Kitabı oku: «Разбитый калейдоскоп. Современная версия «На дне»», sayfa 5

– Подайте, ядрёный рот. Ну что вам жалко, что ли, не – то завтра вас встречу обниму с радости и поцелую.

И люди кидают ему бумажные купюры, одни из – за боязни, другие ради смеха. А пожирателю моего шницеля только этого и надо, и я не удивлюсь, если завтра увижу его за рулём Мерседеса. Предприимчивый оказался, как Сорос. Таким предоставь трамплин для коммерции и все рынки наши будут, – даже мандарины и гранаты к нам перейдут.

– Стас пошли ещё лучше в магазин сходим, а то на второй тайм у нас водки не осталось, – предложил Павел.

– Нет, мы лучше ко мне домой сейчас пойдём. Со своей учительницей хоть поздороваешься. А футбол смотреть больше не будем. Молодёжь не отдаст победу. Денис ещё пару раз протаранит ворота культуристов.

По дороге им попался гастроном, они зашли в него за водкой. Павел полез за своим кошельком, но Стас остановил его руку.

– Теперь моя очередь угощать, и молчи ничего не говори.

Он протянул симпатичной продавщице купюру.

Подавая Стасу водку, продавец, пристально глядя на Павла, сказала:

– Извините, но у меня нет сдачи пятьдесят копеек.

– А у вас туалетная бумага есть? – серьёзно спросил Стас.

– Да есть, – ответила она, – три рубля рулон.

– Эх, была, не была, – сказал Стас, глядя на Павла, – чего мы мелочиться будем. Кутить будем с шиком. Отмотайте, пожалуйста, на пятьдесят копеек пятнадцать метров гигиены.

Как понял Павел, продавец не оценила его юмора и начала Стасу объяснять, что туалетная бумага товар не делимый и метражами не продаётся, а только рулонами или коробками.

– Хорошо, я вас понял. Тогда на чеке запишите свой телефон и домашний адрес. Я в критический момент, когда рядом буду находиться, вместо платного туалета к вам зайду за пятьдесят копеек.

Она рассмеялась, не переставая смотреть на Павла.

– Стас, ну как тебе не стыдно, при постороннем человеке, меня в неудобное положение ставить, – мягко побранила она его.

– Где посторонний? – обнял он Павла, – это Паха. – Ты, что не помнишь его? Он в нашей школе учился, у меня на горбу в перемены катался.

– Как катался, не помню, но, что он хулиган несусветный был, вспоминаю. И годиков много прошло, а вроде вчера всё это было. Начальником большим, наверное, работаешь, или новым русским стал? – спросила она у Павла, смотря на его внешний вид.

Стас Павлу не дал ответить:

– Бери выше, Софа. Новая русская это ты, со своим бакалейным магазином. А он у президента в личной охране работает. Законспирированный! Человек за кадром, – согнувшись над прилавком, таинственно сказал Стас и прижал указательный палец к губам, давая этим ей понять, чтобы она молчала об услышанной информации.

– Завтра пол города будет знать, что нас посетил человек президента, – сказал Стас, когда они вышли из магазина, – тем более у неё сожитель бывший начальник паспортного стола, а сама она раньше практиковала нетрадиционную медицину. Сейчас магазин выкупила.

– Зря ты так сильно загнул Стас, а то не дай бог с нашей русской угодливостью приставят ко мне охрану из местной милиции, – сказал Павел, – и тогда нормально не отдохнёшь. Хотя я завтра уже уеду.

– Кому ты нужен, тебя охранять. Ты же сам телохранитель, но вот пьяного тебя не посмеют сопроводить в милицию, – это точно.

– Как сказать? У нас любят преклоняться перед высокими чинами, – этот порок ещё не изжит в России.

– Подхалимаж на Руси – это противно и смешно, но реально и не смертельно, – сказал Стас, – а вот смотреть равнодушно, когда молодёжь наша гибнет, – это трагедия. Стадионы и спортивные залы пустуют, – вот, где беда. Спорт надо делать бесплатным в особенности для детей. Кто посещает Фитнес клубы и другие элитные заведения, пускай платят бабки, а всё остальное должно быть бесплатно, тогда мы вновь будем побеждать на международных аренах. И я надеюсь, что спорт всё – таки будет таким же массовым, как и прежде.

