Kitabı oku: «Совесть – имя собственное», sayfa 5
Профессионалы
Настроение у зэков в лагере намного веселее и оптимистичнее, чем у их сверстников на воле.
Во-первых, зэки не обременены постоянными бытовыми заботами и семейными тревогами.
Во-вторых, большая часть их сознания занята мечтами о будущем, где есть возможность представлять свою жизнь в радужном и даже героическом свете.
Ну, и, наконец, бодрого и весёлого состояния требует защитная реакция организма на непростую и опасную ситуацию.
В общем, причин вполне достаточно, чтобы жулики в лагере много шутили, радовались мелочам, и смотрели в будущее с оптимизмом, совершенно недоступным для обычного городского и сельского жителя в нашей малообустроенной стране.
И только Сеня Гольцман, вполне уважаемый и достойный киевский вор (каких в лагере очень немного) никогда не смеялся и не шутил. И тому были очень серьёзные причины. Он растерялся и разочаровался в жизни.
Всю свою жизнь он твёрдо стоял на ногах и знал, как жить дальше. Теперь же он был в тревоге и смятении.
А всё началось с того, что Сеня Гольцман решил завязать. Зачем, спрашивается, рассуждал он, воровать и рисковать своей свободой, когда все нормальные люди уже пристроились к законному бизнесу и делают свою копейку легальным способом, который, слава Богу, власти разрешили повсеместно.
Он всегда мечтал о честном заработке. Но что можно было честно заработать в советское время, кроме грыжи и геморроя. И Сеня стал воровать. Нечасто и немного, а ровно столько, сколько необходимо, чтобы нормально содержать свою семью и иметь возможность истратить пару копеек на юге с детьми или друзьями.
За все свои двадцать лет преступной жизни он ни разу не привлекался к суду, и даже в милицию он ходил только обменивать паспорт. А всё потому, что, во-первых, он никогда не наглел, а во-вторых, всегда «работал» один, и о его занятиях знали очень немногие, да и то из тех, кто сам тоже не спешил познакомиться с родной милицией.
Будучи с детства человеком пытливым и изобретательным Сеня придумал такой способ завладения чужой собственность, при котором он мог обходиться своими силами. Ведь и ребёнку понятно, что чем меньше о тебе знают друзья и знакомые, тем меньше о тебе слухов и разговоров, которыми живёт и питается правоохранительная система.
Сеня воровал один.
Изучая внимательно помещения, до которых ему хотелось бы добраться, Сеня, к своему удивлению, обнаружил, что меньше всего на этих объектах охраняются полы.
Видимо, ответственные товарищи справедливо полагали, что разламывать отбойными молотками железобетон никто не будет, опасаясь шума и грохота. Других же способов для разрушения такого прочного материала ответственные начальники не знали.
Наверное потому, что думать головой они не хотели и не умели.
В отличие от Сени, которому ещё его папа внушал с детства, что прежде чем «что-то» предпринять, нужно крепко и хорошо подумать. И делать это «что-то» нужно только в одиночку, без коллектива и сговора. А Сенин папа был лучшим заготовителем коровьих шкур при Подольском райпотребсоюзе города Киева. А Киев – это вам не какая-нибудь там Жмеринка.
И хотя на папины заработки жила половина близких и дальних родственников, под суд попал он всего один раз, да и то по чужой вине. Отделался папа условным сроком, чем очень гордился.
Но всю свою жизнь Сеня помнил папин наказ о том, что жить надо, по возможности, честно.
И, что только свинство и подлость родного государства заставляет его, честного человека, нарушать закон, потому что иного способа заработать трудовому человеку на сносную жизнь это государство не позволяет.
…Но вот уже несколько лет, как это бездушное и бестолковое государство разрешило инициативным и деловым людям легально зарабатывать деньги.
Кто бы мог подумать! Осталось только придумать способ эти деньги зарабатывать в приемлемых количествах.
И Сеня придумал.
