Kitabı oku: «Кира в стране дирижаблей», sayfa 10
33
На первой в Кириной жизни лекции преподаватель сообщил, что журналистика – деятельность практичная и студенты зря пришли сюда просиживать штаны, и вообще лучше бы «шли работать по профессии», или не работать, а просто впитывать человеческие истории, учиться жизни: смотреть, чувствовать, трогать, слушать, нюхать, вдыхать!
Влад в это время сидел на своей лекции и не мог рассказать, говорили ли им то же самое в начале первого курса. А позже Кира забыла спросить.
Что же еще она поняла, проведя полтора часа в аудитории с открытыми нараспашку окнами?
Во-первых, журналистика – это опасно. Преподаватель рассказывал, как он был военным корреспондентом во время Мировой войны, и как под рукой не было ничего кроме фотоаппарата.
Во-вторых, в этом мире люди делятся на два типа: первые журналистов презирают и относятся к ним как к обслуживающему персоналу, вторые наоборот боготворят их и потому приносят в редакции свои истории из жизни городских сумасшедших с просьбой о них рассказать. По сути, проблемы «маленького человека». Журналист вынужден видеть тяжелые картины жизни бомжей, проституток, политзаключенных, пропускать их судьбы через себя, находиться в центре событий, даже если события – аварии, падения самолетов, убийства. В итоге, журналисты спиваются, выгорают и больше не могут работать.
И в-третьих, правда, до которой докапывается журналист, зачастую не стоит приложенных усилий. И потому нет ничего важнее и хуже правды.
– Приведу пример, – преподаватель назидательно поднял палец вверх. – Как-то раз я делал репортаж про одного еврея, который живет в нашем городе и который столкнулся с травлей и антисемитизмом. Казалось бы, позиция автора очевидна: в тексте необходимо защитить человека, в одиночку противостоящего толпе. Классический конфликт – человек против общества. Однако, когда я начал разбираться в истории, то понял, что еврей, очевидно, не зная о русских традициях общения, оскорбил свою соседку, беременную женщину. За которую в дальнейшем и заступились сожители. И кто в этой истории прав? Я честно, приступал к написанию текста с желанием помочь еврею, но в итоге не знал, чью сторону принять. Забавно, но работая журналистом, понимаешь, что вокруг, чаще всего неправы все вокруг тебя. Так как же поступить в такой ситуации?
Аудитория молчала, Кира краем глаза видела ошеломленные лица новоиспеченных однокурсников, сидящих рядом.
– Это я к тому, – подытожил «препод» (студенческий жаргон ломал язык даже высшего общества), – что, на самом деле, иногда лучше не знать правду. Понимаю, это звучит странно. Но смотрите: мой долг как журналиста нести в общество высокоморальные ценности, поэтому если бы я рассказал историю так, как она есть, часть читателей встала бы на сторону националистов. Правда разжигает ненависть. И это лишь один частный пример. На самом деле, почти в каждой истории вы встаете перед моральным выбором: рассказать жизненную историю падшей женщины, хотя и знаете, что это приведет к обличению ее личности перед обществом или же промолчать? Делать свою работу с места событий или помогать вытаскивать людей из-под обломков? Звонить родственникам погибших? Ехать в глухую деревню, чтобы рассказать, как там живут люди, но потом возвращаться в столицу? Снять на камеру старушечьи слезы, ради хорошего кадра, чтобы передать чувства героя на фотографии и потом получать престижные премии на фестивалях Европии или закрыть глаза, понимая трепет момента? Старушка имеет право плакать. Это мы, журналисты, наверное, не имеем права выставлять напоказ чужое горе, если это горе не хочет быть обнародовано. Но вот парадокс – мы все равно делаем это. Профессиональная деформация. Конфликт этики и профессионализма.
Этот нравственно-диллемический подход к журналистике был только одной гранью этой профессии.
Следующая лекция – занятие у Адольфа Геннадьевича Дракулы – предлагала другой взгляд на работу корреспондента. Но еще до пары Кира поняла, что мир, в котором она оказалась, это не только вселенная коротких юбок, интервью с киноактерами и возгласами «Эй, студенточка…» Это еще и что-то тяжелое, с чем будет очень трудно справиться, и с чем придется столкнуться совсем скоро…
Если каждый день журналисты рассказывают о катастрофах и войнах, значит они каждый день пропускают через себя горы трупов. И что в итоге? Или черствеют душой, или уходят из профессии, или становятся такими, как Дмитрий Крысилев, и начинают обслуживать власть. Пока что ни то, ни другое, ни третье Киру не устраивало.
