Kitabı oku: «Северная формула счастья. Как жить, чтобы вам завидовал весь мир», sayfa 4

Немного истории. До начала XX века Финляндией попеременно правили Швеция и Россия. Независимость она получила в 1917 году в результате коммунистической революции в России, свергнувшей царский режим. Сразу после этого Финляндию захлестнула яростная схватка между симпатизировавшим российским коммунистам рабочим классом и консервативными местными капиталистами. В результате короткой, но жестокой гражданской войны, победу в которой одержали сторонники рыночной экономики, социалистический мятеж был подавлен.

Два десятилетия спустя, когда Советский Союз поставил под угрозу независимость Финляндии, финны вновь одолели социализм и защитили свою свободу. Далось это ценой огромных жертв. В войне с Советами на фронте сражалась почти пятая часть всего населения страны, а многие другие помогали им в тылу. При общей численности населения в 3,7 миллиона, на войне погибли 93 000 человек.

Социализм в Финляндии понимают следующим образом. Государство контролирует промышленность и запрещает владение собственностью, то есть частных заводов, компаний и магазинов не существует. Полностью запрещено накопление личных богатств. Существует единственная политическая партия и минимум личных свобод, а свобода слова, если и присутствует, то в крайне усеченном виде. От социализма недалеко и до коммунизма, который Карл Маркс описывал как ситуацию, в которой необходимость в правительстве и государстве как таковом отпадает.

Мысль о том, что любая современная североевропейская страна хотя бы отдаленно напоминает такого рода социализм, является абсурдной. А представлять в виде социалиста такого либерального американского лидера, как Барак Обама, что любят делать некоторые из его критиков-консерваторов, выглядит и вовсе смехотворным. В том, что касается нас, финнов, подобные стереотипы мгновенно становятся неубедительными. Число финнов, отдавших свои жизни в борьбе против социализма и коммунизма, примерно равно числу американцев, погибших в корейской и вьетнамской войнах (также антикоммунистических), и это при том, что население Финляндии меньше населения США в шестьдесят с лишним раз¹¹. На самом деле опыт развития североевропейских стран за минувшие семьдесят лет показывает, что даже Америке с ее впечатляющими достижениями есть чему поучиться у нас в плане свободы и рыночной экономики.

Действительно, а что, если основной целью государства в XXI веке является не дальнейшее лишение народа власти, а ровно обратное: согласованное и прямо поддержанное гражданами дальнейшее продвижение по пути современных ценностей с предоставлением людям базы для самой всеобъемлющей формы свободы личности? Сегодня социальный контраст в странах Северной Европы определяет именно эта исключительная приверженность ценностям индивидуализма. Результаты этого подхода вполне очевидны по местам, которые североевропейские страны занимают в мировых рейтингах как качества жизни, так и динамики экономического развития.

Переехав из Финляндии в Америку, я отказалась от множества льгот, в том числе общедоступного здравоохранения, общедоступных недорогих детских дошкольных учреждений, реальных пособий для молодых матерей, качественного бесплатного образования, финансируемых из государственного бюджета домов престарелых, не говоря уже о раздельном налогообложении супругов. И это были не подачки власти, сделанные ради превращения меня в услужливую иждивенку, живущую щедротами государства. Напротив, североевропейская система умышленно построена с учетом специфических вызовов современности с тем, чтобы дать гражданам максимум финансовой и бытовой независимости. Это действительно прямая противоположность общинному укладу, социализму и чему угодно еще. А кроме того, именно поэтому предполагаемая общественная солидарность народов стран Северной Европы не настолько благородное дело, каким его часто хотят представить.

Вот что сказал об этом Трогард во время нашей с ним беседы: «Шведы любят тешить себя мыслью, что они исключительные альтруисты и всегда делают только хорошее». То же можно сказать о финнах и о любых других нациях Северной Европы. Однако и шведов, и других северян заставляет поддерживать их систему как раз не альтруизм (настолько бескорыстных людей не бывает), а личный интерес. Североевропейские страны предоставляют своим гражданам – всем без исключения, и в первую очередь среднему классу, – свободу от архаических традиционных уз взаимозависимости, что наряду с остальным в конечном итоге экономит им уйму денег и усилий при сохранении максимума личной свободы. По мнению Трогарда и Берггрена, на самом деле страны Северной Европы являются самыми индивидуализированными обществами на планете.

