Kitabı oku: «Приключение длиною в жизнь», sayfa 2

Часть 2. Детство

К берегам Босфора

В наши дни никого не удивишь путешествиями, туризм стал чрезвычайно развит, самолетом можно долететь в любой конец света. Даже место жительства в XXI веке люди стали менять чаще, особенно после войны, когда карта мира сильно изменилась. Но для моих родителей в их молодости все, конечно, было не так. Когда я смотрю на фотографию мамы – нежной девочки из Бердянска с пушистой муфтой у груди – представляю, что всего через несколько лет ей предстояло уехать с родителями не просто куда-то в другой город или в столицу, а в египетскую Александрию.

Другой край земли! О чем она думала при этом, что переживала? Боялась или наоборот, была спокойна, потому что близкие рядом? Её ждали другой континент, другой климат, язык, люди… В этой ситуации она все-таки была под крылом родителей и дяди.

А вот когда она вышла замуж за папу, им нужно было обустраивать свою жизнь самостоятельно, думать о своем будущем. Понятно, что мама не работала, несмотря на то, что была женщиной образованной: закончила в Бердянске гимназию и много читала. Интересно, что мама, несмотря на свою образованность, была очень суеверной. В наш дом не разрешалось входить с открытым зонтом, равно как и класть головные уборы на кровать, или например, стричь ногти предписывалось по средам…

Так продолжалась традиция: бабушка Альбина тоже не работала, она занималась домом, семьей, детьми (их, напомню, было 16). Поэтому забота о финансовом благополучии семейства целиком лежала на папиных плечах. И он справлялся неплохо, материально он добился хорошего, стабильного положения на своей работе в отеле, а заодно обзавелся там множеством полезных связей. Как я уже упоминал, мамин брат, Константин Седенко, дядя Костя, сыграл в жизни нашей семьи очень важную роль. Он был прирожденным бизнесменом. Есть такие люди: к чему они ни прикасаются, всё превращается в золото. И дядя Костя был из этой породы. У него, в отличие от мамы, не было даже аттестата, он не закончил три класса «третьего этапа»⁷, как это называлось в то время, тем не менее, смог добиться в жизни настоящего успеха.

Лидия Седенко, Бердянск, 1918 г.

Году в 1926-ом или 1927-ом дядя покинул Египет и поехал в Турцию открывать компанию «C.Sedenko & Со». Дела у него пошли отлично: фирма процветала и стала одной из крупнейших турецких табачных компаний.

У дяди было много служащих, но не хватало управляющих кадров, и он решил вызвать в помощь папу. Это нормально для бизнеса: кому еще, как не родным, ты больше всего доверяешь! В отеле, где папа работал, между тем, случились перемены к худшему: хозяйка не то заболела, не то продала гостиницу. Так или иначе, папа с его опытом, приобретенным в отеле, оказался для дяди наилучшим кандидатом.

К тому времени умер мой дед Максим Яковлевич Седенко. Он похоронен в Александрии на русском кладбище в Шатби. На могиле написано «скончался 5 августа 1928 г. в возрасте 73 лет». Бабушка осталась одна, и хотя в это время ей уже было больше 70 лет, она была полна сил и крепка здоровьем. Она отправилась в Турцию вместе с дочерью и зятем в 1930 году. А через два года, в 1932-ом, первого апреля появился на свет и я.

Фаина Александровна Седенко (жена Константина Седенко), Стамбул, начало 1930-х

Крестили меня в стамбульской церкви Св. Пантелеймона, она располагалась в квартире жилого дома и так сохранилось до сих пор. Нужно подняться на шестой этаж пешком, раньше там еще и освещения не было, мы ходили с фонариком. А теперь свет есть, но мне очень тяжело стало туда подниматься, это настоящее испытание.

Тем не менее, когда я бываю в Стамбуле, всегда стараюсь посетить это место. Крестил меня настоятель этой церкви, отец Михаил, с которым мои родители дружили.

