Kitabı oku: «Каждый День Как Пятница 13-е», sayfa 5
За стенами кабинета кипела жизнь. Машины и люди в безумном ритме сновали туда-сюда. Суета сует. Как быстро проходит жизнь. Жизнь – это движение. В современном мире жизнь – это гонка. Гонка на выживание. Если ты не в лидерах, тебя затопчут такие же аутсайдеры. Когда ты в лидерах, то в затылок с ненавистью дышат «вторые», готовые в любой момент столкнуть и растоптать. Но сейчас Багрицкую это меньше всего волновало. Учитывая то положение, что она занимала в высшем экономическом эшелоне, ей уже давно никто не смел открыто объявить войну, если только так – чуть куснуть, а потом, жалобно скуля осознавав весь ужас содеянного, пытаться побыстрее спрятаться в тайную норку и притвориться (от греха подальше) мертвым. Сейчас ее голова была занята совсем другим. Последняя неделя почти выбила ее из колеи. Подойдя к столу, она нажала кнопку вызова и, достав из шкатулки сигарету, вставив ее в длинный мундштук, поднесла ко рту. Появившийся буквально из воздуха секретарь, стараясь скрыть растерянность, похлопал себя по карманам в безуспешных поисках зажигалки. Она, слегка качнув головой, тут же прекратила его судорожные подергивания.
– Я получила определенного рода сведения, – задумчиво произнесла она, достав из той же шкатулки золотистую зажигалку в виде миниатюрного пистолета. – Не правда ли, оригинальный и весьма необычный подарок? – Ее вопрос не предопределял ответа, и секретарь это понял. Нажав на курок, она получила небольшой голубой огонек, но не закурила, а несколько мгновений задумчиво смотрела на пламя. – Леонид Александрович, пожалуйста, в течение получаса меня не беспокоить.
Секретарь понимал ее с полуслова – это была не просьба, это был приказ, который не подлежал обсуждению и уточнению. Продолжая играть зажигалкой, она бросила сигарету на стол. – И еще, пожалуйста, позвоните Самуилу Аркадьевичу. Я жду его через сорок минут, и к его приезду сделайте кофе.
– Все будет сделано, Тамара Георгиевна, – четко проговорил секретарь и неуловимо, чуть склонив голову, выразил глубочайшую степень уважения и вышел из кабинета.
Она же, сидя в огромном кожаном кресле и положив ногу на ногу, думала о телефонном звонке начальника службы охраны. Полученное сообщение, что обо всем удалось договориться и проблема решена, запредельно повысило ее жизненный тонус, вызвав непреодолимое желание снять копившееся последние время напряжение. Неделю назад она получила известие, вызвавшее у нее вначале растерянность вплоть до легкого шока, потом радость и, наконец, появление настоящего смысла в жизни и активное желание действовать. Дело было настолько деликатным, что она смогла поручить его только Лавреневу, и то с условием, что истинной цели никто не должен знать, а в определенные детали может быть посвящен только очень узкий круг самых доверенных людей. Ее не интересовало, каким образом будет решен этот самый важный на данном жизненном этапе вопрос. Может, именно ради этого она строила свою империю, и теперь все приобрело определенный смысл. Теперь все решено. Довольная улыбка едва коснулась уголков ее губ, и она, по-хулигански забросив ноги на край стола, позволила
себе расслабиться.
Минимум косметики на холеном, с тонкими аристократическими
чертами лице. Черные, как вороново крыло, волосы были гладко зачесаны назад и собраны на затылке в огромный пучок. Ее лицо и крепкое тело, поддерживаемые массажами, фитнесом, здоровым питанием, строжайшим режимом работы и отдыха, помогли сохранить в ее возрасте свежесть, природную женственность и душевную гармонию. Она достойно несла свои годы, не прибегая к помощи пластических хирургов, конечно, цифры в паспорте не радовали, но и не давали повода впадать в истерическую панику. За это годы были к ней более чем милосердны.
