Kitabı oku: «Неизбежность друг друга», sayfa 5

Глава XI

24 декабря в 10 часов вечера Алберт стоял у двери в комнату своей жены и как мальчишка не решался постучать. Он знал, что она не спит, потому что с улицы видел свет в ее окне, но вот уже пять минут переминался с ноги на ногу у двери, ругая себя за эту невесть откуда-то взявшуюся робость.

«Неужели Франк был прав…» – пронеслось у него в голове.

Наконец, совладав с собой, он пару раз легонько стукнул в дверь. Никто не отозвался, он стукнул сильнее. Снова тишина. Алберт решился дернуть ручку двери и заглянул внутрь.

Полина сидела на полу за ноутбуком спиной к двери и через наушники слушала какую-то музыку. На ней была только длинная белая футболка, и взгляд Алберта сразу приковали ее обнаженные ноги, скрещенные по-турецки. Он почувствовал нечто вроде смущения, которое быстро сменилось чувствами и мыслями ему противоположными. Он с трудом оторвал свой взгляд от коленей Полины и окликнул ее.

Встрепенувшись будто ото сна, девушка оглянулась. Против своего обыкновения, вроде бы даже не смутившись, она улыбнулась Алберту и, вынимая из ушей наушники, сказала:

– О, у меня сегодня гости! Садись, – она кивнула ему на место на полу напротив нее.

– Я не помешал? – стараясь не смотреть на ее ноги, отозвался Алберт и уселся на предложенное ему место.

Полина поймала его взгляд и как бы невзначай натянула на колени футболку. И тут только заметила, что она заляпана чернилами ручки, которой она в работе над романом постоянно делала пометки в блокноте. Она закусила губу и отодвинулась чуть дальше от Алберта, чтобы свет монитора, падающий на нее, не так сильно высвечивал эти огрехи.

– Нет, мне как раз нужно сделать паузу, – улыбнулась девушка, затягивая распущенные по плечам волосы в высокий пучок на макушке. – Пишу сегодня с раннего утра. Даже не обедала.

– И не ужинала.

Полина кивнула. Повисла пауза.

– Кажется, ты впервые за эти полгода у меня в гостях, – улыбнулась хозяйка комнаты.

– Я решил, что в Щедрый день² можно немного нарушить наше деловое общение.

Полина ахнула.

– Как Щедрый день? Господи, Алберт, уже двадцать четвертое?

Молодой человек, засмеявшись, кивнул.

– Я совершенно потеряла счет времени с этим романом… Боже, я думала только двадцать первое или двадцать второе… Но почему ты здесь, в Подебрадах? Ты не отмечаешь?

– Как раз хотел тебе это предложить.

На лице девушки выразилось смятение.

– Сейчас? Ехать куда-то?

– Никуда ехать не нужно. Прогуляемся?

Полина посмотрела на Алберта и вдруг поняла, что впервые, если не считать случая в бассейне, видит его одетым неформально.

– Ты в свитере! – почему-то засмеялась она и, протянув руку, коснулась мягкой шерстяной ткани, словно хотела удостовериться, что это действительно свитер.

– А ты нет, – улыбаясь прищурился Алберт.

Полина поднялась на ноги и подошла к шкафу.

– А куда мы пойдем? – спросила она, открывая дверцы и заглядывая внутрь.

– Прогуляемся до центра, посмотрим фейерверк на главной площади… Я не был там, кажется, лет пятнадцать.

– Вообще Рождество в Праге – семейный домашний праздник. Все сидят за столами и едят традиционного карпа.

Полина поежилась.

– Бр-р, не люблю речную рыбу. А ты тоже каждый год ешь карпа?

– Нет. Честно говоря, я с детства не отмечал Рождество дома. И карпа не ел с тех самых пор. Возможно, ты заметила, я довольно нетипичный чех.

– Ну по крайней мере ты не пьешь пиво. И не ешь карпа.

Через полчаса молодые люди стояли посреди пустынного городка и смеялись. В этом году власти решили не проводить фейерверк в Подебрадах, и все, кто хотел шумных гуляний, уехали в Прагу. Другие остались дома. Гуляющих было совсем немного. Полина была этому даже рада.

