Kitabı oku: «Махавира», sayfa 4
Двадцать четыре великих мастера отреклись от своих царств. Махавира стал последним двадцать пятым великим мастером джайнов.
А я разъезжал на электре. Там часто убегал от контроллеров, перемётываясь из одного вагона в другой. Хотя студак давал скидку полтос процентов за билет, я просто всегда хотел нарушать общеобязательные правила, хотя бы такие невинные и легчайшей степени тяжести. Были контроллеры, что настигали, но я наблюдал каждую индивидуально неповторимую ситуацию жизни. Я вручал им всенародно любимую всеми нашими взяточку. Я угощал тётенек монетой, а они делали вид, что запомнили меня и пробивали самый дешёвый билет на одну остановку. Числовая разница между взяткой и билетом проваливалась в отдельный кармашек на форме.
Каждое воскресенье я ехал от родителей на учёбу в Саратов. Я продолжал учиться на первом курсе самого престижного экономического вуза Поволжья. И со мной на семнадцатый тралик всегда садилась девушка, внешне не очень если честно, но просто каждый раз мы встречались взглядами на остановке, забирались вместе в усатый транспорт. Ближе к зиме она почему-то сказала пошли и так я впервые в жизни начал беседовать с девочкой, которая не была моей одноклассницей. Я не знал о чём говорить между собой двум совершенно незнакомым людям. Я просто сказал, что слушал химов. И она, как мне показалось, развела турусы на колёсах, что тоже их знает, всё ради того, чтобы клеился трёп.
Её звали Ульяна. По её характерному тембру я сразу сообразил, что она была царских кровей и училась аж в аэрокосмическом аж на бюджете. В тралике мы долго ехали вместе, потому что где пятнашка и где а ля гар. Ну и сотовый я купил ещё через две недели после той кражи в общаге, самый дешёвый вариант. Я никогда не просил денег у родителей, ничего не просил. Что можно было просить у людей, которые и так уже всё отдали, включая свою жизнь на тебя. Пожертвовали своими собственными жизнями в угоду тебе. Они, возможно, и не особо хотели, чтобы из тебя выросло нечто особенное. Чтобы замуж кто-нибудь взял достаточно.
Мы обменялись телефонными номерами с Ульяной. Она вышла раньше. Я остался наедине с собой в пустом тралике. Редко кто доезжал до пятнашки ещё. Выйдя на остановке, я долго медлил: в съёмной хате, где я жил с двумя примитивными животными и их мамашей объявились свежеиспечённые квартиранты. Это была семейка с орущими детьми, какая-то старуха с ними нерусская. Я застал их мельком когда уезжал вечером в пятницу в Октябрьск.
Сразу на пороге два брата кинулись ко мне, чтобы унюхать чем можно было с меня поживиться. Вторая комната была настежь открыта, там женщина качала детскую коляску и гремела бубенчиком. Это была поздняя осень. На мне мокли носки из-за рваных зимних башмаков. Я носил их всегда, кроме лета. И всегда одевал кучу носок, чтобы было тёпленько и колготки женские тёплые под джинсы, чтобы тоже было тёпленько.
Я наблюдал до чего я докатился, все эти люди, они так мешали мне. Они все были непроходимо бессознательны, дрожали от страха или истошно обижали других. Они всегда думали о себе одно, а про остальных иное. И чем спокойней я был с ними, чем тише, чем безмолвнее, тем больше они зверели. В глубине души они всегда хотели за что-то зацепиться, схватить это, сжать в руках. Но чем сильнее давление на сладкий плод, тем быстрее из него выталкиваются соки.
Невозможно было изменить другого человека, невозможно дважды умереть. Невозможно остановиться – невозможно взлететь.
Я прошёл на кухню и начал робко заталкивать продукты из сумки в холодос. Федя и Петя зорко следили за каждым моим движением, их мамаша как обычно пялилась в зомбоящик перед ночной сменой. Я видел фантики от мороженого в мусорке. Значит она устойчиво снабжала своих ненаглядных деточек животным белком и лактозой. После ужина я тоже стал залипать в ящик со всеми. Через стену возвратился муж новой соседки. Как же они громко начали болтать, будто во всём мире, кроме них больше никого не было. В этот момент запел Сосо Павлиашвили и я улыбался, когда смотрел. Федя заметил, что я был в ином состоянии, не в таком, как остальные. Он ухмыльнулся своей крысиной мордой и налепил на меня погоняло: Сосо. Это было столь мерзко, он так это выговаривал и ещё и при Эдике и при Большевике. Он хотел взять у меня за щеку, но не мог этого сформулировать из-за подавленного и провалившегося в чистое бессознательное. Эдик тоже не усмехался надо мной, когда этот безумный ублюдок именовал меня Сосо. Я не мог реагировать, это касалось меня очень поверхностно, на кончике ножа и как дуновение ветерка. Мне нужно было просто перестать его отражать, чтобы не тревожиться, чтобы не было ряби на моём зеркале. Для этого нужно, чтобы этот человек вывалился из поля зрения. Родители сподвигли меня не выносить более той кошмарной жилищной и, главное, психологической западни, где я уже изрядно увяз.
Хотелось стать нулём, потому что он выглядит как целое, округлое, без острот. Единица уже как пика с гарпуном на конце, единица не годица.
Я позвонил Альбине и мы повидались вечером в парке на Стар-Загорал. Говорить с ней было совсем не о чём. Что с братьями, что с ней – вообще никакой разницы. Я немного рассказал ей о своей непростой жизни, о том как меня изничтожают эти два интернатовских черта. Тело Ульяны не было притяжательным, может из-за времени года, она гарцевала в своей шубке из натурмеха. Чтобы все видели, что не на помойке себя отыскала.
Весь день мы смеялись с Эдиком над словом атякш. Я признался, что я мордвин и к атякшу ещё добавил мон тонь вечктян. Но атякш самый смешной. В школе меня мучил новенький одноклассник. Он постоянно меня задирал, дёргал, по-детски боксировал на мне. Я не реагировал. Я наблюдал насколько это далеко могло зайти, почему этот человек так ко мне прицепился. Он всё больше смахивал на маленького покойника, что так тянуло к единственным живым. Я проболтался тогда об этом матери и она припёрлась потом в школу и классухе высказала, что меня грызли. Этого пацанёнка привели тоже и когда моя мать спрашивала его почему он меня доставал, он просто стоял с широко открытым ртом, зрачки бегали где-то в потолок. Такие люди неизменно вырастали и окукливались в паразитов-кровососов, которые желают владеть большим. Он судорожно цеплялся за меня, но меня не было в тот момент, я просто свидетельствовал сущее таким, каким оно должно было быть.
И Ульяна позвонила мне и сообщила благую весть: она нашла мне вероятное жильё, рядом с академией и недорого, потому что с кем-то. Сердце моё ликовало от экстаза. Я ещё оставался с братьями, их мамой, чудными соседями с орущими детьми. Но всё это проходило гладенько и моя загадочная планида полностью и целиком зависела от прямых переговоров с владельцем лакомого и недорогого местечка.
Ульяна привела меня на квартиру. Это трёшка: покоцоная, старая, дряблая, умирающая. Меня приняли прямо в моей будущей комнате. Внутри уже жужжало хочу. Стол, койка, шифоньер и маленький ч/б телевизорчик. Владельцы – древняя бабуля и такой же древовидный сын её. Я впервые в жизни увидел настоящего архата. Говорила Лидия Викторовна: не шуметь, до тебя хороший парень долго жил, но не из Октябрьска, а из Октябрьского в Башкирии. Я поклялся быть хоть куда, быть смирным. Она одобрила меня, а её сын не произнёс ни слова. Он выглядел полностью отсутствующим. Бабка угадала меня и немедленно отрапортовала, что Ерёма больной стал душевно сразу после срочки в радиолокационных войсках. Я тут же подумал, как можно было сбрендить от обычных спутниковых тарелок. Он был седой, с длинными волосами и такой же длины бородой. Потом в совещательную комнату забежала кошка. Я попросился в туалет, эта вонь и полное отсутствие ёжика сразу въелись в девственную плоть. Кошек ещё и две.
Ладно, скорей собирать вещи, переезд, я просто сказал Ульяне спасибо и пошёл вниз к озёрам. В предвкушении освобождения, как сладко внутри. И я похвалился им при возвращении, что встречался с настоящей тёлкой. Говорить о моём намеченном съезде было очень опасно, эти стервятники заклевали бы меня за ночь. Утром перед выходом на учёбу я ринулся собирать сумку, по ходу я вкратце выкладывал этим недоумевающим глупцам суть моей суеты. Я очень быстро собрал вещи, а учинить кровавую расправу надо мной мешала их мамаша. Петя лыбился и нелепо спрашивал а чего так, а почему, а что не нравится. А Федя просто заживо сгорал от слепой злобы на меня.
Я бежал от этой беспросветной чумы в виде этих бессознательных людей. Они могли давно осознать, что мне не нужно их внимание, не нужно слушать, что им нравится, а что нет, их наивные сенсуальные причуды, как у детей, которые живут в прихотях бедного воображения. Этим утопленникам не удалось затащить меня под тину их совместной взаимной деградации, когда один подстёгивает другого. Они до такой степени устали друг от друга, возможно испытывали лёгкую ненависть, что хотели затащить и втиснуть меня между ними, чтобы ноль поглощал единицы. Я не реагировал на них и они всё сильнее присасывались, как ложные конские пиявки, от которых никакой пользы. Только со мной они могли проявлять свою реальную, гнилую душёнку. Они хотели завладеть моей толпой, взять себе народу, но мёртвых не воскресить даже взрывом солнца.
И этот час, когда я в тот же день немедленного отъезда шагал пешком по памяти к Лидии Викторовне. Что-то проталкивало меня идти пошустрее. И не зря, когда я проходил между мечетью и парком меня нагнал Фёдор. Я не останавливался и продолжал уверенно идти. Он вровень так же стремительно, жаждал что-то сделать, но сдерживался. Я не отзывался на его вопросы и он переключился на рукопашную: дёргал за рукав куртки, грубо прижимал к себе. Что-то мешало ему меня серьёзно ударить или хотя бы пнуть. Он в бессознательном трусил меня пристыдить или унизить. Федя представлял собой практически чистое животное сознание – оно закончено окончательно в отличие от человеческого. Он дразнил меня Сосо под конец позорной атаки, затем замедлялся, замедлялся и так окончательно остановился где-то, я не оборачивался.
Я никогда не реагировал. Этот Фёдор, как гнойник прорвался, показал всю свою труху нутра и ему стало легче дышать, ну и слава Махавире. Хата располагалась на первом этаже рядом с пересечением старо-вокзальной и старазабугорской. Раздолбанный падик с домофоном. Архат Ерёма просопел носом, как приветствие. Я закрыл за собой комнату и развалился на койке, как тихо, как спокойно, как чисто внутри и снаружи. Везде вытерто, всё чистенько. Я заварил лапшичку на кухне. Восемнадцать часов Ерёма лежал перед телевизором в своей третьей комнате. Пара минут на поесть и он выходил на улицу, прогуливался до ближайшего дома и обратно.
Ночью я познал невероятный страх при встрече с тараканами, квартира кишмя кишела тараканами. Меня уже продолжали преследовать паразиты не в заднице, так по углам и под кроватью. Я просто не выносил этих созданий с детства, они жили в Саратовской. Я настолько их не выдерживал, что даже было не под силам их давить. Всё потому, что бабка принципиально отказывалась морить их из-за кошечек, которые ссали ей прямо не телек, пока она торчала в нём. Она быстро шугала их и продолжала таращить глаза в кинескоп. У неё было драгоценное кабельное тв, где много-много каналов. Поэтому какой смысл убивать тараканов, если они всё равно никогда не исчезнут. От этого понимания обязательно становилось очень грустно внутри и я наблюдал это. Сиамская кошка была вечно гулящей, и она мяукала-орала мне под дверную щель. Если им удавалось проникнуть они ссали мне на стол, за которым я жрал быстрорастворимую лапшу и смотрел мини ч/б телек. Слава Махавире антенной ловило стс, а не мерзопакостные первый канал и ртр. В восемь вечера сразу после дома 2 каждый день комедия. Я редко смеялся, вместо этого я почти всегда улыбался.
В первый день в новом жилье я лежал на раздроченой скрипящей постели и думал об Альбине, ой, Ульяне, я неважно запоминал имена в отличие от лиц, которые отпечатывались навсегда. Мне не хотелось при той встрече ни трогать её, ни тем более целовать в губы в самом конце прогулки согласно всем жанровым канонам. Она была какой-то чересчур приземлённой, окоченевшей. Всю жизнь зубрила предметы ради медали, чтобы поступить в аэрокос на бюджет, чтобы там снова зубрить ради красного диплома. Она тоже жила с бабулькой. Но мне ещё рано было думать о девушках, ибо я был ещё несовершеннолетним и никогда не видел заживо голых девушек. Может если бы Ульяна предстала в ночной сорочке или в чём-нибудь ещё таком невесомом и легкосбрасываемом, может тогда, что-то во мне зашевелилось. А в холодищу, в тяжёлых одеждах… Уж лучше дома остаться.
Я решил, что если она не звонит первой, всегда я это делал, то это значит, что я ей никак не выгоден. Ну и ладно, у неё почти нет груди, джинсики – классика: не разобрать в каком состоянии задница. Неуверенная, подваленная ботаничка. Таких сразу видать – вместе под одеяло только после росписи. Не для таких нищих, да ещё и больных телом и душой её астра цвела. Для таких не имеет особого значения: интересный ли парень, приятный. Главное, чтобы при деньгах и не совсем уж престарелый. Мама пиликала её каждый день, чтобы лезла из кожи вон, упорно училась, чтобы добилась чего-то в жизни и самое главное, чтобы девственность сэкономила. Любой мужик будет на седьмом небе от счастья, если раскопает такую, как Ульяна. Такая скромница, такая умница, ей судьбу успешно строить, а не обращать внимания на всяких там. Без её помощи я бы не смог так легко отделаться от тех отвратительных мёртвых людей, что тщетно пытались присосаться к моему сердцу. Оно билось так же размеренно и спокойно, как всегда. Им не удалось опустошить его ни на частицу.
Подкрадывалась первая сессия. Эти два оставленных в забытом вчера недоумка ещё устраивали со мной так называемые серьёзные разговоры. Многократно пытались выведать у меня действительную суть моего от них бегства, хотя ответы уже были в них самих, но они были слепыми и глухими, а это навсегда.
В электричке через блютуз я познакомился с девушкой из Сызрани. Как-то очутился у неё дома, там были её давние знакомые: парни и девочки. Это было уже в Самаре холодной зимой. Все хотели музыку, а колонки не работали. Я пошывырялся с проводами и звук появился. Эта девушка, моя знакомая Света была из небедной семьи, если могла позволить себе снимать такую шикарную однушку в добротном районе недалеко от старого города.
Все её знакомые покинули помещение. Я остался со Светой наедине. И она начала россказни о жизни в Сызрани откуда она была, про родителей и про всякое там. Если бы я был здоров я бы предложил ей заняться любовью, но вместо этого я начал осуждать её за то, что она переспала со своим первым и единственным парнем. Я смотрел на их совместное фото, что она хранит. Я упрекал её, потому что сам хотел быть на его месте. У меня протекала инкарнация света лампочек и дереализация происходящего. Я свидетельствовал и это. Я произносил ей весь этот дикий бред и одновременно глубоко сожалел, что после такого мы уже никогда не займёмся любовью. Эта была ярчайшая самопроизвольная внутренняя речь, слова из ничего. У меня не было похоти заниматься с ней любовью. Я вышел из квартиры и ушёл домой пешедралом.
На одной из лекций, которые вела наша декан факультета в перерыве я ненароком втесался в беседу. Преподаватель говорила любому студенту кем он будет. И я под конец тоже спросил её, а кем буду я, а она ответила, что клоуном. Меня это задело. Мне были противны эти ряженые шутники. Как она могла такое про меня сказать, если я всегда был где угодно, а вкус будет одним и тем же, всегда одним и тем же.
Жажда толпы
Дождался я своей сессии, она мечта моя и депрессия. Почти все штатные преподаватели самого престижного экономического вуза Поволжья постепенно оказались взяточниками. Особенно это красиво смотрелось в резком контрасте с моей рабочей специальностью: борьба с правонарушениями в сфере экономики. Зачёт косарь или полтораха. Экзамен подороже. И самым прекрасным штрихом в этой картине настоящей реальности был Вася, тот самый горемычный сирота, который продолжал жить в лжеобщежитии. Он передавал деньги, был посредником-лодочником между неведущими и всезнающими.
Я успешно сдал всё без поборов. Мою зачётку украшали первые трояки. Я исправно ходил даже туда, где не отмечали. Главное примелькаться, а там трояк уже ставят просто за то, что хотя бы посещал скопища лишённой смысла болтовни ни о чём, о каких-то там законах, праву. Преподы раскатывали на японских и немецких внедорожниках. Я не мог понять, как им всем легко удавалось при зарплате преподавателя сколачивать на такие довольно дорогостоящие лекарства из жести. А потом мог понимать, когда наш поток – 1 курс юрфака заделывался всё меньше и меньше, куда-то исчезал. Зачем приходить в академию, если можно просто не в мелкую розницу, а оптом одним траншиком активно скупать сессии. Вот такие были мечты и депрессии.
Я всегда тщательно готовился или по шпаргалкам из книжного магазина, или по взятым написанным лекциям. Тетрадь ксерилась и жаждущие разбирали по кусочкам. Я никогда как в школе, так и в академии не изучал ни одного предмета. Всё, что я делал – это просто запоминал слова и предложения. Я никогда не вникал в суть, или пытался подумать хотя бы. Хватало пяти перечитываний одного и того же, чтобы запомнить процентов восемьдесят материала. И я никогда в жизни не думал, когда отвечал на экзамене. Просто воспроизводил выученное. После оценки в зачётке я осознанно устраивал провал для запомненного. Образовавшаяся зияющая про́пасть в памяти заполнялась следующей подготовкой к очередному экзамену или зачёту. Вот так я и учился. Насколько же это было дичайше скучно: права, статьи, комментарии, законы всякие и только на бумажках. Я думал зачем этому учат пять лет, если можно прийти и на сэкономленные на учёбе деньги потратить на покупку должности. Даже без покупки можно пристроиться в любую властную структуру. А там, наоборот, любят тех, кто вообще не имеет представления, что такое право. Там вообще разум не нужен если достаточно глубже распространяться.
Кое-как закрыл вторую сессию с одним не сданным долгом экзаменом по теории права, который вела та душевнобольная училка, что вечно хочет всех контролировать, каждую секунду, если кто не успевал сдать ей чепуховые бумажки с работами в течение отведённого времени, то она отшвыривала тех, кто не успевал добежать.
Экзамен был в виде теста, и я его завалил. Ещё она каждую лекцию рьяно рекомендовала выкинуть все учебники по теории права и слушать только её. Из-за одного этого её эгоистического требования я безответно пропускал мимо ушей вообще всё, что она истолковывала. В остальных преподов я хоть немного вслушивался для вида, что мне хоть что-нибудь интересно. Я выходил из лекционной и тут же забывал всё, что отчасти плохо слышал.
Пересдача наметилась аж на август. Видимо, цена её экзамена была очень высока, если имеется такой ненормальный промежуток.
Я устроился на подработку опрессовщиком отопительных систем в Сызрани. Нужно было залазить в подвал, подключать компрессора к трубам и давать давление, ну и параллельно промывать всё и сливать по несколько раз.