– Может и будет, но мы до этого не доживём, – пессимистически заявил Павел, – то, что создавалось десятилетиями, разрушили всё с космической скоростью. И кто – то на этом хорошие бабки заработал.

– Почему ты так думаешь? – спросил Стас.

– А у нас в стране, демонтаж дороже стоит, чем монтаж, – сказал Павел, – а чтобы восстановить старую спортивную систему, это считай нужно новую революцию делать. Так как многие спортивные сооружения находятся сейчас в частных руках. Я вот внучке своей не рекомендовал спорт, чистоты в нём мало. А вот физкультура и танцы ей не помешают.

– Может ты и прав, – пробасил Стас. – Девочке, особенно красивенькой, совсем не обязателен спорт – огрубеет. И насчёт старой системы, я тебя тоже поддерживаю. Ведь раньше с нас спрашивали в обязательном порядке загруженность спортивных площадок и залов, а сейчас деньги и никому это не нужно. Тренеров – общественников нет, отлучили практически всех от спорта. А они большую работу проводили с детьми и молодёжью, особенно в провинции. А всё это глупый циркуляр, не допускать к работе без соответствующего образования. Разве мало у нас, в СССР было заслуженных тренеров, у которых кроме среднего образования ничего не было. Николай Эпштейн зубной врач по профессии, а тренировал команду мастеров Химика. Наш покойный Миша Носов – тоже заслуженный тренер. В настольный теннис играть не мог, а воспитал лучших игроков Европы двух братьев, и ещё с дюжину мастеров международного класса. Да разве мало у нас подобных ему самородков было. Короче людей сейчас ценят не по способностям, а по бумагам. А бывают такие дубы приходят после институтов, которых бы я на пушечный выстрел не подпустил к детям. Они кроме азов ничего не знают, а потом идёт сплошное уродство. Но всё равно Паха я оптимист и верю, что спорт скоро у нас войдёт в нужное русло. Главное, чтобы правительство помнило, что Россия – это не только Москва и Питер, но и глухие деревни. Помнишь Заволжье с населением сорок тысяч человек, который дал Советскому Союзу Олимпийского чемпиона Валерия Лихачёва. И наш город, который вырастил Павла Ивановича Шиганова, – чемпиона СССР по лыжам. И дети у него спортсмены.

– Валеру, сына его младшего, я несколько раз встречал на Курском вокзале, – перебил его Павел и даже в своём городе.

– А сколько хоккеистов получила высшая лига с наших стадионов, – продолжил Стас, – сам посуди Москва, вся затянута выхлопными газами и промышленным смогом. Каких спортсменов можно вырастить при таком климате. Все москвичи рождаются, считай чахлыми, а у нас вздохни, какой воздух. Чище, чем в Швейцарских Альпах. У нас есть тренер один в городе по шахматам Миша Плотников, так он всегда болеет против России. Пускай говорит весь мир, сравнивает результаты нашего спорта с низким жизненным уровнем России. Ему то, чего надо, – двигай пешки в нужную сторону. Работай, ищи таланты и не скалься. А он мне, – я хочу, чтобы все мои пешки до ферзей дошли. Дурак, говорю ты Миша. Ты обозлился на весь мир, вот и болеешь против своих соотечественников. Тебя в мирное время нужно в расход пускать. Говорю, ему если бы ты ночью со своими бывшими жёнами любовью занимался, а не решал свои шахматные этюды, тогда бы тебя жены не бросали. И ты бы не был таким обозлённым на весь белый свет. Я его тогда припугнул прилично, потом говорю, ему: «Фишер ты недоношенный, – твою ненормальную позицию в отношении нашего спорта я вынесу на первой конференции и потребую твоей срочной пожизненной дисквалификации, как кладбищенского тренера». С тех пор он со мной не здоровается и не разговаривает. Мне, конечно, до фонаря его обиды. Вчера в спорткомитете встретил его, спрашиваю: «Уважаемый Роберт, ты, что так сильно обиделся на меня? Я же пошутил. Так и будешь при встречах щёки, как гигантский хомяк раздувать?»

