Kitabı oku: «Серенький волчок», sayfa 7
– А вот раньше ты не обращала внимания на ее внешний вид, – ответил я Кате.
– Раньше я и в штанишки писалась, – мрачно пошутила она. – И ты прежде не был таким известным. А теперь к тебе даже чиновники и бизнесмены с артистами заказы шлют, так что нужно соответствовать. Не обязательно покупать что-то дорогущее. А если взять такую симпатичную машинку, универсальную: и для мальчиков, и для девочек?
Я сразу понял, на что намекает сестренка.
– Так! И куда тебе на машине ездить?
Катя насупилась.
– Не век же я буду по электричкам и автобусам. Да и вообще, в Америке после школы все права получают, а Сонькин отец дает ей порулить, когда она просит.
Сонька была одноклассницей Катюши, ее отцу принадлежал местный продуктовый магазин.
– И когда ты успела подружиться с Сонькой? – спросил я.
– А я с ней и не дружу, – Катя надулась еще больше. – Просто все об этом знают.
– Ну, раз Сонька рулит – отставать нам нельзя, – развел я руками. – О машине подумаем осенью. Сейчас и так расходов много.
Катя с восторгом взглянула на меня.
– К осени? Обещаешь?
– Обещаю, обещаю! Но и ты пообещай. Нужно поднажать на учебу. Писательство – штука важная, но запускать школу не следует. Тебе же в институт поступать, или ты передумала?
– Не передумала, братик, не передумала. Поднажму, обещаю, – расцвела Катя. Она чмокнула меня в щеку и побежала к себе.
Я подумал: умеет сестренка манипулировать мной. Но это было приятно.
Сколько раз я прокручивал потом в мыслях тот вечер…
На следующий день я встал пораньше, спустился вниз. Увидел, что Катя уже успела одеться. Она готовила кофе.
– Как настроение? – спросил я, хоть и так виделось: Катюша на взводе.
– Переживаю сильно, – сказала сестренка. – Как думаешь, одежда подойдет? А волосы распустить?
Катя оделась в своем стиле: обтягивающие джинсы, топик и вязаная блуза – все оттенки черного. Волнистые волосы собрала в пышный хвост.
Я успокоил ее.
– Выглядишь потрясающе элегантно. Все обзавидуются. Оставь как есть.
Сестра заулыбалась и сделала реверанс.
– Мерси!
Мы молча пили кофе. Посматривали друг на друга, словно путешественники перед дальней дорогой. Правый глаз Катюшки норовил косить, но надевать на встречу с Куприным темные очки сестренка принципиально не захотела.
Она взглянула на часы. Встала. Положила в сумку тонкую стопку отпечатанных листов.
– Так, рассказы взяла, еще скинула их на флешку, на всякий случай. Документы, деньги. Ничего не забыла. Пожелай мне удачи и не забудь включить телевизор.
Я поцеловал Катеньку в щечки.
– Удачи тебе! Не волнуйся, не стесняйся там. Все будет хорошо. Сразу позвони после эфира. Ни пуха, ни пера!
– К черту! – Катя подняла руку и сделала пальцами знак победы.
Я стоял у входной двери и смотрел, как сестренка идет по дорожке к калитке. Вот она открыла замок, шагнула за ворота и скрылась из глаз.
Я вернулся на кухню и налил кофе. Посидел немного. Волнение сестры передалось и мне. Лучшим способом успокоиться для меня всегда была работа. Требовалось закончить подарок для Катюшки. Я решил вручить ей футляр-подставку для планшета. А сделал я подарок из лунного эбена, кусок этого редчайшего дерева мне когда-то привез Муштаков, и я приберегал его для особого случая.
В принципе, оставалось немного отполировать тыльную часть футляра – и все. Планшет с вечера Катенька оставила в зале. Я пошел за ним. Он лежал там, а рядом – мобильник сестры.
– Ну, Катя, ну, растяпа! – сказал я в сердцах.
Взял планшет и пошел в мастерскую. Примерил. В футляре он лежал плотно и на подставке держался надежно. Очень красиво получилось. Я отнес его обратно и вернулся к работе.
