Kitabı oku: «Солнце, которое светит ночью», sayfa 12
Закончив рассказ Страхов замер, инстинктивно ожидая сурового наказания. Профессор подошел к нему и, ни говоря ни слова, похлопал по плечу.
– Это ужасный поступок, который я совершил, означает, что я стал ужасным человеком. Но больше всего меня терзает не это. Получается, я родился, чтобы стать причиной чьей-то смерти.
– Ты напуган и гоним чувством вины. Ты ищешь такую идеологию, где было бы написано, что делать в каждой ситуации, чтобы все сделать правильно. Ты перепутал, этот путь не ведет к Богу.
– Я не думаю, что я вообще его ищу.
– Тогда зачем бы ты сидел тут со мной?
– Просто я хочу больше не допускать этих поступков.
– Зачем?
– Чтобы… Чтобы … Да, может быть и Бога.
– Только ты делаешь это в невежестве. Первородный грех. Почему Ева съела яблоко? Потому что человеческая натура такая: мы не можем соответствовать идеальному представлению о себе. Не можем всегда делать добро, потому что не обладаем всей информацией, не видим прошлое и будущее, чтобы мало-мальски спрогнозировать последствия каждого своего слова. А ты пытаешься не просто оправдаться перед Богом, ты пытаешься им стать. Найти книжечку, которая тебя им сделает и жить правильно, по этой книжечке. Ты и адвокат, потому там есть такая книжечка. Но скажи мне, исчерпывает ли она все ситуации? Нет ли в ней подводных камней? Нельзя ли истолковать её двояко?
Страхов упорно молчал.
– Нельзя идти к Богу из страха, нельзя заниматься чистотой своей души в страхе перед наказанием. Смирись с тем, что ты уже сделал, смирись с тем, что всегда идеальным ты не сможешь быть, смирись с тем, что ты не Бог. Бог есть любовь. Так и наполняй своё сердце любовью. Ищи баланс. Там, где тяжело будет видеть истину сердцем, тебе подскажет ум, а где и ум не сможет – сможет тело, а где тело не сможет – сможет сердце. Тебе сложно, потому что ты пытаешься найти легкий путь. Сделай свою жизнь проще – иди трудным.
Женя поехал туда, где не был ни одного раза в жизни: он отправился на могилу Гриши Тихонова. Кладбище находилось на окраине города по дороге в соседний поселок. За кладбищем начинался немой неприступный темный лес. Небольшой участок земли на пригорке был огорожен крохотным деревянным заборчиком на полметра. Аккуратно прибранные могилки были выстроены ровными рядками. Страхов шел по узкой тропинке мимо чугунных оградок, читая надписи на памятниках и невольно разглядывая стоящие повсюду алые гвоздики и розы. Он чувствовал, что время не просто остановилось, но даже перестало существовать, оно потеряло свою власть здесь, на кладбище. В центре он нашел нужную ему могилу с мраморным памятником и портретом юного смеющегося Гриши. Страхов присел около могилы, положил цветы, смахнул пыль с позолоченных букв, выбитых на памятнике, и осмотрелся. Вокруг не было ни одной души. Ему хотелось извиниться, но, когда он собирался попросить прощения, произнеслись другие слова.
– Есть миг, когда все суждения и учения о Боге и мире, несмотря на их противоположность и противоречивость, становятся единой правдой, и в этот миг я вижу Его присутствие повсюду. Я ощущаю это телом, сердцем и умом. В этот момент нет прошлого и будущего, нет страхов и гнева, только бесконечная любовь и благоговение. После такого столкновения с этим, ты уже не сможешь по-настоящему его отрицать, только сомневаться до следующего столкновения с Ним. Ум не устанет искать ответы на вопросы, но «высшее проявление разума – признать бесконечное множество вещей, его превосходящих». В любой момент своей жизни я буду помнить, что Бог со мной, даже если я не с ним. Это опора на пути моего долга как сына, брата, мужа, друга, члена общества.
Страхов поднялся, вытер глаза и, окинув беглым взглядом пустое молчаливое кладбище, вернулся в машину.
Глава 15. Предложение
Олег нарочно сгорбился и отвернулся, чтобы быть как можно менее восприимчивым к тому, что ему предстоит выслушать. Лена билась в истерике.
– Ты сказал мне, что хочешь начать серьезные отношения со мной. А сам поехал на ужин к своей бывшей? – кричала она, размахивая руками перед ним.
– Это ничего не значит, – сухо ответил Волков, – И ты не можешь со мной разговаривать в таком тоне.
– Я могу, – властно заявила Лена, – Я уже избавилась от одного угнетателя и за вторым не пойду.
Волков повернулся лицом к Лене и, задрав подбородок, холодно сказал:
– Я тебя ни к чему не принуждаю. Если ты не хочешь больше меня видеть, ты можешь так мне и сказать.
Лена бросила на него испуганный взгляд и быстро проговорила:
– Я не говорила, что не хочу тебя видеть. Я только сказала, что ты повел себя недостойно.
– Ты преувеличиваешь, – мягко произнес Волков, прижимая к себе Лену и поглаживая ее по голове, – Тебе повсюду мерещатся предатели, но я – не твой Рома. Я своё слово держу, – закончил он, гордый своим красноречием.
Лена обмякла в ее объятиях и, тихо всхлипнув, прошептала:
– Прости. Кажется, я и правда придумала себе проблему.
– Так и есть, – кивнул Олег, продолжая гладить ее гладкие шелковые волосы.
Внезапно его глаза загорелись диким пламенем, а в голову пришла удивительной простоты и изобретательности идея, захватившая его мысли.
– Я предлагаю тебе выйти за меня замуж, – отстранив от себя Лену, с жаром произнес он и торжественно поглядел на нее.
Она оторопела и в недоумении захлопала своими сапфировыми глазами.
– Мы вместе уедем в Москву, ты продолжишь карьеру модели, а я соглашусь на должность СЕО в «Индустрии», – восторженно проговорил он, представляя, какое блестящее будущее их ждет.
У Лены перехватило дыхание, а сердце заколотилось с такой скоростью, что она почти упала в обморок. Она сделала несколько глубоких вдохов и медленных выдохов и заплакала от радости.
– Я согласна, – сквозь слезы произнесла она и, жадно поцеловав Олега в губы, спросила, – Когда сыграем свадьбу?
– Когда хочешь? – улыбнулся он, оголив свои белоснежные зубы.
– Хочу летом, – с придыханием проговорила Лена.
– А гости приедут в Москву ради такого события, – уверенно заключил Волков и снова прижал к себе Лену.
В тот же вечер Лена рассказала радостную новость своим подругам. Как бы Наташа ни хотела снова броситься объяснять Лене, что этот мужчина ей не пара, что всё это плохо закончится, что в конце концов этот брак принесет только страдания, они не сказала ни слова, а только поздравила подругу с помолвкой. Лена светилась от счастья, она чувствовала, что вернулась к прежней жизни, где всё ей было знакомо и понятно, и от этого чувства ей становилось спокойно и радостно на душе.
Олег устроил большую вечеринку, напился в хлам и весь вечер обнимался с какой-то танцовщицей из клуба на диване. Утром приехал к Лене с огромным букетом алых роз и обручальным кольцом с изумрудным камнем фацетной огранки.
Глава 16. Благоговение
Как только Страхов проехал по мосту через Днепр, раздался телефонный звонок.
– Привет, Сереж, – сказал Страхов, проезжая мимо отлитого в бронзе Кутузова.
– Женя, – заговорил гнусавый мужской голос, – твоя машина нашлась в Вязьме, в Алексеевском. Стоит около разваленного дома. Мне тебя ждать или самому зайти?
– Ты уже сказал Никитину об этом?
– Нет, но ты поторопись. Я не смогу долго это скрывать. Она же в розыске.
– Не говори пока. Я уже еду, – сказал он и, поблагодарив старого знакомого, положил трубку.
