Kitabı oku: «Рассказы. Повести. Эссе. Книга вторая. Жизненный экстрим», sayfa 2
«Банкет» на заимке
На базе уже шел пир горой, и наши запасы, припасы пришлись как нельзя кстати. Оказывается, нашлись добровольцы, которые смотались за сорок с лишним километров в поселок Эльдикан на берегу Алдана. Туда они, можно сказать, долетели с пустыми рюкзаками, а вот обратно это был тяжкий путь, почти по сказке про Машеньку и медведя. Через каждый километр кто-то из них говорил: «Сяду-ка я, блин, на пенёк да съем пирожок», и некому им было сказать: «Не садись на пенек, не „пей“ пирожок, ведь и так скоро упадешь, алкаш хренов». Худо-бедно, но к концу вторых суток гонцы едва живые, но прибыли и были встречены радостным ревом иссохшихся глоток.
Чуть погодя и мы подоспели с нашей дичью, грибами, рыбой, и все оказалось очень вовремя. Босс с нами не бухал, в толпе ему было некомфортно, поэтому он отстегнул у нас литр водки и удалился. Но мужики точно знали, что недавно с «вертушкой» МИ-4 с прииска ему от директора передали канистру со спиртом. Гонцы вернулись, и наша «веселуха» вспыхнула с новой силой. Души наши широко распахнулись, чтобы потом после пьянки опять плотно запахнуться, скрывая нашу истинную сущность.
А пока мы все братья, все друг друга любим и уважаем! И нельзя иначе! «Сабантуй» прошел на удивление мирно, если не считать, что зимовье чуть не сожгли да сами чуть не сгорели. Несколько выбитых зубов, разбитых носов да фингалов под глазами, это не в счет, мелочи! Все хорошо, прекрасная маркиза! Все хорошее кончается быстро. Дождь ещё моросил, а водка уже кончилась, было желание продолжить, но тут прекратился и дождь. Наш босс, похожий на дикого кабана или лешего, обложил всех черным, как туча, матом и пинками стал выпроваживать «питоков» на работу. Мы тоже, отловив своего скакуна, завьючив на него немного самого необходимого, подались на свое таежное ранчо. Шли вдоль реки, по уже известным нам, Ванькиным тропам.
Гости нашего становища
Там нас ожидал сюрприз. Во-первых, у нас был гость – эвенк с большого Налимьего озера. Он пришел к нам по тайге за 90 километров, чаю попить, ну просто так заглянул на огонек. Мы охренели от такого соседского визита. Посидел немного, двух слов не сказал кряду, выпил пару кружек крепкого чая и пригласил нас забегать в гости. А то, что его Налимье озеро черт знает где, за 90 км, так это же рядом! По обычаю, по-таежному поделились, чем могли: табаком, чаем, сахаром, патронами. Ушел он, исчез уже в вечерней мгле, даже веточка не хрустнула, как будто его и не было.
Оказывается, это был уже второй гость, а вот первый был медведь, и мы не знали, радоваться нам или горевать. Радоваться тому, что нас там не было или горевать, что упустили такую добычу? Но, скорее всего, он и пришел, потому что здесь никого не было, вот только похозяйничал он, похулиганил не просто, а от души. По всей вероятности, он был сыт и добродушен, в противном случае, он набедокурил бы еще больше. Ну а так он сделал лишь то, что в свое время наш коняга Ванька попортил оставшиеся продукты, сожрал или утащил всю сохатину из ледника, подавил и порвал даже жестяные банки с консервами. Особенно по душе Мише пришлась сгущенка: прокусив банки, он до капли высосал всю! Даже Ивану такое не под силу, а, может, у него от сгущёнки зубы болят, причем сахар он жрёт исправно, и диабета не боится гад.
