Kitabı oku: «Красная дуга», sayfa 5
Перчатки переметные хранились в особом ларце, обтянутом кожей, обработанной толием. Толий защищал их от болезнетворного излучения, создаваемого живыми организмами города. Этот флюид жизни поглощал энергию перчаток. Надетые на ком-нибудь, они вступали в симбиоз с хозяином и, таким образом, получали защиту от флюидов жизни, в свою очередь делая хозяина неуязвимым. Ларец хранили в коричневом лесу, в дупле дуба-жирафа, подальше от людей, так излучение слабей. Где тот дуб находится знали лишь несколько человек. Дупло дуба замаскировано невидимой тканью-хамелеоном, принимающей цвет и форму поверхности дуба, и затвердевающей. Чтобы снять ткань нужно сделать круговое движение ладонью по его поверхности. Даже коричневые не догадывались, что в дубе дупло.
Бардо принес перчатки. Перенести голема доверили Агнияру, как самому опытному. Делали это под покровом ночи – днем перчатками пользоваться нельзя, свет ядовит для них, они терзают хозяина апокалиптическими видениями. Голема успешно перенесли, и Бардо понес перчатки обратно в лес. Начинало светать, небо на востоке приобрело бледно-розовый оттенок, Бардо спешил и не заметил присутствие человека в двух метрах за деревом.
Хартрейн возлежал на огненных подушках. Приятное тепло с легким покалыванием, едва родившихся, и очень игривых молний, погружало тело в приятную истому, расслабление электрических ганглий, вызывая приятные галлюцинации.
– Почему так темно? Что случилось? Ульма! – кричал Хартрейн, беспокойно озираясь в темноте.
– Электрический лес погас. Внутреннее небо тоже. На моей памяти это впервые. Что делать? Эля не приложу.
– Эль твой кислый. Ничего из него не выходит. Только и можешь, ныть да причитать. Прочистить тебе его надо, подвесить к внутреннему небу, прожарить твой эль как следует.
Электрический лес включился так же неожиданно, как погас. На краю леса обнаружили тело ребенка, похожего на лепестрида без волос. Ребенок был в состоянии каталепсии. Нашлись лепестриды, которые вопили, словно ужаленные: Это дар электрического леса, несите его в город!
Лепестриды занимаются выращиванием молний. Молнии порождают шлак-оборотни, потому что их безумной энергии достаточно, чтобы создать электрическую дыру – мост между двумя мирами. От безумной электрической жары лепестиды делаютсятся заторможенными и очень бледными, с пустыми глазами, неподвижными лицами, словно кукла. И покрыты тонким слоем серебристо-голубого пота. Когда с них собирают пот особым реактивом, они быстро восстанавливаются. Младенческие молнии шлак-оборотни извлекают из большой электрической дыры, солнца электрического города недалеко от черной бездны. Это же солнце порождает шаровые молнии и зажигает небо. Когда во внешнем мире день, светимость неба снижается. Их необходимо наращивать, поместив в сверхпроводник, чтобы предохранить от перегрева по причине очень больших токов. Когда лепестрид достигает сводного возраста, он отправляется на залежи магнитной руды, рядом с черной бездной. Там он ищет свой магнит. Когда находит, между ними устанавливается связь в виде тонкой серебряной нити. Точно в центре нить утолщается, нарастает бутон серебристый с зеленым отливом. Когда бутон созревает, нить с обеих сторон втягивается в бутон, и бутон раскрывается. На дне его, как в кувшинке, лежит младенец-лепестрид.
Ребенка-подкидыша доставили в электрический лес элекары (поглотители света), о которых обитатели электрического леса ничего не знают. Элекары поглотили свет, что позволило на время ослабить защиту границ электрического леса, и перенести туда ребенка. Элекаров наслали Зелы, благодаря переметным перчаткам, которые создали поле мощнее, чем поле электрического леса, на время лишили его силы и свет в электрическом лесу погас. Тело ребенка отнесли в магнитную колыбель, герметичное, непроницаемое для электрических вихрей помещение, так как он был очень слаб, и нуждался в питании консервированными во времени молниями, хаотичная энергия которых связана особого состава магнитной жижей (уплотненное до почти материальной субстанции магнитное поле), и не опасна для ослабленных детей.
Получать удовольствие от жестокости легко и просто. Достаточно нивелировать цену жизни. Чтобы получать удовольствие от альтруизма, необходимо любить труд. Какое наслаждение испытывает Акакий Акакиевич, выписывая буковки! Удовольствие жестокости – наркотик, удовольствие альтруизма – нирвана, или духовное либидо, бесконечное наслаждение. Представим, что мозг залит свинцом. Для мысли здесь нет места. Ни одной. Но если размягчить мозг химическим растворителем, свинец перейдет в состояние тягучей жидкости и там появится мысль. Но какая это мысль! Вязкая, обжигающая, подавляющая, как лава, медленная, все поглощающая и ненавидящая, потому что чувствует тюрьму материи, в которой находится. Если мозг залит воском, мысли двигаться проще, но направление ее непредсказуемо. Такая мысль – пуля со смещенным центром тяжести. Она безответственна, ибо сама не знает куда летит. И только в вакууме, где материя не оказывает никакого сопротивления, мысль свободна, точна, и полностью ответственна за свою деятельность. И наступает акт творения.
Легкая соль, или дихлорат натрия, образуется как побочный продукт в печах Диких Нор. Это мельчайшая пыль, как самый мелкий реголит, невесомая как пух, в обычных условиях невидимая, как вода в горных пещерах, тысячелетиями никем и ничем не потревоженная. Когда чистили печи, вместе со шлаком выносили легкую соль, сбрасывали в отвал. Когда легкая соль соприкасается с каменной солью, она начинает светиться голубыми прожилками, так ее можно увидеть. Отвал находился далеко от печей в уединенном месте. Посещали его только недуги в надежде чем-нибудь поживиться. Недуги были противники Красной Дуги, в силу этого изгои общества. Они жили в Диких Норах, которые давно заброшены и откуда не видно Красной Дуги, которая вызывает у недугов тревожное расстройство, как у пациентов психиатрической клиники полная Луна. Кроме недугов там никто не жил. Когда дихлорат натрия соприкасается с каменной солью, он сворачивается в небольшие шарики с ядром из кристалла каменной соли и начинает нарастать. Дихлорат покрывает все новыми слоями ядрышко соли, как моллюск жемчужину. В конечном итоге этот конгломерат превращается в зеркально блистающий, черный шарик. Недуги, как люди любопытные, обнаружили необычное свойство шарика. Если проглотить шарик, видишь галлюцинации, как при наркотическом опьянении, но без привыкания. Одна беда, если проглотить слишком много, превратишься в соляной столп! Недуги организовали секту Соль Земли, и вовсе перестали интересоваться миром. Но секрет свой никому не сообщали, что было нетрудно, ибо в Дикие Норы и случайно никто не забредал.
Пелагея двигалась в сторону коричневого леса. Пятно в третьем глазу медленно насыщалось, что доказывало верное направление движения. Был поздний вечер. Солнце на три четверти скрылось за горизонтом, остался узкий краешек, напоминающий кипу. У Пелагеи появились неожиданные помощники. Заколдованные птицы кружили вокруг, кричали иди, иди, за собой зазывая, отлетали и возвращались, словно собаки, показывающие дорогу к месту трагедии. Подойдя к лесу, Пелагея увидела слабое, дрожащее желтое свечение. – Лимонники совершают карбидное служение. Надо обойти – мелькнула мысль. Пелагея свернула налево, обогнула место служения по большой дуге и вошла в лес. В лесу было очень темно. Последние лучи заходящего солнца не проникали сюда. Птицы исчезли из поля зрения, даже каркать перестали. И было пугающе тихо, словно разбойник-душегуб притаился за ближайшим деревом, ждет жертву свою, радуется предстоящему таинству. – Как же я найду дуб в такой тьме, – чертыхалась в душе Пелагея. Она совершенно забыла про третий глаз, уклоняясь от лимонников, и тот закрылся, не стерпев пренебрежения. – Именем центуриона Кривая Липа, глаз откройся, – четко произнесла шипящим шепотом Пелагея. И глаз открылся. Третий глаз мог видеть в темноте. Картинка была нечеткая, размытая, как в дымке, или, как сквозь матовое стекло смотрела Пелагея. И не различала цвета она этим глазом. Алое пятнышко стало уже нестерпимо ярким, словно лазерная указка. Только вот куда указка показывала? Пелагея повертелась вокруг своей оси, светимость пятнышка менялась. Она пошла в ту сторону, где светимость была максимальной. По мере движения, пятнышко начало светиться все интенсивнее до максимального, затем набухать, заполняя экран, пока не заполнило полностью. – Должно быть это здесь, – решила Пелагея. Но в ближайших деревьях не было никакого дупла. И птицы молча расселись вокруг на деревьях и смотрели с любопытством: почему это она не может найти дупла? Не знала Пелагея, что глаз имеет симпатическую связь с перчатками, ее буквально притянуло, припечатало к нужному дубу. Между дубом и Пелагеей сверкала серебряная нить. И все равно не могла понять Пелагея, где дупло. Щупала, везде кора, никакого признака дупла. Отчаялась Пелагея, присела на корни, задумалась. Внезапно она услышала легкий, едва уловимый шорох. Только она скрылась за соседним деревом, с противоположной стороны к дубу вышел человек. Прислонил ладонь к коре дуба на уровне глаз, сделал круговое движение, снял ткань, достал ларец. Человек был высокий, завернутый в черный плащ. Внезапный порыв ветра обнажил грудь человека… – Это ведь Благодатель, – ужаснулась Пелагея. – Золотой китель. Человек наложил ткань на дупло, сделал круговое движение, ткань отвердела, развернулся, и исчез за деревьями с ларцом. – И что теперь? – вздохнула Пелагея, прерывисто дыша. От безысходности она осталась возле дуба, отдохнуть до утра. Ранним утром шорох послышался снова. Благодатель вернулся, положил ларец в дупло, повернул замок, собрался было уходить, но что-то привлекло его внимание. Птицы. Они сидели и смотрели. Их было много. Этот факт озадачил Благодателя. Постояв, подумав, ничего не решив, он удалился. Пелагея подошла к дереву, приложила ладонь к ткани, повернула и… ничего не произошло. Остервенело крутила она ладонь, до мозолей, до дыма, не размягчалась ткань. Отчаявшись, злясь, повернула она ладонь против часовой стрелки. Ткань размякла. Взяла Пелагея ларец, решила вернуться в музей. Третий глаз мягко согревал ей лоб, радуясь, что увидит, наконец, перчатки, понежится в их объятиях. Решила Пелагея не откладывать дело в долгий ящик, идти к оборотному камню прямо сейчас. Солнце поднялось уже высоко. По мере приближения переметных перчаток к оборотному камню, последний легкой дымкой проявлялся в пространстве посреди ромашкового поля. У камня была скошена вершина, придавая ему сходство с кафедрой лектора. Пришла Пелагея к оборотному камню, поставила ларец на камень, открыла, достала перчатки, закрыла, надела перчатки, осторожно положила руки в перчатках на камень, принимая позу оратора, электризующего толпу перед ним, и… исчезла вместе с камнем. Ларец сиротливо ударился ребром о землю, раскрылся, покачался, перевалился на дно и захлопнулся с громким стуком. Не знала Пелагея, что нельзя, даже в перчатках, камня днем касаться. Теперь она, как Персефона, ночью появляется, днем исчезает, и всегда в одной позе, опершись на камень руками в перчатках, как подмена картинки в компьютерной матрице. И камень в призрак обратился. И только сын центуриона Кривая Липа может ей помочь, Нужно найти могилу Кама, лежит он в склепе, снять со скелета ожерелье матери, надеть Пелагее на шею, и рассеется наваждение злое.
Однажды сильный ветер распахнул окно в хижине человека из Сахарного, и что-то попало в глаз человеку из Сахарного. Тер глаза человек, глаза слезились, вышла соринка из глаза со слезой. Посмотрел человек и увидел семя незнакомое. Посадил в землю семя человек. Вырос из семени куст причудливый. Куст являл собой переплетение мелких веток, наводящих на мысль о спутанных волосах, Цветки белого цвета были похожи на фигуры людей, возлежащих на ветвях, на головах корона с лучами, похожая на корону Гекаты, или статуи свободы в Нью-Йорке. Под короной маленькое личико. Личико странно морщились. Пригляделся человек из Сахарного повнимательнее и понял, что личико артикулируют человеческую речь. Цветок называется Призрачная Хризантема. Но нельзя было подумать, что цветы разумны. Кто-то невидимый артикулировал цветы. Чей-то дух. Прошло время прежде, чем человек из Сахарного научился понимать артикуляцию цветов. Кто-то невидимый через цветок говорил: Ты должен пойти в щенячий лог, найти место, где ларец обтянутый кожей лежит, копать на этом месте, пока не провалишься в склеп, сними ожерелье со скелета, дождись ночи, пока не появится женщина в перчатках, на камень опирающаяся, надень ожерелье ей на шею, хватай перчатки и беги, пока не очнулась она. Перчатки принеси домой, надень на цветок. Дальше увидишь, что будет. Пошел человек в щенячий лог, нашел ларец, разбил склеп, снял ожерелье, а косу, в изголовье скелета лежавшую, не тронул. Явилась Пелагея. Надел ей ожерелье, схватил перчатки, помчался домой. Принес человек из Сахарного в свой дом перчатки, надел на цветок. В комнате потемнело, в центре комнаты загустел воздух клубами белыми, явилась фигура человеческая. За окном шел дождь, дул сильный ветер, сверкали молнии. Заговорила фигура: Я – Матой, зачем ты звал меня, человек, – прогремела фигура. – Я боюсь, что они найдут первичный шар. Шар породит злобных сущностей, которые уничтожат город, нельзя этого допустить, – ответил человек из Сахарного. – Сумин уже нашел первичный шар, и скоро покачнется от усталости и недосыпания, и уронит шар в жидкий кислород. Поздно предпринимать что-либо. Не беспокойся о городе, человек, Город выживет. Фигура растаяла, как пар в остывающей ванной комнате после горячего душа. Метнулась тень наискосок. Плавчиков в великом смятении, мчался по улице, полы длинного зеленого плаща его, как крылья, как фалды, развевались на ветру, шляпа слетела с головы и удерживалась только галстуком боло, длинные волосы полоскались на ветру, как знамя. Словно ликующий демон летел он по узкой улочке, вопя во всю свою демоническую глотку: Великий Матой! О, Великий Матой! шарахаясь от невидимого, чудились ему цветки огромные, и хотят эти цветки поглотить его, нависают над ним. И опутывают его ветки-змеи, и рвет он их, и уходят они в почву, сотрясают почву так, что устоять трудно. И упал Плавчиков, и бился в конвульсиях… Подхватили его санитары, понесли в машину. – О, ангелы! Умчи меня, олень, в свою страну оленью…, – пел Плавчиков, засыпая.
Пелагея очнулась в щенячьем логу, и не могла понять, как она там оказалась. Ей стало страшно, что она страдает лунатизмом. Как она ходила в коричневый лес, она не помнила. Последнее, что она помнила, опрокинувшаяся статуэтка льва. Вздохнула она печально – Что ж, я больна, надо к психотерапевту сходить. Что за ожерелье на мне, где я его взяла? Нет ответа – и она побрела домой. А на земле лежать остался хрустальный глаз.
В электрическом лесу стали замечать странные вещи. По ночам, когда небо светилось тусклым, багровым сиянием, стал появляться призрак женщины, всегда в одном месте, она опиралась на большой камень, будто устала, спина болит, и, она хочет передохнуть. Призрак был бесплотен, совсем не содержал в себе электрической материи. Если кто-то приближался к нему вплотную, мгновенно оказывался по другую сторону призрака. Когда утром призрак исчезал, оставалась белая дыра, никакая электрическая материя не могла войти в пространство, которое она занимала. Она выглядела, как слепое пятно, бельмо электрической материи. Элементарные волны, натыкаясь на дыру, ибо они всегда летают и тормозить не умеют, отскакивали от дыры, как от батута, как теннисный мяч от стены. Один лепестрид попытал счастья к дыре подойти, неожиданно прозвучал громкий голос: – Стойте, не двигайтесь! – бледный и напуганный, лепестрид вернулся к остальным. Еще, когда призрак исчезал, слева внизу, вне белой дыры, оставалась его пятка. Были видны кость, кровь, мышцы, и пятка эта подрагивала в страхе, пытаясь войти в белую дыру, соединиться с родным организмом. Ночью, когда возвращался призрак, пятка успокаивалась, и, даже, казалось, будто она испытывает блаженство, кровь перетекала из организма в пятку и обратно, мышцы сокращались. Стали являться из белой дыры существа невиданные. Тело, похожее на человеческое и крылья огромные. Взмывали вверх птицы к небу-солнцу, вспыхивали и сгорали, как Икар. Поняв это, птицы удалились на край электрического леса, туда, где залегает голубая сажа, похожая на соль.
У Пелагеи было стойкое чувство, что в ней что-то изменилось. Она взглянула на ноги и ужаснулась, увидев, что у нее нет левой пятки! Вообще-то она была, но ее не было видно! Тактильно пятка обнаруживалась, пощупать можно было, почувствовать дубленую кожу на ступне, а увидеть нет. Она не чувствовала пятки, будто нет ее совсем. Колотила пятками о землю – правая болит, левая нет, нет ее совсем. А еще пятка отталкивалась ото всего к чему приближалась, останавливалась в сантиметре от земли, как бы наткнувшись на невидимую преграду. Пелагея стала хромать из-за этого, ноги разной длины получались. Эта ахиллесова пята доставляла ей массу проблем. Постоянно хотелось потрогать это место, казалось, будто полступни кто-то отрубил и ходить приходится на цыпочках. Ночью она чувствовала в пятке острую ревматическую боль, похожую на ломку у наркомана, хоть наркоманом она не была. Днем пятка входила в состояние блаженства, кайфа вселенского, прихода наркоманского. – Моя пятка наркоман! Моя пятка наркоман! А я сошла с ума! А я сошла с ума! Ура! Ура! Ура! – чумела Пелагея, припрыгивая, подпрыгивая, постукивая пяткой о пятку в воздухе.
Агнияр очнулся, приподнялся на локте и осмотрелся. Он находился внутри просторного шара, внутренняя поверхность отливала металлом, сверху донизу поверхность пронизывали прожилки, похожие на китовый ус, словно ты внутри матраса. Он лежал в резервуаре на слегка вогнутой поверхности, как в гамаке, и был резервуар заполнен магнитной водой (очень сильно сжатое магнитное поле). Магнитная вода притягивается к стенкам сосуда, в который помещена, поэтому поверхность магнитной воды вогнута. Это как обычная вода, только сухая, не смачивает тело она, и пузырьки непонятной природы, поднимались и приятно щекотали тело. Агнияр выбрался из резервуара, подошел к внутренней поверхности шара и попытался раздвинуть усы, усы легко поддались, через образовавшийся проем Агнияр вышел наружу. Солнца не было, было ярко светящееся оранжевое небо. Небо светилось от горизонта до горизонта, и поэтому никакие предметы, здания, жители города не отбрасывали тени! Агнияр испытывал непонятное беспокойство, какое-то невнятное бормотание в мозгу. По обе стороны от города, который являл из себя одну, устремленную в бесконечность, улицу, стоял электрический лес. Он искрился, шипел и взрывался, но вреда местным жителям не причинял – напротив, насыщал энергией и восторгом, как лес на Земле для людей. Трава с голубоватым отливом, мягкая и приятная на ощупь, была из слабых токов и как расслабляющая ванна, когда в нее ляжешь. Кустарник рыжеватый, твердый и колючий, из более сильных токов, поднимающих тонус, как контрастный душ. Деревья сильно гудели и наполняли тело горячим теплом, как в парилке. Жители странные, словно их ужалила бешенная оса, или они натерлись скипидаром. Кто-то без усилий ходил на руках и выкрикивал лозунги: – Да здравствует рукохождение! Вставайте все на руки! Ударим по рукам прямоходящим! Да здравствуют рукоходящие! И голова прыгала по позвоночному столбу, словно кисть руки музыканта по грифу виолончели. Кто-то прыгал на одной ноге, изображая цаплю, и тюкал головой, как это делают голуби, иные высоко подпрыгивали, махали руками, как крыльями, мечтая взлететь, и пищали: Летю! Летю! Встретился даже огромный шар, с короткими ручками спереди, тонкими ногами, глазами-бусинками и очень большим ртом. Шар постоянно что-то жевал, запихивая короткими ручками в громадную глотку призрачных, электрических новорожденных поросят, лебедей, обложенных печенными яблоками, уток, судаков и прочее. Передвигался шар, поворачиваясь боком, переставляя ноги. Некоторые вышагивали важными гусаками на корточках. Агнияр заметил впереди, глубже в лес, оживленное движение, ажиотаж нездоровый. Агнияр подошел, и глазам своим не поверил…
На площади у Партокрина собралась двухтысячная толпа и требовала тщательного, непредвзятого разбора дела о пожаре в Зимнем Свете. Толпа скандировала: Сумина! Сумина! Прибыл Сумин. Он сразу же упал на колени, сложил ладони лодочкой, умоляя народ разойтись. А люди все роптали и роптали. А люди справедливости хотят. Ну, что же это, как же так, почему никто не наказан. А кого наказывать? Девушку в приступе эпилепсии? Официантку, распахнувшую окно? Солнце, за то, что светит? Нет виновных. Такова специфика жизни города. Наказали одного пожарного, одного чиновника мелкого. Народ растекался по улицам и переулкам мелкими ручейками, отдельными каплями из мелких групп людей.
