Kitabı oku: ««И вот вам результат…»», sayfa 5

5

Естественно, вокруг Сашиковой квартиры образовались смутные слухи. Вследствие этого Татьяна Викторовна заперла пивной киоск, пришла к жениху, строго сказала: «Показывай, что тут намудрил!» Пока она по-женски неуклюже осматривала Машинку, Сашик докладывал ей в широкую спину детали; сообщил про экспертов, приврав, что эксперты в общем одобрили, высказав замечания по мелочам. «Одобрили, – передразнила его невеста. – Пьянчуги!» Она восьмым женским чувством понимала, что Машинка эта вредная, что с её появлением привычный мир изменится и понесётся по кочкам. И лично ей станет плохо. Поэтому она технически неумело обзывала Машинку железной дрянью, легко отметая робкие Сашиковы возражения. В конце сказала, что приведёт настоящего эксперта, «раз ты меня не любишь». При этом она гневно хлопнула парадной дверью.

И привела в среду немолодую женщину неразборчивого пола с синяком на лбу. Уважительно называя приведённую Леонидовной. Леонидовна была женщина-легенда. Она тоже торговала пивом. Она торговала пивом на городской площади из жёлтой бочки на резиновом ходу и была как бы садгуру Татьяны Викторовны. По периметру площади располагались два небольших предприятия, парикмахерская, БУТ, эстрадно-цирковой техникум. Студенты техникума устраивали у бочки ежедневные маёвки, уважительно пропуская вперёд членов педагогического совета. Они с работягами и бутовцами облепливали бочку, словно хлопотливые пчёлки ёмкость с нектаром; топтались, жужжали, выпадали из гущи с полными бокалами, садились тут же на казахские корточки, вдумчиво беседовали; употребив, возвращались к бочке. Тогда из гущи слышались возгласы: «Куда без очереди, дядя?!» Это был как бы пароль с ответом: «Чего я без очереди, мне повторить!» Время от времени, перекрывая общий зуд, слышался сильный голос Леонидовны: «Эй, потребители, гоните пустые бокалы взад!» Короче, среди привычного мирового хаоса была некоторая гармония с центром в виде жёлтой полуцистерны, во главе с Леонидовной, строгой, ой, строгой! Но – справедливой! Всё здесь было правильно и хорошо; глядя на бочку, хотелось трудиться и продолжать жить.

Правда, время от времени гармония нарушалась, жизнь в недоумении замирала. Это случалось, когда по какой-то причине пиво не подвозили. Тогда мироздание давало ощутительную трещину, народ красноречиво безмолвствовал, холостая бочка стояла как бы с горько поднятыми бровями. В эту тяжкую годину народной скорби Леонидовна не ругалась, не бегала, не стучала, не звонила, – она вешала на бочку замок, говорила «я счас!» и шла в райком партии в чём была – в своём бывшем белом халате. Она вваливалась в высокий кабинет мимо переполоханной секретарши и в лоб спрашивала заседающих: «Чем народ похмелять будем, коммунисты называется?!» И, показывая пальцем на портрет с грудастым Карлом Марксом, приговаривала: «Не думал, не гадал наш дорогой Ильич, что у него будут такие внучата!»

В результате через час-полтора на площади стояла свежая ёмкость с пивом, даже если её приходилось везти самолётом и из соседней республики.

Да, были люди в наше время!

6

Леонидовна пришла в Сашиковы пенаты в производственной шубейке поверх халата, хозяйски осмотрела Сашика, потом комнату, в мебельной обстановке которой преобладал строгий минимализм, потом Машинку. Снова посмотрела на худощавого Сашика, сказала осуждающе: «Учат их в школе, учат чему попало, а главному, получается, не учат!» Выслушав его сбивчивую речь насчёт Машинки, покачала мудрой головой, но на эксперимент согласилась. Татьяна Викторовна на правах будущей хозяйки уважительно налила ей стакан водки, предложив бутерброд с самодельной котлетой. «Баловство это», – сказала Леонидовна про бутерброд. Она аккуратно опрокинула стакан, затем ещё полтора. Потом поделилась слухами, что водку вроде собираются совсем запретить, уже вроде уже есть тайное Постановление, и сама же слухи отвергла, горько заметив: «Ничего, сколько её, голубку, не запрещают, а она только крепчает!» Закончив вторую экспериментальную бутылку, Леонидовна задушевно спела «Заинька, попляши, серенький, попляши» – вспомнила послевоенное детство. Потом вспомнила мужа, который не утонул на Байкале, а погиб в комсомольской пьяной драке. Кратко поплакав, она посморкалась в полу халата, трезво велела: «Пора!» Когда Машинка затихла, Леонидовна с удивлением посмотрелась в большое зеркало, послюнила руку и потёрла лоб, пытаясь стереть синяк. Получив отрицательный результат, поправила сбившуюся кофту под халатом, поднесла к носу пустую бутылку, удивлённо сказала: «Ну, нормальная водка!»