Он организовал фирму из двух человек, которая брала подряды в строительных организациях и на железной дороге на укладку сантехнических и кабельных труб под проезжей частью дороги без разрушения дорожного полотна.
А поскольку на рытьё траншеи, засыпку, укладку нового асфальта или разборку и укладку рельсов выделяются большие средства, то Сеня, технически решив эту проблему, стал зарабатывать немалые деньги, что устраивало и его, и заказчиков, и руководителей городского хозяйства.
Всё шло прекрасно. Сеня стал честным бизнесменом и очень этим гордился. Пока однажды…
Ох, уж это однажды. Ничего оно хорошим людям никогда не предвещало.
Однажды Сеня увидел стоящую возле траншеи, где он работал, немолодую женщину, которая внимательно наблюдала, как Сеня с коллегой с помощью большого домкрата проталкивает трубу под дорогой, не нарушая дорожного покрытия.
Ах! Если бы Сеня мог догадаться, что эта пожилая женщина вот уже четыре года работает помощником городского прокурора, куда её перевели из следственного отдела.
Там она долгие годы сдавала в архив так и не раскрытые ею дела, где неизвестные злоумышленники каким-то таинственным способом разрушали железобетонную конструкцию пола и таким путём проникали в помещения, откуда похищали материальные ценности.
Звали эту женщину Ольга Ефимовна Ваксберг.
Ольга Ефимовна готовилась уйти на заслуженный отдых, но ей не давал покоя тот преступник или преступники, которым много лет удавалось водить её за нос, а вместе с ней и все следственные органы.
В архиве хранился один отпечаток ладони преступника, но никому из находящихся на учёте или под подозрением этот отпечаток не принадлежал.
И вот, наблюдая за виртуозной работой неизвестного мастера, Ольга Ефимовна подумала о том, что железобетон можно так же легко и бесшумно разрушить мощным домкратом, если упереть его в надёжную опору, которую потом убрать, чтобы замести следы.
Когда за Сеней пришли два милиционера и привели его к той самой немолодой женщине, которая так долго стояла над его траншеей, Сеня ещё не понимал, что это недобрый знак.
Но, когда вошёл эксперт и стал снимать отпечатки Сениных рук, у него засосало под ложечкой.
– Вот так и становись честным человеком – подумал Сеня. – Воровал бы ещё лет двадцать и горя б не знал.
Он посмотрел на сидящую напротив пожилую усталую женщину и понял, что она настоящий профессионал. И ему стало ещё тоскливее.
Господь не ошибается
Но кто ударит тебя в правую щеку,
Обрати к нему и другую…
От Матфея 5,38–42
Из всего многообразия философских истин и постулатов, которые нам оставил Христос, это предписание остаётся самым противоречивым и спорным на протяжении уже двух тысячелетий. Как же так? А око за око? А зуб за зуб?
И как вообще жить на свете руководствуясь такой логикой? Между тем этот постулат очень действенен, если его рассматривать несколько шире, чем просто мордобой.
Не думаю, что Иисус имел в виду холопское или просто трусливое отношение к ударившему.
В данном случае рекомендовать ничего не имеет смысла, так как жертва и так не способна к сопротивлению.
Вряд ли Иисус рассматривал случай, когда тебя бьёт твоя любимая женщина за твою измену или бестактность. Тут нельзя отвечать по определению.
Видимо, Христос имел в виду людей, наделённых духовной силой и христианской моралью. А не рабской или жлобской психологией.
Наверное, некоторой иллюстрацией к этой заповеди мог бы послужить эпизод из «Идиота» Достоевского, когда Ганя ударил князя Мышкина. То, что Мышкин не ввязался в драку, а практически подставил другую щёку, не только не лишило князя достоинства, но и поставило Таню вне общества, за что он дорого заплатил. Мышкин своим непротивлением ещё и заставил циничного Таню страдать и стыдиться. Может быть впервые в жизни.
Более того, не отвечая на насмешки и обиды, слабый князь Мышкин каждому указывает на его место, оставляя их со своей совестью.
