Kitabı oku: «Грешным делом», sayfa 2
– Как настоящий комсомолец вы должны в этом поддержать своего товарища, подставив ему кулак. Вот так!
И Иван Петрович энергично демонстрировал апперкот. Мы смеялись.
Но скоро, как я уже сказал, мы с Микки всё же покинули боксёрский зал и занялись музыкой.
Однако вернёмся к музыке. Актовый зал нашей школы –небольшой. Здание строили в конце 50- х. Стены тут толстые, добротные, в полтора кирпича. Изнутри они покрыты вечной штукатуркой. Окна на зиму заклеены, форточки нараспашку, но они совсем крохотные. Через пол –часа все из танцующих уже взмылены. Девушки тайком начинают оттягивать алые из искусственного шёлка батники и дуют под них, чтобы охладить кожу. Нам сверху хорошо видно всё то, что они обдувают, и мы от души смеёмся. Эти с пиратскими лицами всё ещё стоят у окна и, кажется, вообще не собираются танцевать. Зачем они пришли? Известно зачем, чтобы портить всем настроение. Мне-то это ясно. Но на них пока никто не обращает внимания. Мало ли деревенских придурков шатается по школьным вечерам!
Наш репертуар набирает обороты. Хорошо трудовика нет, и мы отвязываемся по полной! Мы давно уже спели всё советское и перешли к «My baby left me» Элвиса Пресли, во время которого школьники начинали так неистовствовать, что было непонятно они танцуют или уже просто скандируют под музыку. Тут бы надо было дать что –то успокаивающее, вроде «На дальней станции сойду» или даже «Марионетки» Макаревича, но мы не могли уже остановиться и начали выдавать друг за другом: «Tutti Frutti» Литтл Ричарда, «Be Bob – A -Lula»Джина Винсента, и «Baby, you can drive my car» «Битлз», во время которого девушки в зале подняли такой визг, что нам даже со сцены пришлось их успокаивать.
Заглянул из –за этого в зал Иван Петрович, но уже в тот момент, когда песня кончилась. Не обнаружив ничего предосудительного, он погрозил нам на всякий случай пальцем. Мол, смотрите у меня! Мы закивали – не волнуйтесь, Иван Петрович, всё под контролем! Не знали же мы тогда ещё, как этот вечер закончится. А то бы попросил его остаться.
Спели битловскую «гёл». После этого я заметил Анфису, смотревшую на меня из зала с таким обожанием, что я чуть не бросил гитару и не побежал прямо к ней, наплевав на музыку. Хорошо, сдержался. Всё –таки это не правильно, когда ты что –то бросаешь, ради красивых глазок. Вот только не знаю, надо ли говорить, как я был счастлив?
Витя Эгер, наш клавишник, запел после «Гёл» «Yesterday» и все ребята стали приглашать девушек. Анфису тоже кто –то пригласил. Но я не ревновал. Я же на сцене, с гитарой. Снисходительно я смотрел на то, как качает она бёдрами в обнимку с высоким парнем, у которого на лице было такое выражение, словно он сорвал банк, играя в «очко». Мы с этим парнем были немного знакомы. Зовут его Коля, а фамилия у него Мыхин. В школе у Коли прозвище «Трактор», и так его здесь все и зовут.
Дружит Мыхин с этим увальнем Прунским, больше похожим на фантастического гнома. Кто же будет ревновать к трактору, грубому устройству для уборки улиц? Ну и пусть себе танцуют! Я не чувствовал себя обделённым. Это не объяснить, что значит иметь власть над толпой, заставляя её входить в раж, просто перебирая по струнам пальцами.
