Kitabı oku: «Совесть – имя собственное», sayfa 4
Барабаны судьбы
«Незаменимых людей у нас нет».
Советский лозунг
Это на проклятом Западе способных и умелых людей по крупицам собирают по всему белу свету, берегут и лелеют их, потому что качество жизни страны очень даже зависит именно от таких людей.
Но в СССР этого понимать не хотели, поэтому за 70 лет так и не научились ни дорогу нормальную построить, ни штанов приличных пошить.
В отличие от советских вождей, это хорошо понимали простые зэки одной из северных лесных колоний и очень тревожились, когда уходил на пенсию их начальник Иван Фомич Овчинников, человек незлой, трудолюбивый и думающий.
На его место прислали майора Рысакова, бывшего педагога, который мечтал легко получить очередное звание на производстве. О производстве он знал всё из книг и своих лекций.
Передавая хозяйство новому человеку, Иван Фомич посоветовал никому из офицеров не доверять, потому что у него с ними разные интересы.
Можно верить только зэкам, если сумеешь заслужить их уважение.
Будучи человеком кабинетным и наивным, Рысаков искренне считал, что его умение обучать других людей, автоматически позволит ему свои знания использовать на практике.
Поэтому, вежливо выслушав бывшего начальника, он тут же забыл его слова, потому что всё, что говорил этот мужиковатый и не очень образованный человек, не лезло ни в какие ворота.
Однако быстро наткнувшись на презрительное равнодушие со стороны людей, занятых делом, Рысаков заскучал и совсем перестал вникать в тонкости новой работы.
Естественно, что при таком начальнике, власть быстро перехватили оперативники, которые начали проводить свою линию,
далёкую от интересов производства, за которое и отвечал майор Рысаков.
Зона работала по инерции, но, как говорится, «где тонко, там и рвётся».
Из Москвы пришло распоряжение срочно наладить выпуск кабельных барабанов.
Одновременно пришли и наряды в отдел сбыта на их поставку.
Поскольку эта продукция была побочной, то ни оборудования, ни оснастки никто не выделял, в надежде на то, что всё образуется само собой.
Из Москвы звонили каждый день, и каждый раз всё громче и громче грозили разными карами.
Кто видел, хотя бы на картинке, кабельные барабаны, тот представляет, что каждый круг состоит из двух сбитых двойных щитов разного диаметра.
Как их сделать круглыми никто не знал.
Такое дело окриками и наказаниями решить невозможно, так как вопрос технический и лопатой с киркой его не осилишь.
И тогда умные головы из Управления решили опереться на народную смекалку и инициативу.
Бригаде слесарей из ремонтных мастерских, которую возглавлял бывший инженер – конструктор Ефим Исаакович Мельский, поручили изобрести станок и изготовить специальный инструмент, который сможет обрезать вкруговую одновременно большой и малый круг.
Всем четырём членам бригады новый начальник колонии Рысаков пообещал, после выполнения этого задания, отправить на свободу.
В ответ на недоверчивое молчание заключённых, он поклялся партийным билетом и своими погонами.
За свою славную историю ГУЛАГ знал и более выдающиеся изобретения, которые составили славу и мощь нашей родины.
И в этот раз сознательные советские заключённые проявили невиданный энтузиазм и изобретательность.
Через две недели сваренный из швеллеров огромный станок был готов своими самодельными концевыми фрезами аккуратно обрезать квадратные щиты.
Первые вагоны были отгружены, и начальство успокоилось.
Оставалось только наладить круглосуточную работу, перекрыть задолженность и войти в обычный график.
Не увидев себя в списках на очередную административную комиссию, Ефим Исаакович со своими товарищами направился к майору Рысакову требовать обещанную свободу.
Но тот только разводил руками и ссылался на оперчасть, которая не давала добра на освобождение слесарей, потому что у всех было в деле много взысканий.
После длительных пререканий и нехороших слов в адрес начальства, бригада слесарей в полном составе была отправлена в изолятор сроком на десять суток.
Слесаря сидели уже шестой день, когда случился пожар и цех кабельных барабанов сгорел дотла вместе с оборудованием и двумя вагонами готовой продукции.
Понаехало много начальства, во главе с генералом Мешковым, но говорить было не с кем, потому что слесаря сидели в изоляторе.
Генерал наорал на майора Рысакова и потребовал немедленно всех освободить.