От первых шагов к первым урокам

Видимо, зигзаги судьбы, выпавшие на долю родителей еще до моего рождения, заранее предопределили и мой будущий жизненный путь: он был полон переездов, приключений, смены деятельности и других «кульбитов». Папа после своего неоднократного бегства от смерти, а затем и из России, по-моему, мысленно всегда был готов собраться в дорогу и двигаться еще куда-нибудь, в более подходящее место.

После адаптации в Египте, наверное, все дальнейшие перемещения воспринимались не так катастрофично. Собственно говоря, в Турцию родители уже не бежали, а ехали на хороших условиях.

Табачная фирма дяди Кости находилась в Стамбуле, но склады были рассеяны по разным городам, и папа много разъезжал по всей стране. Начиная с какого-то момента дядя Костя начал передавать ему все больше рычагов управления, постепенно все дело легло на папины плечи.

Владимир Козловский в колыбели, Таксим, Стамбул. 1932 г.

Жили мы в то время уже весьма обеспеченно, я был единственным сыном, и конечно, меня баловали. Покупали лучшие, самые модные и дорогие игрушки.

Летом мы нанимали дачу у одного визиря, бывшего министра султана. Это было чудесное имение на Босфоре, там есть такие дачные места. Это все стоило тогда дешево, а красота была необыкновенная. Одним словом, турецкое детство, в любящей семье, в благоприятном климате, в сытости и довольстве, было счастливым и безоблачным. И страну эту с тех пор я полюбил всей душой, возвращаюсь туда практически каждый год.

В Турции началось и мое образование. Выбор учебных заведений был, собственно говоря, невелик, и папа отдал меня в религиозную французскую школу, где меня обучали сёстры-монашки. Английская школа в Турции тоже существовала (Robert College), но папа отдал предпочтение французской, может быть потому, что для него самого это был первый иностранный язык. Школа моя была названа в честь Святой Пульхерии, и она по-прежнему существует под именем Sainte Pulcherie, хотя и является теперь обычным светским лицеем.

21 апреля 2016 года я был приглашен на бал по случаю ее 160-летнего юбилея. К сожалению, из моего выпуска я был там единственным представителем.

21 апреля 2016 года я был приглашен на бал по случаю ее 160-летнего юбилея. К сожалению, из моего выпуска я был там единственным представителем.

Владимир Козловский с няней Полей, Таксим, Стамбул, 1934 г.

Владимир Козловский с отцом, Таксим, Стамбул, 1940 г.

Владимир Козловский в форме лицея Сан-Пульшери, 1938 г.

Лицей Сан-Пульшери, Стамбул, 1940 г.

Сан-Пульшери (Владимир Козловский – второй слева), 1940 г.

Кстати, эта школа давала совместное начальное обучение, до четвертого класса мальчики и девочки учились вместе, что было большой редкостью для того времени и страны. Самое яркое впечатление от начала учебы у меня связано с историческим событием, похоронами Кемаля Ататюрка в 1938 году. Кажется, я был во втором классе, когда это случилось. Турки обожали и боготворили Ататюрка, и на его похороны, естественно, вышли и школы полным составом, чтобы отдать искреннюю дань уважения. Я шел вместе со всеми в траурной процессии. Конечно, это был выдающийся государственный деятель, настоящий отец нации. Не повезло Турции, что он умер довольно рано, всего в 57 лет. Но что делать… Говорят, он очень много пил: и виски, и коньяк, и раки.

Хочу заметить, что несмотря на все предыдущие войны с Россией, Турция после нашей революции приняла очень много беженцев. Те, кто бежал через Крым, Новороссийск, Одессу, попадали сперва в Турцию. Многие там и остались, хотя кто-то в 30-е годы поехал дальше: в Америку, Австралию, Канаду. Такую лояльность к русским я считаю заслугой именно Ататюрка. Его не стало, и отношение к иностранцам постепенно изменилось, как, впрочем, и вся страна. Его последователи не преуспели в продолжении его миссии, политика страны стала радикальной…

Тогда, в Стамбуле, я впервые встретил своих соотечественников не из числа эмигрантов. Это было в обувном магазине «Адмирал», неподалеку от российского консульства. Двое незнакомых мужчин выбирали обувь и разговаривали по-русски. Не знаю, что именно навело меня на эту мысль, но я громко спросил своего отца: «Папа, смотри – это большевики?» Папа просто увел меня из магазина, но направленные на нас пристальные взгляды я помню до сих пор. Мне было лет 5, значит, это произошло в 1937 г.