Я понимаю, насколько ужасным это может показаться некоторым американцам. Разумеется, это может навеять мысли о тоталитарном государстве, которое хитроумным образом разрывает связи между людьми, чтобы превратить граждан в рабов системы. Кроме того, мрачное представление о североевропейской действительности вполне простительно для человека, пожившего некоторое время в Финляндии. Финны обожают ворчать и жаловаться по поводу того, как ужасно обстоят дела в их стране – как отвратительно устроена социальная сфера, как обременительны семейные отношения, какими несчастными растут дети и каким бюрократическим деспотом является власть. Отчасти это свойственно всем людям: каждый находит в своем положении какие-то изъяны вне зависимости от того, насколько хорошо ему живется. Но на самом деле большинству финнов просто невдомек, что им действительно неплохо живется, поскольку они никогда не оказывались в положении гражданина страны вроде Соединенных Штатов. Даже большинству моих космополитичных и высокообразованных финских знакомых оставалось непонятным и после моего сотого объяснения, что, невзирая на принятие Закона о доступном медицинском обслуживании¹², в США отсутствует общедоступная государственная система здравоохранения. Они были не способны представить себе, что такая развитая и богатая страна может быть настолько отсталой.

Если сопоставить более-менее свежие статистические данные о семейной жизни в Северной Европе с другими странами, то, несмотря на все ворчание северян, окажется, что любящие родители, хорошо воспитанные дети и небезразличные соседи для них норма, не в пример остальным. Когда ЮНИСЕФ¹³ проанализировала показатели благополучия детей развитых стран мира (учитывались, в частности, детская нищета, здоровье и безопасность ребенка, отношения в семье, образование, поведение, питание, подростковая беременность и травля сверстников), лучшими оказались Нидерланды, Норвегия, Исландия, Финляндия и Швеция. По данным исследования организации Save the Children¹⁴, лучшими в мире для матерей были признаны страны Северной Европы, а США заняли тридцать третье место. Как такое возможно? Это стало возможным потому, что освобождение от оков финансовой и других форм взаимозависимости позволяет людям относиться друг к другу с большим, а не с меньшим вниманием. Это северная теория любви в действии.

Но не означают ли все эти разговоры о крайнем индивидуализме и независимости северян, что семейные узы в конечном слабеют? И действительно, не способствует ли североевропейское устройство жизни распаду семей, избавляя супругов от необходимости оставаться вместе из-за финансовой взаимозависимости?

На самом деле северная теория любви позволила своего рода перезагрузку семейных отношений. Наделив людей большими правами и возможностями, она сделала семью более современной, релевантной и лучше подготовленной к вызовам XXI века. В докладе, подготовленном для Всемирного экономического форума в Давосе, Трогард и Берггрен пишут: «Семья остается главным общественным институтом североевропейских стран, но и она пронизана все той же моральной логикой, делающей акцент на независимости и равенстве. Идеальная семья состоит из взрослых, которые работают и финансово не зависят друг от друга, и детей, которых поощряют быть независимыми с наиболее раннего возраста. Это не разрушение «семейных ценностей», а скорее модернизация семьи как общественного института».

В качестве примера, иллюстрирующего северную теорию любви и показывающего, как ценится семья в североевропейских странах, Трогард использует уход за пожилыми людьми. В Соединенных Штатах организация ухода за хронически больными стариками-родителями и оплата их лечения лишат вас многих лет нормальной жизни. В стране Северной Европе можно положиться на всеобщую систему здравоохранения, которая организует быт и лечение одного или обоих хронически больных родителей. И что в результате? У человека появляется свобода занять драгоценное время общения с больным родителем более благодарными и душевными вещами, которые невозможно перепоручить социальным службам: погулять, поговорить, почитать, да и просто побыть вместе.

Как сказал мне Трогард, «когда в ходе соцопросов пожилых шведов спрашивают, на чьем иждивении они предпочитают находиться, собственных взрослых детей или государства, они отвечают, что предпочли бы государство. Если изменить вопрос и спросить, любят ли они, когда их посещают дети, они всегда отвечают “да”. Так что дело не в том, что шведские старики не хотят иметь отношений со своими детьми. Дело в том, что они не хотят быть низведенными до состояния зависимости от собственных детей».