Я думаю, именно этот наркотик держит даже самых последних музыкантов на сцене. На тех, кто внизу это влияет по –разному. Одни балдеют и под рок-н-ролл отдыхают, другие под эту музыку впадают в неистовый экстаз, вплоть до агрессии. И уже пару раз вроде бы вспыхивала потасовка в глубине зала, но каким –то чудесным образом всё там заканчивалась миром. Правду говорят: что если уж суждено чему –то быть, то но оно сбудется. В общем, как раз сразу после того, как в зал снова заглянул Иван Петрович, проверить всё ли порядке, и мы даже спели «Вологду», чтобы его успокоить, к нам за кулисы вдруг забежал разгорячённый Микки, и стал умолять:
– Ребята…Тарасик, плиз, Болрум блиц, ну, пожалуйста, народ просит…
– Ха-ха! – Замотав головами, ответили мы ему, потому что выполнить эту просьбу в школе, было всё равно что спеть «Боже, царя храни!» на комсомольском собрании. Дело в том, что любимая композиция Микки группы «Суит», была какой –то уж слишком хулиганской. Не для советских ушей была эта песенка. Не то, чтоб там слова были плохими, нет. Мы переводили текст, там всё было в порядке. А вот интонация, манера исполнения смущала. Будто взобралась на сцену группа шаловливо настроенных молодых людей и в песенной манере издевалась над приличными людьми, сидящими в зале. Не уважительной по отношению к старшим была эта песенка. Мне так, во всяком случае, казалось.
– Ты что, обалдел? – Зашипел на него Зимкин. – Это нельзя.
– Да кто узнает? – Стал настаивать Микки. –Всем по барабану. Рок –н – ролл и всё. Сейчас как раз такой момент…
Зимкин отрицательно покачал головой. На этот раз серьёзно. Но в тот день, не знаю, наверно, что -то витало в воздухе. Какая –то непонятная сила. Публика вдруг стала скандировать: «Блиц! Блиц! Блиц!». Конечно, пока мы её репетировали, вся школа под окнами дрыгалась. Вещь, что и говорить была заводной. Микки, то и дело отвлекавшийся во время репетиции и подбегавший к окнам, радостно кричал нам: ребята, там народ танцы прямо на газоне устроил! Может, и мы тоже пойдём? «Ты что, дурак?», спрашивал его Зимкин. «Если мы туда пойдём, то кто здесь играть будет?». И Микки, понимая, что сморозил глупость, начинал часто моргать.
И вот теперь Зимкин, обычно осторожный и непробиваемый, помотав несколько раз отрицательно вначале головой, вдруг начал по очереди смотреть на нас с улыбочкой, мол, вы то чего думаете? А нам что думать? Скажут играть, так мы сыграем. Отвечает за всё руководитель, то есть, он – Тарас. У него мама директор школы, ему и карты в руки. А Мишка тем временем всё стоял и канючил:
– Ну, пожалуйста, Тарасик, ну, плиз, ну, велкам! – Это он так, конечно, понтовался, вообще -то по-английски он совсем не шарил:
– Смотри, как все просят. Я ребятам обещал. Умоляю. Они ждут. Я же принёс лампу, как ты просил. Ну, пожалуйста, мою любимую, – тут натурально сложил на груди руки, будто собирался молиться и уже почти начал опускаться на колени.
– Как –нибудь потом, в другой жизни, – решил поиздеваться над ним Тарас. Он любил иногда, чтоб его поуговаривали, прямо как его мама.
– Нет, ну, не потом, сейчас. Сейчас прямо самое время, Тарасик! Народ хочет «Блиц»…– не переставая канючил Мишка, чувствуя, что Тарас в душе начинает прогибаться.
А народ в это время уже перестал требовать и начал скандировать, проявляя открытое недовольство. Часы–то тикали над гипсовым бюстом Ленина, и с ним неумолимо приближался час окончания школьной вечеринки. Всем явно не нравилась возникшая заминка. А Тарас всё колебался, не решив, играть «Блиц» или нет. И тут Мишка выбросил последний козырь:
– Слушайте, я слышал, как девушки говорили, что вы играете божественно! Честно! – Заявил он. – Все прямо в восторге. А твоя Анфиса вообще добавила, что ты битл! – Поглядел она на меня. – Если добавить ещё один хит –будет незабываемо!
И вот час Икс пробил. Трудно отказать, когда тебя считают богом. Зимкин косо посмотрел на часы. Ладно, почему бы нет? Вечер должен был закончиться через пятнадцать минут. Что может случиться?
Увидев возле выхода нашу англичанку Галину Васильевну Беляеву, он посмотрел на меня и улыбнулся –что, мол, рискнёшь? Заодно и английский сдашь. Я кивнул, тоже улыбнувшись.
Начал отбивать заводной ритм наш барабанщик Сюзи Кротофф, во время которого, мне показалось, вверх полетели не только руки, но чья -то туфелька.