Кстати, именно в этом году папу арестовали на двое суток, обвинив в шпионаже в пользу Советского Союза. Абсурднее обвинение придумать было нельзя! К счастью, довольно быстро выяснилось, что папа не тот, кто был нужен полиции: им поступили сведения на советского шпиона по фамилии Козловский, но это был всего лишь однофамилец. Поэтому папу довольно быстро выпустили.

Другое мое отчетливое воспоминание о турецкой школе связано с «национальным вопросом». Мы все там были представителями разных конфессий: католики, православные, мусульмане, евреи. В нашем классе был мальчик Иван Шик, чешский еврей. У него была ярко выраженная семитская внешность, к тому же он был слишком хорошенький, поэтому его часто задирали. Дети, как известно, часто бывают жестокими и дразнят тех, у кого другой цвет кожи или еще что-то не так, как у большинства. Однажды во время перемены к этому Ивану пристали три мальчика постарше: грек, мальтиец и кто-то еще. А я его защищал. И нас, скажем так, слегка поколотили. Так с ранних лет я стал интернационалистом и оставался им потом всю жизнь.

В Турции родители начали собирать русский антиквариат, точнее то, что сейчас стало антиквариатом. Тогда все это за бесценок продавали эмигранты или люди, к которым эти вещи попали случайно. У меня хранится одна такая реликвия, икона Св. Владимира работы Фаберже. Вещь редкая, потому что Фаберже вообще мало делал икон. Папа купил ее в Турции у какого-то дворянина, который был без копейки, кажется, за 60 фунтов. Я очень дорожу этой иконой, это настоящая жемчужина моей коллекции.

С грустью признаю, что не все эмигранты жили столь же благополучно, как мои родители. Очень многие, к сожалению, не смогли устроиться в новой жизни, а некоторые не очень-то и хотели. Родители рассказывали, что среди их знакомых в Египте были и такие, кто даже не распаковывал чемоданы, надеясь, что вот-вот в России «всю эту революцию отменят», все станет, как встарь, и они смогут вернуться. Так они и жили в этих иллюзиях годами, а жизнь шла, и уже давно было понятно, что Советская власть надолго, если не навсегда. Папа сразу как-то всё понял и решил для себя, что «эта страница перевернута», прежняя жизнь не вернется, надо устраиваться в новой. Он это потом не раз повторял, когда жизненные обстоятельства менялись и требовали новых решений. Это был его жизненный принцип: не цепляться за прошлое, думать о сегодняшнем дне и перспективе. Наверное, это и помогло ему выстоять морально, полностью встроиться в новую жизнь и преуспеть в делах. Через дядю отец приобрел обширные связи теперь уже в турецком табачном бизнесе, эти знакомства ему потом очень помогли, когда стало понятно, что и турецкая земля не окончательное наше пристанище. Едва мы наладили нашу жизнь и начали жить относительно беззаботно, как нам снова пришлось проститься с покоем.

Мир уже стоял на пороге большой войны, а это ничего хорошего не сулило.

Прощание под огнем

Еще в 1934 году, когда мне было два года, мы ездили из Стамбула на каникулы в Александрию. У родителей там оставались друзья и квартира. Одна очень приятная немка, мадам Гугенасте, держала пансион в районе Камп-де-Сезар: это была большая вилла, где часто останавливались русские. Родители снимали там две комнаты.

Именно в эту александрийскую квартиру нам пришлось затем вернуться в марте 1941 года. Родители прожили в Турции десять лет, я, соответственно, девять – совсем не мало. Но началась война, у нас были египетские паспорта в сочетании с русской фамилией, а турки сотрудничали с немцами. Оставаться в стране было слишком рискованно.