Плотников окинул меня презренным взглядом, и через плечо говорит:

– Если ты публично извинишься передо мной на оперативке, тогда поговорим о перемирии.

Я от его демарша дар речи потерял. Но быстро взял себя в руки и прямо при всех присутствующих спортивных работников в комитете, даю ответ этому гроссмейстеру:

– Миша если ты сильно обиделся на меня, то набери в рот говна и плюнь в меня. Что там началось, тебе не передать. Теперь точно после этих слов он до конца своей жизни со мной, словом, не обмолвится, – разведя руки в стороны, сказал Стас.

Павел от души рассмеялся над словами Стаса.

– Я знаю этого шахматиста, он во дворце культуры раньше тренировал заводскую команду. В свободное время приходил к нам в музыкальный сектор постигать обучение игре на валторне. Чванливый был мужик.

– Не то слово. Сейчас он натуральная сволочь. Его никто не уважает. И на пенсию не выгоняют, бояться. А ему уже давно за семьдесят лет.

Стас остановился перед своим подъездом и протянул бутылку Павлу.

– Паха, положи водку себе в кейс? – попросил он, – а то мама у меня не любит, когда я всему городу показываю свой достаток.

Павел открыл кейс и спрятал в него бутылку.

– И все – таки я Паха верю, что будущее российского спорта за провинцией.

– Верь на здоровье, а я останусь при своём мнении, – сказал ему Павел, – я сейчас часто буду мотаться сюда, будем вместе, следить за улучшениями российского спорта.

Но Павел после этой встречи больше Стаса не видел, хотя приезжал на родину по два раза в месяц. Но эти наезды носили чисто рабочий характер. Он появлялся на два, три часа садился за руль и спешил назад домой. Пустое времяпровождение для его работы стоили больших материальных потерь.

глава 10

Павел Алексеевич, просмотрев альбом, шумно закрыл его и спрятал в верхний ящик комода. После чего направился в спальню. Проснулся он только к обеду.

– Надо будет осуществить полноценную поездку, а что я молниеносные заходы делал туда и даже на ночь не задерживался. Отдохнуть хоть месяц у матери. Работа всё равно стоит. Прибыли пока никакой нет. Сменю курс минуя столицу. Попасусь на родине. Может, что – то, за это время вместе с отдыхом наскребу и по работе, – сказал он своим домочадцам за обеденным столом.

– Ты же работаешь с их медицинским центром, – сказала жена, – разве этого мало. В месяц по нескольку раз мотаешься.

– Это всё не то, – задумался он и встал из – за стола. – Родине я давно внимания не уделял, Москва захлестнула с её компаниями. Да так я и сделаю. Завтра – же уеду на Волгу, – решил он.

Отставив все дела по дому, он на следующий день собрался и ночью поехал на машине в Нижегородскую область, планируя к утру быть там. Дорогу он хорошо знал и ехал без всяких препятствий и затруднений. К десяти утрам он уже был в квартире матери. Мать, обрадовавшись внезапному приезду сына, с возгласами начала обнимать и расцеловывать Павла.

– Я, как чувствовала, что ты приедешь, пироги спозаранку принялась стряпать. «Ёкать в груди ещё со вчерашнего вечера начало», – сказала она.

– Коля вставай, Павел приехал, – принялась она будить старшего сына.

Тот лежал под простыней с закрытыми глазами, не спал, и вставать не собирался.

– Николай вставай, хоть поздороваемся, – сказал Павел.

Старший брат открыл глаза, а затем снова закрыл. Пальцем показал вниз:

– В нашем доме в гастрономе продают дешёвое вино. Сходи, купи, а потом поздороваемся, – сказал он.

Павел засмеялся, он всегда воспринимал с понятием его шутки.

– Вот он такой, – сказала мать, – он у них все стограммовые коньячные шкалики скупил. Я каждый день ходила, узнавала, когда они их распродадут. А вчера вино завезли дешёвое, чуть дороже ливерной колбасы.

Николай с головой натянул на себя покрывало.

– Матрас вставай, – закричала на него мать, – не стыдно с бесстыжей рожей. Брат приехал, а у него силёнок нет встать.

– У меня водка Ржаная есть, долгоиграющая бутылка и не одна, – сказал Павел.

– Культурные люди утро начинают с вина, – скинул он до пояса покрывало.

– Культурные люди утро встречают с восходом солнца, овсяной кашей, чаем и свежей газетой, – стащила совсем покрывало с него мать.

Брат, оказавшись без покрывала скрестив ноги, принял сидячее положение:

– Покажи мне хоть одного почтальона, который почту приносит с восходом солнца, тогда я скажу, что мы живём в туманном Альбионе, – прохрипел он.

Николай протянул брату руку и нехотя пошёл в ванную.

Павел спустился вниз в магазин, где встретил Женьку Рогожина своего одноклассника.

– Паха ты чего нас так редко навещаешь? – спросил он. – Покажешься, как золотой дукат, звякнешь об пол и закатишься в щель. Правда, что ты в кремле работаешь?

Павел понял, что сработала прошлогодняя ложная информация Стаса, но этот вопрос тактично пропустил мимо ушей.

– Я здесь последний раз был год назад, – ответил Павел, – но наезды часто делал в Нижний Новгород, а в Зеленый бор, если и заскочу, то часа на три, не больше. и бывал год назад часто, но эти наезды были кратковременными, туда-сюда. Так что новостей практически никаких не знал. Каждая встреча для меня с одноклассниками, это ящик новостей.

– Понимаю тебя, но иногда я делаю мысленно определение, что в наш городок населяет больше блондинов и рыжих, – подмигнул он Павлу. – Может наш город викинги или крестоносцы создавали?

– Нет Женя, я думаю, не викинги, а вот что ты языком Родиона стал говорить, очень похоже.

– Я же работаю у него, – сказал Рогожин. – Кстати, сын у Анюты Липовской полностью твоя копия. – Похоронила она его.

– Я в курсе, наслышан, – сказал Павел и вспомнив его важную должность на заводе, спросил:

– Слушай Женька, ты же вроде начальником большого цеха был? А вид у тебя затрапезный, будто землекопом у Родиона работаешь.

Это было год назад. Как завод продали, так нас с Алексеем Марковым попёрли оттуда. Приехал дядя большой грузин, и набрал свою команду. А завод распилили на семь мини – заводов, – объяснил он. – Сейчас я – работаю у Пуха в бригаде десятиборцев, десятником. А одежда в данный момент на мне рабочая.

– А где же прозябает Марков, – спросил Павел.

– Лёха Марков с главных инженеров перешёл в охрану работать. Ты бы его видал, постарел. Зубы все потерял, а денег вставить новые, нет. Кручинится сильно по старой жизни. Родион обещал ему подобрать работу по специальности. Он хочет индустриальную базу по механике создать. Собирать и ремонтировать для заводов машиностроения оборудование.

– А что это за десятиборцы у Пуха, – спросил Павел.

– Десятиборцами он называет комплексную бригаду строителей, которые всё умеют делать и кирпич сложить и штукатурить, и плотничать. Короче все работы, для того чтобы начать строить коттедж с нуля и сдать его под ключ.

– И водку пить, – добавил Павел.

– А куда без этого сейчас денешься, я тоже к ней пристрастился. Веселей с водочкой живётся. Родион деньгой нас не обижает, платит всем неплохо. Заказчик за некоторые дополнительные работы частенько сам приплачивает. Мы их на квас запускаем.

– Вижу, – кивнул на набитую сумку вином Павел, которую Женька прижимал к груди, так как одна ручка на ней была оторвана.

– А как другие наши пацаны поживают? – спросил Павел.

– Многих в живых уже нет, а остальные все пьют. Твой друг Орех, музыкой давно не занимается. Оркестров в городе нет ни эстрадных, ни духовых. Один, правда, духовой в похоронном бюро остался, но они зачастую без работы сидят. Дохнут в основном бедные да пьяницы, у них денег не имеется на последний марш. Вот Орех до обеда и сидит с футляром от саксофона у церкви, а после обеда, что насобирает, пропивает со своей слепой женой. Жора Хлястик освободился недавно. Может, помнишь его на Новой стройке жил. В футбол вместе играли в юности. Отсидел мужик четырнадцать лет, а истинных убийц только нашли.

