Kitabı oku: «Всё, что должно разрешиться. Хроника почти бесконечной войны: 2014-2022», sayfa 4

Следом меня ошарашило известие о том, что он – полковник армии ДНР. Полковника Яценко получил личным приказом Захарченко.

С другой стороны, а что мы хотим: имело место становление новой государственности. Вот уж где можно было воочию наблюдать вертикальную мобильность.

– Ты чем занимался в Херсоне? – поинтересовался я.

– Производство картриджей и совместимого расходного материала для лазерной техники.

– Ничего не знаю об этом, но круто. Как там жизнь, в Херсоне?

– Херсон – это большое болото. Город морских академий и мореходок. Ежегодно город выпускает порядка 12 тысяч выпускников. И вот эти 12 тысяч человек могут трудоустроиться в любой точке мира. Через 2, 3, 4, 5 лет человек, который выпустился, либо старпомом, либо механиком, либо ещё кем-то получает от 7,5 до 25 тысяч долларов в месяц на какой-нибудь барже. И вот ситуация: в городе, где нет вообще производства, – в любом торговом центре каждые шесть метров ювелирный магазин. Выходишь из торгового центра – каждые шесть метров ломбард. Это я называю «херсонский круговорот золота». Моряк жутко кутит на протяжении 3–4 месяцев, пока он дома. Машины покупает и тому подобное. Убитый город, почти нет дорог, но есть шикарнейшие тачки, шикарнейшие рестораны – в Донецке, наверное, нет такой кухни в ресторанах, как в Херсоне. Такая специфика: город для моряков и блядей. Вот почему и протеста нет: нормальный мужик ушёл в море.

– Протест ушёл в море, – повторил я.

– Да, а все, кто остались, – они обслуживают 30–40 тысяч человек, которые периодически возвращаются королями и оседают там.

– А ты кем там работал? Наёмным менеджером?

– У меня было собственное производство. На самом деле деньги, которые у меня были, я заработал на Олимпиаде в Сочи. Я занимался подрядами по строительству СКС, WI-FI, оснастил отель «Radisson Blu» на побережье Имеретинской бухты. И когда встал вопрос, что делать и куда везти деньги, я решил, что нужно ехать к себе на родину, в Херсон. Туда я и привёз заработанное в 2013 году. Основал производство, подготовил филиалы во Львове, в Черновцах, и решил открывать офис в октябре-ноябре. Но началась вся эта суматоха – и в декабре я уже был в Киеве, в Мариинском парке, на Антимайдане.

– И что тебя привело на Антимайдан с таким баблом? Ты же мог пригодиться «новой процветающей Украине»?

Говоря с Виктором, я чувствовал словно бы нарастающий зуд в голове: что-то не совпадало. Наконец, я понял: Яценко не должен был попасть в ополчение – никогда. Его тип являл собой не просто слом шаблона, а реальный сбой существующей внутри меня системы представлений. Передо мной сидел безупречно одетый молодой человек: костюм, ботинки, отлично выбритый, чётко поставленная речь, уверенная жестикуляция. Так выглядит «золотая молодёжь»; правда, в отличие от большинства представителей этой прослойки, Яценко зарабатывал исключительно своими мозгами.

Но зачем ему могло понадобиться ополчение Донбасса? Шахтёры эти, Моторола, казаки? – это же вообще не по его части.

Яценко, не очень удивляясь моим вопросам, терпеливо объяснил, что евроассоциация, за которую так боролся Майдан, означала, во-первых, (и как ни странно) крах его собственного бизнеса, во-вторых, крах сельского хозяйства в Херсонской области, в-третьих, коллапс огромной части украинской промышленности.

– Это – с экономической точки зрения, – говорил он. – А идеология у меня, конечно, тоже была. Я уже в детстве на контурной карте Россию рисовал вместе с Украиной, и не воспринимал никакие иные границы, потому что город Херсон основал князь Потёмкин по указу Екатерины. И я всем рассказываю, почему Херсон был так назван, это мало кто знает.

– Я тоже не знаю, – признался я.

– Когда Екатерина решила получить доступ к Чёрному морю основательно и навсегда, она объявила войну Османской империи. Из Парижа в Петербург было послано Великое посольство. Пока посол ехал из Франции, Екатерина отдала приказ срочно основать крепость Херсон. И когда приехал посол и спросил, на каком основании была объявлена война Османской империи, она сказала, что мы освобождаем наши исконные земли. В городе Херсоне, объяснила Екатерина, князь Владимир принял христианство.

Где именно находится крымский Херсонес, в котором на самом деле и было принято русскими христианство, тогда мало кто понимал.

– Замечательно: без интернета невозможно было проверить, где раньше находился Херсон, – засмеялся я; Екатерина была остроумная женщина.

– Ну а потом в Херсонскую губернию, – продолжал Яценко, – входила Таврида, Одесса, частично нынешняя Кировоградская область. Соответственно, здесь располагался административный центр российской экономической зоны, по причине того, что в Херсоне изначально были верфи. Но верфи затем убрали и перевезли в Николаев. И остался большой, никому не нужный город.

– И как ты из своего большого, никого не нужного города попал в Славянск? Тут на Екатерину уже не сошлёшься.

– Два месяца я провёл на Антимайдане в Киеве. Поучаствовал в первой драке, когда там только начиналась мясорубка. Я был на зачистке улицы Грушевского, был на площади Незалэжности. В последний день в Мариинский парк привозил арматуру. Я уже понял, что будет рубилово, и поэтому лично ездил на металлобазу под Киевом, покупал арматуру. И потом я выводил из Киева всех активистов херсонских – нас было 900 человек. Тогда стало ясно, что надо брать поезд в аренду. Если бы выходили на автобусах, нам бы не дали выйти. Людей мы вывезли на поезде.

Я покачал головой: вот это да.

Наконец, догадался спросить, какого он года рождения. Оказалось – 1985-го. Ну ладно тогда. Я-то первые полчаса думал, что этому парню едва за двадцать.

Но чем больше присматривался к нему, тем лучше понимал, что изначальное впечатление было ошибочным: мимика и глаза выдавали быстро думающего и давно уже взрослого человека.

– Мы тут же пошли к херсонскому губернатору Костюку. Он сам дончанин, с Ильменского района. У нас с ним всегда хорошие отношения были. За небольшой срок он сделал немало для области. Говорим ему: всё, началось рубилово. Он говорит, что нет, нужно договариваться, нужно обеспечить охрану ОГА. Я ему говорю: всё, там людей убивают, поздно, надо разворачиваться к Москве, ведь Москва – это всё-таки наши… Председатель Харьковской ОГА Михаил Добкин устраивает мероприятие в Харькове, где должны были принять решения о создании Новороссии. Мы вчетвером едем от Херсонской области на Харьковский съезд, но там уже пошёл слив. «Партия регионов» была не в состоянии что-либо сделать, и мы вернулись в Херсон. Дома выяснилось, что моя машина в розыске: уже есть фотографии, как я привожу арматуру, как я эту арматуру выгружаю. Семью я уже вывез до этого – в Сочи, у меня жена оттуда. Машину свою прячу, и на машине брата мы выезжаем в Крым. В Крыму на тот момент никакой таможни нет. Там творится что-то непонятное. Еду в Москву. Пока я в Москве – в Крыму появились «вежливые люди», и понеслось. Пытаюсь в Москве найти людей, которым можно объяснить, насколько важна с точки зрения стратегии Херсонская область. В Херсоне есть электричество и вода – то, что нужно Крыму.

Возвращаюсь в Крым – и в это время происходят события в Одессе. Двое ребят из Одессы, которых я встречал в Мариинском парке – Андрей и Сергей, – сгорели в Доме профсоюзов. И тогда я понял, что нужно делать выбор. Отцу позвонил и сказал, что еду в Донецк. Он благословил. Жене сказал, что поехал в командировку, типа у меня какой-то подряд, и что две недели меня не будет. Она меня до сих пор за это упрекает. И всё, отправился в Донецк. Границу перешёл, она была ещё «укропская». А все мои украинские документы – права и так далее, – остались в Киеве. Я под Киевом снимал дом – там и лежат, быть может, до сих пор все мои вещи, компьютер…

Приехал в Донецк и в свой день рождения попадаю к Паше Губареву в кабинет. Я пришёл с кучей идей того, что я могу сделать. Спрашиваю, как у них обстоят дела со связью.

– Он пришёл и предложил на основе шифрованной телефонии проект, – рассказал присоединившийся к нам Губарев, легко качнув, в командирской своей манере, большой головой в сторону Яценко, но на самого Яценко не глядя. – Мы сразу его приняли и дали деньги. Первая связь была установлена по линии Донецк – Славянск. И эту связь ни разу укры не перехватывали.

– Вот он про себя не всё рассказывает, – наконец, улыбнулся Губарев и быстро посмотрел на Яценко. – Когда его уже назначили министром – а министерство многопрофильное: почта, городские телефоны и фельдъегерская служба, – всё нужно было сразу налаживать, – Губарев повернулся ко мне, – так он реально жил на работе, даже одежду не менял.

– А я как панк, – ответил Яценко, и тоже чуть улыбнулся.

Он вообще, заметил я позже, никогда не смеётся в голос: я, по крайней мере, так и не услышал его смеха. По типажу Яценко – всегда серьёзный отличник. Отличник сначала в школе, потом отличник в институте. Следом зарабатывает свой миллион, или десять миллионов, или даже пятьдесят…

А затем, когда на Майдане начинается война, закупает арматуру.

– …Я и в Москве жил, и в Великобритании учился, – дозированно выдавал детали своей биографии Яценко.

– С ума сойти, ты ещё и в Англии учился, – мрачно отметил я. – Сколько в твоём донецком министерском штате было человек поначалу?

– Был я, потом ещё два человека. Первые три сотрудника, которые у меня были: один из Петербурга, второй из Москвы, третий из Казани. Это был отдел спецсвязи. У парня из Петербурга была «Лада Гранта», на которой мы побывали и в Славянске, и в Лисичанске, и в Изварино – и где только не были! Мы даже хотели ролик сделать про эту машину.

– Знаешь, как этот человек принимал людей на работу? – Губарев снова кивнул головой в сторону Яценко. – Спрашивал: что ты можешь сделать? «То-то и то-то» – «Хорошо, завтра выходи к восьми».

– Я всем давал шанс, – безо всякого пафоса объяснил Яценко. – У меня 30 % министерства не имеет высшего образования.

– И все, в основном, старше тебя? – спросил я.

– Конечно, – ответил он.

Под самый вечер Яценко немного развеселился – я пил водку, он чай, и что-то в этом чае на него подействовало; особенно меня позабавил рассказ о том, как Яценко явился к Игорю Стрелкову в Славянск.

– В Славянске, – рассказывал Яценко, – такое обоюдное доверие было, все друг другу улыбались. «Люди к нам идут и нас поддерживают? Добровольцы из России? – у-у-ух!» В общем, как я попал к Стрелку – приехал с телефоном и сказал: «Я буду делать вам спецсвязь. Позывной “Яцик”». Он такой: «Что от меня нужно?». Я ему сказал, что нужен его офицер связи. Он мне даёт своего офицера связи: всё, мы пошли в здание СБУ, в его кабинет. Я поставил связь, рассказал, как пользоваться. Он говорит: сколько ещё телефонов есть? Я говорю, что ещё пять телефонов. «Нужно в Краматорск, Артёмовск и в Дружковку ставить». Всё, есть, понял. Ни паспорта не спросил у меня Стрелков, ни откуда я, ни что я. Вот это факт. Все подумали, что меня ФСБ прислало. Хотя это была моя личная затея, потому что я в телефонии разбираюсь и знаю, как что зашифровать.

Первый раз у меня спросили документы, когда оформляли удостоверение на начальника связи, то есть, когда меня передали в подчинение Хмурого…³. Он поинтересовался, что именно я буду делать. Я ему ответил, что могу то-то и то-то. Ну, давай, говорит, возглавишь у меня 4-й отдел радиоразведки и спецсвязи. И тогда он мне штатку подписал. Вот в тот день я первый раз показал документы. Это был конец августа. То есть май, июнь, июль, август – четыре месяца у меня документы никто не смотрел

…В марте, апреле, мае, понимаю я, любой человек, приехавший в Харьков, в Одессу, в Донецк, в Луганск – хоть бы он был вовсе городским сумасшедшим – мог сказать: здравствуйте, я полковник Иванов – и его допускали куда угодно.

Все хотели верить в «руку Кремля».

В неё верили в Киеве и на Западной Украине, в неё верили в модных московских кафе; но самое главное – в неё очень верили ополченцы.

Но ополченцы, конечно же, первыми поняли, что никакой руки Москвы – нет.

…Сидя за одним столом с Яценко, и то смеясь, то поражаясь его рассказам, я всё равно время от времени забывался и снова не мог понять: нет, всё-таки зачем было парню из Херсона – который имел подряды на Олимпиаде в Сочи, открывал филиалы своей фирмы во Львове и в Черновцах, – зачем ему понадобилось тянуть провода от одного отряда бородатых ополченцев к другим разбитным, гулевым, чубатым сепаратистам?!

* * *

Догадываясь, что наткнулся на какую-то аномалию, я отдельно обсудил схожие темы с Павлом Губаревым, стоявшим, как мы помним, у самых истоков донбасской истории.

– Ты, накануне всех событий, имел своё рекламное агентство? И нормально себя чувствовал?

– Условно я мог себя отнести к «среднему классу». Мне до среднего класса чуть-чуть не хватало. Я мог себе позволить ездить по Европе всё лето, мог себе позволить всякие «ништяки», собирался квартиру покупать.

(Мысленно я пожал плечами: человек, который может всё лето ездить по Европе и купить в недешёвом Донецке квартиру – именно что средний класс, безо всяких «условно».)

– Дело не в этом, – говорит Губарев. – Широкий средний класс не построишь на присасывании к активам.

– Нет, – перебиваю я его, – Паш, вопрос об общечеловеческих приоритетах. «Средний класс», как многим кажется, всегда выбирает бабло, либо личную возможность его зарабатывать, как абсолютную ценность. Неважно, каким образом, – более-менее в рамках закона. Поэтому в Москве «средний класс» ходит на Болотную и на Марши мира, сплошь и рядом, хотя и не всегда, поддерживая в войне Майдана и Антимайдана – киевскую власть.

– Москвичи в этом плане почему-то другие, – задумчиво говорит Губарев. – Объяснить мне это сложно. Я не совсем понимаю Москву. Я там не жил.

– И я там не жил, – говорю я. – Но это слишком часто – так.

– Майдан был нам чужд на уровне культурно-исторических идей и мифов, – подумав, пояснил Губарев. – В душе все поддерживали антикоррупционную борьбу. Антиолигархические лозунги были очень комплиментарны и «среднему классу» на Донбассе. Просто об этом не принято было говорить, чтобы не лить воду на мельницу Майдана. Поэтому мы осуждающе смотрели и осуждающе молчали. Что касается «среднего класса», то присосками власти может быть только ограниченное количество людей. Думаю, в майданное движение пошла та часть «среднего класса», которая не пристроилась в присосочно-отсосочную пирамиду. А я не собирался в неё встраиваться. Она мне противна по духу. Я старый революционер, красный националист, мне всё это претило. Я тихо ненавидел эту власть, хотя мне иногда приходилось с ней иметь дело.

«Нет, Паша, – думал я. – Ты всё говоришь правильно, но ты был именно “средний класс”, вне зависимости от того, встроил ты себя в пирамиду или нашёл место возле. В любом случае, ты был успешнее огромного количества участников Майдана. Как, впрочем, и Виктор Яценко, с которым мы обсуждали ровно ту же самую тему».

Если вспомнить Харьков, размышляю я дальше, там поначалу все знали главу местного «Оплота» Евгения Жилина – чьи антимайданные ролики так подействовали в своё время на Захарченко. Когда никто ещё ведать не ведал ни одного из будущих персонажей и героев донбасской войны – все уже слышали про Жилина и его «Оплот». Но ведь Жилин тоже занимался бизнесом: у него был бойцовский клуб по боям без правил, и он имел возможность системно помогать ветеранам Великой Отечественной – не спорадически, а из года в год. Жилин был удачливым представителем «среднего класса», хоть и со специфическими увлечениями.

Был в Харькове ещё и другой важный человек – Алексей Верещагин. Он водил многотысячные толпы на штурм администраций; после чего Верещагина повязали украинские спецслужбы.

С Верещагиным я тоже общался – в Луганске, в октябре 2014 года. Выкупленный из украинской тюрьмы (да, так можно было), он служил в подразделении ополченцев «Ночные волки». Огромный, бритый наголо, харизматичный тип моего возраста. Верещагин до войны был руководителем производства – что-то связанное то ли с кирпичом, то ли с бетоном.

Идём дальше?

Денис Пушилин окончил Донбасскую национальную академию строительства и архитектуры, факультет «экономика предприятия», потом был функционером движения «МММ», и тоже, говорят, не бедствовал.

Или Дмитрия Трапезникова вспомним – одного из замов Захарченко, который в свои тридцать с лишним лет руководил торговым домом, и смотрел из окна своего офиса на Майдан.

Да и сам Захарченко… Шахтёрское дело он оставил давным-давно, и занимался совсем другими вещами.

Я спросил как-то Захарченко, сколько весили его активы к апрелю 2014 года, и он тут же назвал трёхзначную цифру. Вроде, ничего удивительного, но дело в том, что речь шла о миллионах. И не рублей, а евро.

Захарченко был не бедный человек. Он был более чем обеспеченным.

С нами сидел тогда в компании вице-премьер правительства ДНР, Александр Тимофеев, тот самый, что носит позывной Ташкент – потому что окончил Ташкентское военное училище в своё время, – и он с невесёлой улыбкой сказал, что до войны был в разы состоятельней.

«Мы все были куда богаче», – повторил он, безо всякой, как мне показалось, жалости, но с некоторой иронией по отношению к самому себе.

Подобных примеров – десятки, а то и сотни. Видя всё это, я просто обязан сказать одну важную вещь.

Революция на Донбассе произошла под руководством представителей среднего класса.

Этого не должно было случиться, потому что здесь заложена аномалия. Но случилось.

Можете называть это контрреволюцией, разницы в данном случае никакой. Контрреволюция – тоже революция. И то, и другое – переворот с целью захвата власти.

Раньше под революцией понималась смена экономической формации, но целая череда революций XXI века это правило временно аннулировала. Сейчас не меняют экономические формации: революции совершают в интересах финансовых групп, небезуспешно выдавая эти интересы – за национальные и, что самое смешное, за либерально-демократические.

«Средний класс» очень любит либерально-демократические ценности, искренне считая их идеальной средой обитания, посему выступает во время революций в качестве основной движущей силы. Творческая интеллигенция, по сути, тоже представляет собой «средний класс» – будь то певец Вакарчук в Киеве или писатель Акунин в Москве (или где угодно).

В качестве авангардных отрядов революции может быть использован «право-националистический» ресурс: от деятельных консервативных патриотов, статусно также относящихся к числу «среднего класса», до откровенно нацистской массовки, которая, впрочем, в количественном отношении в десятки раз уступает «среднему классу».

Именно поэтому просвещённый «средний класс» столь спокойно и скептически смотрел на бритоголовую братву на Майдане – «сейчас мы их пропустим впереди себя подраться, а потом заберём у них власть», – примерно так или именно так рассуждали представители «среднего класса».

Но в итоге вышло так, что власть отобрали и у бритоголовых, и у просвещённого «среднего класса» – и отобрала эту власть, как и следовало ожидать, крупная буржуазия; но это уже другая тема.

Пролетариат и крестьяне, а также униженные и обездоленные из любых социальных групп, увы, в революциях нового века ведущей роли не играют. Зачастую не играют вообще никакой.

Есть ещё один, весьма принципиальный момент: на всей территории бывшего СССР (да и не только здесь) буржуазия и «средний класс» совершают революции сугубо, исключительно прозападного толка. «За европейские ценности».

Запад в понимании революционеров нового времени – есть символ их личного благоденствия, их обязательной и неизбежной удачи. (Надо признать, это достаточно архаичная точка зрения, – ведь Запад не может гарантировать удачу даже собственным жителям, – но что поделаешь, людям свойственно пребывать в иллюзиях.)

«Средний класс» – порождение эпохи глобализации; поэтому он так легко перемещается в пространстве, всякий край ему люб. Лишь бы это не «русский мир» был – что-то такое есть в «русском мире», от чего «средний класс» часто воротит.

Да, на территории «русского мира» тоже можно поработать – здесь недурно платят, – но главное, чтоб «русский мир» не лез в чужие дела, и помнил своё собачье место.

«Средний класс», как нам объяснили умные люди, может быть движим исключительно меркантильными интересами. Основная функция «среднего класса», как известно, – это потребление.

Идеалистов больше нет, сказали нам, романтики перевелись. Остались только буржуазные прагматики (по крайней мере, так они думают о себе).

Буржуазия желает фуа-гра, кружевных трусиков, пармезана и «Бэнтли»; и заодно демократии, потому что «Бэнтли» и фуа-гра идут с демократией в одном флаконе. В этом нас тоже убедили сразу после распада СССР. Более того, распад СССР именно этим и обосновав. (Кому «Бэнтли» не досталось – сам дурак, зато тебе дали свободу, раб.)

…Я веду к тому, что на Донбассе надорвалась и рухнула привычная картина мира.

Во главе событий донецких (а также крымских, харьковских, луганских) стояли именно что представители «среднего класса». Одни из них дошли до победы, другие были выбиты на первых же порах, третьи сдались, четвёртые погибли, – но всё это в данном разговоре уже не так важно.

Представители «среднего класса» выступили зачинщиками и застрельщиками антимайдана и начавшегося затем прямого военного противостояния.

Но ведь они сделали то, чего «средний класс» не должен делать никогда!

Зачем «среднему классу» антимайданная, антизападная, антибуржуазная революция? Да ещё и какой-то там «русский мир»? Германия живёт лучше, чем Россия. Франция живёт привлекательней, чем весь этот хвалёный «русский мир». США живёт богаче, чем русские нищеброды.

Никакой нормальный человек не будет ставить деньги на заведомо проигрышную фишку.

Кто видел этот «русский мир»? Разве его можно сравнить с Австралией, айфоном, айвой?..

* * *

Яценко внимательно выслушивал меня, всегда до конца и не перебивая, – хотя, скорее всего, он уже знал, что собирается ответить.

Отлично представляю, как он отвечал в своих университетах: выдержанно и всегда твёрдо зная, к чему ведёт. Так Яценко, наверное, и связь проводил между Донецком и Славянском, с тем же невозмутимым лицом.

– Майданная революция – это революция иждивенцев, – говорил Яценко без всякого полемического задора, ровным голосом, как само собой разумеющееся. – Фундаментальной позиции, которую готовы были изложить их спикеры, – я не знаю. Пусть кто-нибудь из них обосновал бы какие-то реальные позиции, с которыми мы идём в Европу. Кроме того, что «мы будем жить хорошо в Европе», – больше ничего. Едва ли есть кто-то из киевского круга, кто прочитал «Соглашение об ассоциации». Я уверен, что ни Мустафа Найем, ни вся эта мразь типа Антона Геращенко – никто из них не читал «Соглашения…». Продали красивую картинку, мечту. Когда российских журналистов пускали на Майдан, они у селюков спрашивали: а вы знаете, что́ там написано? А они в ответ: да вы – Кремль во плоти, вы – кремлёвская пропаганда. Говорят, что бизнес в какой-то степени поддерживал Майдан. За год я объехал всю Украину. Люди говорили мне, что при Кучме было хорошо – «был бизнес». А сейчас, говорили мне, тяжело и плохо. Спрашиваю: чем вы занимались при Кучме? Ну, металлоломом. Металлоломом! И так – каждый второй.

– Пилили там что-то… – задумчиво говорю я.

– Это люди иждивения, которые вышли на Майдан с мыслью, что Европа им что-то даст, – повторял Яценко. – Многие из них ездят в Польшу, и не понимают, что их «Польша» – это большой обман. Организованная территория, где украинцы работают по определённой экономической модели. Но это не значит, что Украине сделают такую же модель. Это всего лишь долгоиграющая европейская политика – пожирание. Кроме дешёвой рабсилы и ресурсов, им больше ничего не нужно.

– А ты думал про то, почему почти все твои сверстники на Украине и в России рассуждают иначе? Отчего они наши с тобой оппоненты? Что с ними произошло?

– Стиралось понятие своего государства, – отвечал Яценко. – Люди как бы теряли внутренний суверенитет. Внедрялось мнение, что мы должны жить там, где хорошо, вместо того, чтобы формировать позицию, что мы должны сделать так, чтобы здесь было жить хорошо.

В четырнадцать лет, учась в Англии, я выходил на Оксфорд-стрит, смотрел, как там круто, как на красный свет останавливается кортеж королевы. Или в восемь утра я с какой-то экскурсией нахожусь в Кембридже: общественный туалет – и там опрятные бомжи чистят зубы… Но потом я изучал экономику и понял, что Англия – это такая большая присоска ко всем экономикам. И они могут себе позволить 30 % населения держать на содержании – за счёт экономического террора. Мысль о том, что все страны могут вот так вот жить – самообман. Нужно самим.

…Что ж, я хотел получить такой ответ.

Более того: я был удивлён и рад, что за два года войны ничего в позиции Яценко не изменилось.

Это была не революция «среднего класса» против другого «среднего класса». Тут другое: проукраинская часть «среднего класса» поддержала революцию иждивенцев, а прорусская часть «среднего класса» – выступила против.

Основания для этого каждый выбирал свои – они могли быть сугубо этнические, национальные, языковые, культурные. Могли быть монархические, могли – имперские, могли – левые.

Но технологический, исключительно рациональный подход Виктора Яценко мне кажется особенно убедительным.

Завершая этот разговор, Виктор рассказал мне забавную историю из жизни типического представителя «среднего класса», оказавшегося в ДНР.

– Недавно в соцсети написала мне симпатичная девушка: «Виктор Вячеславович, к сожалению, вот таким вот образом к вам обращаюсь, но у вас есть серьёзная розничная задолженность по налогам и вам нужно позвонить в Херсонскую налоговую, потому что у вас будут проблемы». Я ей говорю, что приехать не могу. Тогда она предлагает решить вопрос по телефону. Я тут же её набираю и объясняю ей, что на меня теперь – после всей этой истории – на Украине заведено порядка одиннадцати уголовных дел, к тому же я являюсь министром связи ДНР и с учётом плохих дорог приеду только на танке, но в лучшем случае в следующем году. Она говорит: «Я поняла». Да, говорю, спасибо, что вы меня помните. И она мне, совершенно спокойно: «До свидания».

* * *

Случались, впрочем, типажи, которые, минуя любые классификации, являлись в историю незванно и негаданно.

Мало кого так ненавидели (и до сих пор ненавидят) в российской, приятной во всех отношениях, либеральной среде, – как Арсена «Моторолу» Павлова. Он словно бы стал средоточием всего того, что отвратительно этой публике: лихой, дикий человек.

И мало кого так сразу приняли и полюбили самые обычные, самые нормальные русские люди. Словно бы истосковавшиеся по такому типажу, по такому герою.

Всякий раз, когда я ехал в сторону Донбасса, пацаны и мужики, никак не склонные к сентиментальности, говорили мне: передай привет Мотороле, – ну а самые лучшие русские девушки, которые ничьих автографов не коллекционировали никогда, вдруг просили, чтоб Моторола им черкнул своё имя, на любой открыточке.

Первый раз ополченцы, а затем и широкая общественность увидели Моторолу в Славянске – его беспредельную, удачливую и дерзкую команду в джипах, на которых были установлены «Утёсы». Неожиданно появляясь в неожиданных местах, они отрабатывали по тяжёлой технике и позициям ВСУ, и столь же стремительно исчезали. Неуловимый штурмовой отряд.

Моторола мог бы встать в один ряд с удачливыми командирами и партизанами Отечественной, Гражданской, и так далее – он явил собой нечто среднее между Денисом Давыдовым, Махно и Чапаевым.

Арсен Павлов, комбат «Спарты», этот русский националист с не очень русским лицом безупречно смотрелся бы среди воинства Чингисхана и всех остальных чингизидов: рыжая его борода, угорский разрез глаз, косая улыбка – всё будто оттуда.

Моторола придумал свой вызывающий стиль, это подкупало тоже: квадроциклы, или с открытым верхом джипы, где установлены колонки, из которых мощно топит качественный русский рэп: как правило, 25/17, ГРОТ, Рэм Дигга. Своя стилистика, свой наглый юморок – все помнят, как Моторола передавал приветы то президенту Польши, то Бараку Обаме, то липовым русским националистам, которые любят сражаться за Родину дома.

Я не отследил тот момент, когда Моторола стал полковником; помню только, как мы сидим в кафе (Моторолу в Донецке узнавали все поголовно, и подавляющее большинство радовалось ему) – сидим, говорю, обедаем, Моторола ест суши (он любил суши), на дворе чудесная донецкая весна, тут возле кафе начинается какое-то движение, появляются очень крупные – в смысле габаритов – военные. Моторола не спеша выходит на улицу – и я вижу, как эти трое военных, весом по сто двадцать килограмм и на полторы головы выше Моторолы, подбираются, вытягиваются в струну, и, от напряжения растаращившись, один из них докладывает:

– Товарищ полковник, трам-парам-пам-пам.

– Вольно, – даже не говорит, а лёгкой судорогой щеки останавливает доклад Моторола.

Из армии он уволился старшим сержантом. На Юго-Восток он приехал в том же звании; хотя никаких званий тут поначалу не было. И вот – то, что называется вертикальная мобильность.

В этом он был схож с Виктором Яценко: в большую историю заявился тип, которому нет тридцати, отлично отработал своё – и получил результат.

Минуту поговорив с тремя подполковниками, Моторола уселся на квадроцикл с флагом «Спарты», врубил музыку так, что задрожали стёкла в кафе, и поехал в своё подразделение.

Те, кто когда-нибудь имел отношение к российским вооружённым силам, или к органам внутренних дел, или к спецслужбам, – знает, что вести себя подобным образом не принято. Вот эта музыка дурная на полную громкость, это неформальное поведение – так нельзя, так не делают.

Но Моторола установил свои правила, ему – позволялось.

В очередной раз мы заехали к нему в гости с военкором Евгением Поддубным.

Там, где живёт «Спарта», – раньше была, кажется, школа, или что-то наподобие.

В тот раз я решил расспросить у Моторолы, с чего начиналась его украинская война.

– С какого ты времени на территории суверенной Украины?

– С февраля 2014 года.

– Ходит куча слухов: что ты пытался поджечь базу «правосеков», потом в Харькове нашёл себе жилинских ребят…

– Да, с жилинскими ребятами я был, – уклончиво отвечал Мотор.

Кабинет, где мы разговаривали, напоминал прихожую в деканате того университета, где я учился когда-то: три стола, на стене карта, много разнообразного народа, всем лет 25–35 на вид, одна строгая девушка в камуфляже.