Потом подошло время эфира, я включил телевизор. Очень надеялся, что Катюша попадет в кадр. Но камера в основном показывала Куприна и передние ряды зрителей. Передача мне не понравилась. Как и сам писатель. Он нервничал, это бросалось в глаза даже через экран. Вопросы задавали странные, вовсе не детские. В общем, бред какой-то.
Куприна попросили прочесть что-нибудь у юных писателей и дать советы. Все потянули к нему листы. Он начал выбирать. Почему-то долго так это длилось… А потом… потом махнул рукой, камера повернулась – и я увидел Катюшку! Он выбрал ее! Она прижала листочки и стала спускаться с трибуны. Какой же у нее был смущенный вид! Но мечта сестры сбылась.
Я смотрел на Катеньку и не слышал, как Куприн читает рассказ. Потом он отложил листок. Катя замерла, словно перед приговором. Я – тоже. Писатель похвалил ее. У меня гора свалилась с плеч. А Катя чуть не упала от счастья – такой восторг был на ее лице!
– Поздравляю тебя, сестренка! Ты самая лучшая, – сказал я.
Передача закончилась.
В голову лезли разные мысли. Я представлял состояние Катюшки после разговора с писателем. Потом подумал: а если Куприн ошибся или просто хотел показаться любезным? Вдруг в дальнейшем Катеньке все-таки посоветуют бросить литературу? Как-никак дислексия… Стал гнать эти страхи. Упорства и терпения сестре хватало. Я ведь тоже когда-то поначалу полагал: никогда не достигну уровня Муштакова! А в последнюю нашу встречу мастер признался, что ему больше нечему меня учить…
Подставка для планшета была готова. Я обернул ее цветной бумагой и перевязал ленточкой, сверху прикрепил большой бант. Катюшка не переваривала все эти розовые куси-пуси, поэтому бант я сделал темно-желтый. Отнес подарок к себе в комнату, убрал в тумбочку. Пошел в кухню…
Я заканчивал обедать. Зазвонил мобильник. Номер был незнакомый. Я подумал, что это кто-то из новых клиентов. Но услышал голос сестры. Она плакала.
– Вова! Вовочка!
Меня как жаром обдало.
– Катя, что случилось, где ты?
Катя говорила быстро, сквозь слезы.
– Вовочка, все кончено! Куприн убил меня! Он… он…
Я ничего не мог понять.
– Катя, ты в порядке? Скажи!
Сестренка снова зарыдала.
– Куприн оказался такой сволочью… я была дурой… никакой писательницей я никогда не стану… я уродка, понимаешь?
Катенька кое-как рассказала, что Куприн на передаче расхвалил ее рассказы. Но это я и так знал. А вот потом, после эфира, она, оказывается, пошла за ним на автостоянку. Там случайно услышала, как писатель разговаривает со знакомой. Он откровенно сказал той женщине, что просто пожалел Катю, что ее рассказы натуральное дерьмо и сразу видно, что автор не дружит с головой, и все в таком духе.
Связь оборвалась. Я тут же перезвонил. Ответила незнакомая девушка.
– Где моя сестра?! – закричал я.
Девушка возмутилась.
– Что вы на меня голос повышаете! Я дала позвонить ей, она уже ушла. Выручишь человека, а тебе еще и претензии предъявляют.
Я постарался взять себя в руки. Сказал:
– Пожалуйста! Моя сестра попала в беду. Ее зовут Катя. Она не могла далеко уйти, помогите, пожалуйста!
Она согласилась.
– Ладно. Я видела, куда она пошла. Попробую догнать, повисите на связи…
На минуту она замолчала. И эта минута была адской.
Потом сказала:
– Вижу. Идет очень быстро. Вот, побежала…
Я слышал, как девушка закричала сестренке:
– Катя, стойте! Ой, да куда же ты! Стой!.. Ох, мамочка… Нет!..
Меня как парализовало. В трубке послышались крики и сигналы машин.
Девушка заговорила:
– Вы меня слышите?