– Ready, Steve? – Спросил я в микрофон.
– Oh, yeah, – ответил Тарас.
– Andy?
– A-ha! – Не совсем по тексту брякнул клавишник Витя Эгер.
– Mik?
За Мика обычно у нас был Ва Жировских. Но тут вместо него к микрофону подбежал Мик и крикнул во всю глотку (ради этого, подозреваю, он всё это и затеял):
– All right!
– Let s go-o-o-o-o! – Закричали мы хором.
Я был так увлечён вспоминанием английского текста к песне, что не сразу даже обратил внимание, как группа пиратов, стоявшая весь вечер у окна, на этом месте стала шустро перемещаться к центру зала, от которого рукой было подать до выхода. «Уходят», с облегчением подумал я про себя, и вскоре забыл про них думать.
Зал ревел и качался, как «Девятый вал» на картине Айвазовского. Глаза девушек семафорили: «мы любим вас!». Руки, дружно выброшенные в победном «V», качались над толпой, словно расщепленные мачты. Где уж тут было уследить за тремя неказистыми деревенскими плотиками?
Как раз в эту минуту Людмиласанна, провожаемая завучем Марией Ивановной, шли после окончания Педсовета в директорский кабинет.
– Мария Ивановна сейчас я вам свою радиолу и цветной телевизор покажу, которые шефы нашей школе подарили. Мне их прямо с завода привезли, – Решила похвастаться она. – Как раз только сегодня Миша Хомяков из 10 –го «В» мне всё подключил. Очень способный мальчик. Самоучка. Радиотехникой увлекается. Папа замначальника цеха. Всё утро провозился, настраивая. Сказал –работает отлично.
Они зашли в кабинет. Людмиласанна включила телевизор. Он не работал.
– Ничего не понимаю. –Сказала она, пощёлкав тумблером туда -сюда.
– Что, уже? – Усмехнулась Мария Ивановна. – Вот у меня такая же история с новым «Рубином». Не успела его из магазина привезти, а уже надо тащить в мастерскую. Хорошо в это раз всё по гарантии починили. Но сам факт, как говорится –недели не прошло!
– Да нет, вроде всё работало, я днём смотрела, – недоумевала Людмила Александровна, то заглядывая за телевизор, то под него, то поправляя антенну, то вставляя и вынимая назад вилку из розетки.
– Лучше нам учить молодёжь надо, вот что, – наставительно сказала Мария Ивановна.
– Это да, с этим, как всегда не поспоришь, – задумчиво проговорила директор, качая головой.
На этих словах дверь в кабинет отворилась и туда заглянула вихрастая голова ученика восьмого класса Тимы Воронина, который всегда прибегал рассказать о начавшихся беспорядках раньше других учеников.
– Людмиласанна, там в зале сейчас такое…такое….намечается, что ужас. пойдёмте скорее!
– Что случилось?
– Деревенские наших собираются бить!
Оба преподавателя переглянулись и после этого, не сговариваясь, бросились к выходу.
Во -второй раз я вспомнил о «пиратах», когда в центре началась какая –то возня. Поначалу я даже не понял, что это может быть, так в центре танцевали обычно очень спокойные, приличные и нестандартно мыслящие ребята. Они бы в жизни не затеяли драки, поскольку слушали «Смоки», «Юрайя Хипп», знали низусть по именам всех музыкантов «Слейд», «Суита» и имели, я предположу, не вполне советский менталитет. Ребят этих в школе называли «голубки», с ударением на последний слог и, может поэтому, они всё время держались стайкой. Это не мы их так прозвали –учителя. Не знаю, что они имели в виду.
«Голубки» хорошо одевались, это они приходили первыми в лёгких пальто и летних полуботинках. Говорили они друг с другом немного странными голосами, подражая Стиву Присту и Энди Скотту из скандальной шотландской группы, может, таким образом, подтрунивая друг над другом, а, возможно, кто знает, в самом деле, ощущая себя какими –то особенными. В школе их считали людьми не от мира сего, не задевали, жалели, думая: блаженные, ну что с них взять? Микки, уж не знаю зачем, пытался с ними дружить. Возможно, чтобы потрафить им, он и заказал нам «Болрум блитц».