Ушла, запнувшись о двери. Было заметно, что она уже старая.

– Побей, Татьяна, пока не расплодилось, – учила она подшефную, сидя в бутовской столовой. – Своей рукой возьми и побей! Мы работаем на пиве, мы – спасители народа! Мы, если хочешь знать, первый МЧС, и народ нас ценит как родных. А это же машина, железо: тут похмеляет, а с тыла на лёгкие воздействует, душу губит… Если они расплодятся, тогда пиво куда? Бочку мою светлую куда? Под откос!! А куда ты пойдёшь, на панель? Учти, будешь там стоять, как «главпочта до востребования»! А ты ведь не привыкла, ты в киоске своём царица: хочу не доливаю, хочу милую! Уничтожь, народ тебе спасибо скажет. Я первая.

Закончив этот текст, Леонидовна отодвинула тарелку с нетронутым гарниром, пошла на пост, бормоча: «Правильно говорил Будда: жизнь – это горящий лес. Никогда не знаешь, откуда на тебя свалится!» Эту мудрость она часто слышала в исполнении одного постоянного клиента, тоже бутовца, и сама, кстати, в школе была отличницей, победительницей олимпиад. Но вот и на неё откуда-то неожиданно свалилось и раскатало по родимым пригоркам.

Будду-то ещё никто не опроверг.

7

Конечно, Татьяна Викторовна буквально набросилась на Сашика с припевом: «Или я, или сломай эту гадость!» Но Сашик разобиделся за своё детище, даже робко пошёл на принцип и стоял на своём, как против ветра. Татьяна Викторовна закрывала точку, вешала табличку «Пива нет», хотя пиво как раз было, и ходила на переговоры как на работу. Получая от Леонидовны свежие инструкции.

Нет, и всё!

Непонятно, с какого дива кроткому Сашику попала вожжа под хвост. Татьяна Викторовна меняла кнут на пряник, затем пряник на кнут, затем путалась, мотая над головой пряником, как Давид пращой; хлопала дверями, грозила какими-то невнятными карами. В конце неумело всплакнула и снова хлопнула дверью.

Теперь уже окончательно.

Папа Василий Егорович впервые солидаризировался с будущей невесткой, хотя при её появлении прятался в чулане.

– Ушла? – глухо спрашивал папа из своего убежища. – Я тебе говорю, побей, лучше будет! Хочешь, я побью, вот тут гвоздодёр лежит!

– Не буду я её побивать, зачем тогда делал, не скажешь?! Может, я хочу её усовершенствовать, уже знаю как.

– Был бы дома Толик, – вздыхал папа, – он бы тебя сразу поставил на вид.

Толик был старшим Сашиковым братом. Нрав имел отрывистый, неугомонный. Имел мечту разбогатеть и свалить за бугор. Он и впрямь однажды кратко разбогател, но свалил не за бугор, а в тюрьму, откуда слал редкие письма с замысловатым обратным адресом.

– Не по-нашему это как-то, – слабохарактерно убеждал папа. – Не по-русски. Смеяться будут…

А кто будет смеяться, не уточнял.

8

В результате натиска противных сил у Сашика развилось непривычное уважение к себе и к своему детищу. Он даже несколько раз смотрелся в зеркало и делал лицом разные фигуры, пытаясь придать себе орлиный профиль, потом, правда, плюнул. А Машинка неожиданно зажила востребованной жизнью. Приходили соседи, сперва так, потом с целью; хихикали, подталкивали друг друга – стеснялись чего-то, а чего, спрашивается? Отходили трезвые, слегка испуганные. Приходили их жёны, украдкой жали Сашикову руку, оставляли банки с домашней консервацией. Потом стали приходить знакомые тех соседей, потом полузнакомые, потом ремонтники лифтов, сантехники, медработники после ночи дежурства на скорой.