Я кивнул. Не соображал, что она меня не видит…
– Вашу сестру сбила машина…
Дальнейший разговор я помню плохо. Я заорал, чтобы она не смела уходить, что я сейчас приеду. Бросился к машине, помчался в Москву. Вдруг сообразил, что не знаю, куда ехать. Перезвонил. Девушка ждала меня. Объяснила, где авария. Это случилось на Земляном Валу, недалеко от Курского вокзала. Я понятия не имел, как туда попала Катя с Новоостаповской улицы. Но в таком состоянии она могла поехать куда угодно…
Потом девушка перезвонила. Сказала: Катю увезла «Скорая». Назвала адрес больницы. Я не знал, где это, и проклял себя, что никогда не хватало времени поставить в машину навигатор. К счастью, девушка, ее звали Оксаной, была коренной москвичкой. Она стала моим проводником, пока я колесил по Москве.
Я добрался до больницы. Забежал внутрь и бросился к приемной.
– Катя Колесова…шестнадцать лет…моя сестра… авария возле Курского вокзала! Что с ней?
Женщина не успела ответить. Подошел пожилой врач. Он положил мне руку на плечо. Посмотрел в глаза.
– Черепно-мозговая травма. Крепись, сынок. Твоя сестра скончалась, не приходя в сознание.
Мне очень тяжело вспоминать, что было дальше. Я не помню, кто отвел меня в морг, как я вышел оттуда… Запомнил только белое лицо Катеньки и рану на голове…
Я просидел в машине возле больницы до вечера. Звонил телефон, кто-то стучал в стекло, но мне было все равно. Тупое безразличие не покидало меня. Потом я поехал домой.
Какая-то часть сознания отделилась от меня и равнодушно наблюдала со стороны. Человек, сидящий за рулем, был одновременно и мной, и кем-то другим. Не знаю, достаточно ли ясно я объясняю это сейчас, но ощущения возникли именно такие.
Тот, кто внезапно теряет близких, задает себе вопрос: как могло такое случиться? Только что был человек – и его уже нет. Сразу после утраты мозг не в состоянии осознать этого. Неожиданная смерть – это всегда подлый обман.
Я не могу и не хочу вспоминать подробности тех дней. Я ездил в морг, в похоронное бюро, разговаривал с полицией, кому-то звонил и что-то говорил.
В похоронном бюро мне сказали, что одежду лучше привезти светлую. Юбочку, кофточку. Но Катенька терпеть не могла такие наряды. Я выбрал черные брюки и кружевной черный джемпер. Сестра очень любила их.
На похороны приходили одноклассники с учителями, соседи. Кладбище находилось недалеко от поселка. День был тихим и сумрачным. Накрапывал дождь. Катюшина погода. Такая же грустная, как и все ее истории. Я положил сестренке на грудь листочки с рассказами.
После похорон прошло несколько дней. Я сидел в комнате Катеньки. Перебирал вещи. Взял в руки ее телефон… И вдруг меня пронзило отчетливое понимание: сестры больше нет. Я упал на кровать и завыл. Сначала мама, потом учитель, теперь Катюшенька. Я один…
Я пролежал до позднего вечера. Поднялся, открыл окно. Воздух был душным, я задыхался. Оперся руками на подоконник, пока приходил в себя. Глянул в сумрак. Тот огромный дом… На его террасе горел фонарь. Света хватало, чтобы разглядеть внедорожник возле клумбы с цветами. Рядом кто-то стоял.
Я схватил бинокль. Сразу узнал их: Куприн с женой. Катюша показывала мне в интернете их фотографии. К тому же писаку я видел на той проклятой передаче.
Они зашли в свои хоромы. Через несколько минут снова показались на террасе. Куприн держал за руку маленького мальчика. Второй ребенок, почти младенец, был у жены. Они сели в машину, сторож открыл ворота. Внедорожник медленно вывернул на дорогу, попал на кочку, свет его мощных фар скользнул по окну, я отпрянул за штору.
Решение пришло мгновенно. Как и с моим папаней. Их машина еще не доехала до нашего дома, а я уже понял, как заставить Куприна заплатить за содеянное.
Меня могли бы спросить: а водитель, который сбил Катю? Нет. Им занялся суд. Свидетели, и Оксана тоже, видели: Катенька бросилась на дорогу в неположенном месте. Для меня этот водитель являлся лишь следствием преступления Куприна, но не причиной гибели сестры. Никому же не придет в голову судить выпущенную преступником пулю? Виноват Куприн. Если бы он честно выложил Кате, что думает о рассказах, об их качестве, она бы справилась. Он сильно ранил бы ее – да, но не смертельно. А то, что он сделал… Своим поступком писателишка убил мою сестренку. Я уверен: Катюша не намеренно кинулась через дорогу. Она была в шоке и не видела ничего вокруг.