– Помню, его я хорошо, мы с ним даже дружили одно время, пока он первый раз не попал на скамью подсудимых за хулиганство, а потом наши дорожки разошлись. Но, что он сидел за убийство, я от тебя первого слышу.

– Не мудрено, он живёт в бандитском квартале. Наши парни туда никогда не ходили и не ходят, кроме твоего братца.

– Не бандитский, а спортивный квартал, – поправил Павел Рогожина.

– Ну, ты вспомни ещё времена царя Гороха, – удивлённо сказал Женька, – ты забыл, как Михаил Сергеевич выкинул лозунг об ускорении. Жизнь такие ускорения народу придала, что бежать уже некуда. А вспомни коммунистический лозунг – «Кто был никем, тот станет всем». – Так я тебе скажу, что он до сих пор в силе, даже ещё больше укрепился. Вместо меня начальником цеха стал Молокан Лёвка, – пройдоха на котором пробы ставить негде. Его дважды судили за аферу. Я его лично по тридцать третьей статье увольнял на закате социализма за кражу аптечек и инструментов. Тогда он работал у меня в инструментальном бюро, а он через некоторое время вынырнул с правом выкупа цеха и первым делом меня уволил. Так, что он сейчас уважаемый человек в городе. По телевизору часто показывают, как он оказывает помощь детскому дому.

– Это дело не плохое обездоленным детям помогать, – заметил Павел.

– Паха, на тебя посмотришь, можно подумать, что тебя не мать с отцом делали, а Вера Игнатьевна Мухина лепила. Что ты, какой наивный? Он детишками прикрывает все свои грязные делишки. На десять тысяч купит им игрушек, а миллион себе в карман положит. Я бы тебе плакаться об этом не стал, если бы ускорение шло по истреблению таких нуворишей, а ускорение идёт сейчас в другую сторону. Молоканы жиреют, а твой лучший друг Орех у церкви сидит с протянутой рукой. Денег на операцию говорит, всё равно не насобираю, вот и приговорил себя к медленной смерти. Я ему толкую, давай пройдёмся по всем близким, может, что насобираем. Рукой только машет. Он играл в переходе в Нижнем Новгороде на саксофоне, а деньги складывал на операцию у себя в доме. Отморозки выследили это дело, и когда дома была одна слепая жена, выпотрошили всю его квартиру вместе с деньгами и саксофон – сопрано немецкий прихватили с собой. После этого он совсем, духом упал.

– Надо будет зайти к нему, – сказал Павел.

– Обязательно зайди и к Липовской загляни, она через улицу от него живёт, – затем он опомнился. – Чего я перед тобой, как адресный стол распинаюсь. Ты без меня знаешь, как её найти.

Кстати, она работает на вокзале в железнодорожной кассе у Леры Шиловой, Пуха жены.

Рогожин перехватил свою сумку с вином, сославшись на синдром бригады, заспешил на работу.

– Приходи завтра ко мне, – Родион зарплатой богатой обрадует. Посидим втроём за хорошим коньячком, вспомним былые времена.

– Хорошо забегу, – пообещал Павел и пошёл к матери.

глава 11

Дома брат уже привёл себя в порядок. Чисто выбрившись и облив себя туалетной водой с дорогим терпким запахом, он в светлых брюках и белой сорочке помогал матери сервировать стол на кухне.

– Сейчас Валерка звонил по телефону, – сказала мать, – я его пригласила. Он придёт вместе со своей Лидой.

Валерка это был двоюродный брат Николая и Павла, которого они чаще называли Федей. Он был значительно младше их обоих, но имел уже дочь восемнадцати лет, против тринадцатилетнего Марка, – позднего сына Николая. И этой разницей возраста их детей он при совместной пьянке постоянно допекал Николая. Говоря ему: чем старше, дети, – тем отцы мудрее, а кто дочек воспитывает, тот вдвойне мудрее, так как мальчишек на половину улица воспитывает, а дочкиным воспитанием полностью занимаются отцы. Николай негодовал на Валерку, за такие высказывания по поводу мудрости и после этого прекращал ему наливать спиртное, которое покупал Валерка на свои деньги.

– А что Валерка не работает сегодня? – спросил Павел.