Прослышав про такое, вне графика вернулась Мила Адольфовна – мать и супруга. Она вернулась посмотреть, чем всё закончится, может, и хорошим. Сначала, правда, она подумала, что поторопилась, заглянув в пищевые кастрюли и на полки холодильника, где коротали время порожние коробки и жестянки из-под прошлой еды. Погремев холодным железом, она было заторопилась вон, но тут в дверь позвонили и анонимно поставили две банки с прошлогодними огурцами.

Дальше пошло дело в этом смысле веселей, примерно как по маслу.

Окончательно слава за Машинкой закрепилась после одного случая. Как и у любого нового дела, у неё тут же возникли враги и недоброжелатели. Например, известные философы-бутовцы. Те оставались верными присяге, которую дали Леонидовне и её Бочке, громко настаивая на проверенных веками способах реанимации силами природы, то есть бочковым пивом. Для подтверждения примата натуры над машиной они откуда-то, чуть ли не из-под городского крематория, доставили дядю Цезаря. Дядя Цезарь от пожизненного употребления всего, что горит, стал цвета древнеримской бронзы, покрытой зеленоватой патиной. А сначала его называли как-то по-другому, это когда он ещё был цвета пионерского галстука. Сухощавого дядю Цезаря с уважением подвели к Машинке, о чём-то ему рассказали, похлопали по тонкому плечу, включили. Машинка завелась, взвыла и тут же запнулась. Натуропаты, поставившие на дядю Цезаря, радостно переглянулись, показав за его спиной большой палец, мол, знай наших! Их противники с надеждой посмотрели на Сашика. Сашик нахмурился, чего-то пошевелил возле маятника – Машинка вновь тронулась, но с натугой, без улыбки. Натуропаты поскучнели, затем и вовсе загрустили, ибо в финале дядю Цезаря разбили паралич и столбняк одновременно, чего мировая медицина не наблюдала никогда. В конце сеанса дядя Цезарь обвёл присутствующих неузнающим взглядом, сказал: «Никому нельзя верить», – и умер, не приходя в сознание.

Когда его выносили, из кармана одежды что-то выпало и откатилось.

9

После памятного турнира Машинка, по словам Сашика, надорвалась и слегка повредилась в уме. А сделать такую же новую пока не получалось. Он было ещё раньше по горячим следам сделал Машинку второго поколения, гораздо более мощную, но вскоре разобрал на цацки. Ибо она простреливала клиента буквально насквозь, после чего он не просто трезвел – он бросал пить, курить, начинал нешаблонно мыслить. Горше того – он начинал говорить правду, причём невзирая на лица! Получив назад супруга с таким букетом, жёны уже не несли Сашику пирожки и консервы, а, наоборот искали побить этот аппарат, желательно на его голове.

И дважды им это почти удалось. Помешала женская неопытность.

События сгустила Татьяна Викторовна. Однажды она поделилась новостями с хахалем Мишей, с которым коротала время перед будущим замужеством. Миша внимательно выслушал её критику, попросил подробности. Выслушав, кратко резюмировал: «Дура!» И пояснил: «Сашику твоему за это изобретение премия полагается, поняла?!» «Какая ещё премия?» – смутно отозвалась Татьяна Викторовна, пряча голую ногу под одеяло. «Нобелевская, дура, – пояснил Миша. – И не ниже! Ты знаешь, сколько за Нобелевскую премию дают бабок? Не знаешь? А что ты тогда знаешь?! Ты вот что, беги мирись с ним, пока его более умная не прибрала. И береги аппарат, как талию. У меня знакомый шофер возит в министерстве какого-то зама. Я поговорю, чтоб отослали заявку в Америку насчёт премии. А он её получит, помяни моё слово! А как получит, пусть сразу перепишет на тебя, придумай как».

Так объяснял Миша возлюбленной, заимев какой-то свой негативный интерес.

