Kitabı oku: «Рапалло – великий перелом – пакт – война: СССР на пути в стратегический тупик. Дипломатические хроники и размышления», sayfa 27

Три упущенных шанса Сталина

В 2000 г. увидел свет труд М. И. Мельтюхова «Упущенный шанс Сталина. Советский Союз и борьба за Европу: 1939–1941». О каком упущенном шансе говорит автор?

Имелось в виду, что если бы в июне 1941 г. Сталин не проиграл Гитлеру гонку за нанесение упреждающего удара, т. е. если бы запланированный на 12 июня удар состоялся, то история второй мировой войны выглядела совершенно иначе.¹⁹⁷ Иначе выглядела бы и история нашей страны, так как благодаря упреждающему удару боевые действия с самого начала переносились на территорию противника и ограничивались рамками традиционной войны «армия против армии», а не «армия против народа», как это произошло в действительности.

События, по мнению М. Мельтюхова, основанному на документах советского стратегического планирования, могли развиваться следующим образом. Наступление начинается массированными авиаударами по аэродромам противника и скоплению его войск от границы на глубину до 350 км. При численном превосходстве по самолетам советских ВВС над Люфтваффе в полосе наступления в 4,4 раза (6,2 и 1,4 тысячи, соответственно) этот удар должен был оказаться опустошающим. Сделанная Й. Геббельсом 14 июня 1941 г. запись в дневнике также указывает на эту опасность: «Восточная Пруссия так насыщена войсками, что русские своими превентивными авиационными налетами могли бы причинить нам тяжелейший урон» [7, c. 276].

Вслед за этим выступают войска всех пяти фронтов: Северный вторгается в Финляндию; Северо-Западный из Литвы наступает на северную Польшу и Восточную Пруссию; ему оказывает поддержку правое крыло центрального Западного фронта, тогда как левое крыло фронта совместно с Юго-Западным фронтом наносит главный удар через Галицию и Карпаты на Люблин, Краков и далее на Братиславу; войска Южного фронта оккупируют Румынию. 7 апреля 1941 г. начальник генштаба сухопутных войск генерал Ф. Гальдер с тревогой записывает в своем дневнике, что группировка советских войск на границе с Германией «вполне допускает быстрый переход в наступление, которое было бы для нас крайне нежелательным» [цит. по: 34, c. 181].

Успех советского наступления, по мнению Мельтюхова, гарантировался превосходством РККА над Вермахтом в личном составе в 2,1 раза, в орудиях и минометах в 2,4 раза, в танках в 8,7 раза. При этом боевые потери советских войск в живой силе и технике легко восполнялись за счет армий второго эшелона. Напротив, силы Вермахта были разбросаны по всей Европе – от Югославии до Норвегии и атлантического побережья Франции, где имели собственные задачи и откуда не могли быть быстро переброшены в зону боевых действий. «Германия просто не располагала силами, способными отразить внезапный удар Красной Армии, – пишет Мельтюхов. – Это признавал после войны начальник штаба верховного командования Вермахта фельдмаршал В. Кейтель. По его мнению, советское нападение на Германию в 1941 г. могло «поставить нас в стратегическом и экономическом отношениях в исключительно критическое положение […] В первые же недели нападение со стороны России поставило бы Германию в крайне невыгодные условия» [16, с. 505].

«Конечно, – заключает Мельтюхов, – не следует рассматривать боевые действия советских войск в случае нанесения внезапного удара по Германии как «прогулку до Берлина». Безусловно, это была бы тяжелая кровопролитная борьба с серьезным противником». Но «наименее благоприятным результатом наступления советских войск могла стать стабилизация фронта по рекам Нарев и Висла, – т. е. примерно там, где советско-германский фронт стабилизировался в конце 1944 г. […] Красная Армия могла быть в Берлине не позднее 1942 г.»¹⁹⁸ [16, c. 506].

Нам трудно оценить, насколько правдоподобным является описанный сценарий в деталях. Не вызывает, однако, никаких возражений и не является плодом авторской фантазии главный тезис: в случае нанесения упреждающего удара Красная Армия получала целый ряд огромных преимуществ, а Вермахт оказывался в весьма сложном положении. Свое наступление РККА развивала бы на стратегически наиболее выгодных направлениях в соответствии с детально разработанными планами проводимых операций, тогда как в действительности ей пришлось вести оборонительные бои, не имея никаких планов стратегической обороны, т. е. абсолютно бессистемно, кто во что горазд. В случае обмена ролями точно в таком невыгодном положении оказывались немцы. Кроме того, стянутые к самой границе войска и армейские склады подвергшейся удару стороны действительно становились удобной целью для завладевшего стратегической инициативой противника¹⁹⁹.

Историк М. Солонин, впрочем, высказывает сомнение в том, что советский превентивный удар сильно изменил бы ход войны с Германией. В качестве аргумента он указывает на то, что такой удар по Финляндии в июне 1941 г. не принес СССР ощутимых преимуществ по причине низкой боеготовности его вооруженных сил. Нам этот аргумент представляется неубедительным ввиду многочисленных различий в характере театров военных действий и осуществляемых на них операций, но мы не станем отдавать предпочтение какому-либо из этих двух гипотетических вариантов развития событий на советско – германском фронте. Замечание М. Солонина хорошо уже тем, что предостерегает от соблазна конструировать воображаемый ход этих событий путем зеркального отражения реально случившегося.

Вместе с тем, попросту совершенно невозможно представить себе ситуацию, худшую для СССР, чем та, что возникла 22 июня. На этом фоне превентивный удар по германским вооруженным силам действительно был шансом, как максимум, вынести войну за пределы национальной территории и, тем самым, избежать колоссальных жертв и разрушений, а как минимум – нанести противнику ощутимые потери, нарушить его стратегический замысел и навязать свой, и вместо него воспользоваться преимуществами тактической внезапности нападения.

Правда, однако, состоит в том, что этот шанс был не первым, не единственным и отнюдь не оптимальным. После начала войны в Европе уже дважды складывалась ситуация, куда более благоприятная, чем в 1941 г., для упреждающего советского удара по фашистской Германии.

Первый раз такая возможность представилась Сталину весной 1940 г., сразу после начала боевых действий на Западном фронте. Советское вооруженное выступление в тот момент означало для Рейха скоротечный коллапс в результате войны на два фронта и прекращения поставок нефтепродуктов для Вермахта и Люфтваффе. В таких условиях сколь-либо продолжительное сопротивление Германии было невозможно. Напомним, что в марте 1940 г. советское военное командование в целом сверстало стратегический план нанесения упреждающего удара по Германии. Само собой разумеется, что план исходил из предположения о достаточности у СССР сил и средств, чтобы нанести поражение вооруженным силам противника.

Представление о предполагаемом характере боевых действий можно составить, исходя из соотношения сил на линии советско – германского соприкосновения. У СССР к этому моменту там были сосредоточены 149 стрелковых и мотострелковых дивизий, 16 танковых дивизий и 25 танковых бригад, 10 кавалерийских дивизий, 159 авиаполков. На германской стороне границы войск не было, если не считать 7-ми (семи!) т. н. охранных дивизий крайне невысокой боеспособности. (Для справки: охранные дивизии – Sicherungs – Divisionen – входили в состав Вермахта и выполняли задачи по охране тыловых районов. Комплектовались военнослужащими старших возрастов и ограниченно годными по здоровью; имели на вооружении легкое стрелковое оружие). При такой разнице сил и хорошо развитой дорожной инфраструктуре наступление советских войск обязано было быть стремительным, а расстояние от границы до Берлина составляло всего 800 км. Переброска части войск Вермахта с Западного фронта на Восточный означала, по примеру 1914 года, срыв германского наступления на войска англо-французской коалиции и, тем самым, ее спасение для дальнейшего участия в войне против Германии.

Передислокация части германских дивизий на восток приводила к выводу их из боевых действий на все время транспортировки (формирование походных колонн, прибытие на места погрузки, ожидание железнодорожных составов, погрузка, следование в пути, разгрузка, восстановление боевых порядков). По мнению военных экспертов того времени, организация эффективных боевых действий «с колес», как наступательных, так и оборонительных, была невозможна, и войска попросту перемалывались бы по мере их прибытия на фронт. Вдобавок, на территории Польши и Восточной Пруссии фактически отсутствовала какая-либо оборонительная инфраструктура. Имелись отдельные фортификационные сооружения постройки конца XIX – начала XX вв., к тому же значительно разрушенные в ходе первой мировой и польско-германской войн. При этом они были ориентированы на отражение наступления с запада на восток. «Все эти старые укрепления не могут являться серьезным препятствием для наступающих с востока войск без значительной модернизации», – констатировала советская военная разведка [95, ф. 37077, оп. 1, д. 66, л. 11–16; д. 70, л. 69 об].

Неизмеримо выигрышней, чем в 1941 г., складывалась и международная обстановка. Единственным союзником Берлина в Европе, впрочем, не очень надежным, была Италия. Вряд ли нашлись бы еще страны, готовые связать свою государственную судьбу с обреченной на поражение Германией. Если иметь в виду Румынию, то весной 1940 г. СССР еще не успел окончательно испортить с ней отношения, а англо-французская коалиция традиционно имела на нее весьма сильное влияние. Судя по опыту второй мировой войны можно скорее предположить примыкание Румынии и Турции к антигитлеровской коалиции и нейтралитет Болгарии и Венгрии. Финляндия же после поражения в Зимней войне не имела ни малейшей возможности и ни малейшего желания воевать «за Германию».

Сталин, однако, не воспользовался столь благоприятным шансом покончить с Гитлером, потому что спасение собственными руками англо-французского «империализма», а затем еще и необходимость делиться с ним плодами победы над Германией не входили в расчеты вождя. В результате такой победы единственным вариантом послевоенного урегулирования в Европе мог быть только Версаль-2, поскольку западная коалиция играла бы в этом процессе роль никак не меньшую, чем СССР.

Понятно, что в течение двадцати лет в Москве вынашивали мечту о совершенно ином итоге европейского похода Красной Армии, во имя которого было принесено столько человеческих и материальных жертв. В этой последней войне Сталину не нужны были союзники «до победного конца» из буржуазного лагеря. Единственным победителем должен был остаться он сам.²⁰⁰

Если вступление СССР в войну в мае 1940 г., по мнению московского руководства, стало бы явным фальстартом, и следовало дать Гитлеру время завершить работу по разгрому англо-французского империализма в его логове, до которого сам Кремль не имел возможности дотянуться, то летом – осенью 1940 г. складывается совершенно иная ситуация. В результате победы Вермахта над вооруженными силами Великобритании и Франции западная коалиция прекратила свое существование и исчезла как фактор из военно-политической жизни Европы. Москве во второй раз представился уникальный шанс нанести по Германии смертельный удар, причем в данном случае еще и остаться если не единственной, то главной вершительницей послевоенной судьбы Европы. Вот когда у Сталина появился идеальный шанс попытаться реализовать рапалльскую задумку Кремля.

Под стать в высшей степени благоприятной политической ситуации была и военная. Восточный фланг Рейха оставался фактически незащищенным: германская группировка войск на границе в октябре – ноябре 1940 г. насчитывала всего 32 дивизии. О сложностях и издержках создания рубежа обороны «с колес» говорилось выше. Нельзя также забывать, что победа на Западном фронте потребовала от Вермахта израсходования значительной части боеприпасов и моторесурса бронетехники, не говоря уже о безвозвратных потерях в живой силе и вооружениях. Необходимых для ведения большой войны на востоке запасов вооружения и иных материальных средств у немецкой армии просто не было, как не существовало никаких проработанных планов такой войны, – ни наступательной, ни оборонительной. И хотя путь на Берлин оставался практически открытым, Сталин вновь отказался от идеи нападения на Германию, посчитав его преждевременным. Достаточно легко предположить, почему: в Москве надеялись дождаться прыжка «Морского льва».

Действительно, угроза германского вторжения в СССР осенью 1940 г. еще не просматривалась. Массированная переброска войск Вермахта к границе не началась, тогда как интенсивность англо-германских боевых действий в воздухе («битва за Англию») и на море значительно возросла. В Кремле уверовали, что до тех пор, пока Германия не сокрушит Британскую империю, СССР может чувствовать себя за ее спиной в относительной безопасности и спокойно готовить для Берлина Армагеддон. Оставалось исключить возможность появления Великобритании на послевоенном пире победителей, для чего следовало дать Гитлеру еще один шанс довести «английское дело» до конца. Поэтому хотя в октябре – ноябре 1940 г. восточный фланг Рейха был практически беззащитен и буквально «приглашал» Красную Армию напасть на него, в Кремле вновь сочли преждевременным полный разрыв с Берлином.

К середине апреля 1941 г., однако, стало ясно, что «британский орешек» Германии явно не по зубам. В Кремле поняли, что советско-германское противостояние выходит на финишную прямую, ввиду чего: 1) надо отказаться от распыления сил и средств на ведение локальных войн; и 2) готовить концентрированный упреждающий удар по самой Германии. Как известно, первоначально открытие боевых действий против германских вооруженных сил планировалось на 12 июня 1941 г. Опираясь на имеющуюся у историков документальную базу, невозможно с уверенностью утверждать, почему в назначенный срок оно не состоялось. Никаких особо примечательных событий в политической или военной жизни Европы, способных заставить советское руководство пересмотреть собственное решение такой важности, в конце мая – начале июня не произошло, если не считать таким событием авантюрный перелет заместителя Гитлера в руководстве НСДАП Рудольфа Гесса в Англию 10 мая с миссией, которая до сегодняшнего дня вызывает недоумение.

Доминирующим мнением является, что Гесс полетел в Великобританию без ведома Гитлера, на свой страх и риск, с предложением мира на выше упомянутом условии «признание германской гегемонии в континентальной Европе в обмен на сохранение империи за небольшими исключениями». Гесс лично управлял самолетом и после того, как закончилось топливо, выбросился с парашютом на севере Англии, где был сразу же арестован. По сообщениям И. М. Майского и разведорганов НКВД никто из британских государственных деятелей с ним не встречался и переговоров не вел. Черчилль, узнав о приключениях Гесса, не стал менять своих планов на вечер и отправился смотреть кинокомедию. В Берлине Гесса объявили сумасшедшим. У Гитлера для него была только такая альтернатива: «сумасшедший дом или расстрел» [7, c.143].

Политическое зарубежье с железной логикой расценило выходку Гесса как проявление неуверенности Берлина в своей способности успешно вести войну на двух фронтах, следовательно, как доказательство его намерения напасть на СССР. Единственно, кто воспринял этот фарс всерьез, но совсем не так, как следовало бы, была Москва. Параноидально подозрительный вождь усмотрел в этом скверном анекдоте угрозу англо – германского примирения и принял катастрофическое по своим последствиям решение отложить нападение на Германию до выяснения обстоятельств. «Мне кажется, – вспоминал Молотов, – что тут главную роль сыграл полет в Англию заместителя Гитлера по партии Рудольфа Гесса. Разведка НКВД донесла нам, что Гесс от имени Гитлера предложил Великобритании заключить мир и принять участие в военном походе против СССР […] Если бы мы в это время сами развязали войну против Германии, двинув свои войска в Европу, тогда бы Англия без промедления вступила бы в союз с Германией²⁰¹ […] И не только Англия. Мы могли оказаться один на один перед лицом всего капиталистического мира…» [цит. по: 134, c. 423–424].

Это глупое, позорно иррациональное решение абстрагировалось от всех самоочевидных фактов и соображений. Например, что за полетом Гесса не мог стоять правительственный Берлин, иначе мирные предложения были бы неофициально сделаны через любого из имевшихся многочисленных посредников, намного более эффективно и, кроме того, безопасно для государственного престижа Германии. Далее, было просто нелепо ожидать, что Лондон согласится подписать капитуляцию, тем более по предложению человека с непонятными полномочиями. От подобных предложений, официально сделанных самим Гитлером, британское правительство уже не раз отказывалось на протяжении года, пока шла война, даже в критические дни июня – июля 1940 г. Капитулировать после победы в воздушной войне с Германией; после того, как британский флот потопил половину тоннажа Кригсмарине; когда уже были похоронены планы десантной операции Вермахта на острова; после того, как удалось достичь несомненных успехов в воссоздании сухопутных войск и заручиться американской военно – экономической помощью; наконец, накануне неизбежной в самом скором времени советско – германской войны, о чем в Лондоне знали – в этих условиях соглашаться на капитуляцию у британского правительства не было абсолютно никаких резонов.

Иногда, правда, утверждается, что склонить Лондон к замирению с Германией могли его военные неудачи на Крите и в Греции. Не говоря уже о том, что у британской армии случались и победы в периферийной для Империи войне на Средиземноморье, этих сугубо локальных неудач было явно недостаточно, чтобы вынудить Лондон капитулировать, но предостаточно, чтобы по соображениям национального престижа отклонить любые предложения о мире, которые могли быть сделаны врагом в этот момент.

Наконец, политическое устройство Великобритании и господствовавшее общественное мнение абсолютно исключали возможность такого внешнеполитического кульбита. Лондон – это вам не Москва. Стоит напомнить, что годом ранее в неизмеримо более трудной ситуации британский парламент, в котором были представлены все политические силы страны – от махровых консерваторов до коммуниста, впервые за свою многовековую историю проголосовал единогласно за правительство У. Черчилля (381 голос «за» и 0 голосов «против»), обещавшего только одно – продолжать войну до победного конца. Политиков, рискнувших пойти против этой ясно выраженной воли всей нации, по старой доброй английской традиции просто «колесовали» бы в парламенте за государственную измену! Как выразился по другому, но схожему по сути поводу германский посол в Лондоне Г. Дирксен, «непреодолимая сила британского общественного мнения потащила за собой правительство» [4, c. 318]. Впрочем, в Кремле, видимо, плохо представляли себе, что такое «общественное мнение». Да и не было никакой нужды куда – либо «тащить» Черчилля.

Зададимся, однако, вопросом: как следовало Советскому Союзу реагировать на самую вероятность прекращения войны между Англией и Германией? Видимо, скорейшим нанесением запланированного удара по Германии, пока она не успела воспользоваться преимуществами нового положения, например, перебросить войска с Западного фронта на восток против своего последнего врага. Даже если допустить уже вовсе дикое, немыслимое, ненаучно – фантастическое предположение о заключении (кем? когда? как? на каких условиях? в соответствии с какой государственно-правовой процедурой? наплевав на своего главного союзника – США?) военного союза Лондона с Берлином против СССР, то и это не должно было ничего изменить в советских планах разгрома Германии. Ведь отсидеться в сторонке благодаря собственному бездействию все равно не получалось, тогда как чем сокрушительнее был бы удар по Германии, тем быстрей разбежались ее вольные и подневольные союзники²⁰².

Много лет спустя Молотов сетовал: «Время упустили, это верно. Опередил нас Гитлер!» [цит. по: 134, c. 431]. Так что и этот шанс, по нашему счету третий, Сталин не просто упустил, он его профукал самым бездарным, позорным образом. И если бывают ошибки, которые хуже чем преступление, то это самая большая из них.