Kitabı oku: «Рассказы. Повести. Эссе. Книга вторая. Жизненный экстрим», sayfa 4
Грабёж по-сангарски
По прилету в Сангары, пока были деньги, жил в гостинице под названием «Сангар». Как не удивительно, но здесь в поселке, затерянном на просторах Севера, был и плавательный бассейн, и ресторан, и пивбар, и свой пивзавод. Так что никакой дырой он не был. Все бы так жили по северам, как сангарцы. Первое время, пока не нашел работы по душе, мне пришлось долбить, убирать помойки, работать с шабашниками (25 руб. за 16 часов), в порту выгружать самолеты, охранять какие-то склады.
Однажды в гостинице познакомился с хорошим парнем Мишей, он прилетел сюда из Ижевска и тоже в поисках лучшей доли. Правда, в отличие от меня, он твердо знал, что ищет и хочет в этой жизни, и мой авантюризм он не приветствовал. У Миши был «сродный» брат, который работал зоотехником где-то в этих краях, в оленеводческом совхозе, но где именно Миша не знал толком. Он и прилетел сюда в надежде обрести брата и получить от него не только совет, но и помощь. Деньжата у нас постоянно то кончали начинаться, то начинали кончаться, есть у них такое свойство.
С едой совсем было плохо, отощали мы, озлобились, глядя, что на крышах сараев лежат ободранные оленьи туши, а в другой раз и просто прислонённые к стене пристройки или дома. И даже собаки лежат рядом, не грызут, не трогают то мясо. Забыв на время про совесть и слыша только пустые урчащие желудки, мы подались с Мишаней на «дело», то есть на «охоту». На улице темно – полярная ночь уже наступила, время два часа ночи. Скрипим пимами по снежку, выглядывая в свете редких фонарей оленью тушу побольше. А, может, сразу и две? (Раскатали губу). Ага, взяли! Аж три! Собаки такой хай подняли, будто белый медведь в поселок зашел. Спасаясь от этих сытых озверевших тварей, мы забежали в открытую дверь какого-то двухэтажного дома и моментально захлопнули дверь перед носом этих волкодавов. Присели на какой-то рундук, стоявший в тамбуре подъезда. Закурили, сидим, ждем, пока эти блохастые снимут осаду и разбредутся по своим домам, зароются опять в снег и, прикрыв свои носы пышными хвостами, будут досматривать свои собачьи сны. Мы сидим, курим, обсуждаем свои дальнейшие действия: либо мы ещё раз рискнём, либо вернемся в общагу не солоно хлебавши. В тамбуре горела тусклая лампочка «Ильича».
Уже выходя, мы обратили внимание на ящик, на котором сидели, и то только потому, что звякнул большой амбарный замок, который был продернут в петлю, но не закрыт. Открываем… Это был ларь для мяса, вместо холодильника. Мы сидели на мясе, прекрасном, вкуснющем мясе. Там стоял громадный эмалированный таз с фаршем, как потом выяснилось, это была оленина со свининой. Лепота, живем, значит! Хватаем этот подарок судьбы, свиную ногу в придачу, поскольку посчитали, что это запчасть от фарша и попросту не влезла в тазик, оставлять её одну на морозе – это не порядок.
Оглядев пустынную улицу, мы рвём когти, унося богатую добычу. Если бы в тот момент все поселковые собаки кинулись за нами, то им бы ничего не обламилось, они бы нас попросту не догнали. Ну, вот и общага. Залетаем в комнату, шарим в тумбочке сковородку. Настрогали, наковыряли ножами на сковородку мороженого фарша, а в кастрюле поставили вариться кусок свинины, отпиленный Мишкиной ножовкой, решив, что это уже будет на завтра. Нашли мы в общаге и полбулки хлеба. Ужин готов! Сидим, кайфуем, честно украденное мясо в горле не застревает, запиваем бульоном. В эту ночь нам было тепло и хорошо, С неделю мы живем, как тузы, а тут нам еще аванс подкинули. А много ли человеку нужно для счастья!?
