Kitabı oku: «Игры с огнем. Там же, но не те же», sayfa 5
Кейт
Я великодушно позволяла Мэнди выковыривать мне глаза и засовывать пальцы в уши, валяясь с ней на диване, когда горничная принесла мне телефон.
– Это из гротов, миссис Феррерс, говорят что-то срочное.
И я даже сначала, куда больше увлеченная тем, чтобы сохранить зрение и слух, не обратила особого внимания на эту фразу. «Что-то срочное» в этом доме звучало чуть ли не каждый час.
А потом…
Я не помнила, как я бежала к Эдварду, бросив Мэнди на попечение горничной, я не помнила, как мы звонили старшим Феррерсам, не помнила дороги.
Я пришла в себя уже только в обычно темном, а сейчас ярко освещенном коридоре в гротах, вместе с Эдвардом и его родителями, выслушивая сбивчивые объяснения управляющего и спокойный уверенный голос того, кто возглавлял спасательные работы.
Я смотрела пустым взглядом на завал, под которым сейчас находился мой сын – мой сын, слышите, сын, а не его тело! – чувствовала, как Эдвард сжимает мои плечи почти до синяков, и не понимала, как такое вообще могло случиться.
О шансах никто ничего не говорил, только о том, что работы, которые вызывали сотрясение, остановлены, что разбор завала идет ускоренным темпами, задействованы все возможные силы, что они вот-вот уже доберутся до следующего уровня, и что пока ничего обнаружить не удалось.
И это в каком-то смысле даже хорошо, потому что ничего хорошего в сплошном каменном завале найти бы они и не смогли.
И в этот момент в моей голове, в голове которая вопреки жуткому ядовитому страху, от которого холодело все тело, продолжала чего-то думать – щелкнуло. Сопровождаемая удивленными взглядами я поднялась на поверхность и набрала номер директора Андервуда.
Родители девочки-шельгарки в любом случае должны быть поставлены в известность. Но с учетом всего тех несостыковок, что уже несколько дней не давали мне покоя, и всех тех волнений, которые она доставила семейству Феррерс, мне упорно казалось, что этот звонок особенно важно сделать. И как можно быстрее.
Через пять минут после разговора мне перезвонили и попросили открыть большой телепортационный зал поместья Феррерсов, как ближайший к месту событий, для родителей и «представителей» – да, они так и сказали, представителей – Ильзы.
– Гелиос Ар-Бравлинг, – представился высокий статный мужчина, смуглый, полуседой – соль с перцем – с аккуратной бородкой, первым вышедший из круга.
И я испытала острую потребность присесть.
Ар-Бравлинги. Королевский дом Шельгары.
В любой другой момент я бы, может, и присела на самом деле, а потом слабым голосом попросила воды, валерьянки и всех вон. Мне, бедной девочке из простой семьи и Феррерсов с их родовым гонором было многовато, что уж тут говорить, про королевский род соседней страны.
Но сейчас изумление было мимолетным и мгновенно испарилось – это все неважно. Это все не имеет значения, пока мне не сообщат, что мой сын жив.
Гораздо важнее – и страшнее! – оказалась известие, о том, что Ильза Ар-Бравлинг, приехавшая сюда как Ильза Шиас, имеет проблемы контроля эмоций… Ее родители рассказали об этом главе спасательной группы сразу же, как только прибыли на место происшествия – и тот только кивнул, мрачнея.
Новость была – паршивей некуда. Что такая девочка могла натворить от испуга, если вдруг там, куда они попали, она имела хотя бы крохотный доступ к силе, страшно было думать. Сухощавый темноволосый мужчина, назвавшийся Кирстеном Ар-Бравлингом, что-то напористо, уверенно говорил старшему над спасателями. Кажется, предлагал свою помощь в поисках. Тайный родовой обряд на крови. Темноволосая мама Ильзы, до белых пальцев вцепившаяся в руку своего статного мужа, кивала, подтверждая согласие на участие в обряде донором.
Все их предложения разбивались о неумолимые слова: там нет магии.