Несмотря на то что некоторые американцы продолжают сомневаться в приверженности стран Северной Европы экономике свободного рынка, общества Финляндии, Швеции, США и других промышленно развитых стран существуют в условиях современного капитализма. Именно среда свободной рыночной экономики наших дней разрушает архаические семейные и общественные отношения, постепенно уравнивает гендерные роли и поощряет индивидуальность и независимость. Некоторые обозреватели утверждают, что страны Северной Европы вряд ли могут служить примером остальному миру из-за того, что их успехи достигнуты обособленной группой небольших, культурно схожих и этнически однородных обществ. Но они упускают из виду более важный момент. Возможно, северная теория любви и представляет собой некий набор культурных представлений, специфических для данного региона, но порождаемые ею разумные политические меры полностью созвучны вызовам, с которыми неизбежно сталкиваются все страны на пути прогресса.

Сегодняшние Соединенные Штаты – это одновременно и суперсовременное общество в том, что касается приятия современной рыночной системы хозяйствования, и некая разновидность древнего общественного устройства, взваливающая решение проблем, порождаемых этой системой, на плечи семей и прочих общинных институтов. С североевропейской точки зрения США пребывают в состоянии перманентного конфликта, но это не противостояние либералов и консерваторов или демократов и республиканцев и не старая полемика относительно расширения или сужения поля влияния государства. Это конфликт между прошлым и будущим. Значительная часть американского государственного аппарата выглядит нелепо раздутой и всеми силами навязывающей себя современности. То, как американские власти осуществляют мелочную опеку над обществом путем мер, отдельно принимаемых по каждому конкретному случаю, и раздачи льгот различным группам корпораций, в глазах североевропейца выглядит явно устаревшим способом государственного управления. И вне зависимости от желания США признаться в этом самим себе, застрять в прошлом – значит отставать от остального мира все больше и больше.

В постоянно изменяющихся условиях все страны нуждаются в новых идеях. Один из ведущих американских публицистов Дэвид Брукс особенно хорошо сформулировал эту потребность для Соединенных Штатов в статье под названием «Общество талантов». «Мы живем в разгар удивительной эпохи индивидуализма», – пишет Брукс, практически полностью совпадая в этом с Трогардом. Факты, которые приводит Брукс, однозначно свидетельствуют о том, что современность неуклонно наступает, хотим мы этого или нет. Например, если всего несколько десятилетий назад считалось неприличным заводить детей вне брака, то сейчас 50 % рожающих американок моложе тридцати – незамужние женщины. Более 50 % взрослого населения Америки составляют холостые и незамужние, а 28 % домохозяйств состоят из одного человека. Домохозяйств, состоящих из одного человека, в Америке больше, чем семейных домохозяйств с детьми. Все больше американцев относят себя к политически независимым, а не к республиканцам или демократам. Пожизненное трудоустройство сокращается, а численность профсоюзов достигла исторического минимума.

«Тренд совершенно очевиден, – заключает Брукс и приводит собственное объяснение причин, по которым традиционные отношения уступают место личной независимости. – Пятьдесят лет назад Америка была групповой. Бо́льшая часть людей были вовлечены в стабильные, тесные и обязывающие взаимоотношения. Люди чаще принимали на себя неизменную социальную роль: отец, мать, священнослужитель. Сегодня у них больше свободы. Они передвигаются между разнообразными, свободно структурированными и гибкими системами отношений».

Брукс рисует картину Америки, позволяющей «амбициозным и талантливым переходить от одной замечательной возможности к другой», но в то же время оставляющей тех, кто не обладает этими качествами, далеко позади. Хотя эта картина и отражает американскую проблематику, она неполна. Следует заметить, что «амбициозные и талантливые» находят для себя возможности только в случае, если им повезло получить доступ к богатым частным ресурсам современной Америки.

Брукс пишет, что настало время создать новые версии устоявшихся, стабильных и крепких общественных договоренностей прошлого, от которых отказываются сегодняшние американцы. Именно такую цель ставил перед собой североевропейский регион, и оказалось, что северная теория любви способна служить прочным фундаментом «разнообразных, свободно структурированных и гибких систем отношений», которые характерны для современной культурной и экономической жизни. В эпоху, когда у людей стало больше выбора, чем когда-либо прежде, Финляндия и ее соседи по региону нашли способ расширить границы личных свобод, одновременно обеспечив подавляющему большинству граждан (а не только элитам) новые пути достижения стабильности и процветания.

В последующие десятилетия этого века долгосрочное преимущество получат страны, которые смогут выработать собственные варианты северной теории любви. Высокий уровень жизни, удовлетворенность и здоровье работника, динамично развивающаяся экономика и политические свободы – взаимосвязанные вещи. С учетом этого давайте предположим, с чего могли бы начать Соединенные Штаты, если бы захотели воспользоваться успешным опытом Северной Европы?

Ну, с точки зрения североевропейца, было бы неплохо начать с самого начала – с младенцев.

3. Реальные семейные ценности: сильные личности прекрасно дополняют друг друга

Все начинается с детей

Поняв, что она беременна, моя американская знакомая Дженнифер попросила подруг рекомендовать ей хороших акушеров-гинекологов. Затем она обзвонила их, чтобы узнать, с какими клиниками они работают и примут ли ее медицинскую страховку. Найдя врача, который ей понравился и за визиты к которому не надо было платить дополнительно, она начала посещать его регулярно. По ее воспоминаниям, по большей части визиты к врачу ограничивались медосмотром и общими советами для молодых матерей на тему послеродовой депрессии. По вопросам грудного вскармливания, например, она советовалась с подругами и искала информацию в интернете.

В то время она работала в крупной нью-йоркской медийной компании. Ее рабочий день часто затягивался до семи-восьми вечера. В связи с беременностью она попросила своего босса перевести ее на должность, где график будет более предсказуемым и задерживаться на работе не потребуется. Начальник был добрым человеком и удовлетворил ее просьбу, хотя и не обязан был это делать. За пару месяцев до срока у Дженнифер случились ложные схватки, и врач предписал ей постельный режим. Ее босс вновь проявил доброту и позволил до родов работать дома, за что Дженнифер была ему очень признательна.

После родов она провела три дня в двухместной палате клиники, оправляясь после кесарева сечения. Затраты на это покрывала ее страховка. Следующие три месяца она провела в неоплачиваемом отпуске по уходу за новорожденным. Страховка на случай временной потери трудоспособности, предоставленная ее работодателем, компенсировала ее заработную плату за десять недель. А когда она вышла на работу, ее муж использовал накопившиеся дни отпуска и провел с младенцем еще месяц.

Дженнифер приступила к поиску яслей заранее, поскольку знала, что это будет тяжелым делом. Она изучала качество и репутацию самых разных яслей, проверяла листы ожидания, сравнивала цены и запрашивала рекомендации. В итоге она остановила свой выбор на тех, которые стоили ей и мужу 1 200 долларов в месяц, то есть 14 400 долларов в год. Для Нью-Йорка это обычная цена¹⁵. В них ее малыш и оказался в четырехмесячном возрасте.

Когда Дженнифер снова забеременела, она работала в компании значительно меньшего размера. График работы в ней был удобнее, но условия медстраховки изменились, и посещать врача, который сопровождал ее первую беременность, Дженнифер уже не могла. В этой компании работало меньше пятидесяти человек, поэтому никаких отпусков ей не полагалось, равно как и страховки на случай временной потери трудоспособности. Поэтому, невзирая на сильные боли в спине во втором и третьем триместрах беременности, ей пришлось каждый день ходить на работу. Эти шесть месяцев были для нее пыткой. После родов с помощью кесарева сечения врачи посоветовали ей встать и начать двигаться. Через пару дней она вернулась домой. Лежа с младенцем на диване, она вдруг с ужасом ощутила, что из нее что-то льется. Шов открылся, и ей пришлось снова ехать к врачу, чтобы зашить его заново. Исключительно по доброте душевной новый работодатель предоставил Дженнифер шесть недель оплачиваемого отпуска по уходу за новорожденным. А поскольку у мужа не было накопленных отгулов, полуторамесячного ребенка пришлось отправить в те же ясли. «Мне сделали кесарево, а это серьезная полостная операция. И через шесть недель ты снова на работе – после серьезной операции, после бессонных ночей и с младенцем на руках. По-моему, это варварство», – говорит Дженнифер.

На самом деле в рамках существующей системы Дженнифер следовало бы считать себя везунчиком. Ее первый работодатель разрешил ей работать на дому, а медицинские страховки покрыли расходы на беременность и роды в обоих случаях. Так бывает далеко не всегда. В Соединенных Штатах женщине обычно приходится доплачивать за роды несколько тысяч долларов. А при отсутствии страховки счет расходам мгновенно переходит на десятки тысяч долларов.

Что касается отпусков, то американцы, проработавшие больше года в компании со штатом более пятидесяти человек, имеют право на двенадцать недель отпуска по семейным обстоятельствам или по болезни ежегодно – неоплачиваемого отпуска, разумеется. Но использовать его можно только в следующих случаях: рождение ребенка; усыновление или удочерение ребенка; уход за больным ребенком, супругом или родителем или серьезное заболевание. В 2012 году действие этого закона распространялось на чуть более половины работающих американцев. Всем остальным отпуск по каким бы то ни было причинам не гарантирован – ни по уходу за ребенком, ни по болезни. У малого бизнеса, который принято воспевать как опору американской экономики, есть темная сторона – это полное отсутствие любых гарантий для работников. В принципе компаниям запрещено увольнять беременных. На практике это происходит сплошь и рядом.

В том, что касается отпусков по семейным обстоятельствам и по болезни, Соединенные Штаты полностью не соответствуют современным нормам передовых стран мира. Если граждане североевропейских стран часто не осознают, насколько им хорошо, то американцы, видимо, не понимают, насколько отвратительно к ним относятся. Согласно одному из отчетов ООН за 2014 год, гарантированный государством оплачиваемый отпуск по уходу за новорожденным не существовал только в двух из 185 обследованных стран – Папуа – Новой Гвинее и США. Наряду с Анголой, Индией и Либерией в горстку государств, не гарантирующих работнику оплачиваемый отпуск по болезни, входят и Соединенные Штаты.

В результате варианты выбора, возникающие перед обзаводящимися детьми американцами, существенно разнятся в зависимости от места жительства, работодателя, квалификации и карьерного продвижения. Некоторые штаты и большие города требуют от компаний оплачивать сотрудникам определенную часть времени отсутствия по болезни. Калифорния – единственный штат, в котором отпуск по семейным обстоятельствам оплачивается работникам, делающим взносы в программу страхования нетрудоспособности, правда, в течение всего шести недель и на уровне примерно половины их среднего заработка. Американские поборники права на оплачиваемые отпуска отмечают прогрессивный пример Калифорнии, и это действительно можно считать неким началом. Однако по меркам Северной Европы жалкие шесть недель и половина средней зарплаты являются очевидным свидетельством отсталости.

Надо признать, что некоторые из лучших американских компаний предоставляют сотрудникам льготы в виде оплаты отсутствия по болезни, а кое-где оплачивается даже отпуск по семейным обстоятельствам. Существующий в Google пятимесячный отпуск по беременности и родам принято считать выдающимся явлением. Кроме того, некоторые компании оплачивают работникам страховку от временной нетрудоспособности, выплаты по которой могут частично компенсировать отсутствие заработка в период неоплачиваемого отпуска по уходу за ребенком, как было в случае первой беременности Дженнифер. Многие молодые мамаши прибегают к сочетанию из оплачиваемых дней отсутствия по болезни и отпуска, чтобы создать себе некое подобие отпуска по уходу за новорожденным, но это лишает их возможности полноценно отдохнуть позднее.

В целом американская действительность выглядит уныло: в 2015 году право на оплачиваемый отпуск по семейным обстоятельствам имела лишь десятая часть американцев, занятых в частном секторе, а все остальные должны были довольствоваться неоплачиваемым. Добрая треть работников частного сектора были лишены права на оплату дней отсутствия по болезни, а четверть не имели возможности получить оплачиваемый ежегодный отпуск. Даже для тех, кому он оплачивался, его средняя продолжительность составляла десять дней (речь идет о штатных сотрудниках частных компаний, проработавших не менее одного года). Через четыре года эта цифра выросла до бесконечно более щедрых пятнадцати дней. По данным за период 2006–2010 годов вообще не пользовались отпуском по беременности и родом около трети работающих американских матерей. А продолжительность этого отпуска у тех, кто им воспользовался, составляла в среднем десять недель.