Я стал думать.
Подкараулить Куприна в тихом закоулке и прибить – это никуда не годилось. Такой поступок ничем не отличался бы от слепой мести какого-нибудь абрека. После смерти ему было бы все равно. Я же намеревался уничтожить гада изнутри, вырвать с корнем из души все то, что составляло его сущность. Я хотел погрузить проклятого автора в его же выдуманные кошмары, создать ему персональный ад, отняв самое дорогое – семью. Меня не ужасало, что придется убить трех невинных людей, двое из которых – дети. Моральная сторона вопроса решилась просто: когда все закончится – я уйду вслед за Катенькой.
В последующие дни я листал книжки Куприна. У Катюши их было штук десять. Не знаю, почему многие восторгались этой писаниной: больше походило на глупое подражание Лавкрафту. Я хотел выбросить их. А потом передумал: к страницам прикасались пальцы Катеньки…
Требовалось дождаться переезда Куприна с семьей. Мой план сработал бы только здесь, в поселке.
Я заставил себя вернуться к работе.
К осени я понял: Куприны в этот год не переселятся. Слишком много недоделок осталось снаружи дома, наверное, и внутри. В интернете ходили слухи о строительстве. Возле поместья появлялись фотографы.
Однажды днем я выходил из местного магазинчика и столкнулся с журналисткой. Она совала под нос моей соседке диктофон: мол, что вы думаете о переезде в ваш поселок такого знаменитого писателя, и прочее. Я отвернулся, проскользнул мимо. Не хотел, чтобы журналисты меня запомнили. Так, на всякий случай.
Наступила весна. Была середина марта. Я возвращался из Москвы от клиента. Заказ получил очень сложный и большой: гарнитур в стиле барокко. И требовалось заранее промерить все на месте, определить габариты мебели.
При выезде из Москвы я остановился заправиться, зашел в магазинчик за минералкой. На полке, возле продавца, стояли журналы. На обложке одного была фотография Елены Куприной. Я купил этот журнал и для отвода глаз еще парочку каких-то.
Дома я первым делом пролистал его. Обычное чтиво для домохозяек. Внутри нашел еще одну фотографию Куприной и длинное интервью. Начал читать. Дошел до середины – и меня затрясло. Я увидел знак. Судьба подсказала мне лучшее решение.
В интервью были вопросы о детях. Елена хвалилась журналистке, что знает колыбельную о сером волчке от начала до конца, что часто поет ее сыновьям, особенно любит ее старшенький – Алеша.
Я отшвырнул журнал. Посидел немного, обдумал все и пошел наверх. Мне нужен был чердак.
Дверь не хотела подаваться: от времени ее заклинило. Мы с Катей не поднимались на чердак много лет. Я принес стамеску и молоток. Открыл. Лампочка была исправной. Под толстым слоем пыли валялся разный хлам. Что-то собрал дядя, какие-то вещи притащили мы, после переезда.
Чучело волка стояло в дальнем углу. Я сдернул ткань и столкнулся взглядом со зверюгой. Его глаза потускнели от времени, но вид по-прежнему был чудовищный.
Я спросил:
– Ну что, дружище, поможешь мне восстановить справедливость?
Потом потащил его в мастерскую.
Я боялся, что дядя показывал чучело кому-нибудь из поселковых. Если бы кто-то знал о нем – меня вычислили бы потом очень быстро. Но я вспомнил про тайник. В волке хранились деньги, а значит, дядя молчал о монстре.
Самым простым оказалось отделить башку от туловища. Я отрезал ее низко, захватил холку и грудь, оставил кусок шкуры побольше. А вот чтобы встроить в голову механизм, мне пришлось буквально разобрать ее на части. Я спилил кусок черепной коробки, аккуратно разделил верхнюю и нижнюю челюсти. Целая неделя ушла только на обдумывание крепления для металлических частей, разных шарниров. Челюсти должны были крепко сжиматься и быстро разжиматься для повторных укусов.
Не буду вдаваться в технические подробности. Скажу только: я сделал это с помощью мощных пластинчатых пружин и возвратно-спускового механизма. Почти два месяца я собирал голову заново. Хоть волк и был огромным, но башку пришлось увеличить, чтобы я мог надеть ее на себя. Вместо прежних пластмассовых глаз я вставил большие желтые стекляшки, помазал их прозрачной фосфоресцирующей краской. Вид у волка стал совсем потусторонний.
Когда голова была готова, я взял сосновый брус, поместил его в пасть и дернул спусковой механизм. Челюсти громко клацнули и намертво вцепились в дерево. Я потянул тросик – и они разжались. На помятом брусе остались глубокие дырки, почти насквозь. Проделай я это со своей рукой – перелом был бы обеспечен.
Я напялил волчью голову и подошел к зеркалу. На меня смотрел самый настоящий оборотень! Даже жуть взяла. Следовало только заправить концы шкуры в одежду и провертеть дырочки для дыхания.
И тут меня осенило: оборотень будет оставлять волчьи следы!
Я взгромоздил останки чучела на верстак. Ножовкой отпилил нижнюю часть задних лап. Старые ботинки как раз годились для этого. Я уж было принялся крепить к ним лапы, но потом вспомнил, что вещи хранят запахи хозяина. Розыскная собака могла взять след. Я не стал рисковать и купил новую обувь, даже не в соседнем городке, а в Москве.
Прикрепить лапы к ботинкам труда не составило. Для проверки я рассыпал по полу мелкие опилки и прошелся по ним. Было очень неудобно, но следы получались четкими. И страшными.
Подготовка завершилась. Голову и ботинки до поры я спрятал в тайник под полом.
В доме Куприна заканчивали строительство. Я видел этого сраного короля ужасов еще несколько раз. Он приезжал вечерами на час – два, наверное, с проверкой.
К июню внутренние работы в его хоромах, кажется, завершились. Бригада села в микроавтобус и отчалила. Привезли мебель. Это был знак, что скоро приедут хозяева.
Новоселы появились в следующую субботу, к обеду. Я спрятался за шторой и смотрел в бинокль. Куприн попрощался со сторожем, проводил его до ворот, затем достал из машины бутылку шампанского. Его жена возилась на лужайке с детьми. Писака наполнил бокалы и стал что-то говорить, наверное, тост.
Меня удивило отсутствие охраны, прислуги. Но я решил, что они приедут позже. Думал: эта парочка хочет побыть в одиночестве. В последние месяцы я ломал голову, как мне подобраться к ним. В идеале требовалась ситуация, когда Куприна не будет дома, а жена останется с детьми. Сначала я убил бы ее, затем детей. Волчьи укусы и следы должны были сбить с толку криминалистов. Может, они и докопались бы до истины, но тогда вместо волка им пришлось бы искать сумасшедшего маньяка, который способен на такое. Тоже годилось. У Куприна воображение хорошее, и в любом случае кошмар ему обеспечивался с гарантией. И он вскоре догадался бы: все нити ведут к нему, и кара предназначена именно для него. И он понял бы, что в этом наказании не больше сумасшествия, чем в его литературных выдумках.
Я размышлял: стоит ли спешить, пока Куприны одни? У меня не было сомнений, что через пару дней появится твердолобый телохранитель, а то и несколько. Но интуиция подсказывала: торопиться не нужно. К тому же следовало продумать кучу деталей. Было бы скверно испортить все из-за упущенной мелочи. Так что я выбрал самый разумный вариант: продолжать следить за ними, узнать их распорядок и привычки.
Шли дни, но ни охрана, ни прислуга не появились. Это была невероятная удача! Некоторые люди не выносят, когда в их доме хозяйничают посторонние. Им легче самим вымыть посуду или прибраться в комнатах. Видимо, Куприны относились к таким.
Я не мог из-за работы сидеть с биноклем целыми днями. Наблюдал за ними в перерывах, а в основном – вечерами.