Я мысленно повторяла эти слова, как мантру. Как молитву.
Там нет магии!
Мы не слышим их, потому что там нет магии. Точка. Не потому, что дети погибли под завалом. Не потому, что два паникующих мага с условной стабильностью – это ровно на два больше, чем нужно. Не потому… Нет. Там просто нет магии!
А раз там нет магии, Ильза не сорвется. И Ричи не сорвется. И они сейчас не двойная тикающая бомба, зарытая на глубине, а просто два испуганных ребенка. Два живых испуганных ребенка.
Мы ждали молча, толпились все в гротах возле работ, и ждали. И я сжимала руку Эдварда, который, по ощущениям, вот-вот готов был взорваться от собственного бессилия и вынужденного бездействия. Я знала, что он думает про артефакт.
Почему он не сработал? Потому что не успел предотвратить мгновенную смерть?..
Я не хотела об этом думать. Не могла.
А потом в один момент мы все вчетвером почувствовали это. И более прекрасного, более опустошительного, более великолепного чувства облегчения я не испытывала еще никогда в жизни.
Сигнализация малого портального зала сообщила об экстренном прибытии члена семьи Феррерсов.
Кто из нас что-то сбивчиво объяснил Ар-Бравлингам и прочим «представителям» я не знаю, но в поместье мы переместились все вместе. В малый зал так просто не скакнешь, его работа была плотно завязана на работу родового артефакта, и путь до него показался мне бесконечным.
Эдвард влетел первым, я за ним – и обогнала, каким-то чудом.
Несколько шагов – и вцепиться в плечи, притянуть к себе, прижать светловолосую голову, как когда-то в детстве…
– Ричи!
И сын покорно наклонился, согнулся, прижался, не вырываясь, не одергивая, позволяя мне вдоволь нащупаться и убедиться – живой, здоровый.
Почему-то, правда, полуголый.
– Мам, ты меня раздавишь, – прозвучал хрипловатый девичий голос сбоку, и я с глубоким изумлением осознала, что голос этот принадлежит той самой девочке.
Ильзе Шиас, которая Ар-Бравлинг, и которая в этом зале оказаться не могла никаким образом.
* * *
Часы над каминной полкой пробили девять.
Восемь человек, расположившиеся на диване, креслах и стульях кабинета Эдварда, дружно посмотрели на позолоченные стрелки, дождались, пока отзвучит мерный звон, и только тогда вернулись к разговору. И разлитому по рюмкам коньяку.
– Почему вы не можете его просто заставить? – терпеливо – пока еще терпеливо! – повторил Гелиос Ар-Бравлинг. – Пока ритуал, слава предкам, не завершен, – он передернул плечами, припомнив очевидно картину в малом зале, которую мы все теперь будем вспоминать с желанием забыть бы и не думать о том, на чем мы деточек прервали. – Его можно разорвать в одностороннем порядке.
– А почему именно мы должны заставлять? – изумилась леди Феррерс. – Ильза точно так же может выступить инициатором.
– Ричард втянул ее в это!..
– Вы хотите сказать «спас»? – невозмутимо уточнил лорд Феррерс.
– Спас, и Ильза ему за это благодарна, что отнюдь не повод пользоваться ее благодарностью, – согласился его оппонент.
И главное было сказано не словами, а интонацией, богатыми модуляциями тренированного голоса, которыми он сумел передать бездну нюансов и полутонов: умеренную благодарность к поступку нашего сына, сомнение, что этично использовать бедственное положение девушки, и намек на возможные последствия.
Феррерсы тоже так умели – что муж, что его родители… Ричи с детства получал уроки риторики и пения – родственники называли это вкладом в будущее.
«И что за беда, если сейчас мальчик не пользуется этими навыками?» – говаривала свекровь. – «Пассивный запас просто пока не перешел в активный, а это всего лишь вопрос необходимости».
Я скептически относилась к таким заявлениям, но сейчас, слушая Гелиоса Ар-Бравлинга, начала склоняться к мнению, что свекровь была права, и умение полезное.