Иисус, полагаю, имел в виду, что не нужно давать обидевшему тебя, возможность найти себе оправдание в своих действиях. А отступив, оставить его с проблемами в своей душе. То есть заставить человека задуматься в непривычной для него ситуации.
И не дать ему возможности найти себе оправдание.
То есть жертве нужно совершить духовную атаку. Если возможно такое вульгарное словосочетание.
Если уйти от примитивного (мордобойного) подхода к проблеме, то епископ Бьенвеню, отдав Жану Вальжану к украденным ложкам ещё и подсвечники, (вместо передачи его в полицию) впервые оставил его наедине со своей совестью. Он лишил его возможности найти оправдание своему поступку. Не было оправдания его подлости.
И это заставило героя «Отверженных» страдать и изменяться.
Всегда ли будет такой результат? Нет, конечно.
Но, если не показывать, какими надо быть людьми, то результата не будет никогда.
Простые лобовые призывы и лозунги не работают вообще.
Пусть читатель сам попробует во время жестокого спора, вдруг (без оснований) признать правоту оппонента.
Вы увидите, как он растеряется, как обмякнет и будет стараться сделать вам приятное. А ведь вы подставили щёку для удара. Но рука сразу повиснет.
Проверялось много раз.
Есть прекрасное выражение: «Если женщина не права, нужно попросить у неё прощение». А что это, как не вторая щека?
Ох! Как это работает! Сколько женщин было таким путём обмануто! И сколько пар сохранилось!
…Шепетовский гранитный карьер – это вам не известняковый карьер в котором Жан Вальжан совершал свои подвиги.
Героям Гюго не нужно было находиться целый день в сплошной пыли от работы отбойных молотков, которыми делались отверстия для последующего подрыва крупных валунов, оставшихся после основного взрыва.
А это само по себе уже, мягко говоря, не очень сопутствует здоровью и хорошему настроению.
Особенно, если это длится пять-десять лет.
Я уже не говорю о дневной норме – погрузить на автомашину три кубометра гранита, предварительно расколов его кувалдой до подъёмных размеров.
А три куба – это около девяти тонн.
Вряд ли у героев Гюго была такая норма.
Дневная норма для наших декабристов была два пуда железной руды с переноской на двести метров.
Тогда ещё не придумали вдохновляющий термин «Социалистическое соревнование».
Как тогда кормили во Франции нам неведомо, а декабристы ели не хуже, чем их вольное окружение. О жалобах декабристов на еду нигде не упоминается.
На Шепетовской же зоне кормили из рук вон плохо, как, впрочем, и во всей системе МВД брежневских времён. Да и на воле не у многих граждан в те годы хватало нормальной еды.
Но русский человек привык мало полагаться на государство, а потому зэки каждого водителя, приехавшего грузиться в карьер, обязали привозить килограмм сала. Без этого не грузили. Жалобщикам прокалывали колёса.
Начальство с этим поделать ничего не могло, и только замполит повесил на рабочей зоне огромный плакат «ПОЗОР САЛОЕДАМ».
Сало, вообще, в лагерях Украины было запрещено. Но аппетит этот плакат никому из сидельцев не портил. К глупостям политотдела все давно привыкли.
Поскольку норма была неподъёмная, а машин на всех для выполнения нормы всё равно не хватало, её выполняли только с помощью друзей и те, кому светила близкая льгота на досрочное освобождение.
Остальным же, чтобы не угодить в изолятор, достаточно было попасть в список, где была одна отгруженная машина хотя бы на 10–15 человек.
Всех это, до поры до времени, устраивало.
Баптисты в лагере особая публика. Зэки на них смотрят как на чудаков, но не обижают.
Баптисты считаются «терпигорцами», которых начальство без причины мучает. Работали они всегда с полной отдачей, что не мешало им периодически сидеть по изоляторам из-за идеологических разногласий с системой.
Все баптисты – люди исключительно порядочные и мужественные.