Поначалу всё было просто отлично. Но как существуют приметы надвигающейся бури, вроде насупленного неба, низко летающих птиц и громко шелестящих листьев, так и тут мне стало ясно, что сейчас что -то будет. Поискав глазами Ивана Петровича, а потом Лихолетова, и не найдя их, я посмотрел на Тараса, но тот видно, тоже уже поняв, что гроза надвигается, давно начал искать кого -то глазами в зале и, тоже не найдя, всё чаще стал с досадой пожимать плечами. Вот всегда так, когда нужна физическая сила, её не бывает!
Ушла из зала, предчувствуя недоброе, учительница английского Галина Васильевна. Не предполагая ещё ничего дурного, лихо пока отплясывали школьники. На минутку меня даже посетила мысль, что возможно гроза пройдёт мимо и всё обойдётся. Но только я так подумал, как над толпой взметнулась вверх чья -то рука в грубо по–деревенски вязаном морковного цвета свитере и затем резко опустилась на чью –то голову. Громко вскрикнул тот, кого ударили, а следом послышался визг девушек.
То, что началось в зале после этого иначе, как бардаком не назовёшь. Народ потрусливее, метнулся к выходу. Народ похрабрее, в том числе боксёры из секции Ивана Петровича, вступили в бой. Замелькали кулаки и подброшенные вместе с ногами вверх полуботинки.
Моя Анфиса, пробежав с подружками мимо сцены и мельком глянув на меня с надутыми губками, передёрнув плечиками, с недовольным видом стала пробираться по стенке к выходу.
В какой -то момент я увидел Микки, которого кто –то бил по лицу, а он, часто моргая, с какой –то остервенелой стойкостью, принимал один за другим удары, не отвечая в ответ. Конечно, мне бы как товарищу стоило бросить гитару и поспешить ему на помощь. Но в том то и дело, что я ему, скорее всего, ничем не смог бы ему помочь. Ведь по меткому замечанию Ивана Петровича «талант к боксу во мне не проснулся». То есть, что значит «не проснулся»? А то и значит, что к боксу я совершенно не имел таланта и бил примерно так, как протягивают руку для знакомства.
«Ты что не можешь согнуть руку вот так и так вот хорошенько врезать?», спрашивал меня Иван Петрович на тренировке, манипулируя моей вялой рукой, как кукольной. Я кивал, и приступал к делу. Но бил я всё равно так, как будто отпихивал от себя бочку с ржавой селёдкой, с каким –то отвращением.
У Микки, оказалось, тоже была проблема. Он хорошо двигался и красиво бил, но всё как –то для вида, мимо цели и без души. Все, кто был на тренировке, при этом ему кричали: «Михей, давай, влупи ему, ты же можешь!», а он лишь качал головой и пропускал удары. Возможно, ему казалось, что бокс для того и нужен, чтобы научиться держать удар и не для чего другого. А самому бить необязательно. В общем, как и у меня, каждое его выступление на соревнованиях, вызывало разочарование тренера.
«Ну, что ты его жалеешь?», спрашивал Иван Петрович в перерывах между раундами, обмахивая Мишку полотенцем, «дай ему один раз, как следует и готово дело! У тебя же хороший прямой левой».
Микки кивал, выходил, бил прямой левой, и согнутой правой и почти всегда мимо. Иногда ему всё же начисляли очки за эти попытки, но ни одного боя он так ни разу и не выиграл. В конце концов, плюнув на нас обоих, Солодовников перестал с нами возиться. На одной из последних наших тренировок, он, отозвав нас в сторону перед спаррингом, сказал: «Слушайте, у вас двоих что –то ничего не выходит. Какие –то вы, ей богу, душечки, а не пацаны! Идите, займитесь вон музыкой что -ли или художеством, спорт, видать, не для вас! Может, какой -нибудь чёрт и научит вас однажды боксу, но я точно не могу, всё, поднимаю руки». И он действительно их поднял.
После того диагноза, мы с Мишкой в самом деле занялись музыкой. Я, конечно, ещё не знал тогда, что пророчество Ивана Петровича сбудется, когда я попаду служить в армию. Но до этого ещё было ох, как далеко! Поэтому пока Мишку били в зале, я стоял на сцене, перебирая струны, и проклиная себя за свою беспомощность.