– Хотя, следует признать, мы благодарны Ричарду, и впечатлены. Решение было… изящное.
– Да, когда дело касается жизни и смерти, наш внук умеет действовать быстро и жестко, но эффективно. Это у него от матери, – отозвалась свекровь.
Ого! Это что, был комплимент в мой адрес? Ну, слава богу, дождалась, на двадцатом году брака…
– И тем не менее, проблема от этого не исчезла, – вмешалась мать Ильзы.
Хелена Ар-Бравлинг больше не напоминала заморенную ворону, готовую в любой момент хлопнуться в обморок. Она выглядела тем, кем и была – холеной, уверенной в себе женщиной, сполна осознающей свое положение и привилегии, и умеющей пользоваться и тем, и другим.
– И ее нужно решать. Дети только что пережили экстремальную ситуацию, они находятся под влиянием мощнейших эмоций и не способны мыслить рационально!
– А завтра, разумеется, способность к здравому мышлению к ним вернется, – пробормотал себе под нос сухощавый и жилистый мужчина, и я попыталась вспомнить, кто он, юрист или учитель Ильзы?
Они были настолько похожи, эти двое, адвокат и наставник, оба рослые, темноволосые и носатые, примерно одного возраста, что я забыла, кто есть кто, как только нас представили.
Правда, у одного из них на лице были шрамы, а у второго нет – но мне это почему-то не помогло.
У говорившего шрамов не было, зато была бездна скепсиса в голосе. Он сидел на диване ссутулившись, и грел рюмку с коньяком в ладонях.
– Дино, – безапелляционно отозвалась Хелена, – Они еще слишком молоды, чтобы принимать такие решения! Да еще и под влиянием момента, основываясь на сиюминутных эмоциях!
– Я не спорю с тобой, я просто уточняю, что их «сиюминутное решение» вряд ли претерпит изменения до завтра.
Четвертый в дискуссии участия не принимал. Он сидел, откинувшись на спинку дивана, накрыв свой коньяк ладонью, и выглядел… Да прямо скажем – выжатым он выглядел.
Наверное, это все же наставник. Только они умеют выложиться ради подопечного целиком и полностью, а потом валяться в состоянии влажной тряпки, пока подотчетное чадо уже благополучно спит в своей постельке, и думать забыв о минувших неприятностях. Не все, конечно, но Ильзе, похоже, повезло.
Я отчасти понимала Хелену.
И рано, и экстремально, и на эмоциях… Тот же Ричи, до всей этой передряги отлично помнил про последствия и не помышлял о каких-либо отношениях с предметом обожания, а девочка его, кажется, и вовсе от столба не отличала.
Но понимала я и то, что теперь, решившись, сын отступится только с кровью – или по желанию своей носатой красавицы. Которая, кажется, вовсе не та тихая мышка, которой мне казалась.
…Когда первая радость – «Живы! Спаслись!» – схлынула, у обоих семейств нашлись некоторые вопросы к счастливо обретенным детям.
И нет, эти вопросы звучали не «Как вы умудрились влипнуть?» Этот вопрос Эдвард уже задал управляющему национальным заповедником, каковым и являются означенные гроты. Тот, попеременно бледнея, краснея и зеленея от ужаса, клялся разобраться.
Разобрался. Причина оказалась проста – сволочи-кладоискатели, вместо разрешенных им к применению взрывчатых веществ, рассудили, что с этими «взрывпакетами» они будут ковыряться до старости, или, что вернее, до исчерпания финансирования, и притащили заряды к месту работ, превышающие допустимую мощность на порядок.
Именно это решение чуть не стало причиной трагедии – и только чудом ее удалось счастливо избежать.
И теперь, ощупав и зацеловав чад, все собравшиеся в малом портальном зале взрослые желали знать, каким именно чудом?
Чадо же вместо того, чтобы просто ответить на вопрос и всё объяснить, спокойно натянул, неторопливо застегнул свою рубашку, обвел присутствующих взглядом и уточнил:
– Может быть, не здесь?
Неладное чуялось уже тогда. Тревожно переглянувшись, мы с Эдом пригласили всех в его кабинет.