Однажды Коля Желтоногов – наглец, баламут и циник с дружками отгрузил заготовленный баптистами камень в свою машину, пока те ходили на обед.
Увидев, что камня меньше, чем они заготовили, их звеньевой Адам подошёл к Коле выяснять отношения.
Коля побожился, что это не он. И вообще он сегодня остался и без нормы и без сала.
Адам извинился и ушёл. А через пару часов принёс Коле полбулки хлеба и кусок сала с луковицей.
Воровство в лагере вещь запредельная, но камень у баптистов – это всё равно, что песок на Луне. Это вне лагерной жизни. Так, озорство, прикол.
Нехорошо, но права качать никто не будет. А баптисты народ бессловесный в лагерных делах. Чудаки, одним словом. Однако Коля чувствовал себя неловко. В таких ситуациях он не бывал. Его энергия и наглость провалились в пустоту.
А тут ещё во время игры в карты, партнёр ему высказал, что он убогих обижает. Хорошему хлопцу такое делать «западлО».
Вроде и не наехал, а нехорошо.
И другие не одобрили. Да ещё и сало припомнили. Получалось, что Коля сдешевил. И ему было очень неуютно. Коля пошёл к Адаму и отдал талончик на машину, который водитель отдаёт взамен погруженного камня. Извинился. Сказал, что пошутил.
А Адам вместо обиды стал его успокаивать и утешать, отчего Коле было ещё больше «не в жилу».
Уж не знаю, что там в душе у Коли произошло, но после этого случая вести себя он стал серьёзно и сдержанно. Это был уже не балагур и баламут, а ответственный и путёвый хлопец, каким раньше его не знали.
Наверное, Иисус был всё-таки прав?
Кровавые лапы КГБ
Мой приятель Толик к преступному миру никогда не имел никакого отношения, а потому лагерь ему до сих пор представляется чем-то глупым, непонятным и совершенно бесполезным.
Работал он в Херсоне заведующим большим продовольственным магазином, и попался на продаже машины «левой» водки «Степная».
Дали ему три года и он, с надеждой и уверенностью, что уйдёт домой через полтора, прибыл в северную колонию, где мы и встретились.
Поскольку у него был диплом торгового техникума, я взял его к себе десятником, и он за моей спиной досидел до «половинки» и вышел на «химию».
Работать его оставили в той же должности, и в наших отношениях ничего не изменилось.
Каждый день он рассказывал истории из своей жизни на свободе. Поэтому я сразу узнал, когда в жизни Толика появилась Верка, которую он называл «Овчарка».
У Верки было четверо пацанов от шести до двенадцати лет, а муж за год до встречи Верки с Толиком упал с балкона пятого этажа и погиб. Сам он упал, или Верка помогла, чтобы избавиться от горького пьяницы – это осталось тайной. Работала Верка на железнодорожной станции, неплохо зарабатывала и умеренно пила. То есть по выходным и праздникам. Но крепко.
Постепенно и Толик, который раньше вообще не пил, стал разделять с Веркой застолья.
В доме у неё была идеальная чистота, а дети хорошо учились и во всём ей помогали.
Толик с ними подружился быстро, поскольку выгодно отличался и от их отца, и от предыдущих Веркиных хахалей.
Многие жилые дома и учреждения в городе не имели центрального отопления, поэтому в конторе лесобиржи частыми посетителями были городские товарищи, которые приезжали за качественными дровами.
Частенько приезжал и начальник местного КГБ капитан Дубов, с которым меня познакомил комбат охраны майор Болдин. Дубов был мужик весёлый и контактный.
Знакомство наше длилось больше года, а потому отношения были настолько приятельскими, что он мог не только привезти нам спиртное, но и выпить вместе с нами.
Когда я и сам вышел на поселение, меня оставили руководить лесобиржей, и первых пару недель я жил в квартире у Толика и Верки.
Но потом начальство выделило мне жилой блок в бараке, и я зажил почти вольной жизнью.