Поняв всемирным женским чутьём, что тут чем-то пахнет, Татьяна Викторовна вернулась на Сашикову грудь и даже начала готовить ему котлеты. Хвалила его и Машинку, говорила, что ошибалась, и только в разлуке заметила, какая это нужная людям Машинка: «Ты береги её, Александр!» Сашик рассеянно кушал принесённые котлеты и молчал. Дежуря возле Машинки, он месяцами ходил непрерывно трезвый, поэтому тоже слегка повредился. Начал говорить церковнославянскими оборотами, призывал к любви, прощению обид и переходить улицу только на зелёный свет светофора, игнорируя остальные. На работе его осторожно приводили в пример. Доводчица Лидочка, от которой Сашик в своё время отказался под могучим давлением Т. В., ему давно простила всё и наперёд, сказала старшей сестре: «Я буду за него бороться!» «Давай, – сказала битая мужьями сестра, – дуй!»

Короче, что-то назревало.

И назрело.

10

Однажды в квартиру к Кутузовым занесло нового участкового, Михно Н. Б. Это был мужчина в круглой фуражке, сильно похожий на кота в сапогах. Уточним: в больших сапогах, как на кота – огромных! Участковый как раз знакомился с участком, то есть обходил дома, состоявшие на сомнительном учёте. И его, естественно, занесло по Кутузовскому адресу. Осмотревшись и не найдя входного коврика, он вытер ноги о соседский, спросил: «Кутузов В. Е. здесь проживает?», зная, что здесь. Выслушав неуверенный доклад жены и мамы Милы Адольфовны об отсутствующих, он рассеянно посмотрел в бумаги и рассеянно спросил: «Ну, рассказывайте, Кутузова М. А., как думаете жить дальше?» Мила Адольфовна уже приготовилась отрапортовать формулой насчёт скорого устройства на любимую работу и об купить подержанный пылесос, но тут Михно, ища стул с целыми ножками, натолкнулся взглядом на Машинку. Натолкнувшись, он раскрыл малахитовые милицейские уста и промолвил: «Ага, самогонный аппарат, я так и знал!» И, не вдаваясь в подробности, грохнул гениальной Машинкой об пол и походил сверху упомянутыми выше сапогами, р. 46/48. Присовокупив из газеты: «во исполнение Указа об усилении борьбы с пьянством, алкоголизмом и самогоноварением от 16 мая сего года».

Оказывается, в пылу событий вокруг Машинки народ пропустил этот хрустальный Указ мимо сознания.

Вот до чего доводят человеческие страсти!

Эпилог

А в жизни огромной страны началась Новая трезвая эра.

Плывут пароходы – смерть пьянству!

Гудят паровозы – смерть алкоголизму!

Летят самолёты – смерть самогоноварению!

Идут пионеры – смерть слабой успеваемости в результате пьянства, алкоголизма и неумелого обращения со спичками. То есть того же самогоноварения!

Страшно!

В результате народный Сашик собрал самогонный аппарат пятого поколения, взявший от природы всё лучшее. То есть работающий практически на кухонной углекислоте, как герань. Потом специалисты назвали это высокими технологиями и начали доить кроткое государство с помощью научной мысли.

А всё наносное, налипшее, ненужное как-то само отпало или растворилось. В результате чего сегодня мы имеем то, что имеем.

Тут и сказке конец.

– А при чём тут упомянутые сперва поросята? – спросит автора хороший читатель.¹

– Чёрт его знает, – отвечает автор. – Разогнался написать наше, положительное, хотя бы смешное, а полезло непонятно что!

А остановиться уже не смог.

Скульптор Николай и его детище

В Киеве есть такое явление природы, называется Бабий Яр.

Это гигантский овраг, спускающийся вниз, к Подолу.

То есть к Днепру.

Овраг тот славен и известен миру двумя событиями. В войну здесь убили огромное количество евреев. После войны, аккурат через двадцать лет, в 1961 году из Бабьего Яра сошёл селевой поток. Он сошёл вниз на Подол, вернее, на его преддверие Куренёвку. И утопил тысячи людей – в грязи.

Такое вот гробовое природное образование.