Там на некоторое время стало не до расспросов – ребят осматривал врач, муж звонил управляющему заповедником, Ар-Бравлинги тоже кому-то звонили, а под дверями кабинета толкались школьники, которых вернули в поместье, сразу после случившегося…
Всё это время – пока врач проводил осмотр, пока в кабинет прорывался Алан Плай, пока его пытались из кабинета вытурить (сначала – без жертв и разрушений, потом – как придется), Ричи с Ильзой тайком обменивались взглядами, как будто случайными касаниями и держаться старались как можно ближе друг к другу.
– Итак, молодые люди, может быть, вы всё же объясните, что произошло? – задал сакраментальный вопрос Гелиос Ар-Бравлинг, когда посторонних в кабинете не осталось.
Ильза быстро мазнула взглядом родителей, и потупила взор.
Ричи, наоборот, уставился на господина Гелиоса в упор.
Ноги расставлены на ширину плеч, плечи слегка ссутулены, взгляд слегка исподлобья – ну здравствуйте-приехали!
Эту стоечку мы не раз видели – приготовился держать оборону и стоять до последнего, наплевав на доводы, аргументы и правоту…
У меня чесались руки влепить ребенку подзатыльник. Сколько можно ему говорить – контролируй выражение лица! Следи за телом! Не давай оппоненту лишних сведений о твоих намерениях и эмоциональном состоянии!
Поймав мой взгляд и словно прочитав мои мысли (надеюсь, что нет!), Ричи выпрямился, расслабил плечи, встал спокойно и ровно, и взгляд, который он так и не отвел от Ар-Бравлинга, сделался светлым и безмятежным.
Я залюбовалась своим ребенком – красивого мы с Эдди все же мальчика вырастили!
Правда, это любование сгинуло без следа, когда детка прямо и без затей рассказал, как именно ему удалось вытащить спутницу из ловушки.
Боже-боже, до этого момента я была уверенна, что мое талантливое чадо взломало родовые щиты!
Наступившую за этим известием паузу разрушила ошеломительно прекрасная фраза Хелены Ар-Бравлинг:
– Нет, со всем уважением, ваш сын – совершенно неподходящая партия для нашей дочери.
В повисшей оскорбленной тишине особенно громко прозвучал прыскающий звук вырвавшегося наружу смеха.
Как внезапно оказалось – мой.
Под изумленными взглядами всех собравшихся, я зажала рот обеими руками, посмотрела на мужа, и спрятала лицо в ладонях, откуда раздался смех уже не сдерживаемый.
– Простите, – всхлипнула я, жена – и мать, между прочим! – Феррерс! Лорд будущий! Аристократ в бес знает каком поколении! Неподходящая партия! Ой, я не могу! Извините, мне нужна минутка!
Я стремительно вылетела из кабинета, чтобы безудержно, до слез расхохотаться в коридоре.
Мне, наверное, могло бы даже стать стыдно – но все справляются с истерикой по-разному.
Хелена Ар-Бравлинг, к примеру, говорит вслух вещи, которые никогда бы не сказала влиятельному политику соседнего государства!
Впрочем, я быстро вернулась, утирая глаза.
– Простите, – повторила я сдержанно и сухо, вдохнула и выдохнула. – Так, на чем мы остановились? Ах да! Как вы смеете так говорить о моем ребенке?!
Свекровь сидела с красными пятнами на щеках – то ли ей было стыдно за мое поведение, то ли она не сочла такой жизненный поворот забавным, а Хелена сухо и сдержанно принесла извинения. Кажется, уже повторно.
Я так же чопорно их приняла, и все дружно «забыли» об этом прискорбном инциденте.
В котором, собственно, и таился корень проблемы: королевский дом Шельгары отпрыск рода Феррерс не подходил по многим причинам,
Даже если он к тому же сын министра.
Потому что министры приходят и уходят, а королевская кровь, кровь Драконов Шельгары, остается.
Интересно, Ричи знал, что она – принцесса?
В школе – вряд ли. А в гротах, когда предложил ей свой план спасения?
Она сказала?
За тонкую душевную организацию своего нежного и ранимого крохи я не очень переживала – нежностью, ранимостью и тонкостью душевной организации он пошел в меня, а я этого богатства в жизни в глаза не видела. Да и он уже давно не кроха. Если ему это нужно, то переживет как-нибудь и скрытность ее, и происхождение.
Отговаривать сына я так же совершенно не собиралась. Если кому-то из Феррерсов или Ар-Бравлингов хочется, то ради всего святого – вперед, на рельсы, а я под этот поезд вставать не собираюсь, у меня совершенно другие интересы в жизни!
И пока все вокруг кудахтали и спорили, я сидела в уголке и сладострастно мечтала об Ильзиной генетической карте.
Нет, но какова нахалка все же!
Стоит, глазки в пол – скромница, паинька. И пока Ричи держит оборону, вроде бы и не при чем тут. А стоило отцу только попробовать надавить на нее лично – даже не надавить, просто обозначить давление! – как кулачки сжались, глазки закрылись, и дыхание сбилось, стало быстрым, поверхностным…
Гелиос отступил.
Я на всякий случай подняла щиты – и свои личные, навешенные на мужа и сына, и стационарные.
– Милая, пожалуйста, успокойся! Здесь не о чем переживать… – мягко шагнула к дочери Хелена Ар-Бравлинг.
– Хелена, стой. – Жестко вмешался новый голос. – Она сама.
И голосом этим можно было резать плоть, как скальпелем. Я бросила в ту сторону быстрый взгляд, и не поняла, кто из двоих это сказал: оба мужчины сидели собранные, напряженные. В состоянии магической готовности.
– Я сама, – облизнула губы Ильза. – Сама.
Голос сбивался, и звучал тихо, но упрямо, и я успокоилась.
С Ричардом мы оказывались в таких ситуациях не раз, и я привыкла верить ему, когда он говорил, что справится. Так же, как Ильза и Хелена привыкли верить в этом вопросе наставнику.
– Я думаю, на сегодня достаточно – детям нужно отдохнуть, – вмешался свекор, и, кажется, всерьез задумался, так ли уж нужно роду эдакое приобретение. – Мы продолжим этот разговор завтра.
Я вздохнула и выплыла из своих воспоминаний в кабинет, полный усталых и встревоженных взрослых. Ребят развели по комнатам, и разговор продолжился и без них – но с коньяком.
И вот уже два часа топтался по кругу: надавите на вашего ребенка – нет вы сами надавите!
Ни одна сторона не хотела брать на себя жесткие меры и выступать тираном – всем было жалко своего ребенка и не хотелось выпускать из бутылки джина подросткового бунта и призрак разрушенных отношений.
Тем более, что всё это и так маячило в опасной близости – на аргумент о грядущих трудностях с продолжением рода, мое чудовище, не моргнув глазом, заявило, что не видит никакой жесткой необходимости в их с Ильзой участии в этом мероприятии. Ведь есть наша Мэнди и семеро детей у родителей Ильзы.
И то, что его чуть было не состоявшаяся супруга даже бровью не повела на в ответ на эти слова, явно свидетельствовало: она согласна с Ричи согласна.
Равно как и перекошенные физиономии Ар-Бравлингов свидетельствовали об обратном.
И потому сейчас, исчерпав все аргументы, мы молча воздавали должное коньяку, пока Кирстен Ар-Бравлинг не закруглил это траурное мероприятие, опустошив одним глотком свой бокал:
– Думаю, на сегодня переговоров хватит, – он встал и оправил пиджак. – Не знаю, как вы, господа, а я хочу спать.
И все дружно спохватились, что время близится к полуночи, день выдался, мягко говоря, не из легких, а завтра обещает стать не легче…
Гости, включая лорда и леди Феррерс, разошлись по приготовленным для них комнатам, мы с мужем заглянули к спящему сыну (меня в очередной окатило ужасом – моего мальчика могло бы не быть! Не быть!), а потом наконец-то заперлись наедине в супружеской спальне.