– Вы еще не журналисты. Вы – в лучшем случае, жирноглисты! Наш курс называется «Основы творческой деятельности журналиста», и он-то и сделает из вас профессионалов. Но я провожу на нем только вводное занятие, а затем принимаю экзамен, – ледяной тон Дракулы-старшего разнесся по амфитеатру аудитории.
И стоило графу заговорить, как все посторонние мысли рассеялись. Началась вторая лекция.
– Вы находитесь в старейшей аудитории этого здания.
Эхо его голоса как бы вторило его словам, доказывая, что аудитория действительно старейшая.
Наклонные парты, стоящие полукругом, постепенно восходили к арочным окнам, также расположенным полукругом, сквозь окна проходили косые лучи света, что создавало впечатление таинства, будто внизу амфитеатра находился алтарь.
Кира завороженно рассматривала убранство аудитории, пока Дракула-старший называл все свои регалии.
– … кроме того, учил таких великих журналистов как Дмитрий Крысилев и… – доносился голос дяди. – … также вы научитесь писать разные тексты: начиная новостной заметкой и заканчивая полноценным журналистским расследованием. Но последнее ожидает вас на четвертом курсе, так что не будем забегать вперед.
«Будем. Я тебе такое расследование сделаю…» – думала Кира.
Понимание журналистики Дракулой-старшим было предельно простым и объяснялась двумя тезисами:
– Я пошел в ту профессию, суть которой сводится к превращению информации в деньги Формула «информация = деньги» – это наша алхимия. И все что нужно об этом знать: информация в деньги не превращается. Точнее превращается плохо. Владение информацией – это привилегия, но платить за нее люди не готовы. Но тем не менее, в итоге я стал министром информации, и стою сейчас перед вами. Почему же так? Вот вам ответ: я не работаю по профессии, и вам не советую.
Уже второй лектор отговаривал студентов становится журналистами.
– Однако! Второе, что нужно знать о журналистике: что военно-воздушные силы – ВВС и издание «ВВС», имея одну аббревиатуру на двоих, также и являются, по сути, одним и тем же – грозным оружием, способным уничтожать целые страны и народы. Думаю, в такой формулировке вы легко запомните идею профессии.
После пары они всей группой пошли в самое сердце «универа», то есть в бар через дорогу. Кира хотела еще попасть на лекцию Однабокова, однако преподаватель, утопленный шумом послелетних студентов, отменил пару. По словам Влада, у которого Однабоков все же провел занятие, на паре, посвященной русссскому сентиментализму, некто высказался достаточно эпатажно, но в целом семантически верно, выкрикнув на всю аудиторию свое мнение о том, что «Эраст – педераст», после чего бедный лектор и распустил студентов восвояси.
Тем не менее, Кира примерно знала, о чем бы Однабоков повел свою лекцию. В последние дни лета они много общались по вечерам. И в голове у девушки ясно рисовалась картина возможной лекции.