Куда податься? Логично, что в Египет, где есть опыт жизни и все знакомо. Однако легко сказать, но нелегко сделать. Отъезд из Турции стал настоящим испытанием. Спустя много лет после русской революции родителям пришлось освежить свои воспоминания о том, каково это – спасаться бегством, рискуя жизнью.

Мы купили билеты и выехали по железной дороге Стамбул – Каир, тогда существовало прямое сообщение, ходил поезд Taurus Express. Проехали всю Турцию, участок Стамбул-Анкара-Алеппо. И тут поезд начали обстреливать. Это воевали между собой французы – коллаборационистский режим вишистов и Forces françaises libres, Свободные французские силы.

Поезд остановили, ехать дальше мы не могли. Что было делать? На руках визы и египетские паспорта. Решили из Алеппо добираться до Бейрута, чтобы догнать другой поезд. В итоге из Бейрута мы выехали на такси, со всем скарбом: два сундука и тринадцать чемоданов. Вывозили тогда все, что могли – ковры, какие-то ценности. Неизвестно было, что ждет впереди, все это могло пригодиться на новом месте: в крайнем случае, вещи всегда можно продать.

Так мы ехали на двух машинах из Бейрута через Палестину, которую тогда оккупировали англичане. Государства Израиль еще не существовало. Мы остановились в гостинице в Хайфе, поезд был на следующий день. Здесь папа неожиданно встретил человека, который с ним работал в 1926–1927-х годах в Александрии. В конце концов, мы дождались поезда, в нем было очень много английских солдат, которые ехали на фронт. Солдат я запомнил хорошо, потому что с ними был связан один забавный эпизод.

Один из военнослужащих угостил меня необычным сэндвичем: с помидорами и огурцом, посыпанными черным перцем. Пала был строг, и не желал, чтобы я угощался чужой едой. Но я же был мальчишка, любопытный, мне очень хотелось попробовать этот сэндвич, я никогда не ел такого. В общем, я его съел, и он мне показался необыкновенным лакомством. Я запомнил этот вкус на всю жизнь, и с той поры всегда посыпаю помидоры перчиком. Вот таким образом вместе с англичанами маршрутом Газа – Эль Ариш – Каир мы и добрались в итоге до Египта. Турецкий этап моего детства закончился.

Война. Каир

Конечно, мои детские воспоминания о египетской жизни ярче и сильнее турецких. И я был постарше, в сознательном возрасте, и очень много в нашу жизнь привнесла война, исторический фон моего отрочества. Это, пожалуй, самые сильные впечатления за все мои юные годы.

Мы приехали в Александрию в апреле 1941 года, и я пошел во французскую школу, снова религиозную, но теперь уже не к сестрам, а к братьям – Колледж Святого Марка. Католическое воспитание: друг к другу мы обращались mon frere⁸, я даже начал петь там в хоре. Казалось, что жизнь начала налаживаться, но наши надежды не оправдались! Нам пришлось спешно уезжать из города и повод был не просто серьезным, а страшным: Александрию начали бомбить.

Морские ворота Египта, Александрия, была важным стратегическим портом, где стояли английский и французский флот. Как это часто бывает (и как это я видел недавно на Украине), больше всего от этих авианалетов страдали обычные люди. Мы жили на вилле, в пансионе, как я уже упоминал, у нас была большая комната с садом. Но в тех домах не было подвалов – кому они нужны в Александрии! Окна во время бомбежек были закрыты и заклеены темно-синей бумагой, чтобы свет не проникал наружу. И мы даже не могли никуда спуститься или укрыться, сидели в комнатах, цепенея от ужаса.

Никогда не забуду самую сильную бомбежку, которая случилась летом 1941 года, в ночь с субботы на воскресенье. Нас бомбили с 10 вечера до 3 утра немецкие и итальянские самолеты. Они приходили волнами, сбрасывали свой жуткий груз и улетали обратно. Наутро после бомбежки мы все пошли смотреть, что с городом, как соседи. Везде были выбиты стекла, много зданий разрушено. У меня был одноклассник, он жил в ста метрах от нас. Дошли до его дома, а дома нет. И никого нет. Однотонная бомба «торпеда» упала прямо на них. Все погибли, и этот мальчик, мой приятель, тоже. От этого взрыва, помню, в нашем доме дверь распахнулась настежь. Это было глубочайшим потрясением для меня, настоящим шоком.

