместе столько не наберётся. А ты хочешь вывести все полки напоказ. Сомнут.
– Не сомнут, – отверг князь, морщась от запаха дыма. – А так – может и не решатся на бой-то, когда поймут, какая за нами сила стоит.
– И что в том хорошего? – не понял гридень. – Как по мне, так вернее было бы подождать, пока они в бою увязнут, а потом и ударить варяжьей дружиной. Сломать кость. А так – они воев сохранят, силы сохранят. Жди потом, когда ужалят.
Всё так.
Но…
– Не они, Житобуде Добрынич, – негромко поправил Ходимир. – Не они сохранят. А мы сохраним. Мы, вятичи. Понимаешь?
В дрожащем от жары и огня воздухе над полем равнодушно парил ястреб, выглядывая добычу.
Не угадал князь.
Не собирались князья и дедичи ни мириться, ни бояться.
Вятицкое ополчение перегородило разноцветными щитами поляну перед стенами Корьдна к полудню. И тогда из ближнего леса донёсся хриплый рёв варяжьего рога, и, раздвигая ветки чапыжника, на поляну с двух сторон хлынули ощетиненные острожалым железом дружины Раха и Мстивоя. Вышли, быстро развернулись в стороны, охватывая нестройной ополчение вятичей, замерли на миг.
Но ополчение не дрогнуло.
Ответно заревел рог.
Качнулись первые ряды и нестройно потекли навстречь корьдненской дружине. Плеснуло в глаза проблесками на отполированных клинках и рожнах, грянуло в уши многоголосым яростным криком.
Бориполк!
Корьдненский князь криво усмехнулся, толкнул коня ногой, заставляя двинуться навстречь мечам, и одновременно бросил руку к поясу, ощутив сквозь тонкую полотняную рукавицу резную костяную рукоять меча.
Хотомельский князь Бориполк давно собирался попробовать оцелом на крепость доспехи Корьдна. Давно злобился на растущие силы Ходимира, завидовал его молодым годам. Ещё с отцом Ходимировым, Гордеславом-князем, враждовал. И были-то оба из одинаковых родов, усилившихся дедичей. Не было в вятицкой земле истинных князей, потомков Велеса, всех извели козары да печенеги ещё сто – полтораста лет назад.
Вот и настало время.
Привёл хотомельский князь к стенам Корьдна мало не всю землю вятичей – хозяин Корьдна уже знал, что Бориполк и есть старший воевода всей этой сборной рати.
Схлестнулись, звеня железом, прихлынули друг другу навстречь, рубились яростно, дурея от льющегося с бледно-синих небес обморочного жара, от крови и пота, от густой духоты, тянущей даже от выползающих из-за ближнего леса тяжёлых свинцово-синих туч.
Вятичи.
Против вятичей.
Ходимир рубанул сплеча (плеснуло жаркой душной кровью!), толкнул кого-то конской грудью, бросил быстрый взгляд, прикидывая, сможет ли до хотомельского князя досягнуть.
Не достать.
Не пустят. Целый лес копий.
Бросилось в глаза искажённое злобой лицо Бориполка – хотомельский князь глядел на Ходимира в упор, словно хотел его глазами убить, раз уж не получается мечом дотянуться. Его от корьдненского владыки надёжно отгораживали копья Ходимировой дружины.
Тоже – не достать.
Хотомеличи уже отступали. Сзади, от опушки, ревели варяжьи рога, звенело железо. Остальные полки Бориполчей рати не решились броситься на слом следом за хотомельской дружиной. Сейчас, огрызаясь на наскоки варягов, они отходили обратно к прогалу между двумя дубовыми рощами. Туда, откуда и пришли.
Князя охватила злость, даже в глазах потемнело. Опять ловчить, притворяться, что всё идёт, как и должно быть? Улыбаться в глаза этому старому козлу Бориполку и всё время ждать от него какой-нибудь пакости? Что они сделают в другой раз? Задружатся против него с Мономахом или Святославом черниговским?
Э, нет, ребята, так не пойдёт!
Надо решить всё разом.
Ходимир опустил меч – рубить всё равно было некого. Бросил косой взгляд на Житобуда, и гридень послушно склонил голову – что делать, между ними оговорено было заранее.
Взлетели над сгрудившимися воями крест-накрест два копья с красными еловцами, разошлись в стороны, опять скрестились. Вои разошлись в стороны, пропуская князя вперёд.
Корьдно звал Хотомель на поединок.
Поединок вождей.
Сошлись на вытоптанном конницей ржаном поле, и поломанные колосья остями кололи босые ноги.
Ходимир повёл плечами, чувствуя на них горячие поцелуи солнца – бились полунагими, как любят боги. Только простые полотняные штаны да боевые княжьи пояса, больше ничего.