«Все эти ваши «медиа»… – сказал бы Однобоков. Правда неясно было откуда он взял это странное слово «медиа», ведь время, о котором ведется повествование могло едва ли похвастаться наличием стиральных машин, не говоря уже о машинах вычислительных, однако, как известно, большие умы зачастую опережают время. А может Однабоков просто выдумал это слово сам? кто его знает… – Все эти ваши «медиа», ленты, рейтинги, СМИ… – говорил тем временем писатель. – Вы просто находитесь в бесконечном потоке. Представьте, что происходит в голове у корреспондента, который непрерывно пишет новости: рождение белого мишки в зоопарке, чередуется с выпавшим из окна ребенком. Взятки, происшествия, пожары, железные дороги, упавшие самолеты, градозащита, активизм, урбанизм, империализм… – новостями интересуются те, кому нечем больше интересоваться. И главное, вы, журналисты, посмотрите на своих старших коллег: одутловатые лица, сутулые плечи и пивной живот. Такими вы ходите быть после тридцати? Нет, друзья мои, если журналистика для чего-то и была придумала, то точно не для того, чтобы делать людей счастливыми. Все это секундные новости, события, происшествия – все это пройдет. Завтра от этих «инцидентов» и «происшествий» не останется ни-че-го. Есть лишь бесконечный медиапоток, который сметает все на своем пути. И сметет и вас. Ему невозможно сопротивляться. Вы сойдете с ума от темпа жизни. Из каждого угла и прибора на вас орут и перекрикивают друг друга новости: «Отметим, что…», «Ранее СМИ писали…», «По сообщению губернатора…» «Городские активисты заявили…» – все это бессмысленно! Эти клише! Эти стандартные формулировки! Это все происходит от скудословия. Бегите, пока не поздно. Слова, слова, слова… люди говорят, потому что не привыкли к тишине. Это гонка информационного вооружения ведет нас к нервному срыву. Мы не внутри одного текста, мы уже между несколькими. В вашей голове образуется коллаж событий! Эклектика новостей! Буйство безумия! Каша происходящего! Вы уже не в состоянии мыслить связными предложениями и образами! Из каждого угла на вас кричат заголовки: «Сенсация! Сенсация! Сенсация!» Сбор, обработка и распространение информации – это конвейер! Фабрика! В результате вы живете неполноценной жизнью, урывками! Клиповое мышление лишает вас возможности прочитать мало-мальски длинную книгу! Вы хотите картинок! Люди делятся на три типа: инфлюенсиров, иначе говоря создателей потока, тех кто обслуживает этот поток – журналистов, и тех, кто его потребляет. Пока что вы просто обслуга. И вы сами зачем-то сделали этот выбор. Вы могли создавать что-то вечное. Но вместо того, чтобы снимать кино и писать книги, вы берете интервью у тех, кто снимает кино и пишет книги. Зачем? Хорошо хоть вы не третья категория – потребители, пустышки, бессмысленно прожигающие время. И все же мой вам совет: подумайте о вечном, что останется, когда не будет вас, друзья мои? Бегите, пока не поздно, бегите, пока жизнь не превратилась в один сплошной пресс-релиз!»
Стена, у которой Влад дожидался Киру после бара, находилась в холле первого этажа института и пестрила фотокарточками. Стена походила на дерево студенческих воспоминаний. Тут были и официальные снимки, и детские фото, а также карточки с подписями и без.
– Что это? – спросила Кира любопытно.
Брат лениво оглянулся, будто увидел на коллажистую стену впервые.
– «Встограмм», – пробурчал Влад, не считая нужным объяснять. Плитка гематогена, которую он при этом сосал, оставалась у него во рту во время разговора. Университет действовал на брата удручающе.
Дожевав, он все же объяснил, пускай и без энтузиазма.
– Ну вот у тебя есть стена. На ней «приложение» – так называется ватман или что там… – короче штука, приложенная к стене на нее все, кто хочет крепит свои фотографии. Называется «Встограмм», потому что образовано от английского «in-100-грамм», то есть каждый должен уложиться в сто грамм фотографий, а это ведь очень много! Хоть пятьдесят своих снимков прилепи сюда, а они все равно поместятся.
– А где твои фотографии? – Кира стала искать среди чешуи наслоенных друг на друга листочков знакомое лицо.
– Вампиров нельзя запечатлеть, – пошутил было Влад, но тут же пояснил. – Я их сюда не прикрепил. Ощущение такое, что выставляешь себя напоказ, продаешь… Есть похожее «приложение», только хуже… «Тиндер-сюрприз» называется. Так там вообще люди научились торговать любовью – смотришь в глазок, а там аппарат крутит фотографии… внутри бесконечная лента из сисек и задниц. Никогда не знаешь, какая будет следующая – поэтому и «сюрприз»! Если понравилась, записывай телефон, который тоже под фотографией есть.
– А ты откуда знаешь, как «Тиндер-сюрприз» устроен? – спросила Кира подозрительно.
Вместо ответа брат откусил новый кусок гематогена.
– А разве это не проституция продает любовь? – Кира задала вопрос после паузы.
– Проституция продает секс. И человек получает то, за что платит. Без прикрас. А здесь сплошной обман.
– Ты сноб, Влад! – впервые она поняла, как точно описала его одним единственным словом. – Ты – сноб… – повторила она менее решительно, понимая теперь, какой силой обладало это определение, применительно к нему.
Точно! Вся его черная фигура, зажатая и скованная, подсвечивалась на белом фоне общества его сверстников. Нет, вовсе это не значило, что вокруг все невинные и безобидные. Но он ставил себя выше них. Он сам в глубине души ненавидел себя за это. Но чем лучше он становится, тем меньше у него оказывалось общего с окружающими. Если он отучился грызть ногти, то почему это не может сделать сосед по парте? Неужели так трудно не рыгать? Не чавкать? Ни хлюпать, когда пьешь коктейль через трубочку? Почему нельзя просто следить за собой? Почему бы не заняться самообразованием? Хотя бы почитать книгу, например! Вместо того, чтобы разглядывать фотографии однокурсниц «Встограмме»! Неужели это все, на что люди вокруг способны? Неужели это все, что они могут предложить обществу? Так думал Влад.
Кира не понимала его, вернее не понимала до конца, потому что не проживала его жизнь. Не знала, с чем ему пришлось столкнуться в детстве.
Еще в элитной начальной школе для мальчиков – самом жестоком месте на планете (ибо детский мир всегда жесток, а мальчишеский – особенно) – его любовь к томатному соку и, смешно и страшно сказать, манной каше с комочками, была более чем причиной для того, чтобы считать его «другим». Казалось бы мелочи, мальчишеские забавы, но они проложили ту трещинку в душе Влада, которая стала каньоном между ним и обществом, которое он так возненавидел и так искренне пытался полюбить.
Весь этот мир гольфа и бриджа с модой на все английское был отвратителен ему, равно как мир мещан – подражателей и завистников, не способных ни к каким стремлениям, кроме стремлений личных. Так какую же сторону выбрать? Жалкие и подленькие обыватели, трясущиеся над каждым рублем или же высокомерные циники, как его отец? Вампиры или оборотни? «…и именно такая марка машины, и именно такой акцент речи, именно такая сумма денег в банке, и обучение именно в той школе…» – Что ж, по крайней мере, благодаря своему снобизму, идущему под руку с образованностью и начитанностью, он помнил цитаты из книг наизусть. Благодаря литературе, он был не так одинок, но все же… Впрочем, может именно количество прочитанного и делало его таким умным, и как следствие одиноким человеком? Ну просто не было в обществе ему места! Не было! И тогда он начал вырождаться и стал тем, кем стал. Ему пришлось смотреть на жалких мещан сквозь пальцы и относится к ним так, как они того (не) заслуживали. Сострадание? Влад уже не мог переносить это чувство, это слово… «Я был готов любить весь мир – меня не поняли…» невозможно плакать над каждой старушкой! Нельзя идти в ногу со сверстниками, если все они позади тебя!
…И он презирал себя за такое отношение, за все свои поступки, которые были воплощением его мыслей. Мыслей, которые он контролировать не мог. И все-таки что нас определяет: поступки или суждения? Влад уже не знал ответа на вопрос. Мысли эфемерны, и мы совсем не то, что думаем, ибо не контролируем сознание (это только Достоевский не изменял жене даже мысленно), но мы также и не то, как мы чистим зубы, какие запонки выбираем и где проводим вечер. Ответа нет… Но для себя Влад понял, что и то, и другое в нем отвратительно, и простить он себя за это не мог. Это его ответ самому себе, и его решение, его бремя и способ существовать дальше. Он тонул, но тонул так, как тонут рыбы, то есть все же умудрялся двигать плавниками и плыть, плыть – с пары на пару, с курса на курс, в потоке людей и времени, среди сверстников и учителей, родственников и слуг, доброжелателей и врагов, ровно до тех пор, пока он не встретил ее…
Кира встретилась с ним взглядом и увидела все это. Она его поняла. А понять кого-то – это самое главное. Если вас понял человек, которого вы любите, знайте, что лучше момента уже не будет. Запомните его, потому что дальше, может быть, будет хуже…
Но сейчас Кира поняла его. И он был не один. Вокруг шли люди, оттеняя его, задевая сумками и плечами, бормоча грубости или, наоборот, извинения, он застывший, пришибленный, но на секунду открывшийся, стоял перед ней. «Смотри. Вот такой я».
Кира не выдержала его взгляд и опустила глаза:
– Прости, что назвала тебя снобом.
– Забудь, поехали домой. Нам еще надо найти последнюю выжившую с «Мирного».
34
Капот Астон Мартина грустно провожал проносящиеся мимо автомобили. Двигатель был заглушен и от этого прежнее буйство машины, которое делало ее почти живой, исчезло, оставив только красивую оболочку.
Закончился первый месяц учебы. Непрерывность рассветов и закатов, их сменяемость, казалось, может тянуться вечность, когда вокруг столько сентябрьской суеты пахнущей типографской краской и кофе, выпитым натощак перед парой. Но вечно тянуться эта суета не могла, и Влад знал, что день, когда им придется продолжить расследование все же настанет. В первые же выходные октября Влад пообещал отвезти Киру в тубдиспансер.
– Мы и так потеряли месяц, поэтому давай разделимся: завези меня туда, а сам поезжай к Вронским. Встретимся в три, в том кафе на первом этаже Имперской Государственной Постройке, где мы однажды обедали, помнишь?
Влад Дракула сидел в машине, глядя на белый фасад дома Вронских. В детстве он как-то даже был у них в гостях. Но потом отец порвал отношения с их семьей – мелковата рыбешка.
У входа стоял швейцар. Он насторожился, увидев, что перед домом остановился дорогой автомобиль, однако ни через пятнадцать минут, и через полчаса из него никто не вышел, и швейцар решил, что машина просто кого-то ожидает.
Влад сжимал руль, и костяшки его были белы. Но никто, даже швейцар не видел эту сцену внутренней борьбы.
Что ж, похоже, что иногда подлые поступки оказываются самыми правильными. И что бы он ни делал, чью бы сторону не выбирал, он все равно совершал предательство. В этом не было чьей-то вины, и поэтому он не злился, ни на отца за то, что он приказал ему переспать с сестрой, ни на Киру за то, что она втянула его в эту историю и заставила пойти против Дракулы-старшего.
Он всем обязан отцу. Все что у него есть – его фамилия и его семья – это заслуга отца. Но Кира, милая Кира – тоже часть семьи. Они втроем должны быть на одной стороне. Почему же тогда началась эта негласная междоусобица, и линия фронта прошла по его хребту?
Отец – жестокосердный человек, Влад это знал. И ради Государства Россссийского Адольф Геннадьевич Дракула пожертвует сыном. За эту властность и принципиальность Влад и уважал отца. А иначе бы каким министром тот был, если бы его не уважал собственный сын?
«Все началось, когда она только приехала, – думал Влад. – Мой отец – гений информационных заговоров. И стоило Кире появится в нашем доме, она попала в его сеть. Паучьи лапки замуровали кокон с маленькой беззащитной девочкой… Это было предопределено. У отца с самого начала был план, как разыграть эту шахматную партию, к которой судьба добавила новую фигуру – племянницу. «Ты должен выиграть для меня время, – сказал отец в тот день, когда Влад поехал за ней в больницу. – Отвлеки кузину, займи ее чем-то, покатай по городу. Она ведь не была до этого в Петербурге! Так пусть красота города замутит ей разум. И кстати, Влад, будет совсем хорошо, если ты понравишься ей. Прояви внимание, будь учтив, галантен, вежлив. Ты это умеешь!» И я все делал правильно, легкого флирта хватило, чтобы Кира, после пережитого, так беззаветно влюбилась в меня… Отец все рассчитал. И пока я занимал сестру, он занимался сбором сведений о крушении. Все шло по плану. До тех пор, пока я не решил помочь отцу в его деле, и ни убил свою бывшую возлюбленную Мари и этого Эрика! На кой черт я сделал это? Ведь есть же спецслужбы, которые занимаются такими вещами. Они профессионалы, не то, что я! Так почему же я пошел убивать ее? Ладно Мари, она предала меня… Но Эрик! Неужели из ревности к сестре? Неужели в этой игре разума, затеянной моим отцом, я поддался чувствам, потерял контроль над собой? В тот самый момент, совершая этот ужасный поступок, я не остановился, потому что сам хотел этого. И причина тому – Кира…»
Это убийство изменило ход всей истории. Кира начала догадываться, начала подозревать Адольфа Дракулу. Она больше не верила ему, не чувствовала себя в безопасности в его присутствии, хотя бояться надо было его – Влада! Это он настоящий убийца! А она верит ему, потому что любит…
«Твое дело – выиграть время. Император верит мне. Но нужен еще месяц. Мои люди разберутся с оставшимися свидетелями, а ты отвлекай Киру. Ты нравишься ей, это играет нам на руку. Хоть переспи с ней, если потребуется, но не пускай в это дело ее проворные женские ручонки» – глаза отца светились желтым.
«И вот, пожалуйста! Сначала я переспал с ней по наводке отца, а теперь она воспользовалась этим и втянула меня в расследование, – Влад тоскливо посмотрел на кованые ворота Вронских. – Но дело завернулось круто… и теперь я предаю отца. Но почему? Неужели я сам не заметил, как влюбился в Киру? Или дело в том, что она права – отец хочет начать войну, и я это знаю? Я пытаюсь остановить войну? Я? Остановить войну? Смешно. Это плохо, когда человек перестает быть человеком и становится супергероем. Я не супергерой, почему же я веду себя именно так, борюсь против лжи и не могу мириться с неправдой? С каких пор меня заботит судьба человечества? Нет, я не герой. Я просто пытаюсь прожить свою жизнь. Должно быть, наши хорошие качества – это всегда продолжение наших недостатков. И как только я, как маятник, наклоняюсь к Кире – непременно отдаляюсь от отца, предаю его. Я должен слушаться его, я должен быть хорошим сыном. Но я люблю ее, как бы странно это ни звучало, но я люблю свою сестру…! Смешно, но меня совсем не волнует то, что мы родственники. Я не вижу в этом нравственной дилеммы, будто то, что происходит абсолютно естественно. Я люблю ее! И люблю как никогда не любил!»
Изощренным, извращенным чувством наполнилась его душа. Неистовый экстаз, в котором смешалось и предательство семьи, и совокупление, и страх перед отцом и бессильная страсть перед Кирой, стирающая все внутренние границы…
«Я люблю и папу, но он использует меня, как оружие, в своих целях. Он думает только о стране, а стране нужна война. Он ее устроит, и Кира не сможет помешать этому… Нет, Кира слишком слаба, не ей тягаться с графом Дракулой. Он – акула, а она всего-навсего аквариумная рыбка, выращенная в тепличных условиях запада и теперь вынужденная выживать в холодном океане Россссии. Почему же я помогаю ей? Почему я на ее стороне? Мне ее жалко? Нет, ибо я вижу в ней силу. Я ей верю, верю в то, что у нее может получится. Но дело не в этом. Я правда люблю ее. И в ту ночь, когда я пришел к ней, выбор уже был сделан. Наша страсть – кровная клятва друг другу. Кира одна против всех, а я ей помогаю. И я хочу, чтобы она победила».
Отец, его детство, семья, государство, инцест, любовь, секс – все стало едино, краски смешаны на холсте так, что уже не разобрать рисунок. Краски смешаны до черноты и чернота эта внутри него самого.
«И все-таки как я мог переспать с сестрой?! Но я хотел этого. Моя жизнь – мое личное дело. Подлые поступки иногда оказываются самыми правильными, но подлость была лишь в том, что сделал я это по наказу отца. В первый раз. Теперь же нас тянет друг к другу каждую ночь, и мы мчимся по инерции, как камни во время обвала, сметая на своем пути землю, судьбы, людей, историю. Мы не в силах остановится. Мы отвратительны, но при этом неужели мы не на стороне добра?
Впрочем нет. Не существует ни добра, ни зла, мы не герои, мы просто пытаемся жить так, как умеем. Нелепо, несуразно, у нас не выходит, но путь у нас только один – тот, которым мы и идем…
Кира, я люблю тебя. Или думаю, что люблю. И все это лишь слова, заложенные в мою голову кем-то. Мой отец может это. Может заставить людей думать так, как хочет он, мы все его пешки. На чьей же я стороне? Двойной агент, потерявший себя, неудачный эксперимент отца, который меня ненавидит. Я отщепенец, и мне некому сказать об этом. Отец вырастил меня в инкубаторе, надежно оградив от общества, чтобы я знал лишь один способ выжить – его бесконечную волю.
Чистота крови, древний род, вампиризм, старинные легенды – утопия, утопленная в крови… Обреченное счастье. Может отец Гавриил прав, правы все левосланые священники и на мне грех? Нет уж! В это я точно не поверю! Бога сюда не нужно привлекать, ибо, увидев, что творится на этой Земле Бог с отвращением сблюет!
Бойня против содомии. Грех двоих или война Россссии и запада? Отец или Кира? В конечном счете у каждого из них своя правда. Куда же катится наша жизнь? И почему я не могу ничего изменить! Не хочу ничего выбирать! Не хочу! Не хочу! Не могу!»
Влад завел мотор и вывернул на дорогу.