С удовольствием рассматривая свои туфли на высоченных каблуках, она вновь чуть улыбнулась. Красивая обувь всегда была ее слабостью. Только встав с кровати, в ванной комнате и в спортзале она на короткое время позволяла себе надеть соответствующие этим моментам вещи – халат или спортивный костюм, мягкие тапочки или кроссовки. Все остальное время, даже если она планировала весь день провести дома, при этом не ожидая чьих-либо визитов, она всегда выглядела так, будто сейчас собиралась на великосветский раут: на голове – совершенная укладка, на лице – легкий макияж, элегантная одежда и обязательно туфли на высоком каблуке. Никто никогда и нигде не мог застать ее «выглядевшей неподобающим образом». В ее жилах текла смесь, представляющая собой убойный коктейль. Здесь присутствовали русская и еврейская кровь, испанская и французская, немецкая и татарская, украинская и грузинская, и каждая капля несла в себе качества, определяющие черты ее внешности, характера и интеллекта. Всегда выдержанная и со всеми уважительно на «вы» независимо от статуса, пола и возраста. Она с ранней юности усвоила, что оскорбляют не слова, сказанные в порыве пусть даже самого справедливого гнева. Неизгладимую, незабываемую до сердечной боли обиду оставит тот тон, которым они были произнесены. Людей унижать нельзя. Даже самый никчемный человечишка при определенных обстоятельствах это обязательно вспомнит (пусть тогда, в свое время, он и получил за дело) и в самый неожиданный момент, может быть, не нанесет ответный удар, но может просто не подать руку помощи – равнодушно смотря, как ты гибнешь. И неизвестно, что страшнее… Ведь добро, сделанное тобой, могут и не вспомнить, а вот собственное унижение не забудут никогда. В ее лексиконе не существовало таких слов, как «нищеброд», «быдло» и им подобных. Ровный, спокойный, порой даже с ласковыми нотками голос мог привести в смятение искушенных и закаленных реальными и «подковерными» боями мужчин, а ее отточенный прекрасным образованием ум анализировал и выдавал решения порой быстрее, чем хороший компьютер. «Царица Тамара». Она знала, как ее называют за спиной, и вновь улыбка чуть тронула уголки ее губ, этот титул ей в определенной мере льстил, в конце концов ничто человеческое ей было не чуждо.
Про ее личную жизнь никто ничего не знал. Последнее десятилетие ее практически не было, хотя, конечно, кое-что было, но это никак нельзя назвать личной жизнью – так, поддержание «здорового образа жизни». Результатом бесшабашной, как ей тогда казалось, «революционной» молодости был сын. Только она смогла остановиться и взять себя в руки, вовремя поняв, что разрушать намного проще, чем строить, и перед тем как «все до основания, а затем…», вначале нужно иметь четкий план действий и желательно базу для постройки чего-то нового и более совершенного. Сын – высокий, статный красавец и, что важнее всего для мужчин, весьма неглуп, причем очень неглуп. Его ожидало блестящее будущее, но он внезапно все бросил и, демонстративно хлопнув дверью, ушел, ничего не объясняя, и буквально растворился в каких-то непонятных друзьях, быстро влился в их субкультуру… и вовремя остановиться не смог. Да, наверное, она виновата. Как теперь модно говорить, у ребенка развился синдром «дефицита внимания». Но он уже был далеко не ребенок, а если подумать, она-то вообще росла без родителей… То есть родители, конечно, были, и весьма статусные. Но когда они не были заняты своей работой, то активно занимались выяснением отношений между собой, и им совершенно не хватало времени, а может, и желания заниматься единственной дочерью. Бабушка, в кружевах и вечно прибывающая в высоких романтических грезах, могла часами наизусть читать Пушкина, Лермонтова, Жуковского, Баратынского, Тютчева, Некрасова… Ах, русские поэты, ах, золотой век! С меньшей экзальтацией относилась к веку Серебряному, а уж современных и знать не хотела.
– Тамара Георгиевна, все готово, – на лице секретаря ни одна клеточка не дрогнула, когда он увидел «царицу Тамару», сидящую в позе ковбоя из дешевого вестерна.
– Спасибо, Леонид Александрович. У вас удивительная способность бесшумно появляться и исчезать, но главное, вы всегда это делаете вовремя.
– Позвольте расценить это как поощрение, – секретарь чуть склонил голову. – Самуил Аркадьевич уже выехал. Будет через сорок минут.
– Тогда потороплюсь, – убрав ноги со стола, она легко подхватилась из кресла.
– Если Самуил Аркадьевич приедет раньше?
– Пусть подождет. Меня сейчас, а тем более когда приедет Самуил Аркадьевич, ни с кем не соединять… только если позвонят из больницы…
Пожалуй, впервые за все годы своей службы он услышал, даже не услышал, а скорее почувствовал в ее голосе легкую нотку нетерпения и тут же беззвучно исчез, а она, подождав, когда за ним закроется дверь, вошла в свой персональный лифт, рассчитанный максимум на двух пассажиров, но, кроме нее и иногда Леонида Александровича, им никто и никогда не пользовался. В кабинете дверь лифта была замаскирована под секцию книжного шкафа, а в гараже, где была его конечная остановка, это были полки с инструментами. Но в кабине лифта была и вторая дверь, она располагалась напротив той, что открывалась в гараж, и когда распахивались ее створки, то пассажир утыкался носом в глухую бетонную стену с небольшой, почти незаметной трещиной – это был проем для электронного ключа. За этой фальшстеной, а в действительности бронированной дверью, в глухом, с абсолютной звукоизоляцией подвале находился ее персональный тир. О его
существовании не знал даже секретарь.
В единственной, коридорного типа комнате подвала стены и потолок
были представлены единым железобетонным монолитом, обшитым звукопоглощающими панелями. На стыке потолка со стенами по всему периметру тонкой линией располагались светодиодные светильники, а по углам находились небольшие вентиляционные окна, обеспечивающие мощную вытяжку. Только хозяйка знала, где здесь за одной из одинаковых серых плит спрятан сейф с оружием, самыми важными документами и так, по мелочи – наличные деньги в разной валюте, драгоценности. Сейфы у нее были и в кабинете, и в ее загородном доме, и в питерской квартире – где хранилось только то, что в любой момент должно было оказаться под рукой, кроме этого, были еще банки, и не только в России. Но здесь, в подвальном тире, была ее тайна тайн. Войдя в подвал, она подождала, когда за ней автоматически закроется сначала дверь лифта, затем и фальшстена с бронированной дверью, и только после этого подошла к небольшому столу из непрозрачного черного пластика и стали. Здесь в комнате это был единственный предмет мебели, на нем лежали звукоизолирующие наушники и ноутбук. Она включила компьютер и на небольшом экране полностью отобразилась панорама ее кабинета, воспроизведенная в настоящем времени. Камера работала безупречно. Затем, погладив рукой саму столешницу, она чуть подождала, когда из нее с тихим шелестом выдвинется тонкая и гладкая, как лист бумаги, пластинка из металлопластика. Хаотично, будто рисуя невидимые иероглифы, она поводила по нему сначала указательным пальцем правой руки, а затем левой. Раздавшийся тонкий зуммер сообщил ей, что сенсорный сканер сработал – сигнализация снята, и можно, обойдя стол, пройти вперед. Сделав определенное количество шагов, она остановилась у одной из стен, которая совершенно не отличалась от других, и осторожно погладила ее рукой. И здесь невидимый сканер считал отпечаток ее ладони, и стена, бесшумно отъехав в сторону, открыла большой, вмурованный сейф с максимально возможными системами защиты. Открыв главную дверь, а потом одну из второстепенных, она выбрала из нескольких лежащих в своих гнездах пистолетов тяжелый ПМ и две обоймы. Только закрыв сейф и вернув стену на место, Багрицкая надела наушники, специальные очки и, включив вентиляцию на усиленный режим, вставила первую обойму. Ей нравилось бывать