Дверь в нашем жилище он попросту поломал и внутри разломал все, что только можно было, потом нагадил большую кучу и ушел. В эту ночь в разорённом балагане мы не спали. Ванька, привязанный к дереву, чуя медвежий дух, тоже вел себя неспокойно. Но в этот раз дым от костра и запах табака отпугнули зверя, и больше он не приходил. Мы остались без мяса и опять перешли на уток, которые уже готовились к отлету. Молодые утята уже выросли, обросли пером и уже становились на крыло, учились летать. Собственно, все уже шло к концу, мы ждали босса, который должен был приехать, чтобы принять работу, проверить качество сена, правильно ли сметаны скирды, и замерять количество. Как потом оказалось, у нас было 62 тонны отличного сухого пахучего сена.
Ну а пока мы решили пожить для себя, отдохнуть. Целыми днями мы шлялись по тайге, охотились, рыбачили, пили брагу. Курорт, да и только! Вскоре приехал верхом на своей сивой кобыле и наш босс, напоили мы его брагой, накормили жирной утятиной, рыбой и свежими лепешками. Все ему настолько понравилось, что он решил нас не обманывать (как обычно, и всех) в объеме работы, а даже приписать лишнее, в чем мы, конечно, сильно сомневались. Хотя бы получить то, что заработали. Быстренько собираем барахло, все то же, но в обратном порядке. Забираем в банках недопитую брагу, подпираем жердью дверь нашей хижины. Сюда весь груз мы везли на трёх лошадях, а сейчас у нас только наш верный «грузовик», Ваня, который с печалью косится на горб, который вырос у него на спине. Сейчас он в три раза больше, чем когда ехали сюда. Прощай покос, тайга! Мы уже на пути к новым приключениям!
Ожидание, безделье! Вот уже который день ждем грузовик, чтобы выехать за расчетом. Но теперь мы, кажется, уже не нужны, и начальство не спешит выдать нам наши кровные! От безделья толпа уже начала бузить, устраивать кулачные бои и стрельбы, пока еще по банкам и бутылкам. Конечно, все это происходило не насухую. У каждого была заначка, на всякий случай, который, видимо, и наступил. Даже там, в тайге, в то, еще «совковое», время (1972 год) нашелся делец, который, придя на базу раньше других и зная все наперед, поставил браги, нагнал самогона и теперь торговал им, забирая у мужиков последние деньги, а потом и одежду, сапоги-болотники, ружья. Терпеть такое мы не могли, это был уже беспредел, а мужики, крутые мужики, битые жизнью, зонами, лагерями шли к этому барыге на поклон, они уважали собственность!
Мы её не больно «уважали», поэтому пошли к барыге, набили ему слегка морду и для начала забрали все ружья, сапоги, и тд.. Отнесли мы все это в зимовье, где жили, и всё вернули владельцам. Но поскольку брага и самогон у барыги оставались, к вечеру все эти вещи опять были у него. Ну и хрен с вами! Один в поле не воин!
Печально, летально, фатально, но факт!
А коситься мужики стали не на него, а на нас. Не любят, они не прощают, когда кто-то лезет в их жизнь или, тем более, что-то запрещает. За время нашего вынужденного безделья происходят два события. Это были: убийство медведя и печальный конец загнанной лошади. Медведя заметили в реке, когда он её переплывал, на лодках подогнали к берегу, а когда он разъярённый кинулся на людей и собак, тогда-то и убили на выходе из воды. Восемь человек верёвками едва вытащили его тушу из воды.
Когда шкуру сняли, и растянули на жердине, я удивился размерам, длине и густоте шерсти, а главное – когтям. Они сразу покорили мое сердце. Задние – короткие и обломанные, но передние – длинные и черные, будто лакированные, я сразу представил их в виде ожерелья на моей немытой, могучей, загорелой шее. Рука у меня сама потянулась к ножу, который висел на поясе. Отрезал я когти вместе с подушечками и шерстью. Во, блин, Чингачук-Большой Змей, индеец хренов, испортил шкуру, ведь шкура без когтей и головы не ценится. Но об этом я узнал из воплей моего босса, который возмечтал подарить эту шкуру в председателю артели Власову. Ладно, что я еще башку не отрезал, а вот когти пришлось трусливо подбросить к шкуре, во избежание неприятностей для всех. Их потом пришьют, и видно ничего не будет. Мяса у нас теперь опять было навалом. Но пойла не было. Барыга свою лавочку прикрыл, получив вместо оплаты опять в носопырку.