Однако, пришедшие из изолятора мастера заявили, что восстанавливать они ничего не будут, так как их бессовестно обманули.
Тогда генерал поклялся своими генеральскими погонами и своим партийным билетом.
Но и это слесарей не впечатлило.
Угрожая стереть их в лагерную пыль, генерал распорядился оформить им БУР (барак усиленного режима) сроком на шесть месяцев за саботаж и поджог цеха.
Но через неделю из Москвы позвонили по жалобе военного завода, куда не поставляется кабель из-за отсутствия кабельных барабанов.
Неотвратимо надвигалась жалоба в Совет министров.
Генералу пообещали, что если до этого дойдёт, то он может распрощаться и с переводом в Москву, и со своими погонами и партбилетом за умышленное вредительство и развал обороны страны.
Проведя бессонную ночь с головной и сердечной болью, генерал прямо с утра пошёл в БУР и там пообещал завтра же направить слесарей на административную комиссию.
Но Ефим Исаакович от имени всей бригады заявил, что цех они восстановят только в качестве вольнонаёмных и свободных людей за оплату по договору.
Генерал долго кричал и топал ногами… но согласился.
Наверное, никогда раньше система не работала так быстро и слаженно при освобождении какого-нибудь заключённого.
Нарушая все установленные законы и правила, административную и наблюдательную комиссии провели в один день.
На следующий день, приехавший в колонию, суд за один час принял решение и, оформив все документы, начальство выдало на руки бывшим заключённым постановления и справки о досрочном освобождении.
Через две недели кабельные барабаны стали изготавливаться прямо под открытым небом.
Майора Рысакова, за саботаж и вредительство, понизили в звании и перевели в дежурные, где он застрял навсегда.
Генерала Мешкова через пару месяцев перевели в Главк в Москву.
А бывшие заключённые слесаря поехали домой по бескрайним просторам Советского союза.
Ефим Исаакович Мельский доехал аж до израильского города Хайфа, где до сих пор рассказывает друзьям и знакомым историю своего чудесного освобождения из советских лагерей.
Антисоветчик
Отдай колбасу, дурак! Я всё прощу!
И.Ильф и Е.Петров «Двенадцать стульев»
Одесская пересылка славилась скверной, даже для подобных заведений, кормёжкой и крайне строгим надзором.
Тюрьмы вообще хорошим питанием не отличались. Хотя в некоторых режим был более человечный.
Одна была радость в одесской тюрьме: большая библиотека, где можно было найти книги, совершенно недоступные на воле.
Однако автору этих строк одесская пересылка запомнилась не едой и строгостями – эка невидаль! – а тем, что там он впервые увидел настоящего антисоветчика.
Книги, как и всё остальное в СССР, были дефицитным товаром. Особенно книги хорошие.
Естественно, что, как и прочий дефицит, книги доставались, в основном, гражданам привилегированным, допущенным к «кормушке».
Но, если оставалась какая-то, хоть и призрачная возможность достать хорошие книжки, то «Книга о вкусной и здоровой пище» была недосягаема.
Это был подарок, о котором только могла мечтать советская семья.
Изданная по личному указанию тов. Микояна в конце тридцатых годов книга поражала обилием блюд и продуктов.
А цветные фотографии будоражили воображение и нервную систему больше, чем картины великих мастеров эпохи Возрождения.
За первую половину XX века страна пережила три тяжелейшие голодовки. Но и времена благоденствия особым разнообразием блюд и продуктов народ не баловали.
Это разнообразие сузилось до десятка самых простых и доступных блюд.
Поэтому, когда Михаилу Борисовичу Дальскому, старшему технологу городского хлебозавода, после смерти соседки досталась дореволюционная книга Симоненко «Образцовая кухня. 3 тысячи кулинарных рецептов. Настольная книга хозяйки. 1892 год», то он не поверил своим глазам.
Имевшаяся в его семье та самая знаменитая советская «Книга о вкусной и здоровой пище» показалась ему жалким букварём от кулинарии.
Неужели простые хозяйки могли в царское время иметь такое фантастическое богатство?
Вся советская теория и пропаганда о спасении большевиками русского народа от нищеты и произвола летела к чёртовой матери.
Особенно непонятным в начале каждого рецепта было слово: «Выдать».
Почему не взять? И кому это выдать?
Дальнейшие исследования и поиски привели его к открытию, что в царской России каждый офицер, инженер или профессор имел кухарку.
Ей-то хозяйка и должна была «Выдать».
Разнообразие и привычная доступность, невиданных и невозможных в Советском Союзе продуктов и блюд просто не умещалась в голове. Она заставила Михаила Борисовича задуматься.
Он вдруг вспомнил, что в революционном романе Горького «Мать» описываемая жизнь простой рабочей семьи была вполне приличной по нынешним меркам.
У отца революционера Павла Власова, простого слесаря и горького пьяницы, была отдельная квартира, неработающая жена и почти ежедневная бутылка водки при вполне нормальной еде.
Редкий советский рабочий в начале шестидесятых мог похвастаться таким набором. Большинство рабочих ещё жили в общежитиях, бараках или коммуналках. Мало кто мог позволить жене сидеть дома. Женщины трудились на заводах, фабриках и железной дороге. А каждодневная бутылка водки оставила бы современную рабочую семью голодной и голой.
Это открытие поразило Михаила Борисовича настолько, что перевернуло его представление о привитом с детства миропорядке.
Он стал давать книгу родным и знакомым. Люди читали и не верили своим глазам. В их представлении, так питаться могли только буржуи.
Но огромный тираж и простая бумага предполагали широкую доступность книги.
Кроме того различные советы и комментарии были обращены явно не к жёнам министров царского двора.
Оказалось, что рябчиков и ананасы при царизме можно было купить в магазине, а не только услышать о них в стихотворении пролетарского поэта Маяковского.
На прочтение этой книги к Михаилу Борисовичу образовалась огромная очередь. Но на руки он давал её только очень близким людям и знакомым ответственным начальникам.
Остальные могли читать только в его присутствии.
Многие выписывали рецепты и распространяли их среди своих друзей.
Вполне естественно, что после прочитанного, у любого, дотоле правоверного марксиста, возникал естественный вопрос: «На кой чёрт была эта кровавая революция, если до неё было такое вполне доступное изобилие?»
Ну не для того же, наверное, чтобы победители стали считать паровые котлеты и сибирские пельмени пределом своих кулинарных фантазий.
Михаил Борисович комментировал такие вопросы умными репликами и философскими размышлениями, за которые совсем ещё недавно могли расстрелять или посадить навсегда. Но, слава Богу, времена уже были не те, и, даже за анекдоты про власть, уже никого не сажали.
Так продолжалось довольно долго, когда неожиданно Михаила Борисовича Дальского пригласили в отдел кадров, где вежливый и симпатичный мужчина в сером костюме и полосатом галстуке предложил ему книгу добровольно сдать органам и прекратить заниматься антисоветской пропагандой и агитацией.
Но, с детства приученный школой и родителями говорить только правду, Михаил Борисович стал переубеждать вежливого чекиста, приводя примеры и выводы, которые напрашивались сами собой, после первых страниц его книги.
Тот слушал очень внимательно и сочувственно, дополняя своё сочувствие разными правильными комментариями. Самые интересные фразы он даже записывал.
Окрылённый таким пониманием и участием, Дальский закончил свои комментарии довольно убедительными обобщениями, чем окончательно привлёк симпатичного сотрудника на свою сторону.
Михаил Борисович был счастлив оттого, что сейчас другие времена и можно говорить всё, что угодно без страхов и опасений. И даже люди из органов стали думающими и понимающими. Не то, что при Сталине.
Он даже пообещал поставить своего нового знакомого на очередь, чтобы и тот приобщился к разнообразию русской кухни, имеющей такие долгие и славные традиции.
…В итоге книга была приобщена к уголовному делу об антисоветской пропаганде и агитации, и удивлённому Михаилу Борисовичу дали два года колонии общего режима без конфискации имущества.
Срок, совершенно детский, по прежним временам. Времена, конечно же, были совсем другие.
И это не могло не радовать.
Бухгалтерия террора
С неба звёздочка упала
Прямо милому в штаны,
Пусть бы всё там оторвала,
Лишь бы не было войны.
Частушка в СССР
Слово террорист в Советском союзе ассоциировалось только с капиталистическим Западом.
У нас, в стране такого явления не могло быть по определению, потому что советскому человеку не может прийти в голову выступать против родной власти и трудящихся, да ещё и с оружием в руках.
А уж о пропаганде войны у нас никто и подумать не мог.
Потому что даже самый последний пьяница знал о миролюбии нашей страны.
Поэтому, когда Сергей Иванович Большаков говорил, что сидит он за терроризм и пропаганду войны, урки покатывались со смеху, глядя на его унылую физиономию и манеры затюканного интеллигента.
И, тем не менее, этот маленький и боязливый от природы человечек получил пять лет за терроризм и пропаганду войны, а его такой же несчастный подельник три.
А всё началось с того, что Большакова бросила жена, потому что жить с ним было скучно и бедно. Прежде непьющий Сергей Иванович начал снимать тоску и бессонницу водкой, а потом ушёл в глубокий запой всерьёз и надолго.
За длительные прогулы его уволили из стройконторы, где он работал бухгалтером.
А поскольку деньги в его скудном бюджете кончились довольно быстро, то каждое утро у него начиналось с поиска возможности опохмелиться.
В тот злополучный день Сергей Иванович с трудом побрился, надел свой последний костюм и повязал мятый галстук в робкой
надежде на то, что под его приличный вид кто-нибудь из сердобольных знакомых даст ему взаймы рубль.
Ноги сами привели его к магазину, где он встретил своего приятеля по выпивке Гришу Василенко. По Гришиному лицу он понял, что тот тоже пытается безуспешно решить аналогичную проблему.
Они ничего не говорили друг другу, потому что понятно было всё без слов.
Никто из знакомых за полчаса к магазину не подошёл.
Первым не выдержал Гриша:
– Пойдём к моей Вальке, я ей позавчера отдал пятёрку, что ж у неё хватит совести не занять мне рубль.
И они пошли проходными дворами к бывшей Гришиной жене, жалуясь друг другу на бессердечие человечества.
В одном из дворов сотрудники какого-то учреждения выносили макулатуру, ломаную мебель и всякую рухлядь.
Проходя мимо кучи использованного ватмана, Сергей Иванович прихватил один из рулонов. Гриша из другой кучи взял штатив с теодолитом без объектива.
Не сговариваясь, оба понимали, что трудящимся интеллигентным людям деньги в долг дадут скорее.
Перейдя с трудом железнодорожные пути и насыпь, они решили передохнуть и уселись на скамейке в конце длинной и пыльной улицы с одноэтажными частными домами.
Гриша поставил теодолит перед собой на треногу, а Сергей Иванович развернул лист ватмана. Уставившись в чертёж изумлёнными глазами, Большаков замер от неожиданности, а потом, чертыхнувшись, расхохотался.
В самом низу стандартного листа был нарисован крохотный домик, а от него до самого верхнего края тянулась огромная кирпичная труба. Остальная часть листа была совершенно пустой.
И только в нижнем правом углу была таблица с множеством исполнителей.
Выше таблицы до самой середины умещалось огромное количество печатей и штампов с согласованиями и утверждениями.
Такое обилие согласований и утверждений вызывало недоумение и оторопь.
– Это сколько же нужно народных денег, чтобы кормить всю эту ораву бездельников! – возмутился Гриша.
Сам он никогда серьёзно не работал, но и на народные деньги особо не рассчитывал.
В это время к ним подошёл невысокий, лысый мужик, лет сорока, в пиджаке на голое тело.
– А что, правда, товарищи, тут водопровод будут прокладывать?
– Сносить вас всех будем к чёртовой матери! – неожиданно для самого себя зло сказал Гриша.
– Как сносить, а нас куда? – растерялся гражданин.
– Найдут куда. Кого на целину, а кого и подальше. А кто откажется, так вместе с домом взорвут ко всем чертям! Развели тут, понимаешь ли, частную собственность! Дойдёшь тут с вами к коммунизму!
Перепуганный мужик заглянул в чертёж.
– А тут что будет?
– А тут будет построено самое большое бомбоубежище в городе, на случай атомной войны с Америкой. А через эту трубу будут подавать воздух, чтобы люди не задохнулись, когда завалит.
– А скоро начнут?
– Вот расчёты закончим и начнём выселение – пояснил солидный Сергей Иванович – кто специалист, с тем особый разговор, а кто так себе, с теми по законам военного времени.
Вы что не слышали, что в любой момент атомная война с Америкой может случиться?
– Да, как не слышать. По радио каждый день говорят.
– Ну, вот!
Мужик испуганно и растеряно смотрел на вестников своей беды.
– Поспособствуйте мужики, чтоб мне с жильём помогли. У меня детей четверо и тёща больная. В долгу не останусь.