Как-то, в воскресенье, к Куприным приехали гости. Кажется, справляли новоселье. Стол накрыли на террасе. Бородатый мужик хлопал писаку по плечу и смеялся – ясно, что его близкий друг. Рядом с Еленой и детьми крутилась женщина, все щелкала эту семейку на фотокамеру. Они сидели до вечера.
Я стал вести записи. Распорядок дня в том доме был однообразным. Писатель целый день находился внутри, к вечеру выходил во двор и возился с сыновьями. Иногда он выкатывал из гаража сенокосилку и постригал лужайку. Его жена мелькала во дворе часто. То клумбу подправит, то подметет, или еще что-нибудь. Наверное, была из породы идеальных домохозяек.
Иногда к ним приезжала та парочка, которую я видел на новоселье.
Куприны выползали гулять. Спускались по дороге к опушке леса, ходили к пруду; старший сын постоянно убегал вперед, младший сидел на руках у отца. Со стороны поглядеть – образец благополучной семьи. Только папаша их на деле оказался дерьмом.
Изредка Куприн уезжал, иногда на полдня, а случалось, что и до вечера, наверное, в Москву по своим писательским делам. Я боролся с искушением использовать такие подходящие ситуации. Это было крайне рискованно. Быстро проникнуть туда, в темпе покончить со всеми и покинуть дом, да еще чтобы никто из сельчан средь бела дня не заметил меня – задача складывалась посложнее, чем избавление от отца-алкоголика.
В принципе, я мог пойти в открытую. Оставить записку с объяснением, убить Елену с сыновьями, потом – себя. Но тогда затея с волком провалилась бы. А мне требовалось погрузить Куприна не просто в трагедию, но в мистический кошмар, в самый ад, чтобы он лишился разума.
В голову лезли сомнения: а если не удастся оперативно расправиться с ними? Что если дети разбегутся, пока я буду заниматься их мамашей? Получилось бы как в плохом ужастике: ходит по дому страшилище, разыскивает спрятавшихся детишек. Оно все бы ничего, но это только в кино всегда хватает времени и чудовище может из пустоты появляться и в пустоту исчезать. Мне по десять раз на день казалось, что я совершил ошибку: следовало уничтожить их, когда они только переехали.
Наступала осень, а в семействе Куприных все шло по-прежнему.
Иногда Елена ездила в местный магазин. У нее имелась своя машина. Некоторые поселковые тоже приезжали за продуктами на авто, если жили далеко, но это были свои люди, знакомые и понятные. Куприну, хоть она держалась просто и непринужденно, воспринимали настороженно, даже раздраженно. Елена вела себя вежливо, здоровалась со всеми, улыбалась, но все понапрасну. Наверное, если бы она задрала нос и плевала вокруг, народ счел бы это привычным и нормальным. А Куприна ломала стереотипы богатой и успешной женщины. В понимании жителей поселка от такого поведения разило фальшью и неискренностью.
А вот сам Куприн был другим. В наш магазин он не ездил. Проплывет иногда утром из поселка на затонированном внедорожнике, а потом глядишь – назад возвращается, чинно и благородно. Вот так же было и в тот вечер, когда он на дороге окатил грязью сестренку.
Однажды зимой я поймал себя на мысли, что наблюдение за Куприными стало для меня потребностью, как сериалы для домохозяек. Но любой сериал когда-то заканчивался. Я решил так: следующее лето – крайний срок, пусть даже мне придется пожертвовать всей этой мистикой и тупо перестрелять их.
Я мог раздобыть пистолет. Под каким-нибудь предлогом я зашел бы к ним и ранил Куприна, чтобы не мешался. А потом на его глазах выстрелил бы в Елену с детьми. Я напомнил бы этому жалкому ничтожеству о доброй наивной девочке, которая доверилась ему. Я не стал бы убивать Куприна, нет. Для него это было бы легким выходом. Я пустил бы пулю в голову себе, и тоже на его глазах. Писака проиграл бы дважды: первый раз – потеряв семью, и второй – лишившись возможности отомстить мне.
В июне исполнилось два года, как не стало Катеньки. Я размышлял, где взять пистолет. Среди моих заказчиков был один постоянный клиент, очень характерный такой. Мне казалось, он сможет выручить. И я рискнул позвонить ему. Сказал: нужна помощь, требуется раздобыть очень серьезную вещицу. Он понял меня и вопросов не задавал.
На следующий день приехал его человек. Внушительный амбал. Он вылез из джипа и уставился на меня.
– Ты Володя?
– Да, – сказал я.
– Че надо?
Было видно, что это не грубость, а просто такая манера выражаться.
Окольными путями я стал намекать на оружие.
Он перебил меня.
– Тебе ствол нужен?
Я тоже перешел в открытую.
– Точно, ствол.
– Так бы сразу и говорил, – ухмыльнулся он. Объяснил, куда и когда подъехать. Потом укатил.
Через пару дней у меня появился «ТТ» и две обоймы. Осталось только выбрать время. Я решил, что это будет последний день июня. Ничего памятного с этой датой связано не было, но в июне – и день рождения Катюши, и день ее смерти. Я бы поставил в этом месяце точку и для себя.
Только вот все пошло совсем по-другому.
Двадцать первого июня, утром, я взял бинокль и увидел, что Куприны отправились на прогулку. Всем семейством. Несли большую корзину и плед. Они прошли по дороге к опушке леса, свернули на тропинку и скрылись за деревьями.
Я занялся своими делами. Сходил на могилку к сестренке, немного подкрасил оградку, вытер фотографию. Катеньке исполнилось бы восемнадцать. Она поступила бы в институт. И дислексия прошла бы. И операцию на глаз мы бы сделали повторно. И все у нас было бы хорошо…
– Скоро все это закончится. Подожди меня еще немножко, сестреночка, – попросил я Катю.
Мне хотелось посмотреть на семейство Куприных поближе. С кладбища окольной дорогой я свернул в лес. Примерно догадывался, где они остановились. Если пройти опушкой по тропинке – там можно найти хорошие места для пикника.
Так оно и вышло. Я увидел их и спрятался за дерево. Долго смотрел. А они веселились, такие счастливые в своем радужном и благополучном мире. Плевать они хотели на все остальное. Я на минуту пожалел, что не прихватил пистолет.
Вернулся домой. Достал из тайника волчью голову и ботинки, положил на верстак и все думал: может, получится приспособить их к делу? Но этот маскарад был теперь лишним. У меня имелся «ТТ».
Я приготовил ужин, взял тарелку и сел у окна. Вскоре показались Куприны. Медленно так брели по дороге. Видимо, намаялись отдыхать. Я не мог смотреть на их счастливые рожи, бросил бинокль и лег на Катюшкину кровать. Закрыл глаза.
Проснулся я внезапно, словно и не спал. Наступила ночь. Из окна тянуло прохладой. Я не стал включать свет, сел на подоконник и взял бинокль. Луна только нарождалась, небо было чистым и звездным. Писательский дом и высокий забор с воротами виднелись отчетливо.
А потом случилось что-то странное. Я увидел в их дворе какое-то движение. Подумал: померещилось, или кошка прошмыгнула. Но открылась калитка. Показался старший сын Куприных. Один. Мальчишка шагнул за ворота и побрел по дороге в сторону леса. Это было настолько бредово – я даже усомнился: может, схожу с ума?
Я ждал, что в окнах вот-вот зажжется свет и Куприны хватятся сына. Но шли минуты, а дом по-прежнему оставался темным. Я боялся упустить мальчонку из виду. Похоже, он шел туда, где они на пикнике отдыхали.
Меня будто толкнуло. Была идеальная ситуация, о которой можно мечтать. Только выглядела она так нелепо и подозрительно удачно, что я первый раз в жизни всерьез подумал о дьяволе. Не забрал ли он мою душу в тот момент, когда я решился на убийство невинных людей? И теперь властелин зла помогал мне.
Я бросился в мастерскую, схватил большой пластиковый пакет, положил туда волчью голову и ботинки с лапами. Надел серую ветровку с глубоким капюшоном. Мозг работал четко и ясно. Решения приходили сами. Я сунул ноги в калоши. У многих сельчан есть эта обувка. Подошва практически у всех калош одинаковая и следы оставляет гладкие, не очень заметные на сухой земле и траве.
Я осторожно вышел во двор. Темнели окна соседских домов. Лишь вдалеке у кого-то горел свет. Но оттуда меня вряд ли бы разглядели. Я пересек дорогу и нырнул в кусты. Через маленький лужок с высокой травой и зарослями боярышника можно было быстро дойти до опушки леса. Двигаться по самой опушке я не стал. Безопасней выходило через лес. Только стоило прибавить шаг. Куприны все же могли спохватиться.
Минут через десять я вышел к тому месту, откуда накануне следил за писательской семейкой. Там переобулся в волчьи ботинки. Калоши положил в пакет, достал голову. Потихоньку пошел вперед. Увидел пацаненка.
Он стоял на полянке, боком ко мне. Это было… в общем, это было жутко! Такая вот картина: ночь, лес и застывший сын Куприных.
Странная мысль появилась у меня в ту минуту: а что если дьявол помогает не мне? Вдруг он вселился в мальчишку? Может, это не я охочусь на писательского сынка, а он выманил меня сюда и поджидает, чтобы расправиться? Что если я оказался ночью в лесу, с волчьей башкой в руках, по его воле?
Меня захватывало безумие. Еще не поздно было отступить.
В голове отчетливо раздался голос: «А как же Катюша»? И этот голос вернул меня в реальность. Стало спокойно и легко, словно мне вкололи анестезию.
Я двинулся вперед. Мне казалось: я плыву по воздуху, бесшумно и плавно. Очень медленно я зашел мальчишке за спину. До него оставалось метров пять. Он по-прежнему стоял неподвижно. Я положил пакет на землю, просунул палец в кольцо спускового механизма волчьей головы. Подошел еще ближе. И тут до меня дошло: сын Куприных – лунатик! Сразу такая злость на самого себя взяла за дурацкие мысли. Какой там дьявол! Мальчишка просто спал. И умереть во сне выходило для него лучшим вариантом. Я повернул волчью голову боком, поднес пасть к горлу пацана и потянул за спуск. Сквозь щелканье механизма уловил хруст. Он был тихий, словно надломили сырую деревянную рейку. Мальчишка дернулся и захрипел, глаза у него сильно выпучились. Я снова нажал на спуск – челюсти раскрылись, и тело упало на траву. Наверное, перебило и сонную артерию, потому что крови хлынуло много. Я уже не выдерживал. Отвернулся и приложил волчьи клыки к телу с боку. Клацнуло. Потом еще раз. Что-то утробно булькнуло. Мальчишка затих.
Я рванул в кусты, так быстро, как позволяли лапы на ботинках. Вспомнил о пакете. Вернулся и забрал. Помчался в глубь леса, часто петлял, чтобы запутать следы. В низине остановился. Переобулся в калоши. Сунул в пакет волчью голову и ботинки с лапами. Мохнатая башка была мокрой, особенно возле пасти. Оставалось надеяться, что кровь не капала, пока я бежал в низину.
Следовало подумать, как возвращаться домой. Выйти из леса где-нибудь подальше и двинуться по дороге, словно от шоссе? Но это выглядело бы очень подозрительно. Если бы кто-нибудь из поселковых меня заметил, ночной поход потом обязательно вызвал бы вопросы у следователей.
Я решил вернуться по тому же пути. Миновал низину и по дуге пошел в сторону дома.
Никто меня не видел. Я добрался благополучно. В прихожей аккуратно положил пакет на коврик и осмотрел себя. Кровь была на пальцах, на рукавах куртки и джинсах. Я разделся догола, на цыпочках прошел в ванную и наскоро вымылся под душем. Потом принес из мастерской два пластиковых мешка. В один положил снятую одежду, калоши и входной коврик, а в другой засунул пакет с волчьей головой и ботинками. Отнес все это в мастерскую и спрятал в тайнике.
Я набрал ведро воды, налил туда моющих средств, какие нашлись в доме, и тщательно вымыл пол в прихожей и ручки входной двери. Когда закончил с уборкой – залез в ванну и долго драил себя мочалкой.
В голове настойчиво повторялось: «Правосудие! Правосудие!». Я чувствовал, как от горячей воды уходит из тела озноб. Возникло ощущение, будто случившееся этой ночью мне только приснилось, пока я лежал в ванне. Потом стало тошно и мерзко. Я принялся убеждать себя, что по справедливости ответил злу его же оружием.