Но у Верки я продолжал частенько гостевать, поскольку она любила смотреть, как я ем – это вызывало и у нее аппетит.
Потом я стал заходить к ним уже с Надей. Вместе мы отмечали праздники.
Однажды капитан Дубов напросился к нам в компанию на День Советской армии.
Обещал прийти с женой и каким-то очень интересным другом.
Никаких предубеждений против КГБ у нас не было, и смотрели мы на Дубова просто как на открытого и весёлого парня.
Пришли они вчетвером. «Интересным парнем» оказался его сослуживец, лейтенант.
Но вот их дамы на жён явно не тянули. Стало понятно, почему им была так интересна наша компания. Мы уселись за стол, и все, кроме меня и Нади, довольно крепко и привычно выпили.
Потом, как-то незаметно, Дубов с двумя девицами удалился в спальню, а его коллега, полноватый парень лет тридцати, пригласил меня на кухню, чтобы поговорить.
Поначалу он рассыпался комплиментами в мой адрес, дескать, много наслышан, а потом незаметно, как это они умеют, перевёл разговор на нужную ему тему.
Его интересовали мои отношения с Гариком Фрумкиным, который, по их информации, является центром сионистского заговора с целью организации выезда евреев в Израиль.
Я хотел перевести разговор в шутку и сказал, что Гарик, скорее клиент психиатров, чем чекистов.
Но он стал напирать и чуть ли не ставить мне условия. Вообще-то, меня лагерные опера никогда не пытались вербовать. Как опытный мужчина видит, какую женщину можно развести на «Кофе с продолжением», а какая пошлет подальше, так и опытному оперативнику понятно, кого можно вербовать, а кто и в рожу заедет.
Но что мне было всегда известно, так это то, что все секретные службы боятся открытости. Нельзя давать им возможности иметь с тобой какую-либо общую тайну. Даже тайну самого факта разговора. И надо их вытаскивать на свет, где они беспомощны, как рыба на берегу.
А потому я вышел в зал и громко заявил:
– Вы представляете, этот козёл пришёл сюда жрать нашего гуся, чтобы меня завербовать в осведомители КГБ.
Валерий, а именно так он представился, попытался всё обернуть шуткой, но подлетевшая пьяная Верка, слёту ударила его кулаком в зубы.
Пьяный Толик, который в жизни не убил мухи, врезал растерявшемуся Валерию ещё раз, а когда тот упал начал вместе с Веркой бить его ногами. У перепуганного кагэбэшника расстегнулся пиджак и все увидели рукоятку пистолета.
Никто не понял, как у Верки оказался этот пистолет и она стала орать, что застрелит сейчас этого засранца. А потом схватила его за шиворот и вместе с Толиком потащила на балкон:
– Сейчас мы его выбросим гада. Этому балкону не привыкать.
В это время из спальни выскочил полуголый Дубов вместе с не совсем одетыми девицами. Совместными усилиями удалось отобрать перепуганного лейтенанта у гостеприимных хозяев. Надя забрала у Верки пистолет и передала Дубову.
Гости стремительно оделись и сбежали. Девицы ухитрились прихватить со стола последнюю бутылку коньяку, чем привели Верку в бешенство.
Однако наутро нам было не до смеха, и мы не знали, чего ждать.
И когда в контору зашёл Дубов вместе с начальником милиции Свешниковым, тоже нашим приятелем, мы не знали, что и думать. Толик вообще был в предынфарктном состоянии.
Но офицеры смежных ведомств настойчиво попросили нас забыть инцидент и никому об этом не рассказывать. Дубов даже извинялся.
Уже потом комбат Болдин рассказывал мне, как боялись кагэбэшники огласки этого дела.
Оба женаты и члены партии. Пили неизвестно где, с кем. Чуть не потеряли оружие. Достаточно, чтобы испортить себе карьеру.
Через пару месяцев и Дубова и Валеру перевели на новое место, куда-то под Ухту. А Толик прекратил выпивать навсегда.
Вот такая вот польза человеку от кровавого КГБ.