Хотомельский князь стоял напротив, цепко расставив ноги и держа меч наперевес обеими руками. Глядел угрюмо, исподлобья, жёг ненавидящим взглядом из-под седых косматых бровей. Совсем ты рехнулся от ненависти, Бориполче, – подумал Ходимир мельком, прикидывая, как лучше поворотиться, чтобы поставить противника лицом к солнцу. А в следующий миг, словно прочитав эту мысль на лице у Ходимира, хотомелич прыгнул, широко замахиваясь – разом отрубить голову наглому сопляку, который возомнил, что если он теперь зять полоцкого оборотня, так всю землю вятичей теперь к рукам приберёт.
С глухим лязгом сшиблись мечи, высекая искры. Ходимир прянул в сторону, увернувшись от стремительно летящего в лицо оцела, поворотился к Бориполку лицом.
Получилось!
Хотомелич прищурился против солнца. Но его не обманешь, травленый волк! – не бросился очертя голову, не ждал на одном месте – сторожко двинулся по кругу, обходя Ходимира справа – поворотить корьдненского наглеца обратно, а выйдет, так и самого лицом к солнцу поставить!
А выкуси!
Корьднич ринулся сам. Метнулось навстречь мечевое лёзо, вновь сшибся оцел, проскрежетали клинки, скользя вдоль друг друга. Ходимир на миг оказался совсем рядом с Бориполком, даже пахнуло ощутимо горячим мужским телом, липким потом, человеческим и конским, нагретой солнцем кожей. На мгновение Ходимиру даже показалось, что хотомелич сейчас его укусит – до того бешеным был оскал Бориполка.
Бориполк крутанулся, уходя от Ходимирова меча, болью рвануло плечо Ходимира, блеснуло в глаза отражённое от клинка солнце. Вновь лязгнул, сталкиваясь, оцел, меч Ходимира полетел в затоптанную рожь. Корьднич отпрянул, стараясь не упасть – кто упал, тот проиграл.
Кровь Ходимира щедро пятнала землю, и рожь, и полотняные штаны, текла, змеясь и ветвясь по плечу и запястью. И рука-то – правая, – мельком подумал хозяин Корьдна с досадой, неотрывно глядя в лицо Бориполка. Хотомельский князь торжествующе и недобро ощерился, скользящим шагом двигаясь к Ходимиру.
Конец, – Ходимир закусил губу, оглянулся смятённо.
Ан нет же!
Метнулся вправо, уходя от стремительно летящей холодной смерти, пригнулся – клинок Бориполка свистнул над головой. Левая рука прочно вцепилась в резную кость мечевой рукояти.
А Бориполк уже прыгнул, воздев меч обеими руками, и рушился на корьднича сверху, словно падающий на добычу коршун. Ходимир успевал только, не вставая с корточек, развернуться к нему навстречь и вскинуть меч левой рукой. Лопнула наискось грудь хотомелича, хлынула кровь. Оба князя повалились наземь под могильное молчание двух дружин.
В полотняном летнем шатре шумно, дымно и пьяно.
Не решились вятицкие князья и дедичи поехать в терем Ходимира в Корьдне. Слишком многие примерили на себя победу корьднича, поставили себя на его место. Хватит ли сил устоять перед соблазном похватать пьяных гостей во время пира. И решили не давать нахальному корьдненскому юнцу повода.
После гибели хотомельского князя никто из противников Ходимира больше не отважился спорить о власти – корьднич правильно рассудил, что именно Бориполк и был главным заводатаем смуты. И с его смертью смута затихла.
Пировали в огромном шатре, раскинутом корьдничами прямо посреди вытоптанного поля, между соперничающими ратями. И сторожа вокруг шатра тоже была смешанная – со стороны города стояли вои Ходимира – корьдничи и варяги, со стороны поля – вои мятежных князей. Стояли, глядели в поле, на огни пустыми глазами и сглатывали слюну от запахов из шатра. Пахло мёдами, пивом, жареным мясом (на огне жарился целый бык, ещё вчера мычавший в стадах Ходимира), свежим хлебом, наваристой ухой.
– Я хочу выпить на помин храброго хотомельского князя Бориполка Мстиславича!
Ходимир вздрогнул.
Поднял голову.
Воротынский князь Жирослав поднялся из-за стола и глядел на него, Ходимира, с неприкрытой неприязнью. Ещё один отцов ворог, – вспомнил корьднич, заставляя себя улыбнуться. Должно быть, улыбка вышла кривой или натянутой – гости один за другим примолкли, ждали, что скажет хозяин, с которым они приехали замиряться. Сидящий рядом с Жирославом незнакомый Ходимиру дедич дёргал воротынского князя за полу шитой цветными шерстяными нитками и золочёными греческими паволоками свиты, словно пытался его усадить, да только где там…
Не одолеешь.
Воротынцы выставили на нынешнюю войну немалую дружину, такую же, как и у хотомеличей, а только после гибели Бориполка Жирослав не отважился очертя голову ринуть в бой. А ныне глянь, осмелел, захотел после времени кулаками помахать. И глядит с вызовом, держит в руке полный рог, того и гляди, пиво прольёт на скатерть.
Ходимир поднялся на ноги, заметив, что головы гостей одна за другой поворачиваются к нему. Что-то скажет в ответ на пьяную выходку гостя корьдненский князь? Крика небось ждут, гнева, оскорбления гостя.