Оба события потихоньку забываются, всё забывается. Конечно, сначала помнили, говорили: «никогда не забудем» или «навечно сохранятся в наших сердцах». Всегда так говорят, после вспоминают лишь на круглые даты. Например, про сход лавины автор помнит лишь потому, что сам был в нём участником, но проскочил. А тысячи не проскочили, в понедельник 13 числа. Сегодня от тех жутковатых подробностей осталась в памяти лишь народная песенка, положенная на мотив невероятно популярной тогда итальянской «Марины»:

 
На Куренёвку двинулась лавина,
Она снесла четыре магазина…
 

И дальше весело, в бодрых оптимистических ритмах рассказывается, что ещё учудила эта нехорошая лавина.

В общем, «чуваки не унывают – рок на палубе ломают!».

Что касается первого события, то оно увековечено в памятнике. Этот огромный памятник стоит в самом начале Бабьего Яра, сам чёрного цвета и довольно ужасный. Впрочем, как и событие, ради которого он поставлен. Про памятник этот рассказывают нехорошее. Говорят, что все, кто работал над его созданием, закончили плохо. Автор не берётся утверждать насчёт всех, но лично и хорошо знал одного скульптора, который рассказывал автору, с каким жутким трудом им далось это громадное тяжкое произведение, хотелось сказать «произведение искусства», да как-то не проворачивается. Что касается того скульптора, то было заметно, что лично в нём что-то как бы растрескалось, в результате чего он однажды взял и повесился. Причём со второй попытки, с интервалом в три месяца.

То есть шёл к этому очень целеустремлённо.

Его звали Виктором.

Это было вступление, хоть, допустим, и грустноватое.

Дальше будет тоже про скульптора, но повеселей. Его звали Николаем, сокращённо – Коля. А фамилия ему была Олейник. Он был сыном своего папы, тоже Олейника и тоже скульптора. Папа был большой, широкой души. Поэтому в большой его мастерской на улице Пушкинской всегда толкался народ. Иногда, по рассказам очевидцев, папа брал в руку бутылку, говорил: «Спорим?!» Кто-то из неопытных обязательно попадался, кричал: «Спорим!» Спорили обычно на ящик водки, минимальная ставка. И вот, оговорив предмет спора и размер ставок, папа-Олейник раздавливал рукой бутылку, получал взамен ящик нетронутых – и тут начиналось пиршество искусства.

Да! Были люди в наше время!

Коля рос в такой незабываемой атмосфере, но от папы взял лишь талант. Ибо достигнув возраста, в котором Олейник-папа показывал свой богатырский аттракцион, Коля был худым, каким-то изношенным, имел кучу болячек, поскольку ваятель – профессия вредная, кто бы что ни говорил. Единственно, что у него было целым, – это упомянутый талант, и лицо у него было хорошее. И памятники выходили из-под его резца тоже хорошие, честные. Можно посмотреть хоть его Памятник афганцам – в скверике возле Киево-Печерской лавры. Посмотреть и заплакать. Его работы стоят в Киеве и по остальной бывшей Украине, за которые его одни хвалили, другие хотели убить. Ибо Коля Олейник был настоящим скульптором, а значительный памятник – вещь, как правило, политическая.

Особенно когда половина нации чокнулась.

И вот обещанное более весёлое.

Автору буквально посчастливилось быть знакомым с этим замечательным человеком. Конечно, в процессе знакомства Коля рассказывал всякие интересные истории из своей профессии. Хотя неопытные удивятся: что может быть интересного у скульпторов, это же, извините, не автогонщики и даже не конокрады? Но автор настаивает, что везде есть интересное, просто надо любить слушать больше, чем говорить.

А это трудно.

Кстати, автор именно от Коли узнал то ли притчу, то ли анекдот про памятник Ленину. У Черчилля отличительным признаком была сигара, хотя он изваян в виде перекошенного инвалида с палкой. У Феликса Дзержинского такой сигарой была чудовищно длинная шинель, ниже уровня моря. У Ленина была кепка. Конечно, Ленина ваяли много и по-разному. Бывало, что и неглиже. То есть неубедительно лысого, в виде школьного учителя в пиджаке, галстуке. Но. Если нужно было придать Ильичу энергию движения, устремлённость в прекрасное, но опасное будущее, его ваяли с кепкой. Если кепка была в руке, было понятно, что он только что по-народному сдёрнул её с головы со словами: «Пропадай моя телега – вперёд, к победе коммунизма!» Если же кепка сидела поверх головы, значит, ещё минута – сдёрнет Ильич кепку с головы и призовёт прихожан из студентов сброситься на постройку революционной «Авроры», громко поя Интернационал»! То есть это был не просто головной убор, это был символ, фетиш, знамя и оберег в одной руке.

Да. И вот, рассказывают, какому-то городу срочно понадобился более новый памятник Ленину. И более крупный. Город-то разросся, а старый памятник был похож на лысое дитя с протянутой рукой, как бы для подаяния. Заказали памятник чуть ли не в Москве, сказали скульптору: надо, чтобы Ильич как бы стоит, а сам как бы устремляется и вот-вот шагнёт в будущее, прямо с постамента! Скульптор понял, что без кепки никак, и изобразил вождя с развевающимися полами пальто, кепка в вытянутой руке, рот широко приоткрыт. Ильич как бы первым устремился вперёд с криком «держи вора!».

В смысле «смерть капиталу!».

Памятник заказчику понравился. Хоть скульптор и затянул работу до последнего. То есть послезавтра открытие, а с кого сдёргивать белое покрывало? Плюс скульптор то ли заболел, то ли запил, они ведь тоже люди. Короче, привезли ящик с дорогим содержимым, распаковали; всё на месте, всё целое. Вдруг кто-то из молодых говорит: «Товарищи, у нас по плану Ленин с кепкой, а тут – ноль!» Кинулись в чертежи – действительно! Смерть. И тогда пригласили местного сикейроса, сказали: «Михаил, к завтрашнему дню должна быть на голове кепка: людей, денег, патронов не жалеть!»

И работа закипела. Раньше, кстати, могли работать и одновременно кипеть, изумляя иностранных коллег.

Короче, завтра днём праздник. Центр города украшен и как новый. Посредине памятник, памятник скрыт от нескромных глаз белым полотнищем. Самого Ильича затащили на постамент краном и ночью; штыри, цемент, всё как положено, что-то, конечно, торчит, но хрен с ним, успели! И вот речи, музыка, «ура!» собравшихся. Полотнище, которое, как правило, цепляется за все выступы, сегодня медленно, но верно, по-большевистски сползает вниз. Начальство облегчённо выдыхает: стоит Ильич! Стал на века, как на вахту. В прекрасном пальто, отличных ботинках, молодец скульптор, постарался! На голове вождя замечательная кепка. Другая кепка у него в руке, и он указывает вперёд – к победе коммунизма.

Занавес.

Было ли такое или это эхо народной фантазии – наука молчит. Впрочем, жизнь при напрасно забытой советской власти была столь изобретательна на события, а Лениных ваяли так часто, что такой эффект вполне допустим.

И вот Коля.

Когда на бывшую страну навалилась демократия, все стали добывать деньги чем попадя. Лично Коля бросил эпическую номенклатуру, давай ваять памятники убитым бандитам. В мраморе, бронзе, граните на кладбище. Заработок был конкретный и, главное, стабильный. Но были нюансы. Тогда такое было время – иногда нюансы брали и прижимали вашу звонкую песню лицом к асфальту.

И вот про такой нюанс в монументальном искусстве.

Как-то в Колину мастерскую пришли бойцы и соратники свежеубитого братана. Как правило, они приходили скромно, без стрельбы, осматривали белые гипсовые головы, руки, торсы, заготовки. Сами с такими же торсами, с толстыми запорожскими шеями, в знаменитых тогда спортивных штанах «адидас». В мастерской сразу становилось тесно и неприятно от жутких затылков. Тему задавал старший:

– Ты, что ли, этот… который памятники делает?

– Я. Скульптор.

– Это ты, значит, царице памятник слепил?

Коля осторожно:

– А что?

– Я говорю, можешь. У нас братана убили, суки, но мы отомстим.

– Нужен тоже памятник, нашему Толяну!

– Понятно. Какой бы вы хотели?

– Ну, на кладбище, какой!

– Понятно. В каком виде? Погребальная урна, склонённые ангелы, увядший дуб, ростовая скульптура, бюст, барельеф, стела…

– Подожди! Во-первых, при чём тут урна?! Или дуб! Думай, что говоришь!.. Какой мы хочем, братаны?!

Тут, говорит Коля, начинался худсовет.

Например, кто-то хотел, чтобы памятник блестел, чтоб как из золота. Чтоб все издалека жмурились, никаких бабок не жалко. Согласились, что Толян должен быть в бронзе, и нанять людей, чтоб начищали. Но кто-то вспомнил, когда был в Париже, в смысле в этой, как её, блин… о, в Италии! – так там памятники стоят явно тоже железные, но аж зелёные – такие старые.

– Так что?

– Так то, блин! Если блестит – сразу видно: новодел. Лучше, чтоб зелёное. Пускай думают, что наш Толян давно лежит; что он тут самый крутой!

После такой заявки заказчики долго и глухо гуркотали меж собой, постановили:

– Да! Слышь, художник, сделай Толяну памятник, чтоб как старый, но чтоб далеко видать! Бабки – какие скажешь.

Договорились. Дальше начался разговор о главном, о деталях.

– Смотри сюда, – сказал старший Коле, – сделай, я счас нарисую как… Не рисуется, блять!.. Короче, вот это будет типа Толян, а это типа его любимый «лендровер»… Ну, ты разберёшь. Вот так они стоят, вроде он счас сядет и уедет от нас. Насовсем, блять!

Старший всхлипнул, при этом изобразил на ватмане огурец с одним глазом, сбоку – сломанную овощную тележку, вокруг много хреновин, вроде пиявок, только стоячих.

– А это что? – осторожно спросил Коля.

– Ну, люди, блять, пришли посмотреть на Толяна! Родные и близкие.

Худсовет нашёл предложение достойным внимания.

– Правильно! Главное, чтоб передние номера видать. Его номера вся ментовка знала! Под козырёк брали!

– И крест!

– Нет, братаны, машина – уже было!

– У кого это было?!

– У Юди. Я видел. Вот так его «мерс», а так – Юдя по пояс. Очень трогательно, блин!

– Я прослушал, Юдю грохнули?!

– Юдю! Матрос памятник видел!

– Матрос, какой ещё памятник?!

– В Саратове. Вот так «мерс», вот так – Юдя с какой-то бабой, на шее чепила. У бабы на животе розы, из чугуна. Как в жизни!

– Не понял, какие розы?! Мы с Юдей в субботу на стрелку ходили! Когда успели?!

– Ой, это Кудя с «мерсом», Кудя!

– Матрос!!

– Что?! Чуть что – сразу Матрос! Давайте по делу.

– Правильно. Я предлагаю сделать Толяна с крестом. Стоит Толян, как Владимир на горке, а внизу речка!

– С крестом?! Лучше сразу с церквой!

– Нет, церква уже было. У Боти Гоидзе. Ну, который из цимлянских…

– Блин, за ними не угонишься!

– Или на коне?.. На коне, по-моему, ещё не было никого!

– А если в кресле?

– Что в кресле?

– Сидит!

– На лошади?!

– При чём тут?! На лошади уже было. У Сёмы Полупана. Так его счас дразнят Получапаевым, памятник.

– Ну, допустим, с крестом. Горку сделаем, а как речку, из чего?

– Ну, из воды!

– А мне нравится, чтоб как Владимир. А вместо речки можно вечный огонь!

– Правильно, и Толян будет главней ихнего Владимира.

– Я не понял, про какого Владимира всё время базар?!

– Про киевского, дура! Короче, художник, ты слышал? Сделай сам, как понял, а мы посмотрим. Чтоб нам на сорок дней стояло.

– С зеленью!

Коля им культурно говорит:

– Насчёт старины, как вы говорите, зелени. Для такого дела нужно время.

Худсовет согласно кивает:

– Что ж мы – без понятия? Что за два дня такое не делается! Даём тебе четыре с выходными. Время пошло!

Коля тоже понимает, что если хочет ещё пожить и завершить задуманное, то лучше им не возражать. Что придётся покрутиться.

Собственно, крутиться, то есть выходить из положения, Коле было не привыкать. Тогда как раз учредили Аллею новой славы, украшенную головами новых героев, полтора десятка. Семён на тех головах неплохо захалтурил, Колин соперник. Назавтра четыре головы украли. Тогда металл был в большом спросе, в городах люки пропали, народ влетал в канализацию целыми семьями, кляня на лету демократию и её аггелов! А тут, значит, драгоценная бронза. Короче, на открытие должны приехать какие-то духоборы из Канады, а главных героев нет, шести штук. Ибо через неделю срезали ещё две с половиной. Короче, стоят на Аллее гранитные пеньки, а люди хотят поклониться, приложить венки, старики и старушки. Что делать? Коля придумал: за двое суток вылепил героев из гипса, покрасил бронзовкой, сам состав придумал. Успели. Правда, второпях нахомутали. На пенёк с женской надписью поставили лысого героя, а когда обнаружили, было поздно. Приехали иностранные старики, фотографировались на вечную память, промокали увядшие очи, одобрительно гуркоча по-своему, пели какую-то вышиванку дребезжащими голосами. Коля тогда грамоту получил от нового правительства, потому что денег у них не было. И на том спасибо. А дополнительные головы, может, стоят до сих пор. Радуют патриотическое око. Коля-то скульптор настоящий, Народный художник и проч.

И вот работа закончена, перед отливкой. Коля звонит заказчикам. Пришли всем худсоветом, натоптали. Коля снял покрывало с заготовки. Худсовет замолчал, потом заговорил:

– Толян, блять!..

– Похож!..

– Чего похож?! Как живой, блин!..

– И крест. С перекладиной!

Было понятно, что понравилось. У меня, говорит Коля, сразу отлегло от сердца. И от всего остального – думаю, пронесло. Но худсовет и есть худсовет, хоть советский, хоть бандитский. Обязательно находится какая-то зараза, которой нужно больше всех.

– Слышь, художник. А мы говорили с сигаретой…

– Про сигарету речи не шло.

– Так счас пошла!

– А может, без сигареты, Сухой? Толян и так как новый.

– Когда ты видел Толяна без сигареты, чушка?!

– Сухой! За чушку ответишь!

Коля говорит:

– Не ссорьтесь!

И вылепил сигарету:

– Вот сигарета.

– Блин! Как живая…

– Нужен «кемел»!

Коля сделал «кемел»:

– Вот «кемел».

– А чего дым не идёт?

Коля, после паузы:

– Ещё не прикурил. Задумался и пропустил. Вот, в правой будет зажигалка. «Зиппо».

– Нет, сделай, чтоб сразу дымилось! А зажигалку оставь, для этого… для натуры!

Коля:

– Есть вещи, которые сделать нельзя, поймите…

– За дым – отдельные бабки! И чтоб из ноздрей. Толян любил.

Услышав про ноздри, Коля постарел, пытался отговорить. Но худсовет упёрся: раз сигарета горит, значит, чтоб из ноздрей тоже. Толян любил. Коля нарочно вылепил две струи, приставил к носу:

– Так?

Худсовет растрогался:

– О! Вот теперь совсем настоящий! Толян, брат!

– Так трогательно, блин!

– Слышь, художник, ты где так научился?!

– Ты понял, чтоб с дымом, и погуще. Правда, братаны?!

Коля, не подумав:

– Хорошо, сделаю дым… Но не обещаю.

– А ты нам пообещай! Ты и так затянул, блять!

– Да, мы тут базарим, а Толян уже месяц лежит без памятника, как рабочий и колхозница. Время пошло!

Строго так сказали и отчалили. Слышно, как во дворе захлопали тяжкие двери чёрных джипов. Сел Коля напротив своего творения, пригорюнился об этой жизни вообще и вреде курения в частности, который вред может вылезти вот таким неожиданным кандибобером! Что делать?!

Но – человек предполагает, а воз и ныне там!

Через пару дней в мастерскую нагрянули очередные клиенты. Эти были энергичные и злые, как шершни. Строго сказали: «Показывай, что можешь!» По-хозяйски осматривали мастерскую, словно желая скупить на корню. Какой-то лоб в кожаной куртке и спортивных штанах поднял полотно, скрывающее Толяна, затем опустил. Постоял, что-то соображая, снова открыл, крикнул:

– Миха, иди сюда!

Хромой Миха оторвался от Венеры, которую трогал чёрным пальцем, подошёл к памятнику. Подойдя, поменялся в чёрном лице, спросил: