Kitabı oku: «Солнце, которое светит ночью», sayfa 11
– Да хватит уже! – смеясь, приказала Наташа.
– Или уедет за границу, чтобы потом припасть к её замужним ногам? – гоготал Страхов, – Выбери фильм, я могу так делать весь день, – хитро сверкнув глазами, сказал он.
– Ладно – ладно, – согласилась Наташа и прибавила деловитым тоном, – А говоришь, что ничего не читал.
– Не настолько ничего не читал, – притворно-оскорбленным голосом проговорил Страхов, – Или ты думала, что я прочёл Колобка, решил, что это вершина литературного творчества, и больше не брал в руки книги?
Наташа кокетливо улыбнулась, и ее глаза заблестели.
– Лена написала мне, что завтра уезжает, – сказала Наташа и пристально поглядела на Страхова, – Ты к этому имеешь какое-то отношение?
– Самое прямое, – торжествующе улыбнулся он.
– Ты невыносим, – воскликнула Наташа и, вспомнив его внезапный вопрос, догадалась, – Говорил с ней о Гегеле?
– Совсем нет, только один раз упомянул.
– Кстати, об Олеге, – изменившись в голосе, промолвила Наташа, – Мне показалось, или он пытается ухаживать и Леной, и за Машей одновременно?
– Не показалось, – виновато произнес Страхов.
– А ты не хочешь его остановить?
– Я уже несу ответственность за одного своего друга-раздоблая, второго не потяну, шея перегнется, – саркастично ответил Страхов и похлопал себя по плечам.
– Неожиданно, – изумившись, прошептала Наташа.
– У Маши хватит ума не приближаться к нему, – уверенно заявил Страхов, вспомнив об очарованном Денисе и его рассказе об их первом свидании.
– А у Лены – нет. – задумчиво протянула Наташа и добавила, немного помолчав, – откуда у тебя такие друзья, как Олег?
Страхов пожал плечами и сказал:
– Денис не такой.
Наташа кивнула и рассеянно проговорила, глядя в открытое окно:
– Ещё интереснее вопрос, откуда у меня такие друзья.
Страхов бережно обнял ее за плечи и, поцеловав ее мягкие волосы, отправился на работу.
Когда Страхов приехал в областную больницу, чтобы поговорить с врачом о состоянии пострадавших и узнать прогноз, то застал представителей органов опеки.
– Скажите, что здесь делают? – спросил Страхов, когда врач попрощался с полной дамой в серой обтягивающей живот юбке.
– Я пригласил их, потому что у Терентьевых нет никаких родственников, их дети могут остаться сиротами.
– Вы не говорили, что кто-то из пациентов находится под прямой угрозой смерти.
– Я думал, что слова «в тяжелом состоянии» говорят сами за себя.
– Совсем ничего нельзя сделать?
– Понимаете, этот пожар обострил все болезни пострадавших. Теперь лечение должно охватывать полноценный восстановительный курс, который мы не можем себе позволить. Мы делаем то, что можем оплатить из бюджетных средств.
– Я посмотрю, что можно сделать.
– Ну конечно, – без какой-либо маломальской веры ответил врач.
– Я могу видеть мальчиков?
– Пока органы опеки заполняют документы. Только быстро.
Он прошел с специально отведенную палату, в которой медсестры с разрешения главного врача поселили братьев. Он постучался, и ему открыл дверь маленький мальчик лет семи с пухлыми щечками и кудрявыми короткими темными волосами. Он испугался, увидев на пороге чужого человека, и хотел быстро закрыть дверь, но из палаты послышался грубый ломающийся голос:
– Миша, пусти. Это органы опеки.
Маленький мальчик, конечно, не понял, кто такие органы опеки, но приказа брата ослушаться не мог, он, раскрасневшись, впустил незнакомца, и тут же юркнул под одеяло.
За столом, перед стопкой учебников с раскрытой тетрадью, сидел старший сын Терентьевых, Дмитрий. Страхов помнил, что ему исполнялось 14 в следующем месяце (по какой-то причине именно его дата рождения запомнилась), но выглядел он намного взрослее. Мальчик дорешал задачу и поднял голову, чтобы внимательно осмотреть пришедшего.
– Дима, – пробасил мальчик и протянул руку.
В этот момент рукав его олимпийки, полностью закрывавшей его бледное жилистое тело от шеи до кончиков пальцев, задрался, и показалось запястье буро-синева цвета. Страхов заметил это и быстро пожал руку, отведя взгляд. Мальчик поспешно закрыл синяки и, насупившись, спросил:
– Вы из органов опеки?
– Нет, я адвокат вашего соседа, Антона.
Страхов услышал, как Миша завошкался под одеялом при упоминании Антона.
– Вы можете мне сказать, как относитесь к Антону?
Дима одарил адвоката серьезным осуждающим взглядом и сухо произнес:
– Он хороший парень. Не думаю, что он хотел баб … – замялся и поправился – Зинаиде Степановне сделать что-то плохое. Она в нем души не чает, и он ее очень любит.
Из-за двери послышался звонкий голос кого-то из медработников, позвавший мальчиков обедать.
– Ты иди, я тебя догоню, – приказал Дима брату.
Тот в ту же секунду выпрыгнул из кровати, сунул крохотные ножки в пушистые тапочки и, схватив тарелку, пошлепал к столовой.
– Как вам здесь живется? – спросил Страхов, когда Миша вышел из палаты.
– Все хорошо, – коротко ответил мальчик и наклонился, чтобы завязать шнурки на кроссовках.
– Скажи, пожалуйста, – начал Страхов, но остановился, увидев случайно оголившуюся вспухшую, фиолетовую спину.
Дима заметил пораженный взгляд адвоката и поспешил опустить задравшуюся одежду.
– Это между мной и Богом, – шепотом сказал мальчик.
– Если что-то случится, ты можешь звонить мне, – сказал Страхов, оставляя на столе свою визитку.
Дима не обратил на нее никакого внимания и стал собирать лежащие на тумбе учебники в портфель.
– Я пойду, – сказал Страхов и направился к двери.
– Я не могу давать волю своим чувствам, – не поворачиваясь к Страхову, проговорил Дима, – Сейчас у брата есть только я, если он увидит, что мне страшно, то он этого не вынесет. Я не могу сделать ему так больно.
Страхов кивнул головой, вышел из палаты, быстрым шагом дошел до столовой, подошел к Мише и опустился так, чтобы видеть его глаза.
– Если тебе страшно, ты можешь сказать мне об этом, я помогу.
Мальчик посмотрел на него круглыми добрыми глазами, обнял и сказал на ушко:
– Теперь вместо отца и матери у меня только старший брат, и если я буду плакать, он подумает, что я в нем сомневаюсь.
У Страхова закололо сердце, а в уме появилась подлая трусливая мысль о том, что Дима может быть рад такому положению дел, ведь теперь его никто не будет бить. «Может, он и молит Бога, чтобы он забрал родителей,» – подумал Страхов и решил пробраться к палате, где находились Вера и Андрей Терентьевы. Он накинул на себя белый халат, опустил голову и прошел по коридору незамеченным. Он зашел в палату, посмотрел на них и заметил, что в руки им вложены маленькие крестики. Страхову стало нечем дышать, он выбежал из палаты, промчался по коридору к выходу из отделения, быстрее лифта спустился по лестнице, снимая с шеи давящий галстук и расстегивая верхние пуговицы рубашки, и выскочил на улицу.
Он ощущал себя маленьким ребенком, стоящим в комнате, на полу которой лежат битые вазы, и чем больше он хотел все исправить, склеить вазы, тем больше осколков появлялось вокруг. Всё рассыпалось, всё, к чему он прикасался превращалось в ничто.
Глава 13. Бунт
Наташа в это время вела элективный курс для подготовки к экзаменам у одиннадцатых классов.
– Литература вобрала в себя все варианты и тонкости отношений между человеком и миром за последние десять тысяч лет. Мы, внутри одной нашей жизни, можем быстрее пройти вперед, получив и осознав этот опыт, не принимая в парадигму своей жизни то, что было уже проверено, опровергнуто и разрушено историей, запечатленной в книге.
Итак, что такое романтизм? Это идея сверхчеловека, который получше творца знает, как надо жить. Формулу романтизма вы все знаете: исключительный герой в исключительных обстоятельствах. О чем вся эта философия? О том, что есть два мира: реальный и мир мечтаний. И есть два меня: я реальный и я потенциальный. Вот оно – романтическое двоемирие. Только проблема в том, что попасть в этот мир мечтаний невозможно, потому что в этот идеальный мир человек принесет себя, как ни странно, и всё испортит. Кроме того, потенциал человека во всем своем объёме обществу не сильно нужен. Как потребители и чуток производители люди нужны, а все остальное в рамках голой социальности заберите, нет в этом необходимости.
Реализм же стремился передать жизнь такой, какой она есть, то есть, оставив все возможные модели интерпретации, посмотреть на человека. И что оказалось? Человек постоянно находится в жестких обстоятельствах, и ни о какой свободе воли почти не может идти речь. Тезис следующий «Не вините человека, вините обстоятельства». Появились большие вопросы к свободе воли. На эту тему будут рефлексировать и Достоевский, и Толстой.
Если реализм не предвзято, без заранее заданных моделей описывал жизнь, то модернизм сказал: «Надоела ваша жизнь, мы пошли за ее пределы». И, частично отказавшись от содержания, занялись формой.
Вся русская литература начинает бить в колокола по поводу того, что социальное полностью лишает духовности. В неравной схватке веры и разума победивший разум творит страшные вещи.
Александр Сергеевич как творец, владевший в совершенстве формой и содержанием, является в каком-то смысле последним классиком, у которого мир – целая и цельная штука. Он нашел ответы на все противоречия и вопросы. То, что Пушкин называет внутренней свободой, дает ему возможность ощущать свою духовную суть. Всю свою жизнь он искал ответ на вопрос о том, как же человеку, находясь в этой социальной детерминации, быть свободным. Как не встать на механические рельсы социальных оков и не убить Ленского? Понятно, ответа быть не может, потому что истина открывается в каждой частной ситуации. Универсальной системы нет, но есть принцип. «Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать». Откажись человек от своей привязанности к счастью, все стало бы немного проще.
Лермонтова надо рассматривать как процессуальную фигуру. Он начал как романтик, но ушел уже как самый настоящий реалист. В романтизме все строится вокруг мощной фигуры героя. Но от себя Лермонтов очень быстро устал, да и сам романтизм себя исчерпал. Романтизм говорил: «Проблема в обществе, которое не дает человеческому потенциалу раскрыться!». Но проблема внутри самого человека, в его ограниченности. Поэтому поздний Лермонтов – реалист. Когда вы будете читать не только Лермонтова, но и всю русскую литературу, помните, что на поверхности ничего не лежит, все глубокие смыслы великие поэты спрятали за дымовой завесой, на глубину, за текстом. Возьмем хотя бы мое любимое "Завещание".
Когда мы говорим о Гоголе, мы всегда говорим о маленьком человеке. Тут все не так просто. Для Акакия Акакиевича вся жизнь сводится к форме без содержания. Он формой ощутил свое высшее предназначение, но смысл этого не понял, остался в рамках социальной интерпретации, в сферу смыслов не пошел. А в этом случае человек – неустойчивое существо, потому что быт и социум захватит его страсть, появится какая-то шинель, которая подменит высшую цель жизни. В итоге вместо возрастания до святого по содержанию, герой потеряет и святость по форме, и вместо посмертных чудес будут посмертные мщения. Это никакой не маленький несчастный человек. Это просто человек, лишенный рефлексии, отрешенный от области смыслов. Не надо у Гоголя цепляться за социальные статусы. Жизненная трагедия не в том, что ты по статусу не испанский король, а в том, что даже будучи испанским королём, ты лишён высшей цели. Нельзя только социальной областью ограничить человека, не получится довести социальное устройство до совершенства и получить счастливое общество. Надо идти в область смыслов каждому, надо осознавать свое предназначение и ему следовать. Утопия? Она самая, но других вариантов нет. Демократы его за это очень не любили. Они собирались крепостное право уничтожать, а тут Николай Васильевич со своими "Избранными местами из переписок".
