Kitabı oku: «Рапалло – великий перелом – пакт – война: СССР на пути в стратегический тупик. Дипломатические хроники и размышления», sayfa 24

– учитывая международное положение Советского Союза, данное соглашение будет оставаться секретным до тех пор, пока правительство СССР не решит его обнародовать [14, с. 702–705].

Как видим, предлагалось сделать первый широкий шаг в сторону создания антигитлеровской коалиции. «Сейчас вся энергия британского правительства (и лично Черчилля), – делился с НКИД своими наблюдениями И. М. Майский, – направлена на отыскание «союзников». Конкретно стоит вопрос о США. В более отдаленной перспективе (несмотря на все наши опровержения, разъяснения и прочее) правящие и неправящие англичане мечтают также об СССР как о «союзнике» [64, ф. 059, оп. 1, п. 326, д. 2237, л. 82].

В конкретных обстоятельствах осени 1940 г. меморандум, однако, не только не привел к улучшению советско – английских отношений, но стал причиной дипломатического скандала между Лондоном и Москвой. Прежде всего, Криппс не смог добиться аудиенции для передачи этого важного, как полагал британский кабинет, документа не только у Сталина, но даже у Молотова. Роль «почтальона» выполнил первый заместитель наркома А. Я. Вышинский. 11 ноября из Кремля последовала отрицательная реакция на меморандум, причем в весьма унизительной форме личного мнения Вышинского, правда, основанного, по его словам, на «настроениях в нашей среде». «Я должен прямо заявить, – сказал он Криппсу, – что не понимаю, чего хочет Англия, т. к. в своем заявлении Англия говорит о таких предложениях, которые дают меньше того, что мы в настоящее время имеем¹⁷⁹ […] Я буквально поражен, как могло правительство Великобритании делать СССР такие предложения, особенно когда Англия находится в осаде».

Оскорбленный отказом Молотова принимать его, посол заявил, что это равнозначно политически недружественному отношению к Англии, и что он считает бессмысленным прилагать новые усилия к улучшению отношений между двумя странами [90, с. 51–53]. Ждать ответа от Молотова Криппсу пришлось до 1 февраля 1941 г. В ходе состоявшейся беседы нарком заявил, что предложения, содержащиеся в британском меморандуме, не могут служить базой для урегулирования советско – английских отношений [90, с. 376–379].

Насколько можно судить, несчастливая судьба меморандума объяснялась тем, что за пять дней до его поступления берлинской «птице Феникс» удалось навеять Кремлю «сон золотой» – совершенно иные планы и расчеты, которые уносили его воображение на германском ковре-самолете в чудесный мир pax sovietica. Речь идет о полученном Москвой 17 октября приглашении присоединиться к Тройственному пакту Германии, Италии и Японии и стать четвертым управляющим Восточным полушарием Земли! По сравнению с этой захватывающей дух перспективой британские предложения, действительно, производили жалкое впечатление. В послании на имя Сталина рейхсминистр иностранных дел писал: «Историческая задача Четырех Держав заключается в том, чтобы согласовывать свои долгосрочные политические цели и, разграничив между собой сферы интересов в мировом масштабе, направить по правильному пути будущее своих народов» [91, с. 812–813].

То была очевидная попытка вызвать из небытия «дух Рапалло» и гальванизировать политический труп, в который превратился пакт Молотова – Риббентропа, предложив новую программу территориально – политических разделов уже «в мировом масштабе». Для обсуждения этих перспектив, а также всего комплекса двусторонних отношений, правительство Германии приглашало председателя Совнаркома СССР, наркома иностранных дел В. М. Молотова прибыть в Берлин с официальным визитом. Как пишет советник Хильгер, осознав качественное ухудшение советско – германских отношений, «Гитлер поздней осенью 1940 г. принял решение вступить в переговоры с советским правительством, чтобы выяснить его намерения и сделать отсюда возможные выводы» [56, c. 389]. Это было тем более неотложной задачей, что восточный фланг Рейха продолжал оставаться практически беззащитным и держался исключительно на «честном слове», – сталинском представлении о преждевременности удара по Германии.

«Визит Молотова в Берлин не стоял под счастливой звездой»

Получив из Берлина приглашение поучаствовать в очередном «территориально – политическом размежевании», приунывшие было обитатели Кремля вновь почувствовали себя на коне. На берлинские переговоры Молотов и мысленно стоявший за ним Сталин прибыли с ощущением хозяев положения, о чем свидетельствовал привезенный из Москвы список требований, который нарком вручил Гитлеру и Риббентропу. В Москве убедили себя, что в ноябре 1940 г. вновь стали незаменимыми для осуществления внешнеполитических замыслов Берлина, как это было в августе предыдущего года.

Директивы, которыми должен был руководствоваться Молотов, были им записаны, видимо, под сталинскую диктовку, и выглядели следующим образом:¹⁸⁰

1. Цель поездки:

а) Разузнать действительные намерения Германии] и всех участников Пакта 3-х (Г[ермании], И [талии], Я[понии]) в осуществлении плана создания «Новой Европы», а также «Велик[ого] Вост[очно]-Азиатского Пространства»; границы «Нов[ой] Евр[опы]» и «Вост[очно]-Аз[иатского] Пр[остранства]»; характер госуд[арственной] структуры и отношения отд[ельных] европейских] государств в «Н [овой] Е[вропе]» и в «В[осточной] А[зии]»; этапы и сроки осуществления этих планов и, по кра[йней] мере, ближайшие из них; перспективы присоединения других стран к Пакту 3-х; место СССР в этих планах в данный момент и в дальнейшем.

б) Подготовить первоначальную наметку сферы интересов СССР в Европе, а также в ближней и средней Азии, прощупав возможность соглашения об этом с Г[ерманией] (а также с И[талией]), но не заключать какого-либо соглашения с Германией и И[талией] на данной стадии переговоров, имея в виду продолжение этих переговоров в Москве, куда должен приехать Риб[бентроп] в ближайшее время.

2. Исходя из того что с[оветско]-г[ерманское] соглашение о частичном разграничении сфер интересов СССР и Герм[ании] событиями исчерпано (за исключением Финляндии), в переговорах добиваться, чтобы к сфере интересов СССР были отнесены:

а) Финляндия – на основе с[оветско]-г[ерманского] соглашения [19]39 г., в выполнении которого Г[ермания] должна устранить всякие трудности и неясности (вывод герм[анских] войск, прекращение всяких политических] демонстраций в Ф[инляндии] и в Г[ермании], направленных во вред интересам СССР).

б) Дунай, в части морского Дуная, в соответствии с директивами т. Соболеву.

Сказать также о нашем недовольстве тем, что Г[ермания] не консультировалась с СССР по вопросу о гарантиях и вводе войск в Румынию.

в) Болгария – главный вопрос переговоров, должна быть, по договоренности с Г[ерманией] и И[талией], отнесена к сфере интересов СССР на той же основе гарантий Болгарии со стороны СССР, как это сделано Германией и Италией в отношении Румынии, с вводом советских войск в Болгарию.

г) Вопрос о Турции и ее судьбах не может быть решен без нашего участия, т. к. у нас есть серьезные интересы в Турции.

д) Вопрос о дальнейшей судьбе Румынии и Венгрии, как граничащих с СССР, нас очень интересует, и мы хотели бы, чтобы об этом с нами договорились.

[е) Вопрос об Иране не может решаться без участия СССР, т. к. там у нас есть серьезные интересы. [Без нужды об этом не говорить.]

ж) В отношении Греции и Югославии мы хотели бы знать, что думает Ось предпринять?

з) В вопросе о Швеции СССР остается на той позиции, что сохранение нейтралитета этого государства в интересах СССР и Германии. Остается ли Г[ермания] на той же позиции?

и) СССР, как балтийское государство, интересует вопрос о свободном проходе судов из Балтики в мирное и военное время через М[алый] и Б[ольшой] Бельты, Эрезунд, Каттегат и Скагеррак. Хорошо было бы, по примеру совещания о Дунае, устроить совещание по этому вопросу из представителей заинтересованных стран.

к) На Шпицбергене должна быть обеспечена работа нашей угольной концессии.

3. Транзит Германия – Япония – наша могучая позиция, что надо иметь в виду.

4. Если спросят о наших отношениях с Турцией – сказать о нашем ответе туркам, а именно: мы им сказали, что отсутствие пакта взаимопомощи с СССР не дает им права требовать помощи от СССР.

5. Если спросят о наших отношениях с Англией, то сказать в духе обмена мнений на даче Ст[алина].

6. Сказать, что нам сообщили о сделанных через Рузвельта мирных предложениях Англии со стороны Германии. Соответствует ли это действительности и каков ответ?

7. На возможный вопрос о наших отношениях с США ответить, что США также спрашивают нас: не можем ли мы оказать поддержку Турции и Ирану в случае возникновения опасности для них. Мы пока не ответили на эти вопросы.

8. Спросить, где границы «Восточно-Азиатского Пространства» по Пакту 3-х.

9. Относительно Китая в секретном протоколе, в качестве одного из пунктов этого протокола, сказать о необходимости добиваться почетного мира для Китая (Чан-Кай-Ши), в чем СССР, м[ожет] б[ыть] с участием Г[ермании] и И [талии], готов взять на себя посредничество, причем мы не возражаем, чтобы Индонезия была признана сферой влияния Японии (Маньчжоу-Го остается за Я[понией]).

10. Предложить сделать мирную акцию в виде открытой декларации 4-х держав (если выяснится благоприятный ход основных переговоров: Болг[ария], Тур[ция] и др.) на условиях сохранения Великобританской Империи (без подмандатных территорий) со всеми теми владениями, которыми Англия теперь владеет, и при условии невмешательства в дела Европы и немедленного ухода из Гибралтара и Египта, а также с обязательством немедленного возврата Германии ее прежних колоний [и немедленного предоставления Индии прав доминиона].

11. О сов[етско]-японских отношениях – держаться вначале в рамках моего ответа Татекаве.

12. Спросить о судьбах Польши – на основе соглашения] 1939 г.

13. О компенсации собственности в Прибалтах: 25 % в один год, 50 % – в три года (равн[ыми] долями).

14. Об эконом [ических] делах: в случае удовлетворительного хода переговоров – о хлебе [90, с. 30–32].

Как видим, список советских пожеланий – требований получился весьма длинным. На двухдневные переговоры Молотов прибыл с повесткой, содержавшей более десяти вопросов, каждый из которых мог бы стать предметом отдельной международной конференции. Москва явно ожидала встретить в Берлине Гитлера и Риббентропа образца 1939 г. – заискивающих перед советским партнером и готовых на любые уступки ему, что и обеспечило феноменальную результативность переговоров годом ранее.

На руках у Молотова, действительно, имелись четыре небьющихся козыря: абсолютное военное превосходство в районе советско – германского соприкосновения; зависимость Германии от советских поставок и предоставленного ей права внешнеторгового транзита; угроза сближения с Великобританией. Однако главным козырем, полагали в Москве, была заинтересованность Германии в советском участии в «пакте четырех». Впрочем, заходить с козырей Молотов не стал, видимо, стремясь придать переговорам тон доверительного союзничества. Вместо этого, он напомнил Гитлеру, что выдающиеся завоевания Рейха в течение последнего года стали возможны благодаря срыву Москвой попытки создания антигерманской коалиции;¹⁸¹ что за это Берлин остался ей должен, и его согласие на новые советские требования будет лишь восстановлением нетто-баланса в отношениях между двумя державами.¹⁸²

Августовская сделка 1939 г. была, однако, полностью закрыта,¹⁸³ обе стороны получили причитавшиеся им территориально-политические дивиденды, и повторно платить Москве за прошлые заслуги Гитлер не собирался. (Еще в середине сентября 1940 г. им было принято решение «не предоставлять России больше ни одной европейской области» [7, c. 222]). В беседе с маршалом Маннергеймом 24 июня 1942 г. фюрер так прокомментировал полученный от Молотова перечень требований: «Претензии, этим человеком предъявленные, означали весьма очевидным образом желание полного доминирования над Европой». «Эти переговоры были чистой воды вымогательством, – жаловался фюрер Маннергейму. – Это было вымогательством: русские знали, что мы не в состоянии защищаться, покуда были связаны на Западе, и они постоянно шантажировали нас» [122]. Даже спустя полтора года Гитлер помнил, как Молотов с беспощадной настойчивостью стенобитного орудия выбивал из него согласие на советские территориально-политические заявки. «От этих бесед с Молотовым, – вспоминал Риббентроп, – у Гитлера окончательно сложилось впечатление о серьезном русском стремлении на Запад» [12, с. 177]. «…Я его допек», – вспоминал бывший нарком [18, c. 31].

Примечательно, однако, что сталинский посланник выступил в роли настойчивого просителя, но никак не наглого шантажиста. Он так и не выложил на стол переговоров имевшиеся у него козыри, потому что их предъявление Берлину стало бы фактическим предъявлением ультиматума, по мнению Сталина сильно преждевременным. Гитлер еще был нужен ему для сокрушения английского империализма.

Должно быть, в Москве полагали, что Гитлер «услышит» эти не озвученные угрозы и будет учитывать их в своем отношении к советским требованиям; так что из двух переговорных дней полтора дня Молотов пребывал в заблуждении, что «все идет по плану». В своем первом отчете Сталину он сообщал: «Наше предварительное обсуждение в Москве правильно осветило вопросы, с которыми я здесь столкнулся […] Большой интерес Гитлера к тому, чтобы договориться и укрепить дружбу с СССР о сферах влияния, налицо». Даже 13 ноября, в последний день переговоров, он продолжал пребывать в этой уверенности: «Принимают меня хорошо, и видно, что хотят укрепления отношений с СССР [90, c. 50–51,62]. Хотят-то, хотят, но весь вопрос в цене.

У Гитлера был прекрасный политический слух; он, однако, решился рискнуть и действовал так, как если бы со стороны СССР ему ничто не угрожало. Для Москвы, так и не раскусившей авантюрный характер политики фюрера, это стало полной неожиданностью. Неверным оказался и расчет Кремля на уступчивость Гитлера, построенный на предположении об абсолютной ценности для Германии советской гарантии безопасности ее тыла до момента окончательного разгрома Великобритании, т. е. до «греческих календ». В результате берлинская миссия Молотова была полностью провалена, и наркома отправили назад в Москву без подарков.

Назвать переговорами то, что происходило в Берлине, невозможно. Скорее это были двигавшиеся по замкнутому кругу прения, в ходе которых стороны не слышали друг друга, не предлагали никаких компромиссных решений и, в итоге, не продвинулись ни на шаг вперед.

Финляндия

По версии Молотова, «финляндский вопрос» оставался единственным не выполненным пунктом августовских договоренностей 1939 г., и Советский Союз хотел бы его решить окончательно в результате новой войны с Хельсинки. Мнение Берлина запрашивалось в силу обязательства сторон по договору о ненападении консультироваться друг с другом по вопросам, представляющим взаимный интерес, а также ввиду пребывания транзитных германских войск на территории Финляндии. Последнее Молотов назвал нарушением августовских договоренностей о разделе сфер влияния и потребовал их вывода.

В ответ Гитлер указал, что Советскому Союзу предоставлялась возможность решить по собственному усмотрению «финляндский вопрос»; это стоило Берлину значительных морально – политических издержек и нарушило поставки из Финляндии стратегически важного сырья. В случае новой войны Германии придется повторно нести все указанные убытки. Эта война, предостерег он, может отяготить германо – советские отношения последствиями, предвидеть которые невозможно. Судя по имеющимся записям беседы, заявление фюрера прозвучало, как угроза, и именно так было воспринято Молотовым.

В данном случае Гитлер не блефовал: еще в середине августа 1940 г. он распорядился подготовить операцию под кодовым названием «Ренитьер» по оккупации района петсамских рудников в случае нового советского вторжения в Финляндию. В политическом плане ее осуществление означало бы отказ Берлина соблюдать договоренности 1939 г., а в военном – могло привести к вооруженному столкновению с СССР.

Гитлер также назвал вероятным вмешательство в повторный советско – финский конфликт Швеции, Англии и США, что могло привести к расширению зоны боевых действий и полностью заблокировать поставки скандинавского сырья в Германию. Молотов усомнился в вероятности такого вмешательства, но Гитлер не стал его слушать. Пребывание незначительного контингента германских войск на территории Финляндии фюрер назвал временной мерой и предложил не придавать этому большого значения. Принадлежность Финляндии к сфере советских интересов на словах не оспаривалась, на деле же постепенно превращалась в фикцию.

Румыния

«Румынский вопрос» возник в советско-германских отношениях 30 августа 1940 г., в день принятия решения Второго Венского арбитража, и сразу приобрел исключительно острый характер из-за гарантии безопасности, данной тогда же Берлином (и Римом) Бухаресту. Эта гарантия защищала Румынию от советских притязаний на Южную Буковину и вообще от диктата Москвы при решении всех иных вопросов – от режима судоходства в дельте Дуная до так и не предъявленного, но бывшего весьма вероятным требования свободы военного транзита в Болгарию. Отсюда болезненность советской реакции. Предпринятые в сентябре – октябре попытки урегулировать противоречия в обычном дипломатическом порядке успеха не имели, однако сталинская директива требовала вернуться к обсуждению вопроса. Имея это в виду, Молотов без обиняков назвал германо – итальянскую гарантию Румынии направленной против интересов СССР и потребовал ее отмены.

Странно, что в Кремле не понимали бесперспективность подобной постановки вопроса, тем более что с гарантией напрямую было связано пребывание значительного контингента германских войск в Румынии. Соответственно, Гитлер ответил, что на определенное время такая гарантия необходима и потому ее отмена невозможна. «Фюрер хочет спокойствия на Балканах также из-за нефти, – читаем в дневнике Геббельса. – За это мы и Италия гарантируем их (румын. – Ред.) также и от русских. Тут Москва быстро лишится аппетита! С нами она связываться не захочет» [7, c. 221.]. В своем выступлении на собрании гаулейтеров 12 декабря Гитлер был предельно категоричен: «Туда (в Румынию. – Ред.) мы никого не пустим» [7, c.229].

Турция и Проливы

Само по себе заявленное Молотовым требование учета особых интересов СССР в районе Проливов не вызвало у Гитлера никаких видимых возражений и признавалось им справедливым. При этом он неоднократно утверждал об отсутствии у Германии заинтересованности в этом районе, что после военно-политического подчинения Румынии и организации транспортировки румынской нефти транзитом через советскую территорию походило на правду.

Противоречия возникали при выборе метода обеспечения интересов СССР. Берлин предлагал путь соответствующего пересмотра конвенции Монтрё. Молотов же требовал безопасности «не на бумаге», а «на деле», т. е. в виде баз сухопутных и военно-морских сил СССР на Босфоре и Дарданеллах. Создание этих баз означало бы колоссальный рост советского влияния на Турцию, Грецию, Болгарию и все восточное Средиземноморье, включая Ближний Восток, и потерю их для Германии. Согласиться с такой перспективой Гитлер не мог. Более того, добиться неприемлемой для Германии цели СССР планировал неприемлемым же для нее путем, а именно через подчинение Болгарии и использование ее в качестве военно-политического плацдарма для давления на Турцию с целью вынудить ее отказаться от своих особых прав в районе Проливов. В конечном счете, фюрер отговорился от Молотова, ссылаясь на необходимость получить мнение Италии по данному вопросу.

Болгария

Контроль над ней, по мнению Кремля, был синонимом контроля над Проливами. Проблема заключалась в том, каким образом и на каком основании советские войска могли оказаться в Болгарии. Молотов поставил перед Гитлером вопрос, как бы он отнесся к тому, если СССР даст Болгарии гарантию на точно таких же условиях, на каких Германия дала гарантию Румынии? При этом Москва, уверял Молотов, считала необходимым достигнуть в этом вопросе единства с Берлином и, возможно, Римом. Мы хотим договориться с Турцией (читай: заставить ее пойти на уступки), заявил нарком, и советская гарантия Болгарии (читай: ввод войск в эту страну) облегчила бы решение данного вопроса [90, c.70].

Называя вещи своими именами, Молотов просил у Гитлера не только согласия на идею гарантии, но также помощи в ее реализации. Без разрешения фюрера проход советских войск в Болгарию через Румынию не мог состояться; кроме того, заставить болгар принять советскую гарантию, без сильнейшего нажима со стороны Берлина, было нереально. Информируя Гитлера о советских планах, Молотов явно рассчитывал на его помощь, правда, не понятно, на каком основании. Болгария являлась транзитной страной на пути германских войск на юг Балкан, Ближний Восток и в Северную Африку, и впускать туда Красную Армию Гитлер не собирался.

О тотальном непонимании Кремлем ситуации в советско-германских отношениях можно судить по тому, что главный пункт повестки переговоров, коим он считал установление контроля над Болгарией, снимался простым «наивным» вопросом Гитлера: просила ли сама Болгария гарантию у Советского Союза? [90, c. 71]. После этого болгарская тема тихо «умирала», ибо таких просьб Москве не поступало.

«Британское наследство»

Понимая ситуационную уязвимость Германии перед лицом советской угрозы, фюрер, взамен уступок по перечисленным выше вопросам стал настойчиво предлагать Молотову британского журавля в небе. Развивая эту тему в беседе 13 ноября, Гитлер заявил наркому, что после поражения Великобритании ее империя «окажется гигантской мировой банкротной массой», подлежащей разделу, и предложил СССР принять в нем участие. Как указывается в записи беседы, на это «Молотов ответил, что он с интересом следил за ходом мыслей фюрера и со всем, что он понял, согласен» [Цит. по: 23, док. № 140; 90, с. 68].

Страх перед советской угрозой был столь велик, что в Берлине сочли недостаточным ограничиться одним этим прожектом. Стремясь дополнительно подстраховаться и прекрасно понимая, чего от них больше всего ждет Москва, берлинские хозяева усиленно создавали видимость готовности осуществить ее невысказанную мечту о разгроме Великобритании германскими руками. В этих целях московским гостям «доверительно» сообщили о планах повторной попытки десантной операции, как только весной 1941 г. в проливе Ла – Манш установится погода. Соответствующие заверения Гитлер и Риббентроп поспешили дать Молотову в ходе первых же их бесед с наркомом 12 ноября [90, с. 37, 42]. В свою очередь, Г. Геринг просил вновь назначенного советского полпреда В. Г. Деканозова зарезервировать день 15 июля 1941 г. для присутствия на германском параде победы в Лондоне [129].

На самом деле, вероятность осуществления десантной операции была отнесена фюрером на далекое, и могущее не настать, будущее. Выступая перед собранием гаулейтеров 12 декабря 1940 г., Гитлер заявил, что вторжение на Британские острова в то время не планировалось, поскольку ему не хотелось бы идти на рискованные эксперименты, если можно обойтись без этого [7, c. 229]. Иными словами, он полагал, что поставить Британию на колени будет проще, разгромив СССР и лишив ее «последней надежды», нежели форсировать Ла-Манш.

Остальные вопросы, обозначенные в директиве Сталина на переговоры, не обсуждались ввиду недостатка времени. (Молотов единственно успел заикнуться по поводу датских проливов). Повторить риббентроповский дипломатический блицкриг августа 1939 г. московскому посланцу явно не удалось. «Визит Молотова не стоял под счастливой звездой», – так несколько элегически прокомментировал итоги этой поездки рейхсминистр иностранных дел.

* * *

Москва в погоне за антибританской химерой не заметила, как буквально перевернулось военно – политическое положение Европы, именно что для Третьего Рейха Западный фронт на продолжительное время превратился в тыл, а тыл на востоке – в потенциальный фронт. И А. И. Микоян, и Г. К. Жуков утверждают, что Молотов вернулся из Берлина убежденным, что германского нападения не будет [128, c. 105]. Между тем, отказ Гитлера от осуществления операции «Морской лев» осенью 1940 г. подсказывал прямо противоположный вывод.

Исходившее из неверной оценки берлинских настроений, планирование молотовского визита оказалось тотально ошибочным. Точнее, вместо планирования получился все тот же сумбур. Если, как принято считать, генеральной линией советской политики было продление отсрочки, то вряд ли стоило акцентировать внимание на вызывавших противоречия финляндском, румынском и болгарском вопросах, тем более что по первым двум из них в августе-сентябре уже состоялся исчерпывающий обмен мнениями между Молотовым и Шуленбургом. Скорее, следовало ограничиться интересующими Берлин и, кстати, саму Москву, темами дележа британского наследства и нового этапа раздела сфер влияния.

Затеянная Молотовым по поручению Сталина пикировка с Гитлером по указанным выше вопросам вообще не имела ни малейшего практического смысла. Неужели в Кремле могли себе вообразить, что находящийся в зените славы лидер победоносной державы испугается их «ай-яй-яй как нехорошо» и на глазах всего мира бросится выполнять полученный из Москвы приказ о выводе войск из Финляндии и Румынии, попутно разорвав межгосударственные соглашения с ними и рискуя получить румыно-венгерскую войну, которая лишит Германию поставок нефти и хлеба?! А, с другой стороны, попытка добиться от Германии уступок, угрожая ей военными и/или экономическими репрессалиями, вошла бы в противоречие с политикой ее умиротворения.

Как и в какой мере провал берлинских переговоров отразился – и отразился ли вообще – на принятии Берлином окончательного решения о нападении на СССР? Общий негативный фон, конечно, был задан. Однако Гитлер не думал принимать слишком близко к сердцу не опирающиеся на решимость прибегнуть к силе московитские ламентации. В послании к Муссолини накануне нового 1941 г. он охарактеризовал советско – германские текущие отношения как «очень хорошие». «В действительности имеются противоречия только по вопросам Финляндии и Константинополя, – писал он. – Что касается Финляндии, я вообще не вижу тут проблемы, т. к. мы в принципе не рассматриваем Финляндию как нашу сферу интересов, нам просто не нужна там новая война. Что касается Константинополя и Проливов… здесь тоже при наличии некоторой доброй воли можно легко найти решение вопроса… Решение будет тем вероятней, чем лучше поймут в Москве, что мы ни в коем случае не намерены идти на невыгодные нам уступки» [146, p. 993]. Нет причин сомневаться, что это было его настоящим мнением. Ознакомившись с посланием, Муссолини, в том, что касается отношений с Россией, «выразил полное согласие с оценкой ситуации, данной фюрером» и добавил, что завершение проходивших в то время советско-итальянских переговоров «создаст новый элемент безопасности в этом отношении» [146, p. 997].

Может возникнуть недоуменный вопрос: как однозначно позитивная оценка Гитлером состояния советско-германских отношений сочеталась с утверждением им двумя неделями ранее плана «Барбаросса»? В том то и дело, что это были «не сообщающиеся сосуды», вопросы двух разных уровней – текущей политики и стратегии, и в отличие от Сталина Гитлер не сваливал их в одну кучу. Не потому Гитлер напал на СССР, что «обиделся на Молотова», а потому что того требовала стратегическая ситуация. А она характеризовалась следующими обстоятельствами:

1. У Рейха огромная отмобилизованная сухопутная армия, у которой на Западе на тот момент не осталось достойного противника. А ходить по водам, чтобы вторгнуться на Британские острова, даже Вермахт был неспособен.

2. Бездействуя, эта армия обязательно начнет разлагаться и терять боеготовность, при этом паразитируя на стране и проедая ее ограниченные ресурсы.

3. Между тем, западный противник собирает силы и мобилизуется в военном, экономическом и политическом отношениях. (Из «политического завещания» Гитлера) «… Почему именно 1941 год? Потому что, учитывая неуклонно нарастающую мощь наших западных врагов, если нам суждено было действовать вообще, мы должны были сделать это с минимальной отсрочкой. И обратите внимание, Сталин не сидел, сложа руки. […] Время опять было против нас на двух фронтах».

4. Гитлер мечтал сократить сухопутную армию, чтобы бросить все силы на создание военно-морского флота, способного нанести смертельный удар по главному врагу – Британской империи, а затем не дать «уплыть» в чужие руки ее заморским владениям.

5. Сделать это он не мог до тех пор, пока на его восточной границе стояла другая огромная сухопутная армия – советская.

6. Строительство флота требовало колоссальных ресурсов, которых у самой Германии не было, но которые ждали завоевателя на востоке.

Вопрос: какие шаги следовало предпринять Гитлеру в этой ситуации?

Ответ: напасть на СССР, разгромить его армию и овладеть ресурсами. Как говорится, ничего личного!

Вот такая простенькая задачка из области стратегической арифметики, никак не тянущая на бином Ньютона. Перипетии текущей политики – и со знаком плюс, и со знаком минус – не имели к ней ни малейшего отношения, а потому выносились за скобки и не влияли на конечный результат. Напомним, что впервые Гитлер поделился со своим генералитетом планами нападения на Советский Союз на следующий день после подписания перемирия с Францией, когда еще ни одной черной кошки не пробежало между Москвой и Берлином.¹⁸⁴Отсюда становится понятно, сколь по-детски наивной и бессмысленной была вся эта политика заискивания перед Германией, возведенная Сталиным в ранг внешнеполитической стратегии СССР после Дюнкерка.

Однако внезапно в советско – германские отношения вмешался Токио, предложив ввести в стратегическое уравнение новый элемент.