здесь. Никто не видит и не слышит. Можно быть самой собой и не волноваться, что кто-то поймает в неловкий момент. Да и само оружие давало ощущение силы, надежности и защищенности. А еще это место помогало вести себя ровно в деловых переговорах любого уровня сложности и справляться со стрессовыми ситуациями, именно здесь она выплескивала всю бурю клокотавших внутри эмоций. Стоило только представить себя в тире, и тут же снижался накал страстей, а на пониженных тонах многое решалось быстрее и легче. В Японии на некоторых предприятиях приняты антистрессовые комнаты с чучелами, которые можно со всей силы бить руками, ногами и даже битой. Правда, в других странах это, кажется, не прижилось, там стрессы снимают психологи, психоаналитики. Но представить себя лежащей на диване и исповедующейся за деньги чужому человеку, при этом не имея никаких гарантий, что он за большую сумму или просто от скуки, чтобы поддержать разговор в компании, не выдаст все твое сокровенное, сопровождая это нелицеприятными комментариями, – нет, такой вариант даже не рассматривался. Если на миг допустить мысль, что этот психоаналитик даст обет молчания и, перефразируя Пушкина, «вырвет грешный свой язык», что ненамного внушает оптимизм – ведь он еще умеет писать. «Если тайну знают двое, значит, ее знают все». Тамара всегда помнила эти слова. Поэтому создание этой комнаты и монтаж сейфа было проведено за несколько лет до возведения самого здания. Сначала был залит фундамент, построен гараж и комната «Х», потом стройка была заморожена на несколько лет, и лишь после этого, уже другой строительной компанией было продолжено возведение огромного здания из стекла и бетона. А оружие – это другое дело. Спасибо отцу и его друзьям, страстным любителям охоты. Любовь к самой охоте они ей так и не привили, а вот фанатиком оружия сделали. Только об этом почти никто не знал. Отец был мастером спорта по стендовой стрельбе и блестяще владел не только гладкоствольным оружием, но и разного вида пистолетами. По малолетству Тамара не интересовалась, откуда у них столько оружия, а раз спросив, получила резкую отповедь, что не ее девичьего ума дела и еще один такой вопрос и вместо стрельбы она будет обучаться вышиванию гладью или крестиком – на выбор. Тогда ее это разозлило, но, промолчав в ответ, поставила перед собой цель обойти отца – и через полгода он признал ее лучшим стрелком. Отец всегда был скуп на слова, а тем более на похвалу и если что-то говорил, то это дорогого стоило. Она улыбнулась и нажала на курок, потом еще, еще и еще. Отстреляв вторую обойму, она посмотрела в бинокль. Все так, как она хотела: на мишени отверстиями от пуль обозначилось улыбающиеся лицо – ровный овал, в центре которого симметрично располагались два глаза, рот из пяти аккуратных дырок и широкий провал носа – туда, в одно и то же место, в десятку, вошли три пули подряд. Времени оставалась немного, а еще необходимо было до приезда адвоката принять душ и привести себя в порядок. Убрав на место оружие и включив сигнализацию, на лифте она поднялась наверх. Кроме кабинета у нее была небольшая комната, эдакое личное пространство для отдыха – «дамская» комната с прекрасно оборудованной душевой кабиной. Стоя под тугими струями воды, она мысленно продолжала подводить итоги.
Итак, начальник охраны утверждает, что вопрос с одним жизненно важным делом практически решен и можно начинать оформление документов. Этим займутся юристы, теперь второе. Второе, но не значит, что это дело менее серьезное. Она еще не волновалась, но то, что мысль о молчании «компьютерного гения» стала посещать ее чаще, это уже наводило на определенные размышления. Здесь возможно несколько вариантов: или он не гений, или он все же гений, но у нее в делах все так плохо, что он не решается открыть ей всю истину, или, наоборот, все настолько хорошо… что он не считает нужным спешить с очевидными, по его мнению, результатами. Последний вариант у нее вызывал наибольшие сомнения.