Лев Толстой, рисуя мир, обусловленный, детерминированный социальными и природными (почти животными) нормами, раскрывает все внутренние столкновения человека. Он условно делит людей на мертвых и живых. На тех, у кого есть (вспышками!) связь с бесконечным, вечным, нетленным, и у кого ее нет. Вот почему Ростовы готовы бросить все свое имущество, чтобы перевезти раненных, а Берг – нет. Только живой человек может опознать подлинное и живое в момент столкновения с ним. И именно в этот момент человек проявляет свободу. А дальше читаем эпилог и вникаем в рассуждения о свободе и необходимости.
– Но ведь Толстой был атеистом, – перебила Наташу ученица, сидящая за первой партой, – Он же создал своё учение о смысле жизни.
– О, отлично, – оживилась Наташа, и лицо ее озарила довольная улыбка, – Не был он атеистом, даже от церкви его не отлучали. Рассказываю непопулярный взгляд на толстовство от человека, который меня учил и который хорошо знает восточные конфессии. Толстовства вообще не существует. Кто называет его нигилистом или озорником, тот не понимает и не чувствует его восприятие Бога. Он отказался от церковных обрядов, потому что видел в священнослужителях фальшь, позерство, фарисейство. Он отказался от чуда, потому что не хотел безответственности и слепой надежды, русского "авось". Он отказался от Христа-спасителя, чтобы избежать манипуляций и индульгенций. Он, будучи человеком страстным, одарённым, видел других людей насквозь, он знал всё их пороки, потому что знал свои пороки вдоль и поперёк. Его знание индуизма и буддизма дало ему понимание другого способа прийти к Богу. Более аскетичного, более осознанного, такого, которое исключило бы ложь самому себе. Он знал разницу между верой в Бога и ложным убеждением самого себя в вере. Он не верил в человека-бога, он верил, что в каждом есть частица Бога – Сверхдуши. Он верил не в бессмертие души, а в воссоединение Сверхдуши с Всевышним. Как это описано в Бхагавад-гите. Он верил в Бога до последнего дня, молился ему и любил его. Почитайте дневники с 94 года.
Наташа остановилась, посмотрела на ученицу и, убедившись в том, что она удовлетворилась ответом, продолжила:
– Еще пару слов про несчастного Обломова, и я вас отпускаю. Гончаров показал две крайности – жизнь в деятельности, слепой и почти бездумной, и жизнь в ожидании озарения о ее смысле. Обломов – мудрый и глубокий сам по себе человек, он понимает уникальность каждого человека, принимает его выбор, не старается никого переделать. Он осознает, что выбор, который его заставляют сделать другие (исходя, кстати, из своей правды), может быть неверным, может повлечь дурные последствия. Только он не учитывает, что бездействие тоже действие. Конечно, истина ему на голову не упадет. А раз она не падает, то Илья ничего и не стремится делать.
Время занятий подошло к концу, и Наташа, озвучив задание на дом, отпустила учеников на другие занятия. Когда все покинули душный класс, Наташа заметила знакомую фигуру, приближающуюся к дверям. Она прищурилась и узнала в фигуре Егора.
– Здравствуйте, Наталья Александровна, – мрачно проговорил Егор, оставшись наедине с учителем.
– Проходи, – попросила Наташа, заметив тревогу и смятение в лице ученика, – Что-то случилось?
– Нет, – отрезал Егор, – Только сегодня мне показалось, что вы не правы, и я захотел прийти, чтобы поговорить с вами об этом.
– Говори, – дала разрешение Наташа, ближе подойдя к Егору.