Враницкие медленно шли по притихшим улочкам и говорили о всяких пустяках. Дойдя до набережной, молодые люди остановились у самого парапета. Алберт поднял голову вверх и посмотрел в стылое ночное небо. Начинался снег, и первые мокрые снежинки падали ему на лицо и тут же таяли. Было тепло и сыро. Набережная была совсем безлюдна. Полина остановилась у парапета и, слегка нагнувшись, заглянула в черную воду Лабы, в которой отражался свет уличных фонарей, рисуя на ней причудливые узоры.

– А в Праге сейчас гремит музыка, народ танцует, пьет шампанское и глинтвейн под курантами. На Карловом мосту загадывают желания и любуются фейерверком. А на Влтаве мерцают огнями корабли-рестораны. – Полина закрыла глаза, словно представляя себе всю эту картину.

Алберт молчал, смотрел на ее, словно о чем-то задумавшись или что-то вспоминая.

– Паула, – наконец заговорил он, – у меня для тебя кое-что есть.

С этими словам он полез во внутренний нагрудный карман пальто, что-то оттуда достал и сжал в ладони. Потом раскрыл ее, протягивая Полине.

– Это гималайский горный хрусталь. Его еще называют лемурийским. Слышала о Лемурии?

– Кажется, это какая-то древняя легендарная страна, что-то вроде второй Атлантиды?

Алберт улыбнулся.

– Что-то вроде, – повторил он, кивнув головой. – Говорят, этот камень имеет особую силу и может напомнить человеку о его предназначении. О его прошлом и будущем.

Полина положила подвеску с камнем на ладонь и подняла ее так, чтобы на камень упал свет фонаря. Почувствовала, как по телу пробежала легкая волна дрожи.

– Ты веришь в его силу?

– Я верю в то, что человек способен наделить силой все, во что верит.

– Ты носил его когда-нибудь? Это твой камень?

– Он достался мне от одного моего друга. Он несколько лет прожил в Гималаях, занимался разными практиками, изучал камни. Незадолго… до несчастного случая, произошедшего с ним, он передал этот камень мне и сказал: «Воспользуйся им, когда почувствуешь нужный момент. Камень находит своего хозяина сам».

– Спасибо… Альбер, – Полина опустила глаза. Ей очень хотелось спросить, что же случилось тогда, в Гималаях. Но она почувствовала, что Алберту будет это неприятно. И промолчала.

Потом, глядя на падающий в Лабу снег, вновь заговорила:

– Знаешь, сегодня прекрасная ночь для откровений. И я хочу тебе кое в чем признаться.

Она бросила на своего фиктивного мужа короткий взгляд и, подставив ладони падающему снегу, продолжила.

– Я не знаю тебя. Почти не знаю. Хотя мы живем бок о бок уже почти полгода. И все это время я стараюсь увидеть, узнать тебя настоящего…

Алберт молчал, разглядывая ее лицо – узкое, в неровном свете фонаря еще более бледное чем обычно, длинные каштановые волосы, слегка растрепанными прядями падающие на воротник пальто, на плечи, небольшие, но выразительные зеленые глаза. Он все никак не мог точно определить их оттенок и сейчас вдруг понял, что эти глаза ему напоминают – последнюю осеннюю траву, схваченную первыми заморозками и покрытую тоненьким слоем молодого алмазного инея.

Полина не смотрела на него, но ее губы продолжали рассказывать о нем:

– Знаешь, я из тех людей, что ищут в других червоточину. Как те художники, что рисуют прекрасные натюрморты. Свежие, наливные, манящие своей соблазнительностью фрукты, цветы, еще источающие живой аромат, но уже подернутые легким налетом увядания и смерти. Я из тех, кто ищет не содержание, а пустоту. И вот я все пытаюсь найти в тебе эту пустоту, твою темную сторону, в которой ты откроешь себя. И не нахожу. И кажется, я только сейчас поняла, почему.

– Почему?

– Потому что все это – действительно ты. Ты такой и есть. Ты носишь брендовые рубашки, ворот которых душишь парфюмированной водой за три сотни долларов, и в то же время готов отказаться от всего отцовского состояния. Ты играешь с людьми, но не позволяешь никому играть с тобой. Ты одинаково гармонично смотришься на светском рауте и на этой пустой улице, с мокрыми от снега волосами. Ты, кажется, действительно идеален во всем, чего касаешься. Мне далеко до тебя, Альбер… Не знаю, смогу ли я оправдать твои ожидания. Но знаешь, спасибо тебе… За все. И спасибо за этот подарок, – с этими словами она надела цепочку с подвеской на шею и спрятала ее под пальто. – Мне так неловко. Ведь у меня для тебя нет подарка… С этим романом я обо всем забыла…

– А давай поступим так. Думаю, у тебя есть подарок, который я бы хотел получить.

– Что же это?

– Конечно, поцелуй, – улыбнулся Алберт.

Полина смешалась.

– А если серьезно – расскажи мне о себе. Мне всегда интересно было узнать – кто они такие, эти писатели, творцы великих заблуждений и великих открытий.

– Как громко ты сказал. Я такой же обычный человек, как и другие.

– Так расскажи о себе.

Молодые люди возвращались из пустующих Подебрад домой. Снег закончился, и теперь их окружала сонная зимняя ночь, тишину которой изредка нарушали только разговоры немногочисленных прохожих. Но вскоре и они утихли.

Полина, чуть смущаясь, начала свой рассказ.

– Знаешь, мне всегда нравилось придумывать чужую судьбу. Мне нравилось следить за изломами ее линий, ее развилками и перекрестками. В окружающих людях я всегда видела… материал… Как будто – глину для лепки, из которой я могу слепить много разных фигурок, а потом направить эти фигурки по разным дорогам и следить за каждой из них. Мне было интересно развитие мысли, движение своей фантазии. Я всегда загадывала ту или иную историю про человека. Само это слово – история – стало моим любимым словом.

Она замолчала, бросила лукавый взгляд на Алберта и продолжила:

– Когда я знакомлюсь с тем или иным человеком…

– С мужчиной?

– Пусть будет с мужчиной, – улыбнулась Полина, – я нахожу в нем какую-то черту, интересную мне, и начинаю его придумывать. Мне уже не так важен сам этот реальный человек. Мне интересно заглянуть в него через призму собственного воображения. И так у меня в голове рождается его история. Например, любовная. И если мой персонаж показался мне, к примеру, педантом-недотрогой, живущим по расписанию и планирующим каждый свой шаг, – он обязательно столкнется с девушкой безалаберной и легкомысленной. Если же он сдержан и замкнут, эдакий мрачный одинокий волк, блуждающий по свету в поисках своего места под солнцем, – то на пути этого «искателя» встретится хрупкая, не приспособленная к реалиям мира девочка… Как-то так.

– В общем, все по законам кармы, как в восточных учениях, – засмеялся Алберт.

Полина кивнула:

– Что-то вроде того.

– А что насчет тебя? Тебя самой и твоей собственной истории?

Полина усмехнулась:

– Я часто задаю себе тот же вопрос… Думаю о том, если все вокруг меня – персонажи – то кто же я? Ведь моя жизнь ординарна и ничем не выделяется среди миллиардов других. И… про себя саму я бы не смогла сочинить историю… Реальную историю. Поэтому я начала придумывать себя. Придумывать себе всю палитру чувств – любовь, ненависть, страх, радость… Я проживала десятки историй и чувствовала за своих героев.

Она посмотрела на Алберта и вздохнула:

– И знаешь, я поняла, что все так и есть. Люди, все люди на Земле придумывают себе свои миры и живут в них. Придумывают любовь. Ведь ее нельзя увидеть, нельзя потрогать, ощутить.

– Но ее можно почувствовать…

– Или придумать. И поверить в это.

– Ты слишком писатель.

– Может быть. Но по-другому я уже не могу. Иногда мне вообще кажется, что я – только сторонний наблюдатель за чужими судьбами. И чувствами. Как будто кто-то там, наверху, лишил меня саму способности любить, но обострил мое восприятие чужих чувств. И пусть так и будет.

Враницкие вошли в дом и на мгновение замерли. Была тишина, и в этой тишине – только ход часов на стене. Больших серебряных часов, с циферблатом, напоминающим лик луны. Полине стало не по себе в этой темноте и тишине, рядом с Албертом. Она включила свет и первая нарушила молчание:

– Скажи лучше, а почему ты так хорошо говоришь по-русски? Потому что ты – чех или потому что ты – аристократ?

Алберт с искренним интересом посмотрел на Полину. Его очень удивляла и забавляла ее манера строить предложения и задавать вопросы. Он наклонил голову набок, подумал мгновение:

– Меня учила языку бабушка. Она ведь была русской. А еще… я правильно говорю по-русски, потому что мне нравится этот язык, а не тот полуфабрикат или, если хочешь – сленг, на котором изъясняется сейчас большинство русских людей. По крайней мере те, с которыми мне доводилось общаться в Москве. Они говорили не совсем по-русски. Хотя, думаю, сейчас это происходит со всеми языками… С чешским в том числе.

– По-лу-фа-бри-кат, – задумчиво, по слогам повторила Полина, – знаешь, в последнее время мне все чаще кажется, что вся наша жизнь состоит из таких вот полуфабрикатов. Человечество стремится к тотальному упрощению, облегчению абсолютно всего, что окружает людей. И самое страшное, что это касается не только окружающего их мира, но и того, что у них внутри.

Алберт, задумчиво слушая ее, подошел к столу и открыл бутылку вина, которую приготовил заранее. Налил рубиновую, спелую влагу в бокалы. Полина продолжала:

– Мы глотаем полуфабрикаты современного общества, лишая себя чего-то настоящего… Люди годами сидят на сайтах знакомств, не вылезают из социальных сетей. Ищут легкого секса, легкого общения, легкой любви. Хотят получить все это быстро и не прикладывая особых усилий.

Девушка замолчала, сделала небольшой глоток вина и посмотрела в окно. Она намеренно не смотрела на Алберта. Но Алберт, почти не отрываясь, смотрел на нее. Это ее не смущало. Но от этого взгляда ей делалось одновременно грустно, тепло и невыносимо легко. Хотелось говорить, просто говорить, не задумываясь о смысле слов, фраз… А еще хотелось просто молчать. Смотреть в окно и чувствовать на себе улыбающийся взгляд Алберта.

– Вот так и получается – любовь быстрого приготовления. Полуфабрикат… – Она замолчала, но как только поняла, что скомкала весь разговор, добавила, улыбаясь: – Да, какой-то невеселый разговор для рождественской ночи у нас вышел.

Полина положила руку на перила лестницы, готовая подняться к себе в комнату. Алберт все так же задумчиво глядел на бокал с вином.

– С Рождеством тебя, Алберт! И спокойной ночи, – сказала Полина.

– И тебя с Рождеством, – откликнулся Враницкий, – ты помнишь, что сегодня к четырем часам мы ждем гостей?

Полина закрыла лицо ладонью и засмеялась.

– Надеюсь, карпа не будет?

На следующий день у Враницких отмечали Рождество. Обошлось без карпа, которого заменил запеченный гусь с традиционным картофельным салатом. Пили сварак³ и играли в фанты. Близнецы Пастренков – четырехлетние Вацлав и Зузанна без устали носились по всему дому, наполняя обычно молчаливые комнаты веселой суматохой и криками.

Блистательная Ева приехала без спутника, поэтому на стол не пришлось ставить пустую тарелку⁴. Она была, как всегда, разговорчива и не скупилась на всевозможные истории и последние новости из жизни общих знакомых. В самый разгар вечера она предложила приобщить Полину к чешским застольным традициям и погадать на яблоках.

Суть действа сводилась к тому, что все желающие узнать свою судьбу на следующий год берут яблоко и разрезают его посередине. Потом смотрят на узор, образуемый на срезе косточками, и толкуют его. Того, кто в разрезе увидит пятиконечную звезду со здоровыми семечками, в следующем году ждет счастье и здоровье. Если же сердцевина будет в виде креста, то судьба готовит человеку тяжелые испытания, болезни или что похуже.

Рискнуть решились не все. Ева, Полина, Алберт и Франтишек выбрали себе по яблоку. Когда яблоки были разрезаны, гадающие стали сравнивать результаты. Три яблока красовались веселыми звездочками, и только в яблоке Алберта косточки выстроились в небольшой аккуратный крестик. Полина, иногда мнительная больше, чем следовало бы, и не любившая подобные знаки, напряглась.

Алберт, ничуть не смутившись, улыбнулся:

– Должно быть, это яблоко показало не мое будущее, а мое настоящее. Это не что иное, как крест на моей холостой жизни.

Ева захлопала в ладоши:

– Алберт, обожаю тебя!

– А можно перегадать? – спросила Полина, не разделяя восторга Евы.

Алберт взял еще одно яблоко и разрезал. Все ахнули. На срезе вновь показался крест. Повисла пауза.

– Ой, а вы знаете, Ванда возвращается? – чтобы как-то разрядить атмосферу воскликнула Марта.

– Какая Ванда? – оживилась Ева.

– Ванда Бенеш – у ее отца по соседству было конное хозяйство, – пояснил пан Петер, бросив короткий взгляд на Алберта.

– Ванда Бенеш, которая лет в четырнадцать была влюблена в Алберта, а потом ее мать увезла в Австралию, и ее сердце было разбито, – подхватил Франтишек и хитро покосился на Алберта.

– Она была влюблена вовсе не в меня, – отозвался тот.

– А в кого же, может, в меня? – засмеялся Пастренк.

– И не в тебя, – помотал головой Враницкий-младший.

– Ну в кого-то из нас троих она точно была влюблена без памяти.

Полина, все еще взволнованная гаданием на яблоках, почти не слушала их разговор. Она тихонько встала из-за стола и вышла из комнаты на открытую, чуть припорошенную снегом веранду. Облокотившись на схваченные легким морозом деревянные перила, словно не чувствуя холода, девушка какое-то время стояла и вглядывалась в темные очертания зимнего притихшего сада. Спустя несколько минут дверь на веранду открылась. Вошел Франтишек. Он подошел к задумавшейся Полине и встал рядом. Закурил. Она молчала.

– А-а-а, Слеза Гималаев, – сказал, наконец, Франтишек, разглядывая болтающуюся на шее Полины подвеску, – значимый подарок для Алберта.

– Слушай, давно хотела спросить. Что за история произошла с Албертом в Гималаях?

Франтишек чуть изменился в лице.

– А он тебе не рассказывал?

– Нет.

– Ну, значит, и я не стану. Возможно, когда-нибудь он сам тебе все расскажет.

Полина заметила, что тема почему-то неприятна Франтишеку, так же как и самому Алберту. Ее это удивило, но она промолчала.

– Ты мне лучше расскажи, как у вас с ним дела? – перевел тему Франк, закуривая.

– М-м-м… – замялась Полина. – Хорошо. А почему ты спрашиваешь?

– Потому что он мой друг. Так ты говоришь, что все хорошо?

Полина кивнула, не понимая, к чему клонит Франтишек.

– А ты в этом уверена?

– Франк, прости, может быть, я чего-то не знаю? – ответила Полина, сбитая Франтишеком с толку.

– Может быть! – с чувством сказал Франтишек и хотел что-то добавить. Но в этот момент двери на веранду распахнулись и на пороге показался Алберт, на плечах которого сидел Вацлав.

Враницкий внимательно посмотрел на обоих участников только что состоявшегося здесь разговора и, спустив Вацлава на пол, улыбнулся Полине и сказал:

– Паула, здесь слишком прохладно, не отведешь Вацика к Марте?

Полина поняла, что он хочет остаться наедине с Франтишеком, и, взяв мальчонку за руку, увела его с веранды.

– Что ты ей сказал? – устремив на Франтишека свой ясный, но строгий взгляд, сказал Алберт.

– Я? Ничего. А ты, Ал, сказал ей то, что должен был сказать?

– Нет.

– Так скажи.

Он похлопал друга по плечу и, докурив сигарету, вернулся в дом. Алберт остался в одиночестве и некоторое время стоял в оцепенении, ни о чем не думая.

 
                                     * * *
 

Настоящее всегда мешает вымышленному, а вымышленное – настоящему.

А впрочем, в этом мире нет ничего настоящего, кроме того, что мы придумываем себе сами. Парадокс. И еще одна ветряная мельница.

Глава XII

Начинался снег. Порывы ветра, сначала одиночные, теперь шли один за одним и с силой трепали прочную ткань палатки.

Франтишек выглядел очень напуганным. Алберт наспех одевался, игнорируя все попытки друга остановить его.

– Ты не успеешь до бури, Ал! Из лагеря передали, что за нами вылетел вертолет. Он будет с минуты на минуту.

Алберт не слушал его, продолжая собираться. Франтишек рухнул на складной табурет и как-то обмяк, чувствуя наваливающуюся апатию.

– Ты не успеешь… – бормотал он, уже не глядя на Враницкого. – Мы… вернемся за ним, вернемся. Может, он нашел какое-то укрытие. Ал, ты же знаешь Томаша…

Он обхватил голову руками и поник.

Послышался шум винтов вертолета.

Алберт бросил на Франтишека взгляд, от которого тому захотелось провалиться сквозь землю. Опустился на соседний стул.

Те несколько минут, пока вертолет снижался, присматривая удобную для приземления площадку, друзья молчали, но в этом молчании слов было больше, чем в самом многословном разговоре.

– Почему ничего не готово, черт подери?! – в палатку ворвался Уэстли – начальник по безопасности лагеря, с которым Томаш познакомил друзей до того, как они отправились на склон. – Почему не собрали палатку? Где Янак? – раздраженно кричал Уэстли, но оба друга молчали.

– Что здесь произошло? Почему не ответили на первое сообщение? – продолжал допытываться Уэстли, как вдруг его взгляд упал на валявшийся на полу пакетик с небольшим коричневым брикетом, смахивающим на спрессованную траву. – Вы че, обдолбались тут? – рассвирепел он, поочередно заглядывая в лица то Алберту, то Франтишеку. – Кто был на приеме, когда я передавал сообщения?

Франтишек, бледный как полотно, посмотрел на Алберта. Тот встал и, взяв из рук Уэстли пакетик, глядя ему в лицо, отчетливо проговорил:

– Это мое. На дежурстве был я.

– Да вы совсем охренели! Чертова золотая молодежь! Быстро в вертолет! – Уэстли был крайне зол. – Где Янак?!

– Он с утра ушел разведать маршрут к тем пещерам… – бесцветным голосом сказал Враницкий.

Уэстли покачал головой, глядя на обоих парней с таким выражением, словно у него больше не было слов. И вышел из палатки.

Франтишека била нервная дрожь. Он пытался застегнуть куртку и никак не мог совладать с молнией. Алберт не смотрел на него.

Он побросал в рюкзак первые попавшиеся под руку вещи и вышел вслед за Уэстли.

Когда вертолет поднялся в воздух, оставляя под собой трепыхавшуюся на ветру так и не собранную никем палатку, Алберт закрыл глаза и, откинувшись на спинку сиденья, погрузился в забытье.

Засыпая, он слышал приближающийся страшный гул и чувствовал, как что-то сдавливает ему горло, словно разрывая его изнутри. Он пытался открыть глаза, но не мог, поднимая веки, он видел только заливающую все его тело черную пустоту, которая мешает двигаться, кричать и даже дышать…

Алберт проснулся и, встав с кровати, несколько раз прошелся по комнате. Потом умылся, быстро оделся и вышел из дома, лишь на пару секунд задержавшись у двери еще, конечно, спавшей в такую рань Полины.

Был самый конец февраля. И после двух недель серой промозглой дождливости выдался теплый, спокойный и солнечный день. Снег уже стаял, открывая пока еще голую землю у небольшого загородного дома с коричневой крышей и белыми стенами. По лужайке разливался бледно-золотистый, еще не согревающий свет зимнего капризного солнца, и ветер бродил по темным безлистным кронам старых буков.

День скатывался в спокойный и сонный вечер. На крыльцо дома вышла молодая женщина с рыжевато-каштановыми густыми и жесткими волосами. Они были собраны на макушке в свободный узел так, что выбивающиеся пряди падали на лоб, обрамляя волнистыми линиями ее ухоженное лицо. Ей можно было дать лет двадцать шесть или двадцать семь, хотя на самом деле ей уже минуло тридцать.

Это была Ева Виткова.

Она достала смартфон и стала листать ленты новостей в соцсетях, потом подняла глаза, задумавшись о чем-то. По ее свежему, схваченному легким загаром лицу запрыгали тонкие паутинки солнца, заставляя Еву щурить свои ведьминские глаза.

Ход ее мыслей нарушил внезапный сильный порыв ветра, он согнал задремавшего на ветке молодого дуба, что рос у дороги вместе с буками, ворона. Тот с криком сорвался с нагретого удобного места и унесся прочь, тяжело, будто бы с трудом взмахивая до невероятности большими иссиня-черными крыльями. Это движение заставило Еву встрепенуться и убрать в карман кардигана телефон, который она все еще держала в руках. Она уже собиралась возвращаться в дом, как вдруг остановилась, заметив в оголившейся после зимы почве какой-то предмет.

Ева наклонилась, чтобы рассмотреть блеснувшую в закатных лучах солнца вещь, и невольно ахнула. Это были ее золотые изящные часы, которые она потеряла давным-давно, кажется, еще позапрошлой весной и которые считала утраченными навсегда.

«Не может быть!» – мысленно воскликнула Ева и, нагнувшись, подняла свою неожиданную находку.

Точно – они. Подарок Алберта. Золото погрызла неприятная коричневая ржавчина, стекло над циферблатом треснуло и осыпалось внутрь, стрелки остановились на половине десятого. Ева улыбнулась и, положив часы в карман джинсов, почему-то посмотрела в небо. А ведь он ей сегодня приснился.

«К чему бы это?» – подумала Ева, разглядывая вещицу.

Утомленное за весь день солнышко еще раз улыбнулось небольшому саду Евы и, лаская слабнущими лучами ее лицо, скрылось за горизонтом. Начало смеркаться. За окном раздался шум мотора подъехавшего к дому автомобиля.

«Ах вот оно что», – улыбнулась Ева и спустилась с крыльца навстречу Алберту.

– Милый, привет! – воскликнула Ева чуть приглушенно и, кивая в сторону дома, знаками показала Алберту, что она не одна.

Он улыбнулся.

– А я как раз о тебе вспоминала. Смотри, что нашла, – она достала из кармана свою находку и показала Алберту.

– А-а, – протянул он, разглядывая часы, лежащие у Евы на ладони.

– У тебя все нормально? Ты выглядишь расстроенным, – мягко сказала молодая женщина, заглядывая Алберту в лицо, и с ласковым укором добавила, – ты не часто меня навещаешь, значит приехал по делу?

– Катался по городу весь день. И просто захотел тебя увидеть. Знаешь, рядом с тобой мне почему-то всегда спокойно.

– Альбер, я волнуюсь за тебя, – уже чуть серьезнее ответила Ева. – Если тебе хочется спокойствия – значит что-то тебя тревожит. А меня тревожат твои дела. Я недавно случайно столкнулась с Максом. Он злорадствует и празднует свою победу. Над тобой, Альбер. Они обогнали вас по всем показателям в прошлом месяце, а ты как будто не замечаешь этого. Передал управление Холубцевой, на публике почти не появляешься. И говорят в основном теперь о Пауле Стоун, ее книге и книжном издательстве. И еще много чего говорят о вашем с ней браке… А как же ты? Как же твой глянец? Мне ли тебе напоминать, что в нашем деле нельзя ослаблять хватку.

Алберт отстраненно выслушал подругу, словно речь шла не о нем.

– Эвелина, – тихо сказал Враницкий, касаясь ладонью упругой щеки своей бывшей возлюбленной.

– Ты так и не запомнил, что мне не нравится, когда меня называют моим полным именем, – улыбнулась Ева, глядя на молодого человека с нежным сожалением.

– Я помню. Просто мне очень нравится это твое имя. Эвелина, – медленно и словно нараспев повторил Алберт, глядя в голубые лукавые глаза молодой женщины.

– Больше, чем имя Полина? – снова с улыбкой и едва заметной иронией отозвалась она.

Алберт усмехнулся.

– Нет. Имя Полина не может нравиться или не нравиться мне. Мне кажется, я живу им.

– А вот живет ли она именем Альбер? – вздохнула Ева.

– Ты ревнуешь?

– Нет… Но, знаешь, я ей немного завидую.

– Потому что она стала моей женой?

– Потому что, встретив тебя, она не потеряла голову, как все остальные женщины, среди которых была и я.

Алберт прищурился.

– Знаешь, мне кажется, я до сих пор ничего о ней не знаю. Не знаю даже, как она относится ко мне.

Ева поправила ворот пальто Алберта, положила руки ему на плечи.

– Брось, Алберт, она любит тебя.

– Разве можно меня не любить?

– Конечно, нельзя, – качая головой, ответила Ева и, улыбнувшись, поцеловала Алберта в щеку. – Береги себя. Есть женщины, для которых недостаточно, чтобы ты жил их именем… Им нужно, чтобы ты за него умер.

Она сказала это вроде бы в шутку, но из уст жизнерадостной и беспечной Евы эти слова прозвучали жутко и фантасмагорично. Они проговорили еще около получаса и попрощались. Алберт подошел к автомобилю и махнул ей рукой. Ева с тревожным сердцем провожала его взглядом и, кутаясь в мягкую ткань кардигана, еще стояла какое-то время на крыльце. Потом она тихо вернулась в дом.

Алберт ехал домой и думал о том, как просто бывает с одними женщинами и как сложно с другими. Над городом уже дремала, покачиваясь в облаке, словно в колыбели, ущербная луна, и слышно было, как шелестит, касаясь земли, домов и деревьев, темный силуэт бредущего по городу вечера.