Не вынес, «Боливар» двоих
Два друга, томимые жаждой, и ради общества решили смотаться в Эльдикан уже проторенным путем. Но топать пешком больше сорока километров, когда знаешь, что магазин закроется в семь вечера, это «голяк», напрасная трата сил и времени. Они ловят первую попавшуюся лошадь, подманив её овсом, с ней переплывают реку, несмотря на течение и ледяную воду, ухитрившись при этом не утонуть самим и не утопить лошадь. Потом оба джигита взгромоздились на бедного одра и погнали напрямую по тайге к Алдану, где на берегу, в поселке Эльдикан, их ждал широкий выбор спиртного.
Успеть бы только до закрытия лавки. Успели! Доскакав на взмыленной лошади до магазина, джигиты увидали, что продавец запирает лавку. А их лошадь, совершив последний отчаянный рывок, упала замертво. Это был главный аргумент в горячей просьбе к продавщице. Не устояла женщина, опять открыла магазин и отпустила им желаемое. Врезав, прямо на крылечке из горла, парни пытались реанимировать лошадь, даже водку лили ей в рот, но увы! Околевшая, загнанная насмерть «животина» оживать не хотела да так и осталась совсем околевшей, хреновые оказались ветеринары. Оставив «покойницу» там же у крыльца сельпо, парни отправились в «кильдым» к женщинам, где и им, и пойлу были очень рады.
После угарной ночи, поутру их разбудил местный «шериф» и велел им убрать лошадь от крыльца магазина. С властью, даже в таком захолустье, не поспоришь, поэтому найдя на берегу Алдана «Беларусь», с почти трезвым водителем, они тросом чекернули лошадь за копыта и утащили в тайгу. Думали, что на этом все, ан-нет! Через несколько дней приходит опять представитель закона и требует утащить её еще дальше и закопать. Объясняет им похмельным, что собаки вскрыли брюхо «покойницы», и вонь тухлятины идёт на посёлок, а вот если ветерок подует от реки, то запах пойдёт в тайгу, а значит, жди нашествия медведей. Они унюхают этот запах за многие километры и уж не упустят возможности полакомиться таким деликатесом, как «ароматная дохлая» лошадь. По этой причине в тайгу за ягодой, грибами, кедровой шишкой аборигенам лучше не соваться, или только под охраной мужиков с «пулемётами», будто им больше делать нечего.
Деваться некуда, пошли друзья опять искать трактор, но уже с ковшом. Сторговались за литр водки, на последние деньги. У трупа было полно воронья, вонь стояла ужасная, парни опять зачекеровали дохлого мустанга за ноги и утащили ещё дальше в тайгу. Потом ковшом вырыли могилу и закопали беднягу. Мир праху твоему, верный Буцефал!
Едва присыпав труп, убежали подальше от той вони. На другой день тем же путем, но только уже пешком они дотащились, проклиная себя и все остальное, до базы. Сам босс перевез их через Аллах-Юнь, по пути набив им «фотокарточки», а потом и притопив в реке, чтобы в другой раз неповадно было, ну и в назидание другим. А за лошадь с них удержали 800 рублей. В 1972 году это были ещё деньги.
Немного об охоте
Если по-честному, то я вовсе не охотник, потому что мне всегда было жаль убитую мной, даже по необходимости, живность. Работая в якутской тайге на Аллах-Юне, мы никогда не стреляли дичь только потому, что она там была, у нас не было жажды убийства. Уток было множество, ещё больше было утят, которые вот-вот станут на крыло, но пока только порхали по воде, пробуя свои силы. Стреляли мы только селезней кряквы и не больше штуки на брата, этого нам хватало на сутки. Когда хотелось ушицы, ставили сетёшки, и когда шумнёшь чем-нибудь по воде, рыба влетала в сеть косяками. Тут уж выбираешь на жарёху и уху покрупней, а мелочь шла на посол и вяление.
Однажды поутру вместо рыбы я обнаружил в сети каких-то дивных чёрных, узкоклювых уток, видимо, с высоты увидав в кристально чистой воде рыбу, они решили подзаправиться да и влетели в сеть. В тот день была моя очередь заботиться о хлебе насущном, и я решил приготовить дар с небес как обычных уток. Думал ощипать их по-шустрому, да не тут-то было – пёрышка не выдернешь, не то что щипать. Можно, конечно, было попробовать ошпарить кипятком, и дело пошло бы, но я снял кожу чулком вместе с перьями. Мясо было почти чёрное, жир жёлтый, сама пахла рыбой; кинул в котелок, варю, запашина идёт, будто тухлая рыба варится, булькает. Когда мои коллеги пришли на обед, первый вопрос у них был: «Чем это у тебя так воняет?» Объясняю им, что это новое блюдо, уха из уток. Морща носы, парни попробовали грызть мясо, хлебать шурпу, да слабо им оказалось, не в жилу, вылили паразиты на землю мой кулинарный шедевр, а сам котелок мы потом ещё долго пытались оттереть песком.
Потом я спросил у аборигенов, что это за птички были. Гагары – морские обитатели, они питаются только рыбой. Якуты из шкурок шьют носки, стельки вырезают, а вообще, гагара у северных народов считается священной птицей. У полярного круга, на озере Мадуйка, где я работал после, аборигены-остяки тоже предупреждали нас, пришлых: «Не вздумайте „стрелить“ птицу-лебедя, это грех». Но у кого может подняться рука на эту гордую, красивую птицу, символ верности? Я знал, что на озере живёт пара лебедей, они иногда летали над посёлком, над озером, неразлучной парой. Приближалась осень, и вся водоплавающая живность готовилась к отлёту.
После утиной охоты я возвращался на «станок», гружённый дичью, и тут увидел одинокого лебедя, он летел низко, крылья с характерным свистом резали воздух, но он был одинок, этот горестно кричащий лебедь. В тот момент я понял, что какая-то сволочь убила другого, значит, у кого-то всё же поднялась рука, чтоб у него руки отсохли и глаз правый вытек, которым он целился.
Через некоторое время я зашёл к остякам узнать про олений камус, который они мне выделывали на торбаса. В избе было почти темно, вонь страшная, пахнет застоявшимся ссаньём, мокрой собачьей шерстью, тухлыми рыбьими потрохами, которыми они выделывают шкуры, амбрэ ещё то, аж глаза ест. Приглядевшись со свету, вижу в руках у остятки, сидевшей на чурбаке что-то белое, лёгкое, воздушное, спрашиваю: «Что это за красота?». Та и брякнула сходу: «Лебёдка, однако». Мясо они сожрали, а шкурку лебединую она и тёрла, выделывала. Я думал, что «сам», остяк её убьёт, ведь это он меня строжил, говорил, чтоб мы блюли таёжные законы, а сам иудой оказался. Они выдёргивают перо, и остаётся густой, белый и очень тёплый подпушек, лебединый пух, который ценится и идёт на женские шапочки модницам.
Во время весеннего перелёта мы охотились на гусей и уток; гусь был пролётный и улетал гнездиться дальше на север, но многие породы уток оставались гнездиться, выводить потомство в этих краях. Места почти безлюдные, нехоженые, корма хватает, плодись и размножайся. Зимой интересна охота на глухаря, рябчика, тетерева. Куропатки как добыча меня не привлекали, их можно было добыть и без ружья. В местах кормёжки птицы, разбросав по снегу замороженную бруснику, ставишь петли из лески, а на другой день идёшь за добычей.
Можно бутылкой из-под шампанского, наполненной горячей водой, наделать в снегу лунок, бросить туда по ягодке брусники, и результат будет тот же самый. Куропатка ныряет в лунку за ягодой, а выбраться обратно ледяные стенки не дают, там они и замерзают. Такой «охотой» больше занимались ребятишки. Куропатку на снегу не видно, и когда иногда затаившаяся под снегом птица неожиданно вспархивала прямо из-под ног и трепеща в панике крыльями улетала, оставалось только стволами повести ей вслед. Добыча не завидная, и не хотелось выстрелами нарушать тишину тайги, пугать настоящую дичь, зверя.
Как правило, или по закону подлости тщательно подготавливаемая охота зачастую бывает безрезультатной. А вот когда ты выскочишь на лыжах в тайгу, чтобы просто пробежаться, подышать, полюбоваться природой, обязательно наскочишь на громадного глухаря, который будто понимая, что ты ему ни хрена ни сделаешь, будет сидеть на сосне и разглядывать придурка на лыжах. Такое у меня случалось и не раз, даже в соболя кидал лыжной палкой в то время, как мои капканы стояли пустые.
На Колымской ГЭС, где я тоже когда-то трудился, в одну из зим наблюдалась массовая миграция куропатки. Посёлок накрыло как белым одеялом, машины остановились, чтоб не ехать по птицам, и никто не знает, сколько тысяч или десятков тысяч их там было. Это продолжалось около часа, потом как по сигналу они взметнулись и исчезли в темноте полярной ночи. Как правило, это связано с бескормицей в местах обитания, во всяком случае, мы так думаем. Самая престижная и желанная добыча – это, конечно, таёжный красавец-глухарь, петух кг на восемь, а то и на десять. Такой летает тяжело, будто гружёный транспортник.
Самая вкусная и глупая птица – «буржуйский» рябчик, выводок можно выщелкать из мелкашки, и не один не улетит. Якутские пацаны вообще снимают с веток птиц одними шестами с петлями из лески на концах. Мясо у рябчика белое, нежное, буржуи были не дураки, знали, что есть.
Сейчас вспоминая обо всех этих своих охотах, не понимаю, зачем мне это было нужно, ведь охотились мы не ради пропитания. У меня и раньше это было, убьёшь красавца-глухаря, смотришь на него и думаешь: «Ну зачем я это сделал, он даже мёртвый такой красивый, он беззащитный, а я его сгубил». Когда в руках у мужика появляется ружьё, он уже не может, чтоб не отнять у кого-то жизнь, видимо, в нём просыпается древний инстинкт охотника, добытчика, и не жажда убийства, но азарт, и я, к сожалению, не исключение.
Ещё немного об охоте, но не на пернатых, а речь пойдёт о песцах. Когда летишь на вертолёте или самолёте с воздуха видны цепи озёр, их великое множество, и почти все они зарыблены, то есть с рыбой. В тундре, в зоне вечной мерзлоты из-за нарушения верхнего покрова начинается оттайка, образовываются карстовые озёра, которые впоследствии и зарыбливаются водоплавающими перелётными птицами. Это они переносят на своих лапах рыбью икру по озёрам на многие расстояния.
Мои друзья с Туруханского рыбозавода организовали базу на границе тайги и тундры. Это самое удобное расположение для промысла. В их распоряжении была цепь проточных озёр, в которые впадала какая-то горная речушка без названия и которая потом впадала в Нижнюю Тунгуску, откуда иногда и заходили в эти озёра на кормёжку гигантские таймени, любящие чистую, быструю воду, перекаты. В озере водились громадные щуки, чир, язь, пелядь, ряпушка, был и ленок. Такому обилию рыбы можно было только позавидовать.
Парни рыбачили для рыбозавода, для себя били утку, добывали и мясо, на пушного зверя охотились по сезону, в зимнее время, когда у песца, соболя, белки, горностая уже выходной мех. Ондатру тоже брали зимой, ставя капканы у хаток. В иной год, когда идёт ходовой песец, мигрирующий с родной тундры от бескормицы в другие места, богатые леммингом, крупной тундровой мышью, основным кормом песцов, его добывали едва ли не сотнями. В это время песец может заходить в посёлки, рыться на помойках, по ходу он съедает всё, мало-мальски пригодное в пищу.
Местного песца было мало, а ходовой появляется раз в три-четыре года, к этому времени парни подальше от зимовья уже наготовили «духовых ям», набитых рыбьими отходами. Ямы с тухлой рыбой заваливают валежником, дёрном, втыкают в это место столбики, чтоб в нужное время их выдернуть, и тогда невыносимая для человека, но такая притягательная для зверья вонь растечётся по тайге и тундре. Медведь тоже любит тухлятину, она для него, как для ребёнка Сникерс, поэтому и делают эти ямы подальше от жилья. Его «визит» всегда неожидан, и последствия могут быть самые хреновые, если не выручат собаки, почувствовав «хозяина» и подняв лай.
Голодный песец, чувствуя рыбный запах, ломится в эту дармовую помойку, но вокруг ямы уже стоят десятки капканов, и за этот сыр в мышеловке зверькам придётся расплачиваться своей шкуркой. Такая охота неинтересна, но продуктивна, потому что не нужно бегать по тундре, выискивая песцовые следы, настораживать капканы, потом ходить, выискивая их в снегу, откапывать, опять настораживать. Если есть добыча, тащить её на себе, спеша, пока позёмка не замела твои следы, если заплутаешь, в том месте, где только снег и мутное небо, определиться на местности невозможно, ты не чукча, не остяк, и этим всё сказано.
Абориген, самоед идёт или едет в тундру в малице или в парке, ему пурга не страшна. Он может зарыться в снег, переждать непогоду, потом определиться по звёздам и выйти к своему стойбищу. Когда я спросил остяка, как он находит дорогу в тайге, или тундре, он сначала удивился моему глупому вопросу, а потом спросил меня: «А ты можешь заблудиться в своём городе?» – «Конечно, нет». – «А у нас и того проще, вон видишь ту звезду – это Полярная звезда, она и выведет тебя куда хочешь». Он долго и, как ему казалось, доходчиво объяснял мне, но как я не крутил головой, звезда постоянно была надо мной, а моя дорога, выходит должна была уходить только в космос. «Бестолковый ты, однако, мой семилетний пацан больше вас русских понимает», – заключил остяк.
Я знал, что его Колька спокойно плавает на долблёнке-«ветке» да ещё и стреляет с неё, а я в ней ни усидеть, ни устоять не могу. Он неделями пропадает в тайге, охотится на уток, ловит для себя и собак рыбу, живёт в зимовьях, которых понаставили на путиках для зимней охоты. Там по таёжному обычаю всегда есть запас дров, спички, соль, посуда, небольшой для лета запас продуктов и в любом случае есть чай и сахар.
Колькина мать, Катя, о нём ничуть не беспокоится, а на мой вопрос, где сын, коротко отвечает: «Однахо, тайха пошол». Помолчав, добавляет: «С собаками он, ничо с ним не будет, в школу ему осенью, не хочет он, грит, я охотник, и ваша школа мне не нужна, пусть сеструхи, Улька с Полькой учатся, они бабы». Кроме Кольки у Пашки с Катей было ещё пятеро короедов, и все не от Пашки, но он гордился: «Моя баба родила, значит, мои и баста».
В тех местах, в Аллах-Юньской тайге медведей было много, но лето было грибное и ягодное, медведь был сыт и относительно не опасен, да и собаки, больше похожие на громадных волков, чем на обычных лаек, могли отпугнуть любого зверя. У семилетнего Кольки было и своё ружье, пятизарядная «мелкашка» и бердана тридцать второго калибра, правда, он пока предпочитал более лёгкую, мелкокалиберную тозовку. Такой таёжной жизни любой позавидует, только для этого нужно там родиться, впитать это с молоком матери, с детства видеть тайгу, понимать природу, дышать тем воздухом.
С тех пор прошло более сорока лет, но картина якутской тайги, хрустально прозрачного и быстрого Аллах-Юня, стоит у меня перед глазами, и я благодарен судьбе, забросившей меня в своё время в те благословенные места.