Геройчик
Советская пресса очень любила потешаться над китайской программой большого скачка, когда в каждой деревне выплавляли чугун в семейных доменных печах.
Руководство Китая высмеивалось, потому что и дураку было понятно, что такое производство крайне неэффективно и убыточно.
Однако, никому не приходило в голову провести аналогию между китайской экономикой и нашей, где при каждом предприятии было подсобное сельское хозяйство.
Думать советские люди не умели да и не имели права.
Батальон охраны при Управлении Косланлес, как и все остальные воинские части, имел обширное подсобное хозяйство, в котором разводились коровы, свиньи и разная другая живность. Трудились в этом хозяйстве солдатики под руководством бывшего зэка Нестерова Павла Кузьмича по прозвищу Геройчик.
Так окрестили его лагерные урки, когда узнали его историю. Вместе с ним работала его жена Клавдия. А двое малолетних детей были любимцами всего батальона, на территории которого проживала вся семья.
Почему у трудолюбивого, степенного и доброго человека было такое обидное и уничижительное прозвище, особо никто не вникал, потому что знавали клички и пообиднее.
Но те, кто интересовался этим вопросом, узнавали историю, которая поражала своей сказочной и абсурдной несуразностью.
…А всё началось с того, что колхозный скотник Паша избил своего участкового, который захаживал к его жене, пока хозяин был на работе.
Поскольку и сам участковый, и избитая супруга попали в больницу, то виновному грозил реальный срок.
Ареста Паша ждать не стал и подался в бега, впервые выехав за пределы своего района.
На вокзале города Целиноград его, голодного, грязного и несчастного, подобрал директор захудалого совхоза, пообещав решить все его проблемы, если он наведёт порядок на его молочной ферме, куда сегодня страшно зайти.
Работы Паша никогда не боялся, а коров знал и любил с детства.
Поселившись в подсобке на ферме, Паша из чувства благодарности к своему спасителю, работал сутками и без выходных.
Директор, как и обещал, отдал ему документы умершего от пьянства бомжа, и Паша для всех стал Кучеренко Нестор Анисимович.
Со временем у него в подсобке поселилась доярка Клавдия, которая сбежала от мужа – пьяницы, и они оба трудились без продыху, поднимая из руин ферму и обустраивая всё вокруг.
А когда супруги бесплатно построили из подсобных материалов полукилометровую дорогу, на ферму зачастило высокое начальство, чтобы посмотреть на эти чудеса.
Ферма стала лучшей в районе и по обустройству и по надоям.
У супругов уже была двухлетняя дочь и собственный дом, когда директора совхоза забрали на повышение.
Новый директор поручил Паше заведовать всем молочным хозяйством совхоза, и за год Паша сумел достичь самых высоких результатов по области.
Обком решил представить Пашу к Звезде Героя Социалистического труда, потому что со всей страны уже приезжали делегации перенимать его опыт.
Жизнь у Паши складывалась настолько удачно, что предвидеть какие-либо неприятности, в связи с предстоящим награждением, у него не было никаких оснований.
Тем более, что прошло почти восемь лет со дня его исчезновения.
О том, что участковый остался после избиения калекой и получил инвалидность, Паше известно не было.
Однако беда пришла совершенно с другой стороны.
Когда жена настоящего Нестора Анисимовича Кучеренко узнала из газеты, что её законный муж жив, здоров и процветает, она написала, куда следует, что вот уже десять лет он скрывается от уплаты алиментов на двоих детей.
А дальше уже бюрократическая машина медленно, но неотвратимо накатывалась на несостоявшегося Героя Социалистического труда, пока он не попал на лесоповал, откуда его, как специалиста, забрали в батальон охраны выполнять продовольственную программу, где он и остался со своей семьёй после освобождения.
Услышав эту историю, циничные и глумливые жулики наградили его презрительной кличкой «Геройчик», на что Павел Кузьмич Нестеров совсем не обижался, потому что от природы был добрым и даже застенчивым человеком.