В разговоре со мной Дженнифер кратко подытожила: «В этой стране ты полностью зависишь от своего работодателя. У тебя действительно нет никаких прав. И поэтому ты живешь в постоянном беспокойстве».

Для стран, опирающихся на северную теорию любви, реакция американской системы на рождение ребенка выглядит полной бессмыслицей. В зажиточных современных промышленных странах Северной Европы осознали, что продуктивность работников и компаний, а равно и долговременное здоровье общества и экономики, в первую очередь зависят от нормальных отношений между детьми и родителями, между супругами и между отцами или матерями и их работодателями. Поэтому североевропейская система реагирует на рождение ребенка совершенно иначе.

Поняв, что она беременна, моя знакомая финка по имени Ханна позвонила в женскую консультацию своего городка неподалеку от Хельсинки и записалась на прием к акушерке. Начиная с этого первого приема она и ее будущий ребенок были охвачены заботами существующей в Финляндии комплексной системы взращивания потомства, доступной любой финской семье. То есть каждой семье Финляндии вне зависимости от дохода, места жительства или места работы.

В течение всей беременности акушерка, а время от времени и врач, следили за состоянием здоровья Ханны и консультировали ее по грудному вскармливанию, диете и ощущениям, которые могут возникать в это важнейший период жизни. Акушерка брала у Ханны анализы, чтобы иметь возможность выявить признаки любых неприятностей на ранних стадиях, и разговаривала с ней о ее медицинских показаниях, о рисках употребления алкоголя и наркотиков и о вреде курения. По любому возникшему у нее вопросу Ханна могла проконсультироваться с акушеркой лично или же позвонить на горячую линию для беременных и молодых матерей.

Беременность Ханны протекала легко, поэтому она посещала врача всего пару-тройку раз. Акушерка записала ее на положенные два УЗИ, которые не выявили никаких проблем. Для собственного спокойствия Ханна дополнительно сделала две платные эхограммы у частно-практикующего врача. Однако при возникновении любых проблем приступила бы к действиям государственная система здравоохранения. Когда во время первой беременности моей финской невестки Вееры ее живот показался акушерке странно небольшим, ее немедленно отправили в госпиталь на дополнительные исследования. К счастью, в ее случае все оказалось хорошо. Примерно так же происходило и с другой знакомой, которая испытывала во время беременности легкую аритмию.

Все это заботливое ведение беременности, за исключением двух эхограмм, не стоило Ханне и ее мужу Олли ровным счетом ничего. Есть два варианта американской реакции на это известие. Первый: наверное, Ханна и Олли платят астрономические суммы налогов на содержание всей этой социальной сферы и живут безнадежно беднее, чем аналогичная американская семья, которая по крайней мере может решить, какой тип медицинского страхования себе позволить. И второй: наверное, нужно пожалеть Ханну и Олли, ведь чтобы получить такой уровень бесплатного наблюдения консультирования и помощи, семье нужно быть либо очень бедной, либо относиться к группе риска.

Оставим на некоторое время в стороне вопрос налогообложения – он, безусловно, представляет большой интерес, но я вернусь к нему немного позже. Ханна и Олли не бедны и не принадлежат к группе риска. Они познакомились, будучи студентами одного из наиболее престижных университетов Финляндии, который сейчас носит имя Аалто. Когда Ханна забеременела, и она, и Олли трудились на ответственных должностях в успешных консалтинговых фирмах Хельсинки. Уровень медицинского обслуживания во время беременности Ханны практически не отличался от того, который предоставляется в Финляндии любому человеку. Некоторые из моих финских подруг считают, что акушерка задает несколько бесцеремонные вопросы о личной жизни, но в целом мирятся с этим, понимая, что медики стараются обеспечить благополучие ребенка. Многие очень рады такому объему помощи, особенно потому, что бесплатные посещения продолжаются и после появления ребенка на свет, как раз в период, когда у молодых родителей появляется головокружительное количество вопросов.

С приближением сроков Ханны им с Олли предложили на выбор несколько близлежащих больниц. Они получили возможность предварительно осмотреть их и ознакомиться с родовыми стульями, ваннами и применяемыми методами обезболивания. Когда Ханна родила, они с Олли провели четыре дня в отдельной палате, где рядом с ними находился их новорожденный в колыбельке. Специально обученные акушерки родильного отделения навещали семью несколько раз в день, а Олли взял на себя ответственность за смену пеленок и принос еды и медикаментов. И это тоже стандарт медицинского обслуживания для всех финских родителей. Моя невестка Веера до сих пор тепло вспоминает о полезных советах по купанию младенца, смене пеленок и кормлению грудью, полученных от медперсонала больницы. По ее словам, медсестры-акушерки были настоящим спасением, а отдельная палата, в которой они с моим братом Микко провели три дня, была раем для молодой семьи, пытавшейся прийти в себя. «И нас кормили не овсянкой. Лучшие йогурты, мюсли, и все такое прочее», – с удовольствием рассказывала она, когда несколько лет спустя мы разглядывали фото, сделанные во время родов их двоих детей.

Ханна с Олли не нуждались в большом числе рекомендаций по уходу за своим новорожденным, поскольку один маленький ребенок у них уже был. Незадолго до описываемых событий они взяли приемного малыша. Поскольку при родах Ханна немного пострадала физически, ей немедленно предоставили физиотерапевтическую помощь, чтобы начать процесс восстановления еще в больнице. Ханна рассказывала мне все это спустя пару месяцев на кухне своего дома неподалеку от Хельсинки. Новорожденный Оливер спал в колыбельке рядом. «Я считаю, что все прошло очень хорошо. Роды дались мне очень трудно, но я получила всю необходимую помощь, и никто не гнал нас из больницы, пока я не оправлюсь».

Однако за все это Ханне с Оливером пришлось заплатить. Целых 375 долларов, страшно сказать¹⁶.

Такие безоблачные воспоминания остаются не у всех рожавших в Финляндии. При срочной необходимости роженицу могут поместить в общую палату или не в ту больницу, какую ей хотелось бы. Порядки и удобства разнятся в зависимости от муниципалитета, которому принадлежит клиника. Роды могут протекать мучительно. Но подавляющее большинство моих финских подруг рассказывают мне, как прекрасно о них заботились в период беременности и во время родов. Одна знакомая пара провела в отдельной палате неделю, поскольку у матери были проблемы с кормлением грудью. До тех пор пока медики не убедились, что вскармливание младенца идет нормально, никто даже и не думал предлагать им выписаться. Разумеется, более продолжительное пребывание в больнице стоило несколько бо́льших денег – их счет вырос до примерно пятисот долларов.

Вот так выглядит северная теории любви в Финляндии применительно к деторождению. Идея в том, чтобы родители могли максимально сосредоточиться на появлении на свет нового человека и на любви к своему новорожденному, а не на связанных с этим материально-технических проблемах. Во всех остальных странах Северной Европы практикуется тот же подход, хотя и с местными вариациями. В Дании делается больший акцент на естественные роды, без эпидуральной анестезии и долгого пребывания в больнице, но в то же время для облегчения родовых болей применяется, например, иглоукалывание. Моего датского знакомого Брандура отправили домой ранним утром сразу же после первых родов его жены Ханны. «Больница – не отель», – кратко сообщила ему медсестра, выставляя очумевшего от счастья отца на улицу ловить такси. Брандур вспоминает, что «слишком много чего наговорил таксисту». Другой моей знакомой датчанке, Сигрид, при первых родах сделали кесарево сечение, и она провела в больнице неделю, пока врачи не убедились, что она нормально кормит грудью. Но зато после вторых и третьих родов, проходивших естественным путем, ее отправляли домой через несколько часов. И она, и ее муж, и другие знакомые датчане с подобным опытом считают это совершенно нормальным. Одна моя шведская подруга восторгалась по поводу того, как много времени уделяли ей акушерки во время беременности, а две другие шведки даже сочли неким перебором все эти посиделки с разговорами об ощущениях. Некоторые из моих знакомых шведок рожали в отдельных палатах, а другие – в общих. Но всем приходилось платить за пребывание в больнице огромные деньги – в среднем, по пятьдесят долларов.