– Их предприятие выкупили какие, то дельцы из Москвы и сделали большое сокращение, – сказала мать, – вот подрабатывает, где придётся. Он не пропадёт у него руки золотые. У его подъезда всегда машины стоят. Он автоэлектрик от бога. Голодными не сидят.

– И вина халявного никогда не пропустит. Постоянно мне на хвост пушистый падает, – вставил Николай.

– Как тебе Колька не стыдно, сам постоянно у него на прикормке сидишь, – пресекла брата мать. – Как увидишь около подъезда Валерку около машин, так и бежишь к нему советы дурацкие давать. А после выуживаешь у него деньги на вино. Нет бы, хотя раз большую бутылку коньяку взял, да и угостил брата. Специально маленькие шкалики покупаешь, чтобы его не угощать. Бессовестный ты. Не знаю, в кого только уродился? У нас в роду никого таких не было.

– Ты его не защищай, – нахмурился брат, – вчера ему привезли за шабашку деньги и мешок кабачков. Вон видишь, на полу лежат, – показал он Павлу два перезрелых кабачка. – Переспели уже. Я у него просил вина купить. А он мне твердит, что у него долгов много. Толкует мне, возвращать время пришло. Всучил два кабачка, и говорит, продашь, – купишь себе вина. Я, как дурак с этими кабанами под мышками таскался по всему двору. Никому они ни к чёрту не нужны, у всех эти торпеды в огородах растут. Жмот он, – сам же вчера пьяный ходил по двору.

– Хватит ныть и причитать, пропойца золотая рота, – насмешливо сказала мать Николаю, – ты не знаешь, сколько у них долгов. У них девчонка взрослая растёт, её одевать надо.

– Может я и золотая рота, но я всегда всех угощаю, когда бываю в куражах. – Николай быстро налил себе в стакан вина и залпом выпил его.

– Не терпится ему, пьёт один. Убила бы гада, – она замахнулась на него поварёшкой, которой накладывала пельмени, но не ударила.

В коридоре раздались шаги. Пришёл Валерка с женой. Пока Павел с матерью их встречали, брат на кухне уже закусывал после второго выпитого стакана.

Мать это заметила и сказала:

– Павлик, больше не наливай этому Матрасу, он совсем обнаглел. С утра смотреть на его пьяную рожу сил моих дамских не хватает.

– Сегодня пускай пьёт, – сказал Павел.

– Ему вечером жену с ребёнком надо встречать. Они на теплоходе из Астрахани приедут. Куда он пьяный потащится. А мне сегодня в рейс идти в шестнадцать часов. Устроилась на летний период в бар посуду мыть на теплоход Тарас Шевченко. Пенсии никак не хватает.

– Конечно, не хватит, – шутливо заметил Валерка, – Николай Алексеевич обладает хорошим аппетитом, когда компот не пьёт.

– Ты давай Валерий Викторович не подковыривай, сам не меньше меня кушаешь, – ответил Николай и потянулся вновь к бутылке.

У матери терпение иссякло, она с невероятной проворностью подняла с пола перезревший кабачок и опустила его на голову Николаю.

Он сидел ошарашенный огородным плодом, который раскололся на его голове и облепил Николая всего слизистыми кабачковыми внутренностями вперемешку с продолговатыми семенами. По его лицу и ушам ползла бело – жёлтая масса, похожая на тыквенную кашу. На бровях и переносице у него висели гроздья семечек. Не поняв в чём дело, он сидел, замерев, и хлопал своими пшеничными ресницами. Без смеха на это представление смотреть было невозможно. Читавшая до этого нотацию мать, посмотрев на старшего сына начала безудержно смеяться. Так же и все сидевшие за столом смеялись до слёз.

Николай закатил глаза к верху, опустив при этом челюсть к низу. Стряхнув пальцем с переносицы жёлтую кашицу, он потряс головой, обдав всю кухню семечками с кабачка. И тут же получил от матери вдогонку увесистый подзатыльник.

– Ах, так, я сейчас уйду и больше не приду, – пригрозил он, выходя из кухни.

– Проваливай к своим дружкам на Новую стройку, никто горевать не будет, – сказала мать.