Лицо Страхова густо налилось лиловой кровью, он прыгнул в машину и бешено помчался по федеральной магистрали. Автомобиль его поминутно с надрывом и какой-то угрозой ревел на бегу. Через два с половиной часа Страхов уже был в Вязьме, въезжал по узкой разбитой дороге мимо стареньких жилых домов, имеющихся дачами. Он подъехал к полуразваленному, разброшенному дому с покосившейся крышей, заросшей мхом. Вышел из машины, огляделся и, убедившись, что никто не обращает на него внимания, зашел внутрь. Все окна в доме занавешены рассыпающимися лоскутами старой ткани, было темно, сыро, пахло плесенью, от недавно потушенных сигарет стояли клубы белого табачного дыма. Страхов прошел через кухню в комнату и увидел две лежащие на матрасах фигуры. Одна фигура подскочила к нему и хотела ударить, но ее движения были так слабы и замедленны, что он без труда увернулся и схватил нападающего за руку. Этой фигурой оказался однокурсник Вовы, Филипп Андросов, которого Страхов не видел больше шести лет.
– Женя, ты что ли? – прохрипел Филипп.
– Я, – отозвался Страхов и усадил еле стоящего на ногах парня на стул.
Женя медленно подошел ко второй, никак не реагирующей на него фигуре. Она лежала спиной к входу, лицом к стене, накрытая потасканной зимней курткой. Страхов приподнял куртку и, перевернув мягкое податливое тело, вздрогнул. Это был Вова. Он быстро схватил его запястье, нащупал пульс, приложил ухо к грудной клетке, и, включив на телефоне фонарь, проверил реакцию зрачков на свет.
– Он это… – начал Филипп, испуганно наблюдая за действиями Страхова. – три дня уже в себя не приходит. Я ему говорил, что так много нельзя их глотать, но он не послушал.
– Выходи, садись в машину, бери листок и точно пиши всё, что вы принимали эти пять дней.
Филипп послушно выполнил приказ. Страхов на руках отнес истощенное тело друга в машину, уложил на заднее сидение и отправился в местную больницу.
– Мы дом подожгли, – тихо и трусливо произнес Филипп, одновременно желая, чтобы Страхов услышал и не услышал этого.
Евгений услышал, но промолчал. Ему все уже было понятно, известно, даже казалось, что иначе и быть не могло.
– Мы просто хотели проверить получиться ли интересный сюжет для фильма, – продолжал оправдываться Филипп, – Я не помню, сколько дней мы до этого пили. Но я не поджигал, это всё Вова придумал и сделал. Оно так быстро вспыхнуло. Мы не ожидали и спрятались тут. Тут раньше дом моей бабушки был. Но она давно там не живет.
Он еще долго и несвязанно говорил, не понимая половины собственных слов. Когда они подъехали к зданию городской больницы, Женя забрал листок с названием таблеток и дозировкой, выбежал из машины, залетел в приемное отделение и вышел оттуда уже с тремя врачами реанимации и каталкой. Вову забрали в палату, прокапали и через час вернули обратно, чтобы отвезли в Смоленск.
– Возьмите документы, мы в реанимацию областной больницы позвоним. Там лучше специалисты справятся с таким состоянием, – сказал дежурный врач, передавая листы Страхову.
За полтора часа он домчался до Смоленска и по ночному городу за десять минут приехал на проспекте Гагарина около областной больницы, где его уже ждала реанимационная бригада с носилками. Вову переложили на носилки и увезли. Врач, посмотревший на Филиппа, велел забрать в отделение и его. Страхова отправили домой, пообещав позвонить, как только больной придет в себя.
У дома его встретил Олег, только что имевший приятный разговор с Леной. Увидев мрачное лицо Страхова, он оживился, сбежал с лестницы, привычным движением взъерошил волосы и поспешил к другу.
– Снова здорова! – лихо ударив по плечу, пробасил он, -Куда это ты собрался?
– К профессору, – холодно ответил Страхов.
Олег недовольно цокнул и покачал головой:
– Нет, Жень, мы туда не поедем, – проворковал Волков и, взяв друга под руку, повел его в вызванное им ранее такси, – Я собирался в гости к старой знакомой, поедешь со мной, – скомандовал он, заталкивая Женю в машину, – Рассказывай.
Страхов, растоптанный пониманием того, что из-за его друга снова пострадали люди, не мог сопротивляться напору и силе Волкова и смиренно сел в такси.
– Я нашел Вову, – с трудом произнес Страхов и в подробностях рассказал Олегу всё, что произошло за последние пять дней.
– Ты ничего никому не должен, – с жаром проговорил Волков, когда Страхов закончил, свою речь – Ты должен быть у себя на первом месте, сначала ты – потом другие. Но в твоем решении искать наркомана я тебя тоже не поддерживаю. Зачем ты вообще тратил на него свои силы?
Страхов, утомленный этим вопросом, сердито проворчал:
– Он ведь не чужой мне человек. Я не могу отвернуться от него, даже его действия оставляют желать лучшего.
Они приехали по широкому опустевшему проспекту, ярко освещенному бледным пронзительным светом фонарей, повернули на Кирова и остановились около высокого частного дома. В дверях их встретила жеманная женщина сорока лет, в черном кружевном кимоно, одетом поверх облегающих черных майки и лосин. Каштановые волосы были уложены в высокую пышную шишку, а на губах лежала матовая помада винного цвета.
В гостях у этой миловидной немолодой дамы было еще несколько человек, все дорого одетые и дорого пахнущие. Олег по-хозяйки зашел в дом и с порога представил гостя. Нахальное и развязное поведение ничуть не смутило присутствующих и саму хозяйку. Она неестественно широко и сладко улыбнулась и попросила пройти на кухню, где готовы были подавать поздний ужин.
– Даже если бы все точно знали, что Бог есть, что христианский Бог существует, что после смерти все грешники отправятся ад, двойственная природа человека бы при этом не изменилась, то в поведении людей ничего бы не изменилось, – уверенно проговорила гостья в жемчужном ожерелье, проглотив лист руколы.
– Почему? – удивилась хозяйка и положила себе в рот жирную креветку.
– Истинно верующие и без доказательств любят Бога и соблюдают его заповеди. Те, кто не верит, подвержены влиянию ложного эго, а ложное эго даже божественному проявлению не позволит себя затмить, и такие люди будут продолжать наслаждаться жизнью и совершать грехи, прикрываясь самыми разнообразными софизмами. Еще одна часть религиозных фанатиков будет желать скорейшей встречи с Богом и пытаться всячески оборвать свою жизнь. Получается, что доказательство существования Бога кардинально не изменит ничего в жизни людей, напротив, даже ухудшит. Смысл жизни на Земле и состоит в том, чтобы пройти свой путь в облике человека, наделенного двойственной природой.
– А вы не думаете, что точное знание о Боге, лишило бы людей свободы выбора? – вмешался длинноносый мужчина с орлиным взглядом.
– Нет, я так не думаю, – деловито надув губы, произнесла жемчужная женщина и добавила, – Преступники совершают преступления, точно зная, что их ждет тюрьма или казнь.
Страхов злобно ухмыльнулся: раньше никто не говорил о Боге, а теперь, куда ни зайди, везде ведутся беседы на экспертном уровне о трансцендентных материях.
– Вот вы заладили! – нервно вскричал Волков, раздраженный темой разговора, – Что вы привязался к этой идее? Человеку обязательно нужно во что-нибудь верить, тут я не спорю. Но ты можешь верить в себя, в науку, в психологию. Зачем верить в чудо?
– Верить в Бога и верить в чудо – две разные вещи, – тихо проговорил Страхов.
Волков бросил гневный взгляд на друга.
– Всем понятно, что вера в существование Бога нужна только, чтобы не бояться смерти, – сверкая глазами, вопил Волков, – Это человеческий эгоизм не может смириться с тем, что он когда-то может просто перестать существовать. А учение Христа существует только для тех, кого недолюбили в детстве. Все помешались на этой безусловной любви, которую никто не земле дать не может.
– Откуда тогда в человеке желание безусловной любви, если никто из людей не может её дать? – воскликнула жемчужная женщина и и вскочила со своего места, случайно уронив на пол столовые приборы.
Хозяйка с удовольствием наблюдала разгоревшийся спор, она с ликованием откупорила новый напиток и, разделив его между гостями, присела в углу комнаты, чтобы одним взглядом охватить всех участников разговора.
– Инстинкт, – холодно и злобно ответил Волков.
– Тогда Бог точно есть, потому что в инстинктах только то, что можно пощупать или отследить, – вмешался мужчина уже другой мужчина, постарше, – Ещё хуже, если это воспоминание. Как с едой: мы не хотим пирожное, пока не попробовали, а когда попробовали, то всегда хотим. Получается, мы уже знаем что такое безусловная любовь, и тогда Бог тоже есть. А что касается смерти, то ее бояться все. Это инстинкт. Атеисты тоже её бояться. Тогда наша вера в то, что нам поможет Бог, и их вера в то, что они сами могут всё контролировать, – одинаково прекрасные сказки. Но страх смерти и постоянное ощущение небезопасности может довести человека до психбольницы. А этого никто не хочет: ни верующие, ни атеисты.
Олег недовольно фыркнул и его покоробило от слов старика.
– Удивительно, но только верующие всё стараются кого-то в чём-то убедить. Атеисты ничего никому не доказывают, – в сторону сказал и снова обратился к гостям, – Но нельзя жить и опираться на мифическое существо и его представления о мире. Нужно опираться на рассудок.
– Рассудок может быть очень эгоистичен, – заметил Страхов.
– Мы все эгоисты. А как иначе? – взмахнув руками, завопил Волков, – Послушай, мы же делаем все только для себя – это инстинкт. То, что заложено природой, нельзя отвергать. Я же не призываю палить дома своих бабушек, если нужны деньги, я наоборот, говорю, что такого следует избегать. Если бы все были разумны, то есть опирались со всех своих решениях на здравый смысл, будучи эгоистами, но разумными, человечество давно бы уже совершило большой прогресс во всех сферах.
Страхову стало не по себе от того, какой непомерной гордыней вдруг оказалось заполнено пространство. Прежде его взгляды на жизнь были идентичны взглядам Волкова. Теперь он окончательно убедился в том, что не видит мир таким, каким его видит Олег.
– Дело в том, что теория разумного эгоизма очень опасна, – медленно проговорил пожилой мужчина, – Наш ум очень подвержен иллюзиям. Их провоцируют бесконечные травмы, которых мы наполучали в детстве и продолжаем получать. И если сверху на травмированный ум дать установку "ты для себя должен быть на первом месте", то у человека может вообще свистануть фляга. Если он в треугольнике Карпмана, если он в травме, если он не в ресурсе (и этот ряд можно продолжать сколь угодно долго), то он не будет адекватно ставить себя на первое место, это будет тирания помноженная на истерию. В этот момент в человеке чёрная дыра, и всё, что туда вкидывается, просто уходит в никуда. Да и нет ничего общего между любовью к себе и эгоизмом. Это две разные дороги, они вообще не пересекаются. Только вера держит ум человека в спокойствии, в уверенности в завтрашнем дне, она его моральный компас. Мораль и этика, на которую уповают атеисты и ты, может в любой момент изменить человеку, и все его представления в одно мгновение окажутся ложными. Именно мысли о вере наполняют людей духовной красотой, делает их живыми, настоящими. Те, у кого совсем отсутствует связь с Богом, становятся "мёртвыми". Вообще, человек без Веры имеет два пути – безнравственное существование или безумие, смерть. Такие люди вступают в схватку с реальностью, но всегда проигрывают, потому что у них нет сил (ни физических, ни душевных), чтобы противостоять трудностям, с которыми они сталкиваются, у них нет никакой опоры, никакой связи ни с чем. Они не могут справиться с материальными проявлениями этого мира. Как писал Толстой в своих дневниках после смерти своего сына, только вера даёт человеку связь с вечным, она даёт ему смысл жизни и высшую цель. Ты сказал, что веру придумал человек из-за страха смерти, вера нужна человеку, чтобы жить, а чтобы умереть вера не нужна.
Страхов провел в компании Олега час и под предлогом неотложных дел уехал домой. Он зашел в квартиру и прошел в спальню, чтобы проверил Наташу. Она лежала навзничь на кровати, разметав по подушке свои длинные каштановые волосы, и крепко спала. Ее высокая грудь, накрытая пуховым одеялом, плавно поднималась и опускалась. Страхов прикоснулся теплыми губами с холодному лбу невесты, поставил купленные для нее цветы в вазу и, договорившись со Скородумовым об утренней терапии, лег спать на диване в зале, чтобы не разбудить Наташу.
Глава 17. Прощание
Женя проснулся от пения птиц за окном, поводил спутанною головою по обе стороны – Наташи уже не было дома, а у вазы с мраморными розами стояла, свернутая в треугольник, надпись, выполненную ровным почерком, украшенным завитками, «спасибо за цветы». Он с трудом поднялся с постели, шаркая ногами, дошел до кухни, где приготовил себе чашку крепкого черного чая, умылся и позвонил Скородумову.
– Может, попробуем регрессию? – спросил психотерапевт, цепляя на широкий круглый сальный нос очки в черной пластиковой оправе.
Страхов смутился и нахмурил брови.
– Вы шутите?
– Отнюдь, – возразил Скородумов.
– Может, лучше гипноз? – насмешливым тоном предложил Страхов.
– Евгений, я психотерапевт, а не волшебник. Вы ходите ко мне, чтобы решить внутренние конфликты. Уход вашего отца – это травма. Так давайте будем рассматривать этот случай как и все остальные. Но я согласен попробовать с вами другую технику. Пишите на листах цифры от ноля до четырех. Это будут года вашей жизни. Раскладывайте их на полу.
Страхов запер дверь и послушно сделал то, что от него требовалось.
– Теперь внимательно меня слушайте, – приказал Скородумов, – Сделайте глубокий вдох и медленный выдох. Снова вдох и выдох. Я сосчитаю от трех до одного хлопну в ладоши и вы окажитесь в первом году своей жизни. 3,2,1 – раздался звонкий хлопок, – Вы там. Что ты чувствуешь?
– Радость, – ответил он.
– Вдох и на выдохе переступай на следующий листок, – глубоким, вводящим в транс голосом проговорил он, – Я сосчитаю от трех до одного, хлопну в ладоши, и вы окажитесь во втором году своей жизни.
Так Страхов прошел до своих четырех лет
– Посмотри, как ты выглядишь? – попросил Скородумов.
– Я в каком-то комбинезоне, – мутно различая картинку, ответил он.
– Где ты?
– Дома, – отчетливо произнес Страхов, – это наша квартира с родителями.
– Ты один или с кем-то?
Когда прозвучал вопрос, всё тело Страхова затряслось, и голос задрожал. Он уже не успевал анализировать происходящее: он видел то, что так давно хотел увидеть.
– Я с отцом, – трепеща, прошептал Страхов, и его щеки и лоб запылали.
– Что вы чувствуете?
– Страх, – дрожащим голосом проговорил он.
– Что происходит такого, что вызывает у вас страх?
– Он меня бросает, – сдавленным от подступающих слез, сказал Страхов, – Он уходит. Мне кажется, что ему тоже страшно.
– Он что-то говорит вам? – поинтересовался Скородумов.
Страхов коротко кивнул.
– Вы можете это услышать? – уточнил психотерапевт, скрыть радость от удачно разворачивающейся сессии.
– Могу, – уверенно произнес он.
Страхов видел отца, огромного и грозного, ощущал на себе прямой тяжелый взгляд его черных миндалевидных глаз. Отец долго ходил по комнате из стороны в сторону, затем содрогнулся, остановился, присел около крохотного сына, взял его маленькие пухлые ручки и начал говорить. Жене казалось, что он читает по губам то, что произносит отец, и понимает каждое слово.
– Сынок, – мягким шепотом говорил он, – ты самое лучшее, что у меня есть. Как бы я хотел провести с тобой всю свою жизнь. Но я болен. Я надеюсь, что ты это от меня не унаследуешь. Не хочу, чтобы вы с мамой смотрели на меня больного и беспомощного. К счастью, сейчас война. Я поеду туда. Все лучше, чем лежать, как овощ. Да… Не получилось напутствия. Одно оправдание. – с этими словами он потрепал сына по голове, поцеловал в крохотный теплый лобик и, оставив на прикроватной тумбочке какой-то конверт, ушел.
Видение исчезло, Страхов открыл глаза, сошел с листа, прервав терапию, и поспешил в дом матери. Скородумова он уверил в том, что терапия продолжится, когда он подтвердит или опровергнет увиденное, и тот, скрепя сердце, отпустил непослушного клиента.
Страхов в полминуты оказался на пороге квартиры Валентины Валерьевны. Ошеломленная и взволнованная внезапным приездом сына она проводила его на кухню и поставила железный чайник на плиту.
– Мама, – решительно начал Страхов, пытливо глядя на мать, – скажи мне, что ты помнишь о дне, когда папа уехал?
Она обомлела, затем встрепенулась, и мелкая дрожь стала бить по ее полным бедрам. Скрывая нервное содрогание, она опустилась на стул, положила на колени объемный кусок ткани и принялась вязать.
– Ничего не помню, – рассеянно прошептала она, пряча глаза от сына, и насторожилась.
Страхов встал, забрал из рук матери вязание и, присев перед ней, проговорил, смягчившись:
– Мама, ты пятнадцать лет назад мне могла так ответить, и я принял бы этот ответ. Но сейчас скажи правду, пожалуйста. Это очень для меня важно.
Валентина Валерьевна хотела было нарочно рассердиться и пригрозить сыну, но она, как ни старалась, не могла найти в себе сил на игру. Твердый и страшный взгляд сына напугал ее.
– Он сказал, что уезжает на войну, – храбрясь, сказала она и добавила, пытаясь сохранить невозмутимость, – И я тебе это говорила.
– Он ничего мне не оставил?
Раздался пронзительный свист чайника, оповещающий о том, что вода закипела. Валентина Валерьевна бросилась его выключать, но Страхов одной рукой остановил её, а другой отключил газ и снова впился взглядом в мать. Она посмотрела на него глазами, полными слез, но не найдя в глазах сына жалости к себе, охваченная отчаянием, встала, ушла в другую комнату и вернулась оттуда с коробкой, где хранились документы разного рода.
– Вот, – робко произнесла она, протягивая конверт, – он оставил тебе это письмо.
– Мама! – крикнул в исступлении Женя.
Им овладело тревожное и в то же время трепетное чувство. Он старался замедлить реакции и не выхватывать из рук матери письмо, но сознание его так помутнилось, что он точно не понял, как именно он забрал конверт. Помнил только, как развернул его, надеясь, увидеть написанные синей пастой кривым почерком строки, но нашел только выписку из старого банка с номером счета, открытым на его имя.
– Он, видимо, оставил нам деньги, – со вздохом слепого разочарования произнес Женя.
Валентина Валерьевна почувствовала немедленное облегчение и прилив сил: чувство вины отступило от горла, и она надменно спросила, теша свое уязвленное эго:
– И сколько?
– Узнаю, когда схожу в банк, – пробасил он и тут же исправился.
Валентина Валерьевна не успела объясниться, даже двух слов сказать в свое оправдание. А раз так все сложилось, то и необходимость оправдываться отпала. Вскоре она уже и думать забыла о том проступке перед сыном.
В банке девочка в синем шифоновом шарфе проводила его к нужной стойке и попросила некоторое время подождать.
– Евгений Витальевич, приносим извинения за долгое ожидание, – сладким голоском пропела она, – На вашем счету шесть с половиной миллионов. Желаете перевести на свой основной счет?
Страхов оцепенел от ужаса, охватившего все его существо.
– Что? – рассеянно переспросил он и, когда осознал суть вопроса, задумчиво протянул, – А. Нет. Пусть лежат там. Вы можете сказать, как давно они там лежат и почему я раньше ничего об этом не слышал?
– Вы в нашем банке не обслуживаетесь, видимо поэтому вам не поступала информация, – оправдывалась девушка, – А вы ничего об этом счете не знали? Они лежат с 94 года.
– А кто их туда положил? – затаив дыхание, спросил Страхов.
– Этого я сказать не могу, – с сожалением ответила она, – Могу послать запрос в головной офис. Нужно?
– Нет.
Он уже понял, что деньги были переведены государством для родителей Амира, ведь он и мама никогда не состояли в законном браке, а родители, видимо, по просьбе сына положили их на счет Жени. Путаница с отчеством и фамилией поспособствовала тому, что счет надолго затерялся, и, если бы не выписка, Женя о нем так бы и не узнал. Оставалось только узнать, правда ли то, что он увидел про болезнь.
Когда Страхов вышел из банка, ему пришла смс-сообщение от врача, в котором говорилось, что Измайлов пришел в себя. Страхов прыгнул в машину и приехал в больницу. В дверях его встретил пожилой смуглый мужчина в белом халате, насупившийся и потупивший взгляд. Он кивнул и пожал руку пришедшему посетителю, показал рукой на стоявший металлический бак с синими бахилами и пошел по длинному гулкому коридору к лифту, поднялся на 3 этаж и дошел до одиночной палаты, в которой лежал Измайлов. Когда Страхов увидел друга, его бросило в холодный пот. Тот, кого он так долго искал, лежал на больничной койке, обставленный аппаратами, проткнутый иглами, с кислородной маской на лице. Он был бледен, очень худ и невзрачен. Большая голова с глубокими черными впадинами под глазами висела на высохшей длинной шее. Тонкая бледная кожа обтянула угловатые кости и как будто намертво к ним присохла. Измайлов был слаб и едва ли мог пошевелить хотя бы пальцем руки. Его синие стеклянные глаза медленно моргали, и усталый взгляд стал просвечивать душу.
Врач протянул Страхову амбулаторную карту и обреченно вынес вердикт:
– Такая интоксикация уничтожила почки. Нужна пересадка.
– Я дам свою, – тут же выпалил Страхов, не раздумывая.
Со стороны койки послышались возня, шорох и хриплое «нет». Врач вышел из палаты и запер за собой скрипящую дверь, оставив друзей на едине. Женя присел на край постели и положил свою руку на исхудавшую руку друга.
Вова с трудом выговаривал слова.
– Ты знаешь все?
Женя кивнул. Вова с усилием повернул голову в сторону окна, через которое в палату пробивали согревающие лучи яркого подходящего в зениту солнца.
– Закрыть? – спросил Женя.
Вова отрицательно замотал головой.
– Вова, – начал Страхов, – зачем ты это сделал?
Измайлов опустил глаза, указывая на кислородную маску. Страхов понял и отодвинул ее так, чтобы тот смог говорить.
– Я не знаю, Жень, – задумчиво отвечал Измайлов, – Я уже ничего не знаю. Я должен был быть лучшим режиссёром. Я рад, что все скоро закончится.
Он говорил медленно, в горле у него пересохло, и хотелось пить. Он рассеянно посмотрел по сторонам и заметил на тумбочке бутылку. Страхов понял и это, осторожно приподнял голову друга так, чтобы тот смог отпить воды.
– Все еще может наладиться, – стал уговаривать Женя.
– Нет, – отрезал Измайлов, – Все уже наладилось. Почки мне никто не даст, да и перспектива у меня не очень: суд, тюрьма, опять наркотики.
– Ты бредишь, ты не в себе, – возразил Страхов.
– Нет, – простонал Вова, – я первый раз в себе.
– Там на подоконнике лежит признание. Возьми, – прохрипел Измайлов и добавил, – Медсестра его написала, моя подпись стоит. Пусть того парня отпустят, он же твой клиент, – повторил он и, заметив, что Страхов молчит, сцепив зубы и гоняя желваки на щеках, сказал, растянув сухие бледные губы слабой безжизненной улыбке, – Чего молчишь-то? Я хоть чем-то смог тебе помочь.
У Страхова колотилось сердце, и его самого начало трясти. Он встал так, чтобы Вова не видел его красного лица и скопившихся в глазах слез.
– Прощай, Женька, – бойко проговорил Вова, и с этими словами на его губы легла тихая улыбка мирной грусти.
Страхов быстро вытер глаза, подошел к койке, крепко сжал руку друга и посмотрел в его синие глаза, сиявшие блеском боли и приближающейся свободы.