Егор Поднял свой тусклый взгляд и начал обозленно выговаривать:
– Я думаю, что у нас нет особо выбора в нашей жизни. Существуют события, которых мы не можем предотвратить, и обстоятельства, с которыми мы не можем справится. Они не обусловлены никакими нашими действиями или решениями, и люди поставлены в позицию раба по отношению к природе. Я думаю, что нет ни Бога, ни сверхчеловека, и в остатке людям остаются только одиночество и страдания.
Когда он замолчал, Наташа сочувственно спросила:
– Ты зол?
– Нет, – снова отмахнулся Егор, – Если бы я злился, значит, я бы признавал существование кого-то или чего-то, на которого можно злиться. Но я не вижу никакого субъекта, я вижу только пустоту и бессмысленность всей жизни.
Наташа хотела бы просто обнять отчаявшегося ученика и утешить его, но она понимала, что от той боли, которая вызывает гнев ему так быстро не освободиться.
– Твоя точка зрения имеет право на существование, – сказала она, – есть много людей, которые её разделяют. Что ты хочешь от меня услышать?
– Я точно не знаю, – обреченно произнес Егор, потупив взгляд, – Мне кажется, я злюсь на вас. Вы рассказываете еще маленьким детям о каком-то Боге, о справедливости, о законах мира, которые вы не можете доказать. Вы даёте им ложную надежду на счастливую жизнь, прожитую достойно… – горячо говорил он,
– Так лгать непозволительно для учителя, который считает себя профессионалом.
Наташа ощутила, как ее горло сдавила злоба и стянуло оскорбление. Она отвернулась и нарочно прошла до рабочего стола и обратно, чтобы выручить время на собственную стабилизацию.
– Я понимаю, что это не доказано, – успокоившись, объяснила она, – поэтому и я озвучиваю не собственную философию, а рассказываю о том, как видели мир великие мудрые люди. И я не настаиваю на том, чтобы все верили в те выводы, которые мы делаем на уроках. В конце концов есть только поступок и его последствия, а оценка этого последствия – субъективная , потому что она зависит от системы ценностей, которых придерживаются люди. Но я глубоко убеждена, что каждый момент в жизни балансирует между свободой и необходимостью. Да, некоторые вещи неотвратимы, но на что-то мы можем повлиять.
– Нет, это не так! – вскипел он, и его страдальчески бледное лицо покраснело в приливе гнева, – Ни на что человек не может повлиять! Он беспомощное существо, которое приходит ниоткуда и уходит в никуда. Некоторые могут уверять себя том, что они приносят пользу людям, но это только самообман, который должен хоть как-то оправдать свою жалкую жизнь. Есть изначальное неравенство в положении, и все гениальные люди, которые достигли чего-то сколь угодно долго могут учить остальных верить своей мечте и верить в свои силы, но это их судьба – быть великими. И заслуги их в этом нет никакой. Они только были более успешными марионетками в этой игре в кости.
– Ты считаешь себя совсем беспомощным? – спросила Наташа, делая шаг навстречу к Егору.
– Я считаю, что вы не в праве заниматься морализаторством на обычном уроке литературы, – отшатнувшись от нее, сердито заявил ученик.
– Может, ты прав больше, чем я полагаю, потому что сейчас я беспомощна. Я не знаю, как помочь тебе преодолеть свои иллюзии, – призналась Наташа и виновато поглядела на Егора.
– Вы ужасно высокомерны! – отчаянно прокричал он, и его левый глах начал дергаться, – Даже сейчас вы низводите мои слова до пустого детского максимализма, а на самом деле понимаете, что я прав.
– Я бы хотела тебе помочь, но не знаю как, – с раскаянием и болью говорила она.
– Не врите детям, – грозно сказал Егор, – Это все, чем вы можете помочь.
Он замолчал, подождал несколько минут реакции на его слова, но не дождавшись, встал и пошел к выходу.
– А лучше просто увольтесь и не морочьте людям головы, – с жаром проговорил Егор и вышел за дверь.
Наташа, окаменевшая, стояла посреди кабинета и пыталась понять, каких действий сейчас от нее требуют обстоятельства.
Глава 14. Тело
Между тем Страхов собирался отправится в сизо, чтобы еще раз поговорить с Ильинским. Он был уже на полпути, когда ему позвонила Алена.
– Женя, – взволнованно сказала она, – тут привезли наркомана с передозом, у него тату на руке в виде часов. Я вспомнила, что ты просил позвонить, если что-то такое будет.
Страхов положил трубку и почувствовал, что его голова гудит и трещит, как церковный колокол. У него перехватило дыхание, сильно сдавило грудь, в ушах зазвенело, а в глазах потемнело. Дрожащими потными пальцами он расстегнул верхние пуговицы рубашки и опустил окно машины, чтобы запустить в салон свежий воздух.
Вскоре приступ закончился, и в ясную голову начали возвращаться и множиться мысли: «Как я мог быть таким глупцом? Как я мог купиться на эти увещевания? Что мне за дело до существования Бога? Вера не может спасти его сейчас, она никого не спасает. Столько сил вложил в то, чтобы убедить самого себя в своей твердой вере и любви к Богу. Как я вообще могу любить того, кого не знаю? Я был ослеплен собственным отчаянием, что решил все-таки снять ответственность с себя за все свои действия и переложить их на выдуманного персонажа, веру в которого поддерживают миллионы людей по всему миру. Это слабость моего духа и трусость натолкнула меня на поиски создателя. – думал Страхов, пока мчался в городской морг, – Конечно, дядя Леша верит, потому что он был на войне, а такой ужас без снятие ответственности с себя не пережить. Мама верит ясно почему – её образование оставляет желать лучшего. Профессору просто удобно, да и он находится под влиянием литературных деятелей, сплошь и рядом веровавших в Христа. Что же я теперь скажу Анне Владимировне? Я был настолько занят поисками мнимого существа, который должен был спасти вашего сына, что сам ничего не сделал, и он умер от передозировки. Так я скажу? Что же я наделал? Разве вера поможет той матери, которая смотрит, как угасает жизнь в ее ребенке? Разве вера поможет двенадцатилетнему мальчику излечить своих родителей? Нет. Все это одна фантазия, сказка, надежда на чудо, чтобы позволить себе счастливо и беззаботно жить свою жизнь, не обращая внимание на страдания людей во всем мире. Я подл и труслив, раз позволил себе поверить в него.»
Когда перед его глазами показалось желтое здание больницы, Страхов ощутил резкий укол в висок, словно кто-то пронзил иглой его голову насквозь. Он припарковал машину у черного металлического забора, заглушил мотор, затем трясущимися руками достал из кармана пиджака таблетки, сунул их в рот и запил водой.
В смятении, преходящем в гнев и трепет, он вбежал в звенящее помещение, отворил тяжелую металлическую дверь в морг и зашел внутрь. Алена уже ждала его.
– Надеюсь, тебе хватит руки. Близким людям лучше не смотреть на лица, – тихо сказала она и подняла белое покрывало, оголив руку умершего.
Женя подошел ближе.
– Не он, – вырвалось из его груди.
Алена облегченно выдохнула, накрыла руку и поспешила вывести друга из морга. Женя податливо последовал за ней.
И он почувствовал мгновенное облегчение, затем его накрыло чувство вины и снова наступило отчаяние. Теперь он зверь, еще хуже, чем был, ведь теперь он радуется, что на месте этого человека не его друг. «Что же со мной происходит? – думал он. – Неужели я сейчас чувствую благодарность к нему за эту ошибку? Почему же смерть другого человека не ужасает меня больше, чем ужасала возможная смерть друга?» . Его стеклянный потерянный взгляд напугал Алену. Она дотронулась до его плеча, протягивая чашку чая. Он вздрогнул и удивился, потому что совсем не понял, когда они успели подняться наверх, в ее кабинет.
– Я в порядке, – пробормотал он, отпил из чашки и поставил ее на стол.
«Как же человечество найдет в себе силы идти путем благодетели без веры, если вся ее животная природа настроена бороться за выживание? Пусть альтруизм и вшит программой в мозг, но только до определенной степени: если человек может спасти жизнь другого, то он спасет ее. Но если жизнь другого должна быть спасена ценой его собственной жизни, он выберет свою жизнь. Как же человечество найдет в себе силы?».
– Спасибо, Алена. Пиши, если кого-то ещё привезут.
Она кивнула головой и сочувственно посмотрела в след уходящему другу.
Там, в больнице, на нулевом этаже, совсем не было воздуха. И только выйдя на улицу он понял, как ему не хватало чистоты природы. В городе даже свежий воздух способен вернуть здравомыслие. Природы, от которой человек так долго он ограждался, ему теперь не хватало. Он пошел вдоль проспекта. То со стороны больницы пахнёт свежестью скошенной травы, то резко ударит в нос едкий запах жженого бензина от проезжающей машины.
Страхов решил приехать к профессору. В субботний день у него было только две пары, и Страхову было жизненно необходимо поговорить с ним и рассказать ему то, что он до сих пор скрывал.
Вадим Юрьевич, как всегда измеряя шагом длину аудитории, читал лекцию. Дверь в аудиторию была открыта, и Женя решил не заходить, а присесть на скамейку так, чтобы слышать слова профессора.
– Существует множество афоризмов о смерти, – громко и размеренно говорил Вадим Юрьевич, шаркая ногами по паркету, – но эта нравится мне своей локаничностью. Смерть придает жизни смысл. В чем смысл жизни? Я часто вижу посты и слова людей о том, что самое главное в жизни. Варианты вам тоже известны, я думаю: карьера, профессионализм, семья и дети, ум, красота, талант, уверенность, любовь и так далее. И вот мой вопрос: как это измеряется? Карьера: если я руковожу крутым проектом, зарабатываю много, пишут в Форбс, но сотрудники постоянно увольняются, все идёт тяжело, бывают на дни, а ад, тогда это успех в карьере? Профессионализм: если я режиссёр, великий, почти легенда, но картины слишком сложны для широкой аудитории и знают обо мне только несколько тысяч людей, тогда это успех в профессии? Семья и дети? Даже комментировать не буду. Если поставить смыслом своей жизни ребёнка, то после шести месяцев можно поехать в дурдом: от каждой болезни ребёнка сердце матери понемногу умирает. Интеллект: а как его измерить? Если я знаю всю литературу от корки до корки, но 2+2 сложить не могу, я умен? А если я знаю в идеале высшую математику, но пишу с ошибками? А если я знаю все, но по чуть-чуть, это ум?
И так с каждым пунктом. Memento mori. Все материальное тленно. Абстрактные понятия слишком субъективны, и не всегда есть жизненные силы доказать самому себе, что эта абстракция у тебя есть, и ты в ней успешен. В чем же смысл жизни?
Вадим Юрьевич остановился и, выдержав долгую паузу, продолжил:
– Ответа у меня нет, конечно. Есть мнение. Во всём этом и одновременно ни в чем из этого. Колесо баланса должно быть колесом. Но нужно иметь что-то, что соединяет нас с вечностью. Это что-то только между вами и вечностью. Оно не на показ, не для постов, только для вас и вечности. И тогда, чтобы вы ни потеряли из материального мира, мир вечности будет давать вам силы для жизни.
Страхов обмер. Вадим Юрьевич некоторое время еще что-то рассказывал студентам и кое-что у них спрашивал, но Женя уже не понимал, что именно. Он не мог понять ни слова, хотя все еще хорошо слышал. Наконец, он решил зайти в аудиторию, надеясь скорее поговорить с профессором.
Когда Вадим Юрьевич увидел белое лицо своего молодого друга, распустил студентов. Страхов, коротким кивком головы поприветствовав профессора, прошелся по периметру кабинета и встал около профессорского стола. Он повернулся к окну, спрятав свои глаза от профессора и наблюдая за игрой воробьев, вьющих свой дом на тонкой надломленной ветке высокого дерева, растущего около здания университета, сказал:
– Есть кое-что, что я вам не рассказывал. Об этом знает только Наташа. Если вам не трудно выслушать меня и сказать мне честно, что вы обо мне думаете, я буду говорить.
– Говори, – приказал профессор, усевшись в кресло и смотря на скругленную спину Страхова.
Страхов встал дальше от профессора и начал рассказ о том, что произошло, когда Страхову и Измайлову было по семнадцать лет. Подходило время выбирать университет и готовится к выпускным экзаменам. Евгений стал много заниматься и мало бывать в компании друзей. А Владимир, скучая по другу и отлынивая от учёбы, обрёл другое увлекательное занятие. Когда Евгений узнал о новом увлечении друга, слов, чтобы отговорить или убедить его в ошибочности выбора, не нашлось. И не искалось. Он стал наблюдать, как день за днем реакции у друга становились всё медленнее, материал рубашек – плотнее и длиннее, а круги под глазами – ярче и больше. Он продолжал учить заданный материал, а Владимир продолжал общение в тесной компании.
В тот год местная полиция получила строгое распоряжение по поимке наркоторговцев. Проведя нехитрое расследование, они выяснили, что среди употребляющих большое количество учащихся старших школ, и было решено проверить каждое учебное учреждение.
И вот 17 апреля, когда старшие классы писали контрольные срезы, а младшие уже сидели в мягких домашних креслах, раздался громкий, гулкий лай и послышалось низкие мужские голоса. Евгений и Владимир переглянулись и заметили во взгляде друг друга то, что ещё не видели раньше: глаза Евгения воодушевлённо мерцали, а глаза Владимира тонули в мутном омуте страха.
Заметив это, Евгений вопросительно поднял бровь и пристально посмотрел на друга. В ответ друг открыл рюкзак и показал край прозрачного полиэтиленового пакета, полного белого порошка. Сердце его закалотилось, и как только все отвлеклись на входящего в кабинет полицейского, он выхватил пакет из рук друга и сунул его в рюкзак отошедшего одноклассника, сидящего впереди них. Этого мальчика звали Григорий Тихонов. Это был невысокий, угловатый смуглый юноша, с острым подбородком, большими наивными глазами и странным взглядом. Он стеснялся всякого обращения в свою сторону, часто бывал один и всегда читал непопулярные книги. В младших классах он был объектом насмешек, но с возрастом отношения с одноклассниками сгладились, и он стал считаться чудным, но надежным другом.
Когда из его рюкзака мужчина в синей форме вытащил пакет с белой пылью, его глаза округлились, в висках застучало, на лбу выступили капли пота, а ладони стали влажными и холодными, все это было считано представителем власти, как явные признаки вины, и его увели на много часов в учительскую, а затем в увезли в отделение милиции, откуда (как узнали позже) его забрали разъяренные родители. Они были известными и цитируемыми учеными, мать – психологом, а отец был доктором медицинских наук. Говорят, что они не поверили сыну, утверждавшему свою невиновность, и назначили собственный тест на следующее утро. Судьба распорядилась по-другому – прохожие нашли его лежащим на асфальте с разбитой головой. Ночью он спрыгнул с крыши.
Измайлов попросил Страхова не говорить никому, что наркотики принадлежали ему. Однако в тот же миг, когда Женя узнал о том, что произошло с Гришей, пошёл в милицию, нашел следователей, которые приходили в школу и сказал, что это он подбросил пакет в рюкзак Тихонова. Следователь был лично знаком с отчимом Жени и только сделал вид, что принял заявление юноши, на самом же деле ничего никому не сообщил, чтобы не очернять хорошего человека, каким он считал Виталия Страхова, поступкам его пасынка. Женя рассказал, у кого Вова брал наркотики, и следователю этого было достаточно, чтобы отпустить юношу без дальнейшего преследования.