– А чего ж… – медленно сказал Ходимир. – Давайте выпьем и на помин. Хороший князь был Бориполк Мстиславич. Добрый хозяин городу своему. И воин храбрый… знал – когда надо с врагом сразиться, а когда не время кулаками махать. Выпью на его помин и я!
За столом облегчённо зашумели, засмеялись – многие уловили намёк в словах Ходимира. Жирослав исподлобья смотрел, как Ходимир пьёт дорогое греческое вино из рога с серебряной оковкой, потом хмуро дёрнул уголком рта, отбросил со лба чёрный с проседью чупрун, выпил из своего рога и грузно сел – дородства воротынскому князю было не занимать.
Витонега смотрела холодно, недовольно поджав губы, колола взглядом. Ходимир даже остановился у порога. Жена отвернулась, глянула на мамку. Холопка понятливо подхватилась, привычно качнула резную колыбель и почти неслышно скрылась за дверью.
– Опять злишься? – князь постарался, чтобы его голос звучал ровно. – Не надоело?
Витонега вновь глянула колюче, словно иглами сверкнула из-под ресниц. Князь вздохнул, сел рядом с ней на лавку, положил руку на плечо. Княгиня дёрнула плечом, сбросила руку. Глядела в отволочённое оконце молча.
– Ну скажи хоть, чего злишься-то? – в голове и голосе князя играл хмель.
– Ты! – прошипела княгиня зло, мгновенно оборачиваясь – только взметнулись тёмно-русые волосы, отлетел в сторону свалившийся с головы повой. – Ты мне что обещал?!
– Что? – не вдруг понял князь. Но почти тут же до него дошло. Охмурел, мотнул головой трезвея.
– Ты мне зимой что говорил?! – Витонега вскочила на ноги, отступила от лавки в сторону, словно стараясь отгородиться от мужа висящей колыбелью. – Ты сказал – вот справлюсь с Мономахом… и тогда – Киев! Поглядим, чьи мечи острее! А теперь!..
Голос Витонеги сорвался, она, всхлипнув, отвернулась.
– А что – теперь? – Ходимир вдруг успокоился.
– А теперь ты опять через братни дружины свою власть укрепляешь! – почти выкрикнула жена обвиняющим голосом. – А про Киев и не вспомнил! Отец с братьями теперь всю жизнь в полоне томиться будут, пока ты в великие князья на Оке лезешь?!
Ходимир представил себя великим князем и едва удержался от усмешки. Добро хоть удержался – во что бы эта его усмешка вылилась – боги знают. Княгине сейчас малого не хватало, чтобы окончательно разбушеваться. В неё сейчас словно вселился строптивый и гневный норов её прапрабабки Рогнеды-Гориславы Рогволодовны.
– Угомонись, жена, – мягко сказал он. – Или лучше было бы, кабы я на Киев походом ушёл, а эти… – он поискал слова, чтобы обозначить мятежных князей и дедичей, но не нашёл пристойных… – а эти бы тут за моей спиной и Корьдно взяли, и тебя, и Гордика… и чего бы мы добились?
Витонега кусала губы. Вестимо, возразить ей было нечего, тем более, что муж был прав. Но и тем больше ей хотелось возразить, а то – закричать, закудесить, срывая зло и гнев от своей неправоты и обиды, невзирая на то, что может разбудить сына, названного по покойному тестю, которого она никогда не знала, Гордеславом. Удержалась. Одолела и гнев, и злость. Поникла головой.
– Что же будет теперь, Ходимире?
– А что будет, – муж пожал плечами. Встал, подошёл вплоть, положил руки на плечи. Прижался щекой к непокорным волосам жены, вдохнул её особенный запах – запах мяты, воска и молока (сама кормила младеня грудью). – Теперь, когда я главного заводатая убил, князья и дедичи против меня не вякнут. Глядишь, лет за десять привыкнут, ярмо холку набьёт… а там, глядишь, Гордик наш над ними и вовсе хозяином полным станет…
– Я не про то, – вновь острожела голосом Витонега, высвобождаясь из его рук. – У отца нет тех десяти лет…
Вестимо, нет.
– Вестимо, нет, – князь едва заметно усмехнулся самыми уголками губ. – Поможем ему раньше. Теперь, когда они в моих руках, можно и их в поход против киян созвать. Может и ещё кого найдём…
Его последние слова прозвучали как-то странно – словно князь опасался выболтать что-то лишнее или сглазить задуманное. Оборвал сам себя на полуслове. Но Витонега не обратила внимания:
– Да?! – вновь обернулась к мужу лицом.
И – ах! – вскинулись на плечи тонкие руки, и по губам пробежала счастливая улыбка. Витонега спрятала лицо у мужа на плече, и Ходимир почувствовал, как намокает рубаха от слёз. Вот только слёз не хватало! – подумал недовольно князь, касаясь любимых глаз губами, и чувствуя, как начинает кружиться голова и гулко стучать в висках кровь.