Просто стоял и смотрел, как волтузят моего лучшего друга, и ничего не мог поделать! Ва со своим атлетическим сложением, конечно, сделал попытку снять гитару и спрыгнуть со сцены в зал, чтобы помочь Микки. Но Тарас, поняв, чего он хочет, посмотрел на него таким лютым взглядом, что Ва, пожав плечами, остался вместе с гитарой, стоять на сцене.
Через пару минут после начала драки в зал запоздало заглянула голова Ивана Петровича. Заглянула и исчезла, оттеснённая напором рвущейся наружу толпы. Когда ему, наконец, дали войти, всё уже было кончено.
Двое с разбитыми губами лежали на полу, один с переломанным носом сидел у стены, подоткнув платком нос, трое или четверо голубков, сидя, трясли головами, ощупывая челюсти, и проверяя, не сломаны ли у них кости. Ещё четверо отряхивали одежду, которую им запачкали грязной обувью, вяло топчась перед выходом и не решаясь попросить дать им пройти у заблокировавших собой двери директора, завуча и учителя по труду.
Когда толпа окончательно схлынула, в зал прибежали ещё двое преподавателей –по химии и биологии. Но увидев, что там директор, его зам и трудовик, ушли обратно.
– Как это могло произойти, Иван Петрович? – Бегая от одного побитого ученика к другому, разглядывая расквашенные носы и хватаясь за голову, всполошено спрашивала у трудовика директор школы Людмила Александровна. – Мы же вас оставили смотреть за порядком!
– А это всё музыка, – перевёл неожиданно на нас стрелки трудовик. – А я ведь им пальцем грозил. Поначалу у них там хорошие песенки шли, ля-ля –ля, комсомол, а потом такая дребедень пошла на английском, что вот, глядите, полными нокаутами всё закончилось!
Убедившись, что все живы и серьёзных повреждений вроде нет, директор пошла за кулисы, где взяв за руку Тараса, отвела его в сторонку и, заглянув ему в глаза, спросила:
– Сын, посмотри на меня! Я ведь тебя просила. Как, скажи, я на тебя могу после этого положиться? Мы что, разве с тобой так договаривались? Песни договаривались, что песни советских композиторов и всё! Ты обещал. Что вы здесь такое играли?
– Мам, ну, извини, – начал бормотать Тарас. – всё вроде под контролем было, я даже сам не понял, как всё началось. Этого трудовика никогда нет, когда он нужен! Мам, ты не волнуйся, мы в следующий раз обязательно…
– В следующий раз? Никакого следующего раза не будет, Тарас! Всё!– Рубанула она воздух. – Хватит! Сдайте аппаратуру и занесите мне ключи от кладовки. С этого моменты все ваши репетиции окончены!
– М-а-м, – стал сразу канючить Тарас, уверенный, что, мать, остынув, переменит решение. Но в этот раз она была, как никогда твёрдой:
– Ни-ко –гда ты больше не подойдёшь к электрогитаре! – Рубанула она рукой воздух, с зажатой в ней связкой ключей. –Понял?
И резко повернувшись, красная, как раскалённая конфорка, Людмила Александровна ушла.
– Мам! – Стал кричать Тарас, кинувшись за ней вдогонку со сцены. – Людмиласанна, ну, пожалуйста,– тащился и тащился он за ней по залу, продолжая хныкать:
– Мам, ну, извини, что так произошло. Мам… Это твои спортсмены сюда деревенских пустили. Твой любимый Иван Лихолетов, он не справился. Куда он делся в нужный момент? И трудовик. Где он был, а?
Услышав нытьё директорского сынка, которое выставляло его не в лучшем свете, трудовик, закусив губу, стал качать головой, посматривая по сторонам, мол, видали, каков фрукт? И получив от всех, кто это слышал подтверждение: м- да, видели, нечего сказать, фрукт тот ещё, с досадой отвернулся, сложив руки на груди.
– С Иваном Лихолетовым особый разговор будет…– бросила сыну на ходу Людмила Александровна, не переставая разглядывать лица потерпевших.
– Мам, ну, пожалуйста, – ходя за ней, как привязанный, продолжал канючить Тарас, – Ну, не надо отбирать. Только не аппаратуру, всё, что угодно, только не это. Прости, что так вышло. Мам, ну, извини….
Вспомнив, что они здесь не одни, он вдруг добавил, чтобы соблюсти субординацию, совершенно некстати:
– Простите, Людмиласанна, честно слово, этого больше не повторится!
Директор, обернувшись, посмотрела на сына сурово и печально, как смотрят прокуроры или присяжные судьи на приговорённого, а потом вдруг, вернувшись к нему, взяла его за руку, отвела в сторонку и сказала негромко, но так, чтобы всем слышно было:
– Я думала, у меня тут сын и я могу быть за все спокойна! Думала, что вырастила опору и поддержку. А вместо этого что?
Она обвела рукой зал с пострадавшими.
– Мам…
– Помолчи! Я думала, что я могу быть спокойна, что раз здесь мой сын, то он не допустит бардака. А мой этот мой сын, ты… ты…
Не договорив, она махнула рукой и, повернувшись, направилась вдруг к выходу, но, вспомнив о том, что не решила главный вопрос с ранеными, замедлила шаг и стала подходить то к одному из них, то к другому, спрашивая: «как у тебя? Голова не болит? Тошнит?» и так далее.
Тарас волочился за матерью, бормоча: «ну, мам, ну, прости, пожалуйста! Ну, не забирай только аппаратуру…гитару, если хочешь, одну возьми, мам…».
И вдруг, ощутив, что дело не шуточное, и просить больше не имеет смысла, Тарас вдруг остановился и опустил голову. Почувствовав, что за ней больше никто не ходит, Людмила Александровна обернулась и, показав рукой на избитых школьников, немного патетически бросила ему, как бросают факты в лицо обвиняемым:
– Смотри, что произошло из –за тебя, по твоей вине и из –за твоего легкомыслия. Кровь! Боль! Только представь, а если б кто -нибудь погиб? Ты представляешь, что б было? Да и с этим ещё будут разбираться о-го-го! Так что не надо за мной идти и меня упрашивать! Учись отвечать за свои поступки! А то ты, как твой отец: тебе говори – не говори, ты обещаешь и потом делаешь всё по -своему. Всё, иди, занеси в кладовку аппаратуру и не смей её больше трогать!
Чуть колыхались от сквозняка занавески. Строго и сурово смотрел бюст Ленина со своего пьедестала. Алел транспарант на стене в глубине сцены: «Искусство в массы!»
– Но почему…– Тарас, весь скуксившись, вдруг натурально и по-детски заплакал, из -за чего всем, кто наблюдал это, стало не по себе и они начали прятать глаза, чтобы не видеть этого.
– Так, что у тебя? – Не обращая больше внимания на сына, подошла директор к тому, у которого был, кажется, сломан нос. – Всё, поднимайся, и поехали в больницу. Вместе со мной.
– Ну, Людмиласанна, я в норме, – загундел в нос один из голубков. – Не надо со мной в больницу, меня мама заругает, это просто кровь идёт.
– Мама заругает, и правильно. Будешь знать, как ввязываться в драку. Срочно едем в травмпункт и без разговоров, пошли!
Она взяла парня со сломанным носом за рукав и повела его, показывая, что сопротивление бесполезно и ехать придётся. Обернувшись в последний раз к сыну, по–прежнему стоящему и хнычущему посреди зала, она посмотрев на Солодовникова приказала:
– Иван Петрович, примите у них аппаратуру и ключи. Проследите, чтобы ничего не пропало.
Солодовников с готовностью кивнул.
– Мам! – В каком –то слезливом пароксизме заскулил Тарас, взглянув на мать, как побитая собака.
– Всё, разговор окончен! Об остальном завтра. – Поставила она точку в разговоре. –Отыгрались. Хватит!
Как скучен актовый зал школы в отсутствии публики! Пока мы сматывали под надзором трудовика провода, я смотрел то за окно, где падал снег, то на распахнутую половинку двери, из -за которой был виден фрагмент серой юбки и пары женских ног, завуча Марии Ивановны и англичанки Галины Васильевны, одетых в капроновые чулки и строгие туфли, и ещё крошечный фрагмент мужских брюк Ивана Петровича с уголком его рабочего халата и коричневым стоптанным ботинком. Все втроём они стояли в предбаннике зала и преспокойно беседовали.
Оглянувшись назад, я видел сзади белый бюст Ленина, захватанный сверху шаловливыми детским руками и много раз покрашенный белой краской, из –за чего лысина у Ленина выглядела неровным, болезненным наростом. Мне хотелось быстрее сдать аппаратуру, раз уж таков приказ, и побежать следом за Анфисой, которая возможно недалеко ещё ушла или ждала меня у входа. Но что –то в глубине души мне подсказывало, что у входа её сейчас нет. Она пошла домой и догонять её нет уже смысла.
Забегая вперёд скажу, что так оно и было. Гулять со мной Анфису ни в тот вечер, ни в следующий не пустил её отец. Да ещё сказал громко в своей комнате, чтобы я слышал в коридоре: «не хватало ещё чтобы ты шлялась по ночам с этим лабутником»! И сколько бы мы не встречались потом, она так ни разу и не дала себя потрогать. Всё –таки, есть женщины, которые определены судьбой, а есть, которые нет. Анфиса была не моей женщиной, хоть это и не мешало ей восхищаться живой музыкой. Правда, на последнем свидании она сказала мне: «что ты умеешь в жизни? На гитарке своей бренькать и всё? Нет уж, извини»! Чем, признаться, меня очень обидела.
Вот так закончился первый этап моей музыкальной самодеятельности. Кто знал, что название группы станет вещим. Недолго просуществовав, группа «Сезон» канула в лету. Правда, мы ещё не знали тогда, что семя, брошенное в нас музыкой, уже дало всходы.
Примерно через год после распада «Сезона», расставшись с Эгером, нашим пианистом и познакомившись поближе с Колей Мыхиным, который на клавишах не играл, а играл лишь на гитаре, да и то плохо, мы воссоединились. Начали репетировать мы на трёх акустических гитарах в квартире у Зимкина. Тут мы сделали очень неплохую акустическую версию знаменитого хита «Скорпионс» «Always somewhere», разложив его на три голоса. Но играть нам было негде.
Позднее у нас троих возникла шальная идея возродить «Сезон -2» и мы уже даже почти добились разрешения снова взять школьную аппаратуру, правда, не в нашей школе, а другой, как вдруг забрали в армию Сюзи Кротоффа. Пока мы искали нового барабанщика, лёг в больницу с аппендицитом Мыхин. А когда он выздоровел, оказалось, что маме Зимкина дали новую квартиру в новом районе, в доме, где сидела консьержка, которой строго-настрого запретили нас пускать и путь в квартиру Зимкина оказался для нас закрыт.
Короче, «Сезон-2» так и не возродился. Микки в том же году забрали в армию, в десантные войска, а где –то через пол –года призвали и меня. Но об этом совсем отдельная история, о которой я ещё расскажу.
Пока же, я просто ходил из одной группы в другую, пытаясь куда-то устроиться. Вообще до моей отправки в армию произошло много событий, которые легли в основу этого романа.
Но начну, как ни странно, я с другого, а именно того, как мы с Микки сидим у него дома три года спустя в 1987 -м, двое недавно демобилизованных из армии парней, пьём пиво, слушаем рок –н-ролл, и мечтаем о том, как станем самыми известными в городе музыкантами.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
ВОСР
– Мажем, ты проснёшься? – Спросил Хомяков, закрывая форточку, из которой с утра доносились здравицы в честь 70- й годовщины революции вперемешку с народными песнями.
Я потянулся, оглядевшись. Вся его конура была заставлена отечественной, будто казённой мебелью. В левом, дальнем от меня, углу стоял шифоньер с кинескопом на нём, рядом тумбочка с магнитофоном «Яуза 207», напротив Мишкин диван, возле окна кресло, на котором сидел я.
Слева от меня пещерился стол, в недрах которого лежали методички и школьные тетради, пара журналов «Советский воин», учебник в обложке из полиэтилена с торчащим из него жестяным транспортиром и открыткой «С 8-м марта!». У самого края пылились огрызки карандашей и половинки сломанной ручки.
Разложенные на столе армейские Мишкины снимки, вперемешку с вырезками из «Советского экрана», запиской сколько в этом месяце было израсходовано киловатт электроэнергии и чёрно –белой фотографией группы «Кисс», прижимал лист толстого оргстекла. На краю стола, покаянно опустив голову, стояла настольная лампа цвета поповской рясы. Снизу её пытался лизнуть длинным языком с чёрно-белой фотографии вампир американской сцены Джин Симмонс. Озаряемые солнечными бликами, бесились на стене ведьмаки и чёрточки русских обоев.
Напротив меня возле дивана геометрился самый обычный табурет, на котором уместились бидон с пивом, два стакана, вобла на газете, пачка «Явы» и бензиновая зажигалка. Под табуретными ножками, вдали суеты и ног, устроились домашние тапочки. Было тепло и уютно.
– Ну?– Хомяков взял коробку и потряс ей передо моей сонной физиономией, как бубном.
– «Лед Зеппелин» что -ли? –Зевнув, спросил я.
– Фигу!
– «Вайтснэйк» новый?
– Не-а. – Продолжал улыбаться своей новой забаве Мишка.
– Подожди… «Дип Пёпл» новый? Я такой коробки у тебя не помню.
– Ж-ж-ж…– Мишка спланировал коробкой на магнитофон, изящно катапультировав по дороге плёнку:
– Не угадал! «Рейнбоу», старик! – «Рейнбоу» этого года! Концерт из Лондона.
– Yes! – Дёрнул я воображаемый паровозный гудок.
– Не «yes», а «ес, ес, ес»! – Пожурил меня Мишка, ткнув трижды наверх пальцем.
Пока он заправлял плёнку в старенькую «Яузу», я разлил из бидона остатки «Жигулёвского», которое мы купили, отстояв в праздничном карауле у бочки.
Шёл ноябрь 87 –го. Вся страна отмечала семидесятую годовщину Великой Октябрьской Социалистической революции. Сокращённо – ВОСР. Трудовой народ в этот день не работал. Мишкины родители с утра заседали на кухне, обсуждая революционный вопрос– что съесть в первую очередь холодец или заливное.
По телевизору один за другим шли фильмы о революции. Бухала «Аврора», шли на фронт бронепоезда, целилась из нагана в Ильича контрреволюция. В такие праздничные дни, как этот, я прощал своей родине не только строительство коммунизма, но даже социализм архитектуры и анархию уличных помоек.
С утра, едва ты слышал, как в окна пробивается музыка и здравицы из громкоговорителей, душу наполняла бодрость. Наскоро позавтракав, я выбегал на улицу, чтобы своими глазами увидеть колонны с транспарантами, мужчин с красными бантами, женщин с бумажными цветами и детей с шариками. Нет, что –то в этом было! «Ткачи Иванова встречают 70—ю годовщину Революции выпуском рекордного количества ткани! Ура, товарищи!», затейничал диктор из громкоговорителя. И чёрно-красный, облепленный снегом паровоз демонстрации, дохнув паром, выдавал не громкое, но мощное: «Ура-а-а!!».
Скажу честно, я любил демонстрации! Было в них что -то от показа мод, хотя и без кутюрье, и даже без модной одежды. Зато сколько можно было встретить здесь знакомых, так же, как и ты отлично настроенных, с двумя бутылками в сетке и одной за пазухой! Глоток красного вермута – что за прелесть, в холодное, ноябрьское утро! Нигде больше так не ценился советский портвейн, как в праздничной колонне! Ну, кого, скажите, удивишь сегодня варёной колбасой Останкинского завода? Никого. А тогда, протянутая другом на белом хлебе закуска, делала вас лучшими друзьями! Или возьмём женщин… Ну, не будем о святом всуе. Просто скажите, где ещё за один день можно было увидеть всех самых завидных невест города? А тут вот они, идут, неброско одетые, держа под руку своих орденоносных отцов. Спросите, почему мы не в колонне? Ну, просто у нас с Микки особое задание, которое нам с ним дали. Через час нам с ним надо прибыть на главную площадь города для участия в праздничном концерте.
Где -то час назад мы с Мишкой ещё любовались на демонстрацию, стоя в очереди у пивной бочки. Нам сначала налили трёхлитровую банку, из которой мы сразу, отлив себе в стаканчики, начали пить. А теперь нам наполняли ещё трёхлитровый алюминиевый бидон. Шести литров, в принципе, должно нам с Микки было хватить.