Когда по селектору приглушенный голос секретаря сообщил о прибытии адвоката, она уже, по-деловому собранная, сидела в кресле за кабинетным
столом.
– Просите, Леонид Александрович.
***
Коридоры, по которым они шли, были пусты, и звуки шагов гулким эхом отражались от старых кафельных плиток, так плотно подогнанных друг к другу, что они сливались в единое полотно, выстилающее полы и стены.
Женя шла чуть впереди на не сгибающихся ногах. Она все ускоряла шаг, и казалось, вот-вот побежит, а в гудящей голове крутилось: не верю. Этого просто не может быть, вот просто не может быть, и все. Когда же этот проклятый день закончится. У нее за всю жизнь не было столько проблем, нет ни проблем – настоящих катастроф, как за последние сутки.
– Я видела, что вы подъехали, и решила встретить.
Алина Арнольдовна без белого халата, растрепанная и с пунцовым от волнения лицом сейчас была совершенно не похожа на того опытного, уверенного в себе врача, которого так хорошо знала Женька. Сейчас она семенила мелкими шажками, всеми силами стараясь не отставать и побыстрее передать всю известную ей информацию.
– Женечка, тебя ждут в кабинете главного. Боже, это было так страшно. Ее нашли в малой операционной. Там лампу сняли с потолка и большой крюк остался… Санитарка пошла туда пол протереть… Я сама не видела, но, говорят, там на полу валялся список распределения на новые места работы, и будто она из-за этого…
Закончить Арнольдовна не успела. Они вошли в приемную главного врача. Здесь все было по-прежнему. Полукруглый стол, где все так же сидела Людочка, она же Люся – девица лет двадцати пяти с неестественно пухлыми
и всегда ярко накрашенными губами, любительница кофточек с отчаянно глубоким (почти до пупка) декольте и с постоянно презрительно-надменным выражением лица. Сейчас она была похожа на раскрашенного Арлекина, случайно попавшего на драматическое представление и не знающего, что ему делать в этом эпизоде. На бледно-сером лице дико смотрелась ярко красная помада и синяя подводка глаз. Люся нервно дернула головой в сторону кабинета главного, невнятно просипев что-то типа: «Вас там ждут».
В кабинете теснилось много народу, и в основном мужчины. Из женщин была Раиса Марковна и зареванная санитарка – баба Нюша, которая, видно, в сто первый раз повторяла свою историю нахождения Марины Владимировны. По страдающему лицу полицейского, пытавшегося что-то записывать, было понятно, кроме рвущих всем нервы всхлипываний и причитаний, что «она вошла, а она висит», ничего большего добиться не получалось.
В кабинете стоял стойкий аромат корвалола, валерианы и еще какой-то концентрированный мятный запах, ассоциирующийся с зубным порошком.
Главный сидел за своим столом и чем-то напоминал секретаршу, только без декольте и яркой помады, а вот цвет лица был один в один – бледно-серое, и выражение тревожно-испуганное. Евгении достаточно было одного взгляда, чтобы окончательно поверить в реальность происходящего.
– Лицкая Евгения Павловна, – тут же представил ее главный, и в его голосе прозвучало чувство определенного облегчения, – она родственница… очень какая-то дальняя родственница этой погибшей… ну этой, Кутузовой. Он и не подумал скрыть своего довольства, что наконец появился новый объект, представляющий для правоохранительных органов значительно больший интерес, чем он.
– Следователь, Ступицын Юрий Иванович, – представился невысокий мужчина, напоминающий крепенького, правда, чуть скособоченного грибка-боровичка. «Боровичок», даже не попытавшись приподняться из-за стола, еще
раз уточнил, видимо, для себя, – вы сестра Кутузовой Марины
Владимировны?
– Да. Она моя очень дальняя родственница. – Евгения решила, что
здесь не будет лишним если она внесет определенную ясность, и добавила: – Наши мамы, кажется, были в родстве, в каком-то очень дальнем родстве.
– У вас с собой есть какое-нибудь удостоверение личности? И кто это еще с вами?
– Это моя подруга, – передавая следователю свой паспорт, произнесла Евгения бесцветным голосом. – Ловгиз Дарья Александровна. А теперь, если вас не затруднит, кто-нибудь мне скажет, что здесь происходит?
В ее душе, в самом укромном уголке еще теплилась маленькая искорка надежды, что это ошибка. Ведь там маленький Мишка и парализованная тетя Нина… Боже! Пожалуйста… Пусть все происходящее окажется страшным сном или самой ужасной в мире ошибкой…
– Вашу сестру нашли мертвой в одной из малых операционных. Когда вы ее видели последний раз и о чем вы разговаривали?
Следователь говорил привычно, ровно, без каких-либо эмоций. Его не интересовали ее ответы, наверное, все знал заранее, но этого требовал протокол, и он неукоснительно следовал его правилам.
– Я была здесь где-то около двух, – Жене с трудом давалось каждое слово. Она предложила мне выпить кофе, но у нас не сложилось – я очень спешила. И потом мы с ней были не очень близки. Только я точно знаю – она не могла покончить жизнь самоубийством. У нее дома мать парализованная, и сыну всего четыре года. Она не могла их бросить…
– Ну, Евгения Павловна, в состоянии депрессии и не такие поступки совершают, но я не собираюсь спорить, – следователь захлопнул лежащую перед ним черную папку. – Последнее слово за экспертизой. Результаты мы сообщим. С матерью Марины Владимировны, я надеюсь, вы поговорите сами? Или нам позвонить. Хотя нам все равно надо ее допросить, возможно, она нам расскажет что-нибудь интересное о своей дочери…
– Нет. Пожалуйста, нет. Я постараюсь ее подготовить. Вы можете
отложить с ней разговор хотя бы на завтра?
– Нет. К сожалению, нет, – как-то невнятно промямлил Ступицын,
стараясь своим видом показать, как трудно дается ему подобное решение. – Но мы можем поехать к ней вместе, и я предоставлю вам возможность помочь ей перенести это известие, – от подобной «светлой» идеи у следователя явно улучшилось настроение.
– А сейчас я… могу увидеть Марину? – у Жени чуть сел голос, но, прокашлявшись, повторила: – Можно ее увидеть?
– Тело опознали главный врач и заведующая отделением (при этом главный и Раиса Марковна дружно кивнули), и его уже увезли, – произнесла молодая женщина в огромных очках и со стянутыми на затылке в «учительский» пучок волосами. Серый брючный костюм, в котором ей хотелось выглядеть солидней, только подчеркивал ее юность. Не поднимая головы от своего блокнота, она изредка зыркала глазами, вскидывая их над очками, и тут же вновь утыкалась в свои бумажки, продолжая что-то быстро записывать.
Марина и тело.
Женя никак не могла соединить эти два понятия в единое целое. Какая бы та ни была и какие сложные отношения между ними ни были, но она ее родственница, пусть и очень дальняя, но сестра. У нее, конечно же, были положительные стороны… Просто они с ней были разные и не старались найти точек соприкосновения…. Но родственников не выбирают…
– Я Степаниду вызвала, – зашептала Дашка ей на ухо. – Нам без нее никак.
Женя даже не заметила, как Дарья тихо выскользнула, а затем незаметно вернулась в кабинет, согласно кивнула. Да, именно Степанида поможет с тетей Ниной и даст грамотный совет, иначе им конец. Пусть не им, а вот ей уж точно.
– Вы говорили, что ее мать парализована, – уже выходя из кабинета, продолжал Ступицын, будто разговаривая сам с собой и, жестом пригласив их следовать за ним, первым вышел из кабинета. – Евгения Павловна, а кто же за матерью Кутузовой ухаживал, когда дочь была на работе? Ведь, я так понимаю, ваша сестра замужем не была?
– Соседка. То ли Мария Петровна, то ли Мария Ивановна… Точно не помню. Она в соседней квартире живет. Марина ей платила, а та присматривала за Ниной Федоровной, а иногда и за Мишкой. Хотя Мишка чаще со мной был… А мужа… Мужа у нее действительно не было…
Все это Женя рассказывала сутулой, серой своей обыденностью, спине.
– Не надрывайся так, – притормозила ее Дашка, – он уже все для себя решил.
Евгения, замолчав, согласно кивнула. Да, действительно, депрессия – очень удобный повод для самоубийства, и у Марины были для этого все основания: одинокая, с маленьким ребенком на руках, только что лишилась работы, а дома еще ждет парализованная мать. Очень удобная версия. Осталось только дождаться экспертизы, а там точно проблем не будет – кому нужна лишняя головная боль, и все, дело закрыто.
– У меня есть одна интересная мысль. Да не беги ты за ним так, – Дашка сильно дернула Евгению за руку. – Все равно без нас никуда не уедут. Помнишь утром этих двух «каскадеров», что останавливали нас на трассе? А один потом нас еще к Ленке отвез?
– Ну, помню, – замедлила свой бодрый бег Женя, – и что?
– У тебя его номер с собой? Он же сказал, что работает в каких-то там структурах. Может, он сможет повлиять на этого Пинкертона, чтобы он дело не замял?
– Даша, как ты себе это представляешь? Я звоню и представляюсь. Господин хороший, вы помните тех двух сумасшедших дамочек без тормозов, которые сегодня превратили задний бампер вашего нового джипа в мечту сборщика металлолома. Так вот, этот «счастливый» для вас день еще не закончился. У одной из этих не первой свежести дам убили родственницу, с которой она была, прямо скажем, в не самых прекрасных отношениях, и если
вам сейчас нечем заняться, то можете поучаствовать в расследовании этого
дела.
– Женька! Как ты красиво излагаешь, – восхитилась Дарья. – Вот
почти так, но несколько мягче. Сохраняй интригу. Заинтересуй. Добавь интимности в голосе.
– Может, сразу предложить переспать?
– Не будем сразу пугать клиента. Сначала используем в корыстных целях.
– Даша, я понимаю, что сегодня для всех нас очень тяжелый день. Плюс наверняка какие-нибудь магнитные бури, потому что накрыло меня, тебя, Ленку. Короче, всех и сразу. Но ты, по-моему, пострадала больше всех.
– Злая ты, Евгения. Не добрая. Я к тебе с чистой душой, открытым сердцем и распахнутыми объятиями, а ты…
– Все, не плачь, сейчас сядем в машину, и буду искать. Можно подумать, я помню, куда дела визитку этого «высокого образца мужского совершенства».
– Обожаю твой ядовитый сарказм. Но ты же не можешь не согласиться, что в плане поступков он действительно «совершенство», – задумчиво произнесла Дарья, – правда, насчет внешности – это спорный вопрос.
В полицейской машине они сидели на заднем сиденье, и как только машина тронулась, Евгения с головой закопалась в таинственное и загадочное место, носящее название «дамская сумочка». Надежда разыскать клочок белого картона, небрежно брошенного туда несколько часов назад, была призрачной, но все же была.
– Ты уже знаешь, что и как будешь говорить тете Нине?..
– Даша, ты угомонишься сегодня? У меня и так в голове Йеллоустонский вулкан вот-вот рванет, тогда всем конец, и мне в первую очередь… Все. Нашла.
Евгения с гордостью показала несколько потрепанного вида визитку – у хорошей хозяйки все на месте. Теперь о тете Нине… Даша, я не знаю, как ей обо всем сказать… И еще, я не знаю, как жить дальше. О том, чтобы ее отправить в дом инвалидов, а Мишку – в детский дом, не может быть и речи… Есть только один путь, но мне почему-то сейчас начинает казаться,
что для меня он будет последним…
– Женька, перестань. У нас всегда так. Плохо, плохо, а потом – бац…
– …и еще хуже, – закончила за нее Евгения. – О, смотри, это не Степанида там у подъезда тоскует?
Действительно, это была она, Степа, во всей своей красе. Бросив на скамейку огромную гобеленовую сумку, где на бежевом фоне красовалась площадь Гроте Маркт в Антверпене, глубоко засунув руки в карманы белой, из тонкой шерсти кофты, надетой поверх цветастого сарафана, она нервно кружила вокруг этой самой скамейки. Выражение ее лица, состоящее из смеси тревожной решительности и совершенно не свойственной ей растерянности, никак не укреплял и так основательно подорванный дух обеих подруг.
Степанида Матвеевна, увидев, с каким трудом те, цепляясь друг за друга, выбираются из полицейской машины и как обе старательно, будто сговорившись, отводят в сторону глаза, чтобы случайно не встретиться с ней взглядом, а главное, их иссине-зеленые от расстройства лица, поняла: весь удар ей придется принять на себя. И мужичок, что был рядом с ними, тоже не вызвал у нее оптимизма, он хоть и в гражданской одежде, но, видать, из полицейских, и уж больно какой-то корявенький – похоже ни рыба ни мясо. Расправив плечи и сделав глубокий, полной грудью вдох, Степанида направилась к ним навстречу и тут же «взяла быка за рога»:
– Евгения Павловна, вы с Дарьей Александровной меня представите этой тете Нине, а потом уходите. Я, как все закончу, вас позову, вы только телефон не занимайте – вдруг скорая понадобится.
– Ступицын я, – вдруг заговорил упорно молчавший до этого корявенький. – Юрий Иванович. Следователь.
– И шо? – удивлению Степаниды Матвеевны не было предела. – Хочешь сам с парализованной жинкой говораты?
Следователь промычал что-то нечленораздельное, и в этом мычании
звучали ноты, явно не одобряющие поступившее предложение. При этом он едва склонил голову на бок и через хитрый прищур чуть раскосых глаз внимательно рассматривал эту яркую женщину, которой даже не нужно было надевать «вышиванку», чтобы обозначить свою национальность.
Пока они поднимались в лифте, Степанида Матвеевна, крепко прижав сумку к пышной груди, рассказала следователю о себе. Это было представлено в очень урезанном виде – кто она, что она и откуда. Ступицын так глубоко ушел в себя, что, казалось, ничего не слышал и ничего не видел. Вид у него был отсутствующий, и когда лифт остановился на нужном этаже, от щелчка открывающейся двери следователь нервно вздрогнул и огляделся, видимо, не сразу вспомнив, где он находится и что это за люди с ним рядом.
Соседка была дома. Открыв дверь и увидев Евгению и незнакомых людей за ее спиной, чтобы не закричать от испуга, прикрыла рот рукой.
– С Мариночкой что-то случилось? Женя, ты чего молчишь?
– Марина погибла, – ели выдавила из себя Евгения. – Нам нужно поговорить с тетей Ниной…
– Конечно, – тут же засуетилась Мария Ивановна, маленькая, сухонькая старушка, потерявшая счет годам, после того как в незапамятные времена отметила свое восьмидесятилетие. – Я ей недавно лекарство дала, покормила, подгузник поменяла… Она придремала, а я к себе на минуточку зашла и уже снова к ней собиралась. Ой, а как же она теперь? А с Мишей же что будет?
– Вы, моя дорогая, – Степанида Матвеевна тут же перешла на чистый русский язык, – не нагнетайте обстановку, а открывайте дверь. Дальнейшее уже не ваша забота.
У Ступицына едва дрогнула бровь. Он поймал момент и оценил произошедшие перемены в «хохлушке». Мария Ивановна, горестно причитая, мешала в одну кучу: жалобы на свою горькую долю и сетование на несчастную судьбинушку Марины, Ниночки и сиротинушки Мишеньки, а заодно призывы к помощи всех святых, чьи имена в этот момент пришли ей в голову. Она долго трясущейся рукой тыкала ключом в замок и никак не могла в него попасть. Степанида не выдержала первая и, решительно отобрав у соседки ключ,