После этого она повернулась к Павлу:

– Ты знаешь Павлик, кто у него там друзья, отставное офицерьё и уголовники. Вот он с ними и пьёт. Бывшие офицеры у кого голова на плечах есть, создают разные коммерческие объединения, а эти только цирроз себе создают и нервотрёпку семьям. Почему я всех и называю пьяная золотая рота. А в городе, когда – то самый спортивный двор называют сейчас пьяный дворик. Туда стекается вся шваль, мне Марья Васильевна Конакова все рассказывает, чем они там занимаются.

– Вот ты только сплетни и можешь собирать по городу, – услышав из ванной слова матери, крикнул брат.

– Никакие это не сплетни. Играете там, в карты у сараев и самогонку на курином помёте хлещете. Скоро, наверное, все нестись будете, да кукарекать.

– Не смей так говорить, – выбежал брат из ванной с помытой головой.

– Там все люди интеллигентные и глупостями не занимаются.

– У вас интеллигенция начинается на заре. Утром собираетесь, друг на друга хищными потребительскими глазами смотрите. Когда доберётесь до среднего уровня опьянения, только тогда себя по имени отчеству называете. А потом становитесь все похожи на свиней, – хрюк да хрюк. Вас как некондиционный товар в вытрезвитель уже не забирают. Знает милиция, что взять с вас нечего, только постели обмочите в вытрезвителе.

Мать намеренно допекала брата, чтобы он не ушёл из дому никуда, а вступил с ней в дискуссию. Николай знал, что она поворчит и успокоится. А если он сильно захочет, она сжалится над ним и может ему денег на бутылку вина выделить.

– Я хоть раз в вытрезвитель попадал? – крикнул брат уже из комнаты.

– Вот по этой причине и не попадаешь, потому что не работаешь нигде. А я платить за тебя не буду, если попадёшь. Пускай лучше пятнадцать суток тебе дадут. Посидишь на одной воде и хлебе, вспомнишь слова матери.

– Ты, что казематы мне пророчишь? – раздражённо спросил он.

– Не мешало бы тебе там немного погостить. Во вред бы не пошло. У бабок все погреба в сараях почистили. Им и так тяжко живётся.

Николай возвратился на кухню переодетый в полосатых брюках и полосатой зелёной рубашке.

– Вот посмотрите на него, Матрас явился, – засмеялась мать.

– Ты знаешь, что я к воровству отрицательно отношусь, – сказал Николай.

– Так отрицательно, что тебя, как неблагонадёжного с обувного склада турнули, – зацепила его мать.

– Ты давай не путай кражу государственного имущества, с частным. Государство меня несколько раз обманывало, я же должен как – то компенсировать свои материальные и моральные утраты. Моя сберегательная книжка за один день обесценилась. Николай опять потянулся к бутылке.

– Не нервируй меня Матрас бесстыжий? У тебя на книжке всего семь рублей было, когда наши вклады обесценились, и поставь бутылку на место.

Николай бутылку не отставил, а второй кабачок на всякий случай от материных глаз закатил ногой под стол.

– Что меры безопасности Николай Алексеевич принимаешь? – спросил Валерка.

– У неё ума хватит она и вторым может звездануть, – сказал Николай.

– А ты чего не пьёшь? – спросил он у Павла.

– Вино я вообще не пью, а водку рано пить, – сказал Павел, – вечером ещё посидим, закуски мать наготовила на целую неделю. Вы сидите, отдыхайте, а мне на время нужно отлучиться.

Он, вставая, взглянул на мать:

– Мы мама тебя все сегодня проводим на теплоход, а заодно и семью Николая встретим на причале.

– Пускай он, сам встречает, чего вы будете целых три часа на речном вокзале околачиваться, – сказала мать.

– Погуляем по Набережной, – ответил Павел и вышел из квартиры.

глава 12

Он сел в машину и поехал на железнодорожный вокзал. Остановив машину на привокзальной площади, зашёл в старое небольшое здание, которое вокзалом не считалось с тех пор, как отменили электрички до областного центра, а их отменили, когда Павел жил ещё здесь. Автотранспорт был быстрее и дешевле. За пятнадцать, двадцать минут можно было доехать до центра, а электропоезд кланялся каждому столбу.

