Kitabı oku: «Рапалло – великий перелом – пакт – война: СССР на пути в стратегический тупик. Дипломатические хроники и размышления», sayfa 26

Между Берлином и Лондоном (окончание)

Несмотря на фактический провал переговоров, созданная усилиями немецкой пропаганды картинка «крепнущего единства» не могла не насторожить Лондон. Геббельс записывает в дневнике: «Молотов уехал. «Достигнуто согласие по всем интересующим вопросам». Холодный душ для всех лондонских друзей Советов» [7, c. 227].

Рассорив Москву с Берлином, молотовский визит создал проблемы и в советско – британских отношениях. Чтобы успокоить англичан и иметь возможность продолжить игру в равноудаленность от Англии и Третьего Рейха, 16–17 ноября Москве пришлось опровергать появившиеся в мировой прессе сообщения об «особых договоренностях» между СССР и Японией в отношении Британской Индии. Также через И. М. Майского поспешили заверить британский кабинет, что Советский Союз к Тройственному пакту не присоединялся, никакого договора в Берлине не подписывал и не станет взаимодействовать с Германией на Ближнем и Среднем Востоке [90, c. 91].

Стремясь поправить ситуацию в советско – британских отношениях, фактически находившихся в точке замерзания, 24 февраля посол С. Криппс зондировал мнение НКИД о возможности приема Сталиным нового министра иностранных дел А. Идена. Криппсу, однако, было заявлено, что «сейчас еще не настало время для решения больших вопросов путем встречи с руководителями СССР» [90, c. 416–417, 419–420]. Того же мнения придерживались и в Лондоне. Черчилль был явно обескуражен реакцией Сталина, точнее, ее отсутствием, на сделанное в июньском послании премьера предложение о взаимных консультациях и исходил из убеждения, что в существующих условиях советский вождь не станет рисковать отношениями с Германией ради сближения с Лондоном. В результате в смысле практической актуальности проблематика британо-советских отношений отошла на задний план английской внешней политики, став чуть ли не личным делом самого посла.

Начало военных действий Германии против Югославии и Греции весной 1941 г. дало Криппсу надежду на то, что Москва расценит эту акцию как покушение на ее историческую зону влияния. 11 апреля, в разгар боев на Балканах, британский посол призвал Москву оказать прямую вооруженную помощь тамошним противникам Берлина. Вероятно, Криппс надеялся повторить свой мартовский успех, когда по его инициативе советское правительство сделало протурецкое заявление. На сей раз его советом не воспользовались.

Невзирая на эту неудачу, 18 апреля С. Криппс вновь предложил Молотову (в виде записки) начать полномасштабный процесс сближения с Великобританией. Свое предложение посол «подкрепил» угрозой, что в противном случае некоторым кругам британского истеблишмента «могла бы улыбнуться мысль о заключении сделки на предмет окончания войны на той основе, вновь предложенной в некоторых германских кругах, при которой в Западной Европе было бы восстановлено прежнее положение, Германии же не творилось бы препятствий в расширении ее «жизненного пространства» в восточном направлении». Посол, правда, оговорился, что «в данное время совершенно исключена возможность такого соглашения о мире». [91, c. 826–829].

В приеме у Молотова послу было отказано, причем в грубой форме – без объяснения причины. В роли почтальона вновь выступил Вышинский. Ознакомившись на месте с памятной запиской, он заявил, что «не считает ее серьезной» и что «сама постановка подобных вопросов является странной и неправильной» [91, c. 595–597].

Все же размолвка между Москвой и Берлином из-за Югославии и нарастающий вал информации о скором нападении Германии на СССР указывали на приближение конца эпохи советско-германской «дружбы». «В этих условиях, – говорится в мемуарах А. Идена, – я считал, что наступило время для улучшения отношений между нашими двумя странами» [132, р. 265]. Последний раз перед 22 июня Лондон предложил свою поддержку Москве в вероятной войне против Германии во время встречи А. Идена с И. М. Майским 13 июня 1941 г. В качестве возможных первоочередных мер министр назвал оказание помощи Красной Армии боевыми действиями британской авиации, базирующейся на Ближнем Востоке, посылку военной миссии в Москву и развитие экономического сотрудничества.

Выступая с этим предложением, Лондон и не рассчитывал на публичную позитивную реакцию с советской стороны, единственно надеясь демонстрацией поддержки не допустить советской капитуляции перед Германией в результате мощнейшего военно-политического давления со стороны Берлина. Даже накануне Судного дня Кремль упорно держался своей антибританской позиции.

Напротив, для отношений между СССР и Германией 1941 год начинался весьма удачно. Несмотря на растущую подспудно напряженность, ситуация на уровне текущей дипломатической работы даже улучшалась благодаря возросшей уступчивости Кремля, делавшего максимум возможного для выравнивания отношений после берлинского фиаско. Немалые усилия в этом направлении приложил германский посол. 10 января Молотов и Шуленбург подписали Договор о советско-германской границе в Прибалтике от реки Игорка до Балтийского моря, учитывавший почти все требования Берлина. В тот же день ими были заключены соглашения о переселении этнических немцев из стран Балтии в Германию и о порядке компенсации за оставляемую ими собственность. Также было подписано расширенное хозяйственное соглашение о торговом обороте до 1 августа 1942 г., и вновь на условиях опережающих поставок из СССР. Стремление обеих сторон успеть выбрать до начала войны товарные квоты имело результатом рост взаимных поставок в марте – июне 1941 г. Весной Москва соглашается на продажу значительных объемов зерна по ценам значительно ниже рыночных. То были последние советско-германские межгосударственные соглашения, зачатые в эпоху пакта Молотова – Риббентропа.

С этого момента отношения между двумя странами были лишены какой-либо направляющей идеи и приобрели исключительно ситуативный характер. Все же 17 января Москва по старой привычке решила апеллировать к пакту, чтобы убедить Германию отказаться от ее планов на балканском направлении. Молотовым в Москве и полпредом Деканозовым в Берлине были сделаны аутентичные заявления по поводу ожидавшегося ввода войск в Болгарию и их присутствия в Румынии [90, c. 344]. Никакой реакции Берлина не последовало. Следующий кризис в двусторонних отношениях разразился 5–6 апреля в связи с заключением советско-югославского договора. По мнению советника Хильгера «ничто из того, что русские сделали между 1939 и 1941 годами, не привело Гитлера в большее неподдельное раздражение, чем договор СССР с Югославией, ничто не способствовало в большей мере окончательному разрыву» [56, c. 395–396].

До весны 1941 г., судя по характеру советского стратегического планирования, Кремль терпеливо дожидался решительных действий Берлина на британском направлении, как по линии десантной операции, так и в рамках проекта «пакта четырех». На деле ничего не происходило, и к середине апреля 1941 г. стало ясно, что повторная попытка осуществить операцию «Морской лев» откладывается до каких-то неопределенных «лучших времен». Надежды загрести британский жар германскими руками оказались тщетными. Для СССР, – вне перспективы большой англо-германской войны, – Гитлер становился все менее полезным и все более опасным.

Произошедший между 1 и 15 апреля разворот на 180 градусов в советском военно-стратегическом планировании, а именно отказ от планов локальных наступательных операций против Финляндии, Румынии и Турции, стал результатом общего пересмотра положения СССР относительно Германии, фактически принятием нового курса международной политики СССР. Стратегия «использования межимпериалистических противоречий в интересах советской власти» на которую «третий радующийся» возлагал столько надежд, исчерпала себя, не оправдав ожиданий. На ее место логикой событий выдвинулась задача нанесения по Германии упреждающего удара в полном соответствии с принятой Главным военным советом РККА годом ранее стратегией «активной обороны». Она, однако, возвращала Кремль в политическую реальность испорченных отношений со всеми сопредельными странами, от позиции которых в немалой степени зависел ее успех. Срочно требовалось исправить положение.

Во имя осуществления этой новой линии во внешней и военной политике Кремль бросился собирать камни, раскиданные по всей Европе в состоянии эйфории от августовско-сентябрьских договоренностей 1939 г. с Берлином. Главное, конечно, заключалось в отказе от планов локальных войн против трех упомянутых выше стран. Прекращается военно-политический прессинг, призванный выдавить из них желаемые Советским Союзом уступки: снимаются вопросы о Проливах, о Южной Буковине, о Петсамо и т. д.

Впервые за долгое время Москва демонстрирует в отношении соседей дружелюбие, пойдя на подписание советско – турецкой декларации о доброжелательном нейтралитете, вернув полпреда в Хельсинки и пообещав финнам возобновить поставки продовольствия, выразив готовность к определенным территориальным уступкам Румынии, пытаясь найти общий язык с Венгрией на базе учета ее территориальных интересов. Новая тактика распространяется даже на отношения СССР с представлявшим в какой-то мере французский народ и находившимся в глубоком германском тылу правительством Виши, с которым растет объем политических и торгово-экономических связей.

Однако главной была задача примирения с движением за польское национальное возрождение. Для этого со страниц газет исчезает антипольская пропаганда. Затем делаются осторожные шаги для умиротворения польского общественного мнения. Так, происходит топонимическая реставрация – возвращение польских названий ряду населенных пунктов, а также их улицам и площадям, сгоряча переименованным после присоединения Западной Украины и Западной Белоруссии к СССР. Во Львове начинается издание литературного журнала на польском языке; в Москву приглашается делегация польских культурных деятелей, некоторые из них принимаются в Союз писателей СССР. За отсутствием более подходящего случая, из календаря памятных дат извлекли и очень широко отметили годовщину со дня смерти великого поэта и деятеля польского национального движения Адама Мицкевича, придав, тем самым, новой пропольской политике всесоюзный размах. Активизируются контакты с польским и чехословацким эмигрантскими правительствами, в том числе их разведывательными органами. 4 июня 1941 г. Политбюро принимает решение о формировании на территории СССР отдельной польской стрелковой дивизии (также было принято решение о создании чехословацкого корпуса).

Опасное обострение советско – германских отношений заставило «промосковскую партию» в Берлине искать выход из создавшегося положения. Роль действующего на свой страх и риск посла-миротворца, которую для Британии пытался играть С. Криппс, в случае с Германией взял на себя В. фон Шуленбург. В отличие от британского посла германский действовал все же не в одиночку, а как представитель определенных кругов в правящей верхушке Рейха. На это указывает факт устроенной Риббентропом апрельской поездки Шуленбурга в Берлин для встречи с Гитлером и передачи ему меморандума о советско – германских отношениях, в котором рекомендовалось продолжить политику сотрудничества с Советским Союзом.

Отговорить фюрера от решения вступить в войну с СССР Шуленбургу не удалось. Оставалась последняя возможность попытаться изменить ход событий – дать понять советским властям, что существует реальная угроза нападения Германии на СССР, и убедить Сталина напрямую обратиться к Гитлеру с предложением переговоров для урегулирования спорных вопросов. Довести эту информацию до сведения Кремля Шуленбург попытался через советского посла в Германии В. Г. Деканозова, находившегося в то время в Москве. Послы встречались три раза – 5, 9 и 12 мая [91, c. 654–657, 665–667, 675–677]. «Граф Шуленбург и я,¹⁹¹ – вспоминал Хильгер, – не жалели никаких усилий, чтобы сделать русским понятной всю серьезность ситуации, и настаивали на том, чтобы советское правительство связалось с Берлином, пока еще ничего не произошло. Но наши усилия оказались напрасными» [56, c. 64].

Действительно, Шуленбург много раз повторил, что в советско-германских отношениях возникла опасная напряженность, что Гитлер крайне недоволен всеми последними действиями и заявлениями СССР и что ему, Шуленбургу, не удалось переубедить фюрера. Более того, Деканозову сообщили практически открытым текстом, – если учесть, что беседа шла между двумя дипломатами, – что Шуленбург скоро «отправится писать мемуары», т. е. покинет свой пост, что в тогдашних условиях могло произойти только в одном случае – в случае начала советско – германской войны. Чтобы лишить Гитлера возможности проигнорировать сталинское обращение, Шуленбург предложил сделать акцию международной, одновременно направив схожие послания с предложением переговоров лидерам еще нескольких государств.

Посол напрасно с риском для жизни метал бисер перед пребывавшим в умственном затмении советским вождем.¹⁹² Кремлевские персонажи не могли поверить в бескорыстное стремление немецкого дипломата быть на высоте своей профессии и заранее сделали вывод о том, что тот действуют «по инструкции Берлина». Переданный через Деканозова ответ Сталина предусматривал встречный обмен письмами между Москвой и Берлином и публикацию официального совместного коммюнике. Однако ввиду партизанского характера акции Шуленбурга, о которой фюрер не имел понятия, сделать это было невозможно. В результате германский дипломат снял свое предложение. «Будем считать, что дезинформация пошла уже на уровне послов», – подвел итог этой истории на заседании Политбюро гордый своей «прозорливостью» вождь. Пусть микроскопически малый, но все же шанс предотвратить катастрофу был упущен.

На поступавшую со всех сторон информацию о скором нападении Сталин реагировал попыткой сохранить видимость нормальных отношений с Германией. Стремясь загладить вину за югославский казус, Москва перешла в «мирное наступление» и буквально забросала Берлин свидетельствами своего стремления улучшить отношения. Прежде всего, этой цели должно было служить гробовое советское молчание по поводу германской агрессии против Югославии, о чем говорилось выше, а также Греции. 13 апреля Кремль идет на подписание договора о нейтралитете с Японией – этакого дальневосточного аналога пакта Молотова – Риббентропа. (Последний, кстати, как посредник стоял у истоков этого договора и активно лоббировал его [90, c. 38, 74]). Стороны гарантировали друг другу нейтралитет в случае, если одна из них «станет объектом военных действий» со стороны какой-либо третьей державы.

В условиях назревавшего конфликта в Тихоокеанском регионе для Токио политический смысл этого договора состоял в советской гарантии безопасности японского тыла на случай столкновения с США. Интерес Германии заключался как раз в провоцировании японо – американской войны и, как следствие, в уменьшении размеров помощи Великобритании со стороны США. Сходство было тем большим, что имелся и свой «секретный протокол» о территориально – политическом размежевании. Им стала на самом деле опубликованная в качестве приложения к договору Декларация об уважении территориальной целостности и неприкосновенности марионеточного прояпонского Маньчжоу – Го – со стороны Советского Союза, и Монгольской Народной Республики – со стороны Японии [91, с. 565–566].

Во время проводов японского министра иностранных дел Мацуока Сталиным и Молотовым была разыграна знаменитая сцена объятий с послом Шуленбургом и замещавшим военного атташе полковником Г. Кребсом с изъявлением заверений в верности дружбе с Германией. В эти же дни из желания угодить Гитлеру Сталин принимает решение о роспуске Коминтерна.¹⁹³ 6 мая появилось сообщение о вступлении И. Сталина в должность Председателя СНК СССР. В кулуарных беседах немцам намекали, что данное назначение открывало возможность официального визита Сталина в Берлин, в том числе с целью присоединения к Тройственному союзу. 8 мая СССР разорвал дипломатические отношения с оккупированными Германией Норвегией, Бельгией, Югославией и Грецией, что означало окончательное признание Москвой статус кво, возникшего в результате германских завоеваний. И, наоборот, с марионеточными правительствами и оккупационными властями Дании, Бельгии и Норвегии в апреле-мае заключаются торгово-экономические соглашения.

9 мая от имени Советского правительства ТАСС опубликовал Заявление, опровергавшее слухи о «концентрации крупных военных сил» на западной границе СССР. 12 мая СССР признал пришедшее к власти в Ираке прогерманское правительство Рашида Али аль Гайлани, что имело к тому же характер антибританского демарша. 18 июня Москва приветствует заключение германо-турецкого договора о ненападении и дружбе. О готовности к заглаживанию вины должны были свидетельствовать также уступки Германии при демаркации границы в Прибалтике (завершена 24 мая 1941 г.) и в споре о разделе продукции никелево – молибденовой концессии в финском Петсамо.

Но самой громкой акцией стало появившееся в печати 14 июня 1941 г. новое Заявление ТАСС, в котором, в частности, говорилось, что «в последние дни муссируются слухи о близости войны между СССР и Германией. По этим слухам: 1) Германия будто бы предъявила СССР претензии территориального и экономического характера, и теперь идут переговоры между Германией и СССР о заключении нового, более тесного соглашения между ними; 2) СССР будто бы отклонил эти претензии, в связи с чем Германия стала сосредоточивать свои войска у границ СССР с целью нападения на СССР; 3) Советский Союз, в свою очередь, стал усиленно готовиться к войне с Германией и сосредоточивать войска у границ последней». Вина за распространение провокационных слухов возлагалась на неназванные силы, «враждебные СССР и Германии», которыми в тогдашней конкретной ситуации могли быть только Великобритания и США. «Слухи», разумеется, опровергались; очевидная концентрация германских войск в районе границы объяснялась их передислокацией с Балкан, а советских – учениями, маневрами и т. п.¹⁹⁴

Были предприняты еще две попытки разрядить ситуацию. 18 июня Молотов сообщил Шуленбургу о своей готовности выехать в Берлин для переговоров, а в ходе последней перед войной беседы с германским послом 21 июня пытался выяснить причины «недовольства Германии» [91, c. 751–753]. Гитлер, однако, свой выбор сделал, и никакие советские дипломатические маневры не могли на него повлиять. «Наоборот, – высказывает свое мнение советник Хильгер, – продолжающиеся усилия Сталина избежать конфликта он рассматривал как доказательство его (Сталина. – Ред.) слабости и страха перед военным столкновением с Германией. Все это укрепляло его (Гитлера. – Ред.) в убеждении, что ему никогда не представится более благоприятного случая разгромить Советский Союз…» [56, с. 396]. К кремлевскому усердию во внешнеполитическом угодничестве перед Берлином там относились с явной иронией, не забывая при этом им пользоваться. Изначально бессмысленная политика заискивания в отношении Германии, которая никак не могла изменить течение событий, направляемое железной логикой стратегического расчета, из постыдной превратилась уже в контрпродуктивную.

Кремль же продолжал твердо придерживаться этого одиозного курса и объявил фактический бойкот посольствам Великобритании и США в Москве, отказывая послам этих стран в приеме их в НКИД на уровне выше, чем уровень первого заместителя наркома. В результате под разными предлогами послы покинули Москву и выехали на родину.¹⁹⁵ По существу это означало прекращение политического диалога.¹⁹⁶ Берлин, в ответ на московские попытки напомнить о себе, безмолвствовал. Вся советская внешняя политика в сколь-нибудь значимых ее проявлениях свелась к эпизодическому личному общению Молотова с послом Шуленбургом. Это, конечно, была ее полнейшая деградация.

Весь последний предвоенный год Берлин вел СССР на поводке временно совпадающих тактических интересов и навязанных решений, увлекая его за собой все глубже в стратегический тупик. По мере роста текущих военно – политических успехов Германии этот поводок становился все короче, и когда поздней весной 1941 г. Берлин выбрал его до конца, советскую внешнюю политику разбил паралич.

А германской дипломатии за ее деятельность на московском направлении Гитлер поставил заслуженную «пятерку». Беседуя в узком кругу приближенных, он заявил весной 1942 г., что рад тому, что дипломатическими методами «удалось сдерживать Советы до окончательного вступления в войну и постоянно находить взаимопонимание с ними в отношении наших интересов» [7, c. 150]. Трудно дать более уничижительную, но верную оценку сталинской пещерной «дипломатии».