Со временем житуха наша вроде наладилась, с деньжатами она везде жизнь в жилу. В общаге мы хоть по-прежнему на ночь и ставили под койки электроплитки, но на полу у нас теперь как в юрте был постелен толстый войлок. Ужинать мы ходили в ресторан, холостяки все там по вечерам тусовались. Познакомились и с девахами, начали посещать кино, ходили и на концерты якутских артистов, гастролёров, в бассейн, иногда для разнообразия или, наоборот, для безобразия, ходили и в пивбар. В общем, мы стали жить, как и все, и пока такая жизнь меня лично устраивала, хотя я точно знал, что такое благодушие у меня будет только до весны. Так уж, видно, я устроен, не могу, когда всё у меня в жизни хорошо, тихо и спокойно, весной или летом, мне обязательно нужно во что-то вляпаться, в какую-ни будь хренотень. Так оно и случилось, но об этом потом, потому что вся моя жизненная эпопея состоит из «потом».
Однажды выходя из бара, Мишаня вдруг кинулся на шею какому-то чуваку с пивным бидончиком в руках: «Колька, братан, я тебя уже сколько месяцев ищу!». Ну и пошло-поехало, уже и пиво в бидончике замёрзло, а они всё никак не могут наговориться. Я уже опять подался в пивбар греться, и только потом они очнулись. Нас пригласили на застолье в ближайший выходной, на том и расстались. Подошли выходные, и мы с Михеичем рулим по сказанному адресу, идём по той же улице, подходим к тому же дому и подъезду, проходим мимо деревянного ларя, откуда мы в своё время упёрли мясо, стучим в обшитую войлоком дверь, которая тотчас открывается, нас ждут давно. Заходим, кланяемся, ручкаемся, знакомимся, моем под рукомойником руки, и дружненько все за стол, кроме хозяйки, конечно, она сейчас и за нападающего, и за вратаря, а мы все, выходит, штрафники.
Сейчас на столе полный порядок: рюмки, фужеры выстроены по краям стола, ближе к центру, теснятся тарелочки с закусками, малосольная рыба, грибочки, сало с чесночком, домашняя ветчина горой на тарелках, бочковые огурчики с помидорами, тут же и капуста соленая с брусникой, присутствует и студень с хреном. В центре стола, раздвинув графины с ягодными морсами, хозяйка ставит жареную свинину, большими кусками, отварную картошку и большой таз с дымящимися пельменями, размером с детский кулачок. В больших и малых бутылях самогон на травах, кедровых орешках, ягодах.
Тут и гонг прозвучал, то есть звон бокалов. После усердной дегустации всех этих напитков нам стало немного не по себе. Решили выйти отдышаться и покурить, вышли в тамбур и присели на тот самый ларь, из которого мясо «свистнули», а стыд так и прёт из нас. Неудобно, конечно, – нас встречают, угощают как людей, а мы, получается, где нагадили, туда и жрать пришли. Тут и хозяин жалуется нам, что у него недавно из этого ларя кто-то тазик фарша «увёл». Сейчас вот стал на замок закрывать. Про свинячью ляжку он даже и не вспомнил, а нам с Михеичем пришла пора покаяться. Мы честно рассказали ему про ту ночь, как это получилось и почему. Повинную голову меч не сечет.
Он искренне похохотал и сказал нам, чтобы мы бабе не вздумали говорить, у неё напряг с юмором. Вот только тазик верните, её любимый, с цветочками. Погуляли мы в этот вечер крепко. Хозяйка ушла спать, а мы ещё долго куролесили. Стол уже напоминал поле битвы, ряды бутылок, судков, тарелок, закусок здорово поредели. Как только дошли до общаги? Утром, продрав глаза, мы обнаружили на столе мясо, рыбу, курятину, и полмешка картошки. В углу комнаты, у дверей стояли небольшие нарты. Вот тут-то мы испугались?! Неужели мы опять всё это где-то увели?! Тут пришел Мишкин братан за тазом и нартами, принёс с собой «лекарство». Эта вся благодать на столе – его подарок. Разобрались, посмеялись и решили, что жизнь удалась!
Якут, олени
Это я просто вспомнил небольшой, и, на мой взгляд, интересный эпизод. Проходим с Михаилом мимо ресторана, под фонарём якут, приехавший на запряжённых в нарты двух оленях, изрядно пьяный готовится к забою одного оленя на продажу. Он выпил, но, видимо, мало, значит, надо «догнаться», убийство рогатого красавца с печальными глазами смотреть мы не стали, такие вещи я уже видел, и хотя сам мясо ем с удовольствием, но сцена убийства внушает мне отвращение, даже если и по надобности. Идём обратно в ресторан, олень уже ободран, туша разделана на части одним ножом, а продавец вовсю рекламирует свой товар, от которого ещё идёт пар, он ловко отрезает ленты оленины и с удовольствием поглощает мясо сырым, без хлеба, без соли и с хорошим аппетитом.
Уже вечером и второй олешек. и сами нарты было проданы, а якут исчез в неизвестном направлении. Всем известно, что у северных народов наблюдается полное отсутствие иммунитета от алкоголя, и ради водки, выпив сто грамм, они готовы и на унижения, и на что угодно, вплоть до убийства. Я много лет с ними общался. Они безобидны, наивны и простодушны, как дети, только не нужно их обижать, ведь он могут быть и другими, они тоже люди, но тот образ жизни, который они ведут, за столетия наложил на них свой отпечаток. Проведя в ресторане приличное время и употребив приличное количество пива, меня потянуло на природу, потому что «удобства» были только на улице. Вышел на задний двор, со свету ничего не видно, но я сразу пристроился за углом и почти сразу почувствовал громадное облегчение. Тут прямо у меня из-под ног раздался уже знакомый голос: «Эй, паря, зачем на меня поливаешь, я так ведь к утру примёрзну». Я зажигаю спичку и вижу среди кухонных отбросов и собак уже знакомого якута: «Ты, мужик, что совсем охренел? На помойке, среди собак, замёрзнешь ведь». – «А я в кухлянка, в ней тепло, не замёрзну, а собаки, чо собаки? Якут чо ли не собака?» Пусть простят меня якуты, за этот эпизод, но из песни слов не выбросишь.
Гоп-стоп по-якутски
В Сангарах, как во многих северных селениях в советское время, был свой быткомбинат. Вернее, ателье, где помимо множества услуг, вам могли пошить шапку из собаки, ондатры, песца, а то и соболя. Могли и шубу «сварганить» из того, чем вы располагаете. Шьют и торбаса из оленьего или сохатиного камуса. Это участок кожи с коротким и густым мехом, от колена до копыта. Торбаса получаются лёгкими, тёплыми и красивыми. Стоили они в ту пору около сорока рублей. Как-то жена моего коллеги по работе в Сангарской нефтеразведке решила слетать в Якутск, чтобы купить что-то себе, детям, мужу, ну и вообще, как сейчас говорят, заняться «шопингом». Для женщины с деньгами – во все века, это всегда было святое дело и громадное удовольствие.
Дело было осенью, уже снежок выпал да и мороз в октябре обычное дело. Якутия, одним словом! Прилетела дама в Якутск, нанесла визит знакомым, у которых решила остановиться, и ломанулась по магазинам. Накупила всем и всего, очень довольная отвезла купленное на квартиру, похвалилась перед хозяевами товаром. Попили «чайку» по рюмке, другой. Счастливая женщина решила прогуляться перед сном по вечернему Якутску. Гуляет женщина по улицам большого города, скрипит новенькими, затейливо украшеными бисером, торбасами по снежку, хорошо ей от этих удачных покупок, от «рюмок» чая и хорошей погоды и от того, что завтра опять полетит в Сангары к мужу и детям.
Через некоторое время она заметила, что за ней следуют два бородатых амбала. Запаниковала бабёнка, рванула от них сдуру куда-то в темноту, бежала, даже не в силах заорать, позвать кого-то на помощь. Нырнула в какую-то подворотню, а там тупик. Ну, все! Отбегалась, отжила! А тут и они, здоровенные, страшные – стоит женщина, окаменела. Один бандит спрашивает: «Мадам, у вас какой размер обуви?» – «Тридцать седьмой», – пролепетала она. Один другому говорит: «У меня глаз-алмаз, я же говорил, что это то, что нужно». Другой достает из-за пазухи валенки: «Давай-ка, уважаемая, быстренько переобувайся, пока валеночки теплые».
А у той мысль в голове: «Значит, не убьют, раз переобувают и насиловать меня мокрую не станут, как хорошо, что я омочилась от страха». Бандиты сами переобули её в валенки, забрали торбаса, дали ей 200 рублей со словами: «Прости нас, северяночка, на эти деньги ты купишь три пары такой обувки, а нам наши жёнки сказали не приезжать без торбасов, вот так вот! Одну пару мы раньше нашли, а сейчас вот у тебя „купили“. Прости, если напугали». Вывели почти к дому, проводили, чтобы ненароком кто не обидел и исчезли в темноте. Вот такая история с гоп-стопом. Думаю, что этими «купцами» были запоздалые старатели.
И носило меня как осенний листок. Лихие девяностые. Золото разведка
В 1995 году, вернувшись с Колымской старательской артели».. беда» покалеченным и нищим, я недолго скулил и зализывал раны. Мне надоело перебиваться случайными заработками и надеяться бог знает на что. Жизнь в городе кипела, торговые точки по всему городу росли как грибы и также быстро сгорали в огне, благодаря конкурентам или просто были сожжены бандитами за отказ за «крышевание». Но на пепелищах возникали новые, ещё более просторные и богатые, и уже не «Комки», а «Маркеты» они сверкали зеркалами витрин, заманивая покупателей заморскими деликатесами: «Кока-колой», «Марсами», «Сникерсами», и всяко разными разносолами в ярких упаковках.
Забирая сынишку из садика или просто гуляя по улице, я старался как-то миновать эти злачные места, потому что не мог купить ребёнку даже шоколадку. Но иногда сын дёргал меня за руку, вопросительно смотрел на меня и молча кивал на светящуюся витрину со всякими вкусностями, я объяснял ему, что денег у меня пока нет, но как только они появятся, наберу ему кучу всякой вкуснятины. Сынишка только вздыхал, и мы шли дальше. Он никогда не устраивал истерик, он всё понимал, но мне от этого было не легче, это было как серпом по «одному месту».
Случайно прочитав в газете объявление о наборе рабсилы, я опять поставил на кон свою судьбу и рванул за удачей в Читинскую старательскую артель «Ключи». На улице конец ноября, зима в разгаре, о каком золоте может идти речь, и мы не старатели Клондайка, нашедшие золотую жилу в шахте или глубоком шурфе, где можно вести добычу круглый год. Я ехал в надежде устроиться бурильщиком в золото разведку артели. Позади у меня годы и годы работы в нефтегазоразведке Туруханска, Эвенкии и Тюменской области, Якутская артель «Ыныкчан», и Колымская старательская артель Усть —Среднекана, Амурская тоже пролётная артель именуемая остряками «Чих-пых», а теперь вот ещё и золото поищем, судьба, знать, такая, не отпускают недра.
Артель оказалась богатой, только вот платить по-человечьи там тоже не стремились, а старатель, как и в любой другой артели, был батраком, чьи трудодни зависели не только от добычи презренного металла, но и от многих других факторов. Это, может быть, и элементарная скупость, и просто каприз или дурное настроение хозяина, председателя артели.
Буровые установки были канатно-ударными, я с ними был знаком, но самостоятельно на них никогда не работал, поэтому меня взяли только помощником бурильщика. Но и то ладно, ведь в противном случае обратно уехать мне было не на что, а податься зимой больше некуда, тупик. С неделю я «окалачивал груши» на базе артели, где за высоким забором охранников было больше, чем блохастых «женихов» на собачьей свадьбе.
Это была настоящая зона, да и «Сам», имею ввиду преда артели, плюгавый, хитрющий мужичишка жил за высоченным, двойным забором, между которыми по ночам бегали овчарки с охранниками на поводках. Это была запретка, на которой могли и застрелить, если ненароком попадешь туда.
Я ничего не имел, у меня кроме моей трудной жизни ничего не было, и всё, что я видел, казалось продолжением страшного сна, навеянного рассказами старых узников ГУЛАГ, колымских лагерей. Заборы с колючкой по верху, вышки, озлобленная как овчарки злобная охрана. Мне нечего было терять, я не потел по ночам от страха, что меня обворуют или убьют, и я сам уже был на пределе и готов был пойти на всё, кроме предательства, хотя и сознавал, что соверши я в отчаянии что-то нехорошее, никогда не простил бы себе этого. Никакое оправдание не будет оправданием, пойди я против себя и своих жизненных принципов. Всё в жизни делается ради чего-то, реже ради себя любимого, но чаще ради кого-то, и это всегда оправдано.
Никому нельзя желать зла, а тем более причинять его, но не все так думают, оттого и идёт в стране беспредел, и не зря богатенькие «Буратино» возводят замки с высокими заборами, колючкой, сигнализацией, прожекторами, с собаками-охранниками и охранниками собаками. В девяностых похищение с целью выкупа было в порядке вещей, впрочем, как и убийство, так что не зря боялся наш «мухомор», воздвигая свою крепость. Хотя, как говорят англичане: «Мой дом – моя крепость», но одним домом жив не будешь, жене босса нужно в магазин, детям – в школу, самому тоже на работу, даже если это и через дорогу, везде нужна охрана, без неё опасно и ох как страшно.
Если я чего-то и не понимал в то время, так это – само время, отличное от времени Советской эпохи, мы ведь были воспитаны в другом духе, мы понимали слово долг. Родина. В нас был неподдельный энтузиазм, патриотизм, мы были детьми того строя, того времени. После развала Союза у нас будто ушла почва из-под ног, мы не могли привыкнуть, понять, вписаться в новый образ жизни, в народе шла переоценка жизненных, моральных и материальных ценностей и принципов. Даже после смерти Сталина не было в стране того хаоса, как в начале девяностых. И я, и многие в стране были далеки от той возни вокруг «прихватизации», раздела сфер влияния и т.д., и т. п. Этим был озабочен криминал, чиновники и остальные, имущие власть и деньги. Нам, «люмпенам» просто нужно было выживать и выжить, несмотря ни на что, как впрочем и всему народу России.
О покойниках принято говорить либо хорошо, либо ничего. Но многими нашими бедами мы обязаны меченому дьяволом Горбачёву, ущербному «царю» Борису, не Годунову, конечно, а тем, кто в ту пору рулил вместе с ними. Никто из них ни за что не ответил, а ведь все их «подвиги во благо» были величайшим преступлением века. И да не будет никогда о них светлой народной памяти, лишь хула на их голову и проклятья даже живым, а их и сейчас ещё много, и все опять у власти, а не на тюремной шконке.
Сам лезу в капкан
Все эти мысли бродили в моей голове, пока я без дела ошивался на базе артели и пока меня не известили, что на участок, где мне предстояло работать, едет «Урал», и нужно быть готовым к отъезду в любой момент. Как словом, так и делом, и на другой день ещё затемно мы тронулись в путь.
Сначала едем вдоль железной дороги, нас обгоняют поезда, идущие с востока, я вглядываюсь в окна вагонов, за стёклами которых едут куда-то спешащие люди. Что заставило их тронуться в путь, от кого или к кому они едут, что потеряли или что ищут они? Я их понимаю, я чувствую даже какое-то родство с этими странниками и мысленно желаю им доброго пути. Встречные, спешащие с запада, сначала слепят нас огнём прожекторов, потом с грохотом и рёвом пролетают мимо, изгибаясь на поворотах, как гигантская гусеница с тремя огненными глазами. Я даже на расстоянии чувствую мощь тепловоза, жар, исходящий от сотен лошадиных сил, загнанных в сердца дизелей, в их цилиндры.
Сворачиваем от железки в сторону и начинаем взбираться куда-то на сопки. Сразу стало слышно, как натужно ревёт наш движок. Не подведи нас, родной, ведь с этой сопки, в случае чего, кувыркаться нам долго придётся. Рассвело, если этот полумрак можно было назвать рассветом, сопки меняются на низины с ручьями и речушками, через которые нужно переправляться, иногда встречаются хилые, наверное, ещё со сталинских времён мостки, страшновато, но, перекрестив лбы, преодолеваем и их. Вокруг пошла чахлая с перелесками тайга, без каких-либо признаков жизни: ни пташки не видать, ни какая зверушка не пробежит, а это наводит уныние и скуку. Это вам, господа-товарищи, не Якутская или Амурская тайга, а Читинские болота, низины с ручьями, да лесные проплешины, что больше похоже на Колыму или на какую-то другую, чужую планету.
Старатели-искатели
Уже под вечер въезжаем в посёлок, раскинувшийся у железной дороги, где нас встречает свора псов, которые не жалеют своих глоток и пытаются прокусить нам колёса. Шофёр рассказывает, что здесь в основном живут люди, так или иначе связанные с ж. д. Кто-то из них работает и держит крепкое хозяйство, кто-то живёт охотой, браконьерством, перебивается шабашками и мелким воровством. Они тоже держат домашний скот и птицу, но огороды у них заросли лебедой да лопухами, эти работой себя особо не утруждают. Они, как везде принято в деревнях, даже самогон не гонят, зато в этом посёлке в каждом доме стоят канистры с «шадымом», техническим спиртом, происхождение которого покрыто мраком.
В местной лавке мы успеваем купить мешок хлеба, десяток бутылок водки и, что удивительно, сигарет с фильтром, потому что местные предпочитают смолить «Приму» или махру, смешанную с самосадом. Потом под истошный лай собак выезжаем из посёлка, и катим дальше по уже замёрзшей лесной колее, вылезти из которой почти невозможно. Одолев за час эти пять или шесть км разбитой, фронтовой дороги, подъезжаем к базе разведчиков. База – это продуктовый лабаз на высоких пеньках от спиленных деревьев, пустой вагончик на колёсах, банька по-чёрному и зимовьё, срубленное из неошкуренного кругляка и кишащее жирными вонючими клопами, прелесть общения с которыми я испытал чуть погодя.
В зимовье от стенки до стенки высокие нары, сделанные из тонких жердей, длинный стол, сколоченный из толстых досок, по обеим сторонам стола две лавки из таких же досок. В углу стоит печь из обрезанной наполовину железной бочки, за ней в том же углу прибит к срубу рукомойник, с загаженным тазом под ним. Около печки и у торца стола прорублены маленькие оконца с мутными, засиженными мухами стёклами. Сквозь щелястый из толстых плах пол виден снег, иней. Температура там, как и на улице, но мыши пищат и шебуршат под полом, будто летом и мороз им в кайф. Вот, кажется, и весь колорит, и интерьер той таёжной общаги.
Знакомимся, я пытаюсь сразу запомнить имена моих коллег, но вместо имён у меня в памяти остались только профессии: геолог, бурильщик, тракторист трелёвщика, дизелист электростанции и шофёр ещё одного «Урала», который стоит засыпанный снегом. Я буду шестым в этом экипаже. Водила, который меня привёз, сославшись на срочность, шустренько выкинул из кузова продукты и запчасти, дал по газам, и только мы его и видели. Он побоялся, побрезговал даже зайти в нашу зимовуху, выпить кружку чая на дорожку, клопы – это не шутка. Ну а нам деваться некуда, будем терпеть, бороться и побеждать – таков наш девиз. В тот день мужики не работали и маялись похмельем, так что водка, привезенная мной, оказалась весьма ко времени. Пока выпили, закусили тем, что бог послал, поговорили, стемнело, пора и на покой. Какой к чертям собачьим покой? Я знал, что такое клопы, но что их может быть столько и таких злых, не ведал.
После кошмарной ночи, сполоснув помятые рожи и едва глотнув мутного чаю, мы взгромоздились на наклонный щит трелёвщика, и понеслась душа в рай. Это было родео на бешеном стальном быке, который рычал, прыгал и летел по сугробам сквозь кусты и валёжник, таранил наледи и превращался в ледокол, который пёр, разбрызгивая ледяное крошево во все стороны. Через полчаса, заложив крутой вираж и едва не сбросив нас на торчащие из-под снега пеньки, он заглохнув, застыл как изваяние. Он «сдох» и, как потом оказалось, на долго.
Дизелист начинает греть масло в картере движка электростанции, мы разводим костерок, ставим греть замёрзшую в железной бадье воду, курим и пытаемся унять дрожь от холода и вибрацию организмов, заразившись ею от почившего в бозе трелёвщика. Но вот оглушительно и резко затрещал пускач, задубевший движок нехотя проворачивается, пуская в небо чёрные, пока ещё холодные кольца. Дизелист суёт ему в «хайло», то есть во всасывающий коллектор синее пламя лампы, и пах, пах, пах, пошёл родимый, застучал ровненько и успокаивающе, будто говоря: «Я вам не та железяка с «гузками», я – дизель-генератор, и всё будет у нас с вами тип-топ.
Бурила Юра перегоняет буровой станок на новое место, на косогоре долго выставляемся, центруемся, потом забуриваемся. Полуторатонный снаряд молотит в одно место, пробивая осадочные породы, стремясь скорее добраться до золотоносных песков. Через определённые интервалы мы желоним скважину, черпаем пульпу, выливаем её в железную бадейку, геолог начинает лотком промывать пульпу, определяя содержание золота, записывает глубину залегания пробы, наносит на карту месторождения. Очень важно определить рентабельность, то есть содержание золота в граммах на куб породы, и есть ещё много факторов, влияющих на определение, стоит ли овчинка выделки? Но то уже не наша забота.
Пашем до обеда, потом тащимся пешком по тем же кустам, бурелому и наледям. Наледь – это когда грунтовые воды, несмотря ни на какие морозы, выливаются из-под земли, долго исходят туманом, превращаясь в желеобразный лёд, ходить по которому трудно и опасно. Едва таща ноги, проклиная всю «самую лучшую в мире, могучую советскую технику», мы вваливаемся в свою зимовуху, где стоит запах подгоревшей еды и чего-то кислого и противного. Повара у нас нет, поэтому готовить будем по очереди, и у каждого из нас будет возможность блеснуть своим кулинарным талантом.
Очередной дежурный кок, превзойдя самого себя, пытается накормить нас раскисшими макаронами, сваренными в холодной ключевой воде, и баландой, сваренной из кислючей, непромытой капусты под названием «шти по-таёжному». Попробовав «яства» и пообещав автору, что если и ужин будет таким же, вылить всё ему на голову; мы попили чаю с мёдом и мёрзлым хлебом и голодные опять потащились на полигон.
На следующий день кашеварил дизелист, но результат был тот же. Геолог с бурильщиком были освобождены от камбузной повинности по причине незаменимости, и мужики со смутной надеждой стали поглядывать на меня – авось у меня что-то и получится: «Ну чё, борода, может, останешься завтра кашеварить?» – «Лады, мужики, попробую».