После этого папа сказал, что мы здесь не останемся, нечего ждать, когда бомба прилетит в твой дом, надо ехать в Каир. Египетская столица находится в 210 км от Александрии, и тогда она была не настолько важным с военной точки зрения городом. Это был просто железнодорожный узел для переброски солдат.

Уехать было очень трудно, но мы нашли места. Наверное, благодаря папиным связям. Бежали все, кто мог, обычные люди. В Египте проживало много левантийцев: сирийцы, бейрутцы. Немало итальянцев, была огромная колония греков, около 800 тысяч. Все эти люди занимались коммерцией, бизнесом. У них были и заводы, они производили масло, хлопок. И вот теперь все они спешно покидали город. Я помню страшную давку, толпы обезумевших людей, лезущих друг на друга. Люди, спасающиеся бегством – это всегда тяжелая, драматичная картина. В той толкучке, свидетелями которой мы стали, по сведениям газет, задавили 20 человек. Это было моим вторым потрясением за такой короткий срок.

Поездом мы добрались до Каира и нашли большую комнату у одной армянской семьи. В этом доме уже был подвал, и мы спускались туда, когда включались сирены воздушной тревоги. Да, Каир тоже бомбили, хотя и намного меньше, чем Александрию.

Память сохранила образы соседей по нашему маленькому «вавилону». Рядом жили одна еврейская семья и одна армянская – мать и дочь. Я помню эту девочку, Поппи, она была постарше меня, лет 14–15, а мне в ту пору было 9. Общались мы с армянкой Поппи на французском. Жил там еще один еврейский румын, он открыл свой бизнес: шил дамское белье. Дело шло очень неплохо, потому что не было конкуренции из-за границы. Была у нас и семья молодоженов: сириец со своей женой, очень красивой. Сама хозяйка пансиона, женщина лет пятидесяти пяти, жила с матерью-гречанкой, которой было хорошо за восемьдесят. Так вот хозяйка, наполовину армянка, наполовину гречанка, всё боялась, что в город войдут жестокие итальянцы. Все знали, что в оккупированной Греции итальянские военные очень плохо обращались с местным населением. И она боялась, что придут, ее заберут и будут мучить.

На этой почве она чуть не сошла с ума.

На первом этаже нашего здания располагался бар Wings («Крылья»), который был местом гулянок солдат, ехавших кто на фронт, а кто с фронта. Я проходил мимо этого бара по дороге из школы. Там уже в этот час собиралась публика. Новозеландцы, канадцы, даже сербы, воевавшие на стороне союзников, – интернациональное было заведение. Особенно мне нравилось, что в баре всегда играла модная музыка сороковых годов, английская и французская. Хотя у французов был свой бар в городе, но и в Wings они захаживали. Конечно, довольно часто в баре шумели до часу ночи и кричали под нашими окнами.

Школьные занятия закончились, начались летние каникулы, а осенью меня записали к очередным «братьям». Эти «братья», то есть католические школы, были в те времена распространенными заведениями. Например, арабский язык я начал учить именно у братьев-монахов. Меня, естественно, во всех этих школах пытались как-то обратить в католицизм, но я всегда твердо отвечал на подобные попытки: je suis orthodoxe⁹. На службу католическую ходил, от этого невозможно было отказаться, в хоре пел, но не более. Они давали неплохое образование.

Проучился я в Каире два года, столько нам пришлось там оставаться. Состав в школе был интернациональный, естественно, много греков, но встречались даже немцы. У меня был товарищ немец, ярый антифашист.