Я ездил по детским садам, школам, всяким учреждениям и редко – жилые многоэтажности. И самым великим и интересным объектом был драмтеатр в центре. Там был такой огромный подвал, просто жить там можно было. Слесарем там был Сан Саныч. Он сразу издали показался мне слегка чокнутым. Пока я там подсоединялся, давал жару на максимум, чтобы разрывало. Сан Саныч охотно рассказывал мне, как он летал в Индию, чтобы встретиться там с каким-то печально знаменитым шудрой. Этот необыкновенно популярный мудрец материализовал Сан Санычу кольцо и даже лично поговорил с ним и настоятельно посоветовал жениться. Из-за больших объёмов работы в этом культурном заведении он сидел на моих ушах уверяя, что этот святой – живое воплощение Бога. Как бы там ни было, от Сан Саныча исходила какая индивидуальная аура и я на третий день опрессовки согласился посмотреть на снимок этого индуса. Я сразу же увидел лицо, как у любителя однополой страсти.
Это был мой дар и проклятье: я мог просто одну секунду кинуть взор на мужское лицо и сразу установить его сексуальную ориентацию безошибочно. Ещё я смотрел на эмтиви шоу следующий, там часто вставляли сцены с геями. Я там был удивлён, что они делали всё точно так же, как девушки. И выбирали посимпатичней, постройней, и первый поцелуй и выбор одного, искренняя радость в конце. Я просто смотрел, мне было всё безразлично: как гетеросексуальные, так и гомо-. Это значит просто не концентрировал серьёзного внимания. Гомосексуализм есть, ну и пусть будет. Я никоим образом не был затронут, меня не смущало, должно это сохраниться или исчезнуть. Я не выносил никакого мнения. Я просто принял, что это есть, и не моя забота, должно ли это быть, или не должно.
Моей единственной драгоценностью был плеер. Я старался каждый год покупать новый и для этого экономил на всём. Я так и продолжал слушать пласибов. Одни и те же песни каждый день, редко наваливал пару химов. Потом начал тяжеляк закачивать, самыми конечно выдающимися были слипы. В это время у них был золотой состав. Самые разрывные песни, и диджей был в те времена, как лидер мотива песен, он отмачивал такие пируэты на обычном виниле и ещё эта разгонная катушка просто шик. Мне нравились любые песни, где люди не пели, а драли глотку. Я тоже хотел так уметь, но у меня не получалось из-за мягкого тембра голоса. Я не был способен кричать.
В заключительный день гидротехнических работ в подвале я сказал Сан Санычу пойти в ювелирку и проверить кольцо. Я хотел узнать из какого металла изваял ему это колечко тот добрый волшебник. Сан Саныч обиделся и притащил мне виичес кассету для видика. Там был тот мудрец. Я перемотал ради любопытства: какой-то мужик с огромной шевелюрой на голове бесплатно раздавал всем сидящим на земле гостинцы. Я решил, что это индийский дедушка Жара и он раздаёт подарки глупеньким детям на коленях. Пришлось ещё и заезжать и искать Сан Саныча, чтобы вернуть ему этот несомненный киношедевр. Я благополучно сдал теорию права и подготовился кстати по учебнику, который препод эта тронутая принуждала или убрать со столов или выкинуть.
Во второй курс я вступил совершеннолетним, готовым к спариванию самцом. Я же уважал закон, будущий светоч юриспруденции, живая надежда на скорое возвращение в страну истинных справедливостей. Самый престижный вуз Поволжья, самые высокие взятки, лучшая мини-копия того, что выше и выше. Все эти люди со стеклянными зеницами заставляли учить семейный кодекс. Как может какое-либо написанное встать между двумя влюблёнными. Вот когда кто там что-то придумал, вот тогда при его жизни это было очень к месту. Прошло сто тысяч лет и всё равно надо помнить гнилое прошлое. Семейный союз являлся зарегистрированным убийством любви, потому что ещё никому не удавалось изменить человека или владеть им. У нас девушек было больше, чем парней, 1500 на 1000. 1500—1000=500 Вот столько девушек вечно оставались одинокими. Что им нужно было делать, куда им приходилось идти и что делать. В русском языке брак прямо в яблочко с двумя абсолютно одинаковыми смыслами разных событий.
Испорченные, недоброкачественные, с изъяном объекты производства.
Борьба с браком.
Веками религия только и делала, что эффективно подавляла и истребляла Любовь. Святой целовал прокажённого, когда рядом сидели три средневековых барышни в чепчиках. Всем своим видом он показывал: я лучше заражусь этим гниющим неизлечимым проклятьем, чем поцелую ту красивую. Как же они подавляли. Монастыри. Обет безбрачия. Однополая любовь. СПИД.
Любовь – это такое дуновение ветерка, который нельзя ухватить, не говоря уж о том, чтобы стиснуть. Любовь – это когда парень и девушка могут играть роль друг друга, не боясь, что другой подловит.
На мне всегда висел серебряной православный крестик с цепочкой. Так нужно было для бестолковой толпы, чтобы лишнего не спрашивали. Я должен был расстаться с девственностью. Мне нравилась девочка с буха. Я попросил Эдика передать ей от меня записку с моим номером и словами одобрения её приятной внешности. Она, как полагается, ответила через три дня. Столько терпеть, насыщать своё разбухшее эго: пусть он мечтает обо мне, пусть потомится в ожидании электрописьма от такой прелестницы. Она так вяло и сухо ответила, что-то вроде, спасибо и ещё пара слов. Нет уж, бегать за ней даже не собирался. Насколько человека возвышало над остальными просто пара слов из головы другого. Никто ей наверное никогда в жизни такого не писал. Я просто позабыл про неё.
Какая-то девушка из контакта, а прям новичок там и в жизни. Встретились в гагарке, она говорила про каких-то своих друзей и знакомых, и все они называют себя сектой, а сами ею не являются. И подобный этому иной конформный бред. Я от силы пару раз с ней увиделся, я вообще не знал, что ей от меня нужно было, если у неё там такие замечательные друзья-подружки.
Меня поразила страшнейшая угревая сыпь. Она высадилась так неожиданно, так непростительно особенна в своих разновидностях: самые странные образования вылезли под скулами до области за ушами. Это были как подкожные не выдавливаемые прыщи без видимых головок. Они покрывали собой вот эту нижнюю область. А на самом лице росли прыщи обыкновенные пористые, они поразили зону Т. Лоб, нос, надгубная часть, подбородок. На щеках никогда не было и лишь только это радовало, потому что там остались бы рытвины на всю жизнь. Вот я был уничтожен внешним уродством. Акне поразило даже спину с грудью. На глазу постоянно воспалялся ячмень, я ненавидел это. Я поскрёб больной глаз, дотронулся до здорового, и там вспыхнуло то же самое. Приходилось носить очки и кофты с длинной шеей. Сокрытием от внешних глаз своей верхней больной части шеи я расплачивался ещё бо́льшим увеличением очагов из-за трения ткани о кожу.
Я покупал всякие керосины, скрабы, пил таблетки. В таком виде о девушках я даже и не мечтал. В периоды сильных обострений я просто сидел в комнате весь день и смотрел в стену. Я подружился с продавщицей косметики, она настоятельно посоветовала мне купить дорогой французский гель за огромные деньги. Я взял этот малюсенький тюбик. И другие дорогие все перепробовал. Что-то было нарушено внутри, кожа не при чём. Мне ничего не помогало. Лидия Викторовна никогда не упрекала меня за то, что я часами залипал в ванне у зеркала или в самой ванне, наполненной до краёв. Единственное, что мне реально помогало это маскировочные средства в виде карандашей.
Эдик видел меня вблизи замазанного, но ничего такого не говорил, что касалось моей непривлекательной внешности. Я держался на дистанции от девушек, чтобы они не разглядывали мои покрытые пудрой человеческие несовершенства. В академии имелся сортир и свет там падал так неудачно, что зеркало воссоздавало тебя откровенно хуже, чем ты был. Я заходил и смотрел на себя пока шёл: как же отвратительно проглядывали красные пятна от прыщей, которые я всегда давил. Я знал, что давить нельзя, но я ходить с надутым гнойником не мог. Я вообще не знал, как нужно знакомиться с девушками, что можно делать, а что нельзя, чтобы не выглядеть как простофиля и пожизненный девственник.
Та продавщица порекомендовала мне идти к дерматологу и анализы сдать. Я никуда не ходил, пропускал неделями занятия: знакомился в ванне со всё новыми и новыми друзьями на моём теле. Я умер тогда, хотя думал дважды не получится. Вся толпа осталась снаружи, зачем им нужен был такой замухрышка: худой, прыщавый, нищий посреди тараканов и унитаза с совковым устройством: когда говно лежит, как на подносе и хрен его сольёшь забитым, слабеньким смывом. У этой бабки не было ёршика и приходилось корпеть и стирать следы плотными бумажками от её школьных тетрадей. Я сидел на толчке и разбирал её домашние задания, ничего не поменялось: как были горы абсолютно бесполезной информации, так они и остались. А потом толкал этим листиком фекалии, чтобы смылось. Кошки вечно ссали мимо лотка, вся хата провоняла животной ссаниной. Я заворачивал каждый продукт в пакет, потому что тараканы ночью сжирали всё не убережённое.
Все курсовые скачивались из сети, распечатывались и притыкались в красивую обёртку. Главное фамилию исправить, год и название вуза, а остальное будто бы сам сделал, но я даже не вникал ни в один реферат и ни в одну курсовую. После летней работы скопилось деньжат, и я купил полуакустическую чёрную гитару Кремона с металлическими струнами и с возможностью подключения к колонке. Это была очень качественная брынчалка. Я играл и пел в комнате аккорды всех песен, что мне нравились и наши и зарубежные. У меня не было никогда музыкального канала. Ч/б телевизорчик ловил только по пальцам пересчитать, а у бабки на телевизоре были даже чисто французские каналы, специальный рок-канал, где можно было увидеть новые крутые группы. Мне нравилось когда поют песни на русском независимо от стиля и направления… Направление. Какое направление.
С инструментом стало полегче. Я думал, пока болен надо время зря не терять и учить лучшие песни. Чтобы когда буду боле менее прилично выглядеть, чтобы хотя бы с кем-нибудь расстаться с девственностью, хотя бы разок узнать, что это такое. И благодаря этому решить: стоит ли упорно добиваться этого у девушки, прыгать перед ней или всё-таки это явное преувеличение. Чем раньше бы это произошло, тем раньше можно было расслабиться.
Я был прыщавым. Звучало, как проклятье. В магазине книг купил самоучитель по французскому. Начал изучать и гаситься самостоятельно. Как я мог встречаться с девушкой, если она будет разглядывать мои угри. И я на остановке встретился с Ульяной. Она меня вынужденно опознала и сказала, что у неё есть халявные билеты в оперу от аэрокоса. Я согласился, вечером это было. Она ещё и подружку с собой взяла, тогда я сразу окончательно осознал, что это совсем гиблое дело. Другая девушка какая-то задохлика в очках, вообще ни о чём. Я не очень любил классику, потому что там играет толпа. Слушали Вагнера. Нам достались неплохие места наверху. Если б наш самый престижный экономический вуз Поволжья давал бы хоть куда-нибудь билеты, я бы тоже сходил, но уже один. Я больше никогда с ней не виделся.
Бабка повысила цену за съём. Тараканов стало известно ещё больше. Я купил диски с песнями на французском, мне всё равно кто и как пел, главное чтобы на языке. Раз в неделю бабка стала исчезать на ночь, и я пользовался этим и смотрел телек в её комнате, огромное количество каналов. Лежал на диване. И глухонемой Ерёма видел всё это каждый раз, но ничего не происходило. Либо он ей про это не говорил либо сказал, но ей индифферентно.