– Это само собой! Чего ж не помочь? Можно и помочь – неторопливо, и растягивая слова, сказал Гриша – у тебя выпить чего-нибудь есть, а то мы вчера начальство из Москвы встречали.
– ГЦас, щас мужики, я мигом! Меня Толик зовут! Я мигом! – и Толик побежал вдоль улицы.
Через десять минут он вернулся с двумя бутылками самогона, хлебом и половиной варёной курицы. Стакан был один, поэтому пили по очереди. Еда тоже была очень кстати.
Записали фамилию мужика и сказали, что придут на днях.
Попросили только никому не говорить, потому что это военная тайна.
Назавтра оба были дома, допивая самогон и радуясь своей находчивости и уму.
– Надо бы им шороху навести – в раздумье сказал Гриша. Тогда они нас долго поить будут. Что бы такое им придумать?
Придумал Сергей Иванович.
Он позвонил в милицию и, заикаясь от страха и волнения, сообщил, что на улице Весенней пацаны играют со снарядом, который где-то нашли. Не случилось бы чего.
Когда они снова появились на улице Весенней и стали переставлять теодолит с места на место, сбежалась целая толпа жителей.
Толик рассказал, что уже приезжали военные и милиция под видом того, что, якобы, искали какие-то снаряды.
– Думают, что мы дурнее их не знаем ничего – сказала пожилая женщина в розовом платье.
Когда народ разошёлся, чтобы не мешать работать, Толик принёс из дому старый школьный портфель с тремя бутылками самогона и дал сорок рублей,
Обрадованный Сергей Иванович сказал, что можно помочь ещё только двадцати человекам. За пятьдесят рублей с каждого. Обещали подойти через пару дней.
Но через пару дней их забрала милиция.
Статей разных следователь насчитал им штук шесть, но самые страшные угроза терроризма и пропаганда войны перекрывали все остальные правонарушения.
Хотели судить их военным трибуналом, но оказалось, что оба даже не служили в армии.
И хотя судили их в клубе показательным судом, срока были, на удивление возмущённых потерпевших, небольшие. Сергею Ивановичу дали, по совокупности преступлений, пять лет, а Грише только три.
Учли, что образование у него было всего четыре класса начальной школы, и приняли во внимание справки о запущенном туберкулёзе.
Все жулики, которые слушали эту историю, говорили, что мужики ещё очень легко отделались.
По прежним временам могли бы и к стенке поставить без суда и следствия.
Оставалось только радоваться хорошим и добрым временам.
Встречный план
Что такое встречный план? Это, когда жена просит два раза, муж обещает три, но оба уверены, что больше одного не получится.
Анекдот времён развитого социализма
Начальника колонии зэки обычно называют «хозяин».
Если он не проявляет агрессивности и не получает удовольствие от наказания зэков, его обычно называют по фамилии, избегая, по возможности, казенное слово «хозяин».
Начальника же, который видит в заключённых людей и проявляет свою власть только тогда, когда жертва очень уж напрашивается, называют по имени отчеству.
И хотя это против всяких правил, часто говорят так в глаза. Ему это не всегда удобно, но он, как правило, помалкивает и терпит, потому что это дорогого стоит.
Основная забота у начальника план, а силовыми методами его выполнить невозможно. Таких начальников я встречал, и одним из них был Иван Фомич Овчинников.
В свои пятьдесят он уже собирался на пенсию. Купил «жигуля», заказал в столярке разборный щитовой гараж и, как говориться, собирал вещи.
В Белгороде его ждала квартира и непыльная работа инспектора профтехобразования.
И тут судьба нанесла ему удар. Судьба в лице начальника управления МВД генерала Мешкова.
Генерал собирался переезжать в Москву в Главк и там, на одном из совещаний, пообещал построить пожёгочную печь, конструкцию которой разработали министерские умники. Проблема отходов на лесопереработке крайне остра и веками не решается.
Деньги за рацпредложение начальство, видимо, уже «освоило», а строить печь ни одно управление в стране не хотело, так как глупостями производственникам заниматься некогда.
Но генерал уже был одной ногой в Москве, и особого манёвра у него не было.
Вернувшись в родное Управление, он сначала пытался найти добровольцев, а поскольку таких не нашлось, запряг того, кто запрягался.
Иван Фомич со дня на день ждал «подполковника» – а это уже другой статус и другая пенсия.
– Не сделаешь – уедешь отсюда только с профсоюзным билетом – закончил генерал свою напутственную речь.
Овчинников вернулся в родной посёлок и слёг.
Ночью за мной пришёл конвой и повёл меня к Ивану Фомичу на дом. Кроме него, там был главный инженер и начальник лесобиржи.
Тумбочка у Ивана Фомича была завалена бутыльками и упаковками от лекарств, а вид у него был крайне унылый. Рядом на кровати сидела обеспокоенная жена.
Разговор начал главный инженер
Он положил передо мной лист бумаги, на котором от руки был нарисован перевёрнутый усечённый конус. По его боковым граням шли стрелки вниз, а от центра снизу вверх шло несколько стрелок.
По расчётам москвичей и законам физики, от нагрева должен был создаваться вихревой поток и затягивать холодный воздух по стенкам и тем самым способствовать горению отходов, которые должен сбрасывать на дно этого конуса транспортёр мусоротаска.
Людское обслуживание не предусматривалось, так как не было необходимости. Всё должно было сгорать само собой.
Все производственники, кто знакомился с этим проектом, не верили в его эффективность, поэтому и отказывались, но Иван Фомич был загнан в угол и безучастно ждал неминуемой гибели.
Позвать меня предложил начальник лесобиржи Виктор Григорьевич Паксиваткин, потому что верил в меня и народную мудрость. В данном случае эту мудрость я и представлял.
Посмотрев на всю эту глупость, я спросил Ивана Фомича, сколько ему дали времени.
– Три месяца – обречённо сказал он.
– Позвоните сейчас генералу и скажите, что вы справитесь за месяц. Скажите, что коллектив посоветовался и, идя чему-нибудь навстречу, принял встречный план.
– Ты думаешь генерал дурнее нас?
– Иван Фомич, дайте ему возможность быть таким дураком. Он посреди ночи будет звонить в Москву. Там же тоже кто-то хочет отличиться. А Вам этого не забудут. А потом выпейте рюмку коньяку и спите спокойно. Я ещё не знаю, как, но гореть будет, а я никого из вас никогда не подводил.
Было два часа ночи, когда я разбудил бригадира электриков Валеру Брумеля и его парней.
Комендант барака открыл нам кабинет начальника отряда, и я рассказал мужикам о проблеме.
Кличку по фамилии известного прыгуна, Брумель получил из-за огромного роста.
В лагере он сидел всё время, потому что на воле задерживался только до первой пьянки. В зоне же он пил умеренно и был классным и ответственным специалистом.
Мы все пришли к выводу, что нужен поддув от небольшого, но мощного вентилятора и порционная подача мусора, потому что у нас все ветки и кора шли с наледью.
Это значило, что надо создавать скрытую от глаз систему вентиляции и круглосуточную обслугу человек из десяти с устойчивой зарплатой для круглосуточного дежурства.
Люди и строительство были моей заботой, а вот поиск оборудования и монтажная работа ложилась на команду Брумеля.
Осталось решить вопрос с затратами и оплатой. Договорились, что Брумель и его парни получают от меня по триста наличными и по десять бутылок водки.
На всё про всё остальное, тысячу рублей и сто пачек чая.
Я вышел успокоенный и ушёл спать.
Теперь нужно было найти звеньевого на строительство самого амфитеатра, как отныне мы и стали называть это сооружение.
Остановился я на парне из Горького Шурике Острякове.
Когда Шурик появился на зоне, он попытался отвоевать место среди зэков, показывая свою крутизну путем грубости и наездов при каждом удобном случае.
Среди работяг это срабатывало. Но когда он позволил сказать лишнее обо мне, я сломал ему ключицу обрезком водопроводной трубы.
После больницы Шурик сделал выводы и стал хорошим работником и товарищем. Он был заслуженно уважаем, и уже не лез в «калашный ряд».
Я всегда сожалел о происшедшем, но выхода у меня тогда не было, и что уже случилось, то случилось.
У нас были нормальные отношения, но недоверие ко мне от Шурика я чувствовал. Мои попытки как-то его выделить и помочь, он молчаливо отвергал.
И вот я предложил ему организовать это строительство, пообещав всякое содействие, а потом курсы крановщиков, куда его не брали из-за большого срока. Учёба проходила на другой зоне, где конвой был менее строг.
Когда Шурик дал своё согласие, мне стало совсем спокойно.
Человеком, несмотря ни на что, он был достойным и основательным.
Кроме звена, которое он организовал, я направил на строительство всех бездельников, недотёп и отказчиков. Всем организовал питание, чай и какие-то деньги.
Привёл и немало картёжных должников, коих за нашей семьёй было великое множество.
Они мечтали, чтобы их долги попали ко мне, тогда это ничем не грозило.
Я устраивал их работать, кормил, поил, но зарплата уходила по моему усмотрению.
Для них это было спасением от неизбежного падения в пропасть, а для меня спокойно заработанные деньги и возможность затыкать производственные прорехи малой кровью.
Через месяц огромный объект стоял. Внутренняя дощатая обшивка конуса была покрыта толстым слоем глины. Установленный в будке бревнотаски вентилятор был невидим и гнал воздух по подземной трубе, которая выходила в огромный горн, сваренный из рельсов и швеллеров посреди углублённого днища амфитеатра.
Над верхней частью конуса консолью нависала мусоротаска.
Вдоль внутренней стены спускалась металлическая лестница, которая наверху упиралась в смотровую площадку, на которую снаружи вела винтовая лестница.
Разожгли на горне огромный костёр с помощью ведра солярки, включили вентилятор и печь с гулом и искрами стала истреблять мокрые хвойные отходы и кору.
Сверху из мусоротаски монотонно сваливались отходы от разделочных звеньев и сгорали на радость всем заинтересованным лицам.
Поскольку отходов от текущего производства не хватало, на тракторе подвозились отходы из отвалов.
Крутилось на этой кухне человек двадцать, и всем я исправно платил, закрывая по разным бригадам и объектам.
Иван Фомич доложил исполнение, получил звание и убыл в Белгород, обещав мне в первой же церкви поставить за моё здравие свечку.
Главк и министерство, обрадованные таким результатом, обязали строить печи повсеместно, радуясь дешевизне решения такой тяжёлой проблемы.
К нам поехали делегации офицеров. Они видели печь, которая гудела как паровоз, поднимая столб огня, и были в восторге от такого простого способа.
Наши юмористы не подпускали офицеров к краю смотровой площадки, чтобы воздушной тягой не засосало вниз.
Многие управления начали строить такие же печи, но ни у кого мусор не горел. Прогорали зажженные дрова и тем дело кончалось.
Делегаты обходили вокруг наше чудо, ничего не находили и приходили к выводу, что выбран неправильный угол при постройке их конуса, или в их районе неправильная роза ветров, но ничего не помогало.
Если бы они прислали какого-нибудь бригадира или слесаря, тот бы узнал наши секреты в течение часа, но приезжало всегда большое начальство, которому и в голову не приходило искать скрытые пружины. Да и мозги у приезжих больше были заняты пьянкой и охотой. Иначе зачем же ехать чёрт знает куда.
Наше же начальство делало вид, что оно ничего не знает, как делало это постоянно, чтобы, по-глупости, не развалить отлаженное производство.
Главк метал гром и молнии, срывая погоны и понижая нерадивых в должности, ибо видел в этом пренебрежение и саботаж.
Печь уже работала почти год, когда мой душевный и давний приятель чеченец Хамзат, за полученное оскорбление нанёс обидчику три удара стаместкой в горло.
Поскольку жертва тоже была из порядочных парней, то не имея подозреваемого, следствие арестовало шесть человек возможнопричастных, по оперативным данным. И я тоже угодил в изолятор. Никакое заступничество производственников не помогло.
Хамзат взял всё на себя, получил ещё четыре года и отбыл на особый режим. Меня же и других задержанных раскидали по другим зонам «от греха подальше.
Первые пару месяцев печь нормально работала, но не получая ни зарплаты, ни дополнительного питания, работяги потихоньку разбрелись по другим работам. Огонь погас.
Но мусоротаска исправно высыпала отходы в амфитеатр, пока над ним не образовалась гора мусора, что очень удивило, привыкшее к хорошему, начальство.
Даже, если бы и найдена была возможность платить рабочим, зажечь уже эти сотни тонн слежавшейся мокрой дряни не было никакого способа.
Этот памятник, социалистическому планированию и встречным планам, долгие годы возвышался над всем посёлком, как римский Колизей, вызывая у непосвящённых естественные, для нормальных людей, вопросы.
Возможно, он стоит там и до сих пор.