Мои родители были убежденными антигитлеровцами, «антинаци», как тогда выражались. Хотя папа терпеть не мог коммунизм, но фашизм они не поддерживали ни в каком виде. Поэтому мы очень болели душой за Россию, нашу Родину, и радовались всем военным успехам русских, хотя поначалу до них было еще далеко. У меня в комнате висела на стене большая карта, я отмечал на ней ленточкой линию фронта, как продвигались русские войска. То вперед – наступление, то назад – отступление. Я за всем этим следил. Слушал радио, читал газеты и передвигал ленточку каждый день. И вся наша семья жила военными новостями, как и все вокруг, папа очень переживал.

Вообще, я с детства интересовался политикой. Однажды, когда я еще учился у сестер в Турции, даже случился конфуз: я, будучи 9 лет от роду, повторил в школе слова Черчилля, назвавшего Гитлера «чудовищным ублюдком». На французском это звучало как monstrueux avorton. Учительница, конечно, была в ужасе: «Где вы понабрались таких слов?!». Школа религиозная, сёстры-монашки, такая реакция с её стороны понятна. Я честно и с гордостью рассказал, что вычитал во французской газете, и что это не я, а Черчилль так выразился. Скандала удалось избежать, но случай показательный.

Во время войны у нас в каирской школе собирали пожертвования для солдат союзнических армий и для русских, конечно, тоже. Мы сдавали туда свои карманные деньги, мелочь. Один из таких сборов организовывал и я.

Военные действия шли не только в России и Европе. У нас в Африке была своя Вторая мировая. Немцы, африканский корпус, покинули Африку в 1943 году. Я храню альбом с фотографиями военного корреспондента, знакомого моего отца. Он сам подарил нам этот альбом еще в те давние годы. Я с теплом вспоминаю о нем, но помню, к сожалению, только то, что он был грек и звали его Янис. Здесь все фотографии подписаны мною в 11 лет, и встречаются даже ошибки во французском.

На фотографиях запечатлены герои и события тех самых дней – генерал Монтгомери, главнокомандующий войсками союзников, сбитый немецкий самолет, солдаты в траншеях, пленные. Итальянский флот, который сдался в 1943 году, inconditionnel¹⁰. Маршал Роммель, американский генерал Кларк, итальянский маршал Бадольо, – представляете, как это все было интересно мне, мальчику! Незабываемое впечатление на меня произвели арабские войска на верблюдах, которые участвовали в войне на стороне англичан и воевали в пустыне.

Есть снимок знаменитого греческого эсминца «Адриас» (Adrias) с оторванным носом. Это был английский корабль, переданный греческому флоту сразу при постройке. Назвали его в честь города Адрия. Корабль успешно сражался с фашистами, топил подводные лодки, а в сентябре 1943 года принимал на Мальте сдачу итальянского флота.

Но уже через месяц, 22 октября, «Адриас» подорвался на мине. Однако, он не затонул, а смог добраться до турецкого берега с оторванной носовой частью. А затем, после небольшой паузы для минимального ремонта, успешно дошел до Александрии. Это был подвиг, об этом судне писали все газеты, союзники его встречали на пристани, а команду представили к награде. Снимок из моего альбома подписан 23 октября, на нем корабль заснят после взрыва. Его передал папе знакомый, служивший на этом корабле, Метон Азариас.

Как известно, фашисты дошли в Египте до Эль-Аламейна, т. е. были всего за сотню километров от Александрии. Битва при Эль-Аламейне имела для хода Второй мировой войны то же значение, что битва при Сталинграде для Великой Отечественной. Английские войска и союзники нанесли немцам сокрушительное поражение, ставшее переломным моментом в ходе войны.

Эсминец «Адриас» (фото от Метона Азариса) 23 октября 1943 г.

Уинстон Черчилль сказал про эту битву: «Это ещё не конец. Это даже не начало конца. Но, вероятно, это конец начала».

Еще мне вспоминается, что, когда было наступление фашистов на Александрию, итальянские женщины готовились в городе к встрече освободителей-итальянцев. Пекли панеттоне, сушили спагетти, готовили в огромных кастрюлях. Мы из города уехали в Каир, но нам потом об этом рассказывали соседи. Итальянцы же были заодно с немцами! Но не вышло, не поели спагетти.