Павел подошёл к междугородной кассе. Единственное окошко было задёрнуто шторкой. Он пальцем постучал по стеклу.

– Что нужно? – услышал он знакомый голос Анюты.

– Билеты в Дели есть? – спросил Павел, повернувшись спиной к стеклу.

– Есть только в Кологрив, – грубо ответила кассир.

– Мне, пожалуйста, дайте один билет на сегодня в мягком вагоне до Кологрива? – вежливо попросил он.

Анюта отдёрнул занавеску от застеклённого окна, чтобы посмотреть, что за умник пришёл поиздеваться над ней, но лица видно не было. Увидав, знакомый силуэт, она, не веря своим глазам, чуть приоткрыла дверь. Потом резко отпрянула назад и, скрестив на груди руки, коротко произнесла;

– Мамонька! – это ты?

Павел стоял перед ней, улыбаясь обворожительной улыбкой и уверенный в себе, почти не изменившийся с момента их последней встречи. Анюта, как и прежде, была миловидная, но былой красоты уже не было. Болезненный желтоватый цвет лица и ярко нанесённая косметика придавали ей вульгарный вид.

– Тарасов, неужели это ты? Наконец – то ты сподобился появиться в отчем краю, – сказала она с восхищением. – Ты весь такой стерильный, к тебе и прикасаться страшно, но я всё равно тебя поцелую. Она подошла к Павлу и поцеловала его в щёку.

Павел почувствовал, резкий запах цветочных дешёвых духов, который он терпеть не мог.

«Что – то с ней произошло, – мысленно определил по её виду Павел, – она раньше не выносила дешёвые духи. Жизнь видимо после смерти сына и прощание с капитаном пошла у неё наперекосяк. А смерть сына – это утрата невосполнимая.»

– Я сейчас закрою эту чёртову кассу и пойдём ко мне в гости, – сказала она.

– Разве так можно? – спросил он.

– Можно мы все здесь сокращены. Уже неделю билетами не торгуем, теперь за ними будем ездить на Московский вокзал в Нижний Новгород.

Она закрыла двери кассы, и он проводил её к машине. Проезжая мимо двухэтажного дома Ореха, Павел нажал на педаль тормоза.

– Подожди минутку, – сказал он Анюте, – я хоть поздороваюсь с Санькой.

– Хочешь настроение себе испортить, тогда сходи, поздоровайся, – сказала Анюта.

Павел открыл массивные двери в глухом заборе и вошёл во двор. Квартира Сани находилась в цокольном этаже. Первое, что бросилось ему в глаза, это отсутствие стёкол в небольших окнах, где жил Орех. Он спустился по тёмной лестнице вниз. На ощупь нашёл дверь и открыл её. Было, похоже, что это нежилое помещение. На кухне, на полу валялись грязные банки от консервов и разбитая посуда. Газовая плита стояла без конфорок. На ободранной стене, криво на одном крепление свисал посудный ящик.

– Орех ты дома? – крикнул он.

– Кто здесь? – раздался женский голос из комнаты.

Павел прошёл в комнату. Старый шифоньер жёлтого цвета с разбитым зеркалом перекрывал дверной проём, оставляя место для прохода. За шифоньером стояла раскладушка, на которой лежала растрепанная неухоженная слепая женщина. Она, чуть приподнявшись со своей постели, двумя руками держалась за край старого домотканого одеяла.

– Кто здесь? – переспросила она.

– Где Санька? – обратился Павел к слепой женщине.

– На работе он, в церкви, на базарной площади. «А ты кто?» – вновь спросила она.

– Передашь ему, что Паха приехал, я попозже к нему зайду.

– Паха это с Парковой улицы, – трубач?

– Он самый, – ответил ей Павел и быстро вышел на улицу.

– Ты была права, – сказал он Липовской, – я увидал жуткую картину. Никак не думал, что у Ореха так судьба сложится. Он ведь такой жизнелюб был.

– Твой жизнелюб часто около церкви на костылях милостыню собирает. То у рынка, то у бывшего дома пионеров сидит, – ему вернули первоначальный статус, перестроили под церковь. Она тяжело вздохнула и с грустью промолвила: