Kitabı oku: «Холодное детство. Как начать жить, если ты нелюбимый ребенок», sayfa 4

Глава 17
Мне шесть, я некрасивая

Мне шесть лет. Я некрасивая, косолапая, неуклюжая. И еще у меня большая голова. Больше, чем нужно.

«Девчонка страшнее атомной войны! Кто ж ее замуж-то возьмет?» – эта мысль при взгляде на меня прорвалась в голову мамы первой. И поселилась там навечно.

Еще я была: «лысой», «с огромным синяком на щеке», «похожей на отца».

«Вот Слава (старший брат) был красивый, а ты нет».

Позже я оказалась еще и рыжей. С веснушками, густо рассыпанными по всему лицу, «будто воробьи накакали».

В глазах у меня тоже были веснушки. «Как грязь», – решила я по аналогии с воробьиными какашками.

Вещи валились у меня из рук. Банки, бутылки, кружки. Манжеты к школьной форме я пришивала густыми кривыми стежками. Косички заплетала криво и слабо. Вязать научилась только в восемь лет. Шить так и не. До семи лет была очень подвижной и непоседливой.

«А пошла в школу – как подменили! Единственный ребенок в классе, кто весь урок сидит не шелохнувшись!»

Я все время что-то роняю, во что-то врезаюсь, куда-то бегу, и у меня постоянно ободраны коленки. Не повезло мне. Так мама говорит. Я согласна с ней. То ли дело она – изящная, красивая, легкая. Я не в нее, я в отца. У него тоже большая голова и косолапые ноги. Еще он неуклюжий и отвечает иногда невпопад. Мы с ним одинаковые.

Если родители разведутся, брат останется с мамой, а меня отдадут отцу. Ведь я как он. И нам будет хорошо вместе. Наверное.

Меня пугает эта перспектива, и я начинаю надеяться, что они не разведутся. Или, по крайней мере, если все-таки разведутся, то, может, мама оставит меня себе. Я не знаю, как жить с отцом. Он мало с нами общается, мне с ним неуютно. И еще ведь придется переезжать.

Мы часто ссоримся с братом. Даже деремся. Мама говорит, что, когда они с отцом умрут, мы с братом останемся единственными родными людьми на земле. Ей кажется, что от этих слов мы сразу перестанем драться. Ага. Я вообще забываю о брате и думаю только о том, что мама может умереть.

Я верю и не верю ей. Разрывающий меня изнутри ужас от возможной смерти мамы отдает тяжестью в желудке. Страх разливается вокруг густым, вязким, словно деготь, морем, и вот-вот накроет с головой. Усилием воли я вырываюсь из его удушающих маслянистых объятий и бегу прочь.

Много месяцев и даже лет я вспоминаю эти разговоры и боюсь, боюсь, боюсь. Обиду на маму я смогу осознать гораздо позже. В тот момент я ее не распознавала. Всего лишь удивлялась, как легко мама может отказаться от меня и как легко может напугать.

Это не зарисовка из фильма ужасов, не книга «Похороните меня за плинтусом»² и не пособие «Как вырастить ребенка невротиком». Это будничная жизнь обычной советской семьи, где папа – инженер, мама – воспитатель и фотограф, где не бьют детей, а вообще-то неплохо о них заботятся.

Глава 18
Осень 1983-го

Осень 1983 года. У меня никак не проходит бронхит. Антибиотики в таблетках не помогают. Врач предложила колоть уколы. Надо в стационар. Не помню, сколько времени лежала в больнице. Память не сохранила срок, помню только ужас одиночества.

Пенициллин в инъекциях мне тоже не помог. Бронхит не сдавался. Сдалась мама. «Сидеть» на больничном она не захотела, решила отправить меня в Сибирь, к бабушкам.

Помню, как она сказала мне об этом, как вытянулось от удивления мое лицо, как защемило сердце. Я понимала, что мама, папа и брат легко проживут без меня. А показывать слабость и плакать от горя я не умела. Затаивала чувства и превращалась словно в неживую.

Мама говорит со мной с каким-то радостным злорадством, с улыбкой, и я понимаю, что все. Мне здесь места нет.

Ночь. Аэропорт в Москве. Холодный заплеванный бетонный пол, на котором мы сидим вместе с отцом. Самолет задержали.

Нужно ждать. А я до сих пор не верю, что мы летим так далеко и что я останусь там одна. Я считала, что научилась быть правильной дочерью для мамы. А оказалось, что я просто ей не нужна – ни хорошая, ни плохая.

Мы уже в деревне. Полета не помню. Вокруг сугробы выше моей головы. Снег и солнце. Тихо. Детей, с которыми я летом играла, нет.

Живу большей частью у родителей отца. Бабушка Аня, учительница начальных классов, уже на пенсии. К ней приходит заниматься умственно отсталый мальчик. Страницы его учебников звонко хрустят, книжки кажутся мне пределом совершенства. Синие, новые, с красивыми картинками! Это лучшее время дня: я сижу за столом вместе с бабушкой и ее учеником и тоже занимаюсь.

Зима тянется целую вечность. Наконец наступает весна. И бабушка отдает меня в детский сад, где я не приживаюсь.

Лето! Отец привозит брата на каникулы. А мама приедет нас забирать в конце августа!

Я не знаю, как набраться сил ждать еще. Но хорошо помню, что я ни с кем об этом не говорю. Чувствами я не делюсь. И даже не знаю, что ими можно делиться.

Тяжесть в груди растет. Я не радуюсь лету, думаю только о том, сколько еще ждать.

Глава 19
Встреча с мамой

Сегодня прилетает мама.

Ресурс моей способности ждать исчерпан до дна. Больше я не могу. В груди – давящая боль, в мозгу стучат молоточки. Я не нахожу себе места и почему-то чувствую себя более несчастной, чем обычно. Я подозреваю, что, помимо приезда мамы, жду еще чего-то очень важного, чему не суждено сбыться.

Дядя, мамин брат, едет встречать ее в аэропорт. Я прошу его взять меня с собой, чтобы отвлечься и успокоить взбудораженный мозг. Дядя отказывается, и я остаюсь ждать дома.

Мне семь лет, я не видела маму целых девять месяцев, которые прожила у бабушки. Она летит сюда, чтобы забрать меня домой. Я забыла, как выглядит мама, забыла, как звучит ее голос. Я боюсь, что не узнаю ее. Я растеряна. Не чувствую никакой связи с ней, не знаю, о чем мы будем говорить. Не понимаю, как у меня получилось вытерпеть столько месяцев. Сегодня она будет здесь, но тревоги во мне больше, чем радости.

Наконец дядя заносит в дом мамин чемодан, но мамы с ним нет! Мое сердце застревает в горле и мешает мне говорить. Я выбегаю во двор, потом на улицу. Бегу к автостоянке, где за машинами стоит какая-то маленькая женщина в нарядном платье. Сто мыслей одновременно проносятся у меня в голове. Это мама или нет? Вот будет стыдно, если я подбегу и наброшусь на чужую тетю. Если это мама, то почему она не идет ко мне?

Я пытаюсь протиснуться между машинами, но не нахожу пути. В замешательстве мечусь туда-сюда. И вдруг замечаю, что на ее лице появляется кривоватая ухмылка. Ей смешно от того, как я пытаюсь просочиться между припаркованными автомобилями.

Меня словно прижимает к земле. Я молча смотрю на нее и кое-как подбираюсь поближе. Пытаюсь совместить тот образ, что у меня в голове, с этой маленькой и стесняющейся меня женщиной. Не совпадает!

Внезапно я понимаю то, что знаю давно, – мама не любит меня. Это знание и есть та давящая боль в груди. За месяцы разлуки боль слегка утихла, и ее часть даже превратилась в надежду.

Но и надежды больше нет. Есть только боль. И стыд. Много стыда.

Глава 20
Абсолютное счастье

Я помню абсолютное счастье. Просыпалась утром, а вокруг все было залито солнечным светом.

Воспитательница в детском саду называла меня «ясно солнышко», потому что я светилась от счастья. Лет до трех-четырех. Сейчас пересматриваю детские фотографии и четко вижу эту границу.

В четыре года уже все. Тоска и боль в глазах.

Первая осознаваемая потеря счастья – лет в пять-шесть, когда поняла, что отец пьет и что это не изменить.

Вторая – встреча с мамой после долгой разлуки.

Когда-то давно на терапии я вспоминала это чувство счастья и надолго забыла.

Фотографии напомнили.

Может, я смогу его вернуть? Ведь оно, скорее, черта именно моего характера.

Глава 21
Первое сентября

Первое сентября. Завтра я иду в школу в первый раз.

Мы прилетели из Сибири несколько дней назад, и меня еще немного штормит от перелета.

Я смотрю на вещи, приготовленные для школы. Портфель, тетрадки, карандаши. Школьная форма коричневого цвета. Белый фартук с неровными краями. Видно, что ношеный. Ткань желтоватая и не держит форму. Колготки мне длинны, сползают. Сандалии старые, портят праздничный вид. Фартук поверх формы сидит криво.

Я одеваюсь, и грусть тугим, давящим кольцом сжимает мое сердце, грудь, все тело. Напряжение помогает не чувствовать боли от пренебрежения мной.

Мама заплетает мне косички. Волосы слишком мягкие, скользят и рассыпаются в стороны. Мама завязывает узлы из бантов, а потом плетет. С этой странной прической хожу весь день.

Наконец она вручает мне букет прекрасных благоухающих астр в мятом старом пакете. Вешает на спину портфель, который перекашивает мой и без того неровный образ. Я сдерживаюсь, чтобы не заплакать. Я никуда не хочу в таком виде.

Пора. На улице мы встречаем соседку, ее дочка Элла тоже идет в первый класс. Мы с Эллой встаем у подъездной лавки. Я пытаюсь выжать из себя улыбку. К горлу подступает комок, когда я смотрю на нарядную сияющую Эллу, всю в новом и с красиво упакованным букетом. Мне стыдно за себя. Кажется, что всем вокруг сразу все понятно про меня и про маму.

Мама фотографирует нас и уходит домой. А я иду в школу с соседкой и ее дочкой. Мама должна прийти позже. А что тут такого? Подумаешь, какое-то Первое сентября.

Она действительно приходит позже, уже на урок. Фотографирует класс, детей, улыбающуюся учительницу.

А я словно окоченела, не могу произнести ни слова. Меня напугал огромный школьный двор, полный детей. Мне не понравилась учительница. Я одна со всем этим.

Пружина внутри меня закручена до предела. Она – то единственное, на что я всегда могу опереться.