Kitabı oku: «Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 2, том 1», sayfa 24
В это время другой голос нашёптывал: «Ну, если ты пойдёшь, совсем необязательно, что что-то случится. Может быть, просто посидишь и пойдёшь домой. А если что и будет, ты ведь хвастаться этим свиданием не станешь, а она мало ли что может наболтать? Вон ведь, в Шкотове про него чёрт знает какие сплетни распускают, а всё ведь это враки. Пожалуй, можно и пойти…»
Взглянув в окно и увидев, что уже совсем стемнело, он заторопился. Сославшись на какую-то, якобы недоделанную работу, выбежал из квартиры учительниц и направился к дому Караумовых. И неизвестно, чем бы всё это кончилось, если бы в дело не вмешались его друзья.
Когда Борис так скоропалительно ушёл, притом один – пожалуй, впервые без Феди, тот предположил неладное. Он подумал, что его друг попал в какую-то историю, и очень опасался, что она может кончиться плохо. Многие деревенские парни, особенно из зажиточных, комсу не очень-то жаловали.
Своими опасениями он поделился с Полиной и Харитиной. Последняя уже потеряла надежду назвать Бориса своим поклонником, но дружеские чувства к нему у неё остались. Обсудив вместе происшедшее, они решили, что Федька должен сейчас же пойти вслед за Борисом, нагнать его и выяснить, в чём дело.
Поэтому через несколько минут после ухода Бориса Фёдор Сердеев уже направился за ним. Он понимал, что Борис не двинется к станции через луг, а пойдёт куда-то по главной улице, где как раз и находился дом Караумова. Борис шёл медленно, он всё ещё не был уверен в правильности своего поступка. Фёдор же двигался гораздо быстрее, и вскоре он увидел впереди фигуру друга.
Наконец, Борис подошёл к дому Караумова. Ещё издали он приметил, что на лавочке около ворот сидит кто-то, закутанный в тёмный платок. Им вновь овладела нерешительность и, взглянув на отходящий в сторону станции проулок, он подумал: «Вот дойду до проулка и сверну домой!» Вероятно, он так бы и сделал, если бы, поравнявшись с проулком, не услышал тихий голос:
– Борис, иди скорее, я замёрзла, тебя дожидаясь!
Девушка, закутанная в шаль, поднялась, Борис шагнул навстречу к ней. В ту же минуту он оказался в крепких объятиях Фёдора. Тот неслышно подошёл сзади, и обхватив друга, неузнанный, крепко прижал его к себе.
Девушка ойкнула, сильнее укрылась шалью и юркнула в калитку своего двора.
Борис попытался вырваться из чужих объятий, но это ни к чему не привело. Так они, обнявшись, стояли несколько секунд, показавшихся Борису чуть ли не часами. Он испугался и думал: «Наверно, это кто-нибудь из братьев Марфы нас подследил. Отец бы сразу ударил, – все знали жестокость Караумова-старика, – а братья драться не будут, им надо сплавить сестрицу». Борис немного успокоился и приготовился вступить с напавшим в переговоры, как вдруг объятия разжались, и он увидел перед собой Фёдора.
Возмущению его не было границ. В первые мгновения он даже не нашёл, что и сказать, но затем то, что его так напугал друг, разозлило его до предела:
– Что, так и будешь за мной следить? Что, я тебе отчёт о своих прогулках должен давать?!! Зачем ты за мной бегаешь? Что я, ребёнок, что ли? Или тебя Тинка Сачёк подговорила? Так всё равно она для меня – пустое место. Ну, а если мне девчонка понравилась, что же я с ней на свидание пойти не могу, должен пред вами оправдываться?
– Да подожди, не кипятись ты. Никто тебя за ребёнка не считает, да, наверно, и не детскими делами ты там с Марфуткой Караумовой занимался. А что дурак ты – так это верно!
Этот довольно бурный разговор они продолжали, уже идя по дороге к дому.
– Ну и пусть дурак… Ишь ты, какой умный выискался! Тискаешь свою Полину, ну и тискай, а за мной не присматривай! Я в няньках не нуждаюсь!
– Да постой ты, сперва послушай меня, а потом делай как знаешь, мешать не стану.
Фёдор остановился, достал папиросу, закурил, присел на валявшееся около дороги бревно. Ах, как хотелось закурить и Борису! Но он ведь более полугода уже не курил, с тех пор, как стал вожатым. Он тоже остановился напротив Фёдора и проглотил слюну. Понюхивая дымок, долетавший до него от папиросы, сказал:
– Ну ладно, говори. Только договоримся, что это будет наш первый и последний разговор на эту тему.
– Согласен…
И Фёдор рассказал Борису всё, что он знал о прошлом Марфы, как она жила чуть ли не с половиной новонежинских парней, и даже, кажется, по пьянке, со своим родным братом Петькой. Как его самого пытались в прошлом году окрутить на этой девке, как он тоже раза два имел с нею свидания, да ему вовремя глаза Хужий раскрыл.
– Вот теперь и тебя, дурака, на эту же удочку ловят. Ты что думаешь, она влюбилась в тебя? Без ума от тебя, поэтому и идёт на всё? Ничего подобного, одно притворство! Ты уже далеко не первый, да, наверно, и не последний будешь. А с помощью своей сестрицы захотела она тебя привязать – женить на себе, хотя бы и вопреки воле родителей. Ей нужно свободу получить, а ты как прикрытие только, пойми ты это, дурья твоя башка! А ты что, уж так и влюбился в неё, что ли?.. Ну так послушайся доброго совета, выбрось её из головы!
Молча выслушал Борис эту отповедь. Рассказ Феди ему показался сперва просто неправдоподобным, но, вспомнив поведение своей хозяйки и самой Марфы, он понял, наконец, что тут действительно его водят за нос. Да и он-то тоже хорош! Ведь не любил он Марфу, ну нисколечко, а полез к ней из-за какого-то скотского чувства. Да это ощущение даже и чувством-то назвать нельзя – свинство какое-то! И ему опять стало стыдно и противно, как после своей первой встречи с Сашкой Середой. Он смущённо потоптался на месте и, опустив голову, тихо сказал:
– Ну что же, Федя, уже поздно, пойдём. Только, пожалуйста, не говори никому, где ты меня застал… Очень тебя прошу об этом! Слышишь, нигде и никому!
Борис, придя домой и обнаружив на столе своей конторы кринку молока и большой ломоть хлеба, к ужину не притронулся. У него чуть ли не в первый раз в жизни не было аппетита.
Он невольно вспомнил последние слова Марфы, сказанные в этот вечер:
– Боря, ты больше сюда не приходи, а то как бы наши не заметили. В следующий раз я к тебе сама приду, дома удобнее будет и теплее. Ты Марье скажи, когда мне прийти, она мне передаст. Я приду и на всю ночь останусь…
Теперь Борис, после слов Фёдора, начал понимать весь хитрый план, задуманный сёстрами. Марфа придёт к нему, об этом будет знать её сестра. Его захватят с поличным, и капкан захлопнется. А что капкан на него был поставлен, он это уже теперь понял, потому что на его вопрос: «А как же твои родители?» Марфа ответила:
– На что мне теперь мои родные, когда у меня ты будешь!
Она уже считала, что он в её власти, и что ему ничего не останется, как только жениться на ней, вне зависимости от того, любит он её или нет. Захваченный на месте преступления Марьей, он не сможет выкрутиться.
«Ну что же, спасибо Фёдору, открыл он мне глаза. Ну а ты, милая, жди, когда я тебя теперь позову, дождёшься…» – злорадно думал он, хотя физические достоинства Марфы и продолжали его волновать.
Глава шестнадцатая
Утром следующего дня в почте, полученной из конторы Дальлеса, Борис обнаружил письмо, вызывающее его с отчётом о выполнении договора по заготовке и сдаче рудничных стоек. Через несколько часов он уже был в Шкотове, оставив участок на Фёдора.
Ему предстояло пробыть в Шкотове несколько дней: после отчёта нужно было присутствовать на профсоюзном собрании конторы – он уже состоял членом профсоюза работников земли и леса (был такой профсоюз). На этом собрании Алёшкина по предложению Ковальского избрали членом месткома, сам Ковальский был избран председателем.
В это же время и в Шкотове проходил расширенный пленум РК РЛКСМ, на котором Борису тоже предложили присутствовать с тем, чтобы по возвращении в Новонежино он сделал доклад о решениях пленума. Иначе туда пришлось бы посылать кого-нибудь из штатных работников райкома, а их было очень мало – всего три человека.
Организация же комсомольская росла как на дрожжах. Полтора года тому назад в районе имелась всего одна комсомольская ячейка, теперь уже в самом Шкотове их было более двадцати, причём некоторые ячейки уже состояли чуть ли не из сотни членов, как, например, шкотовская и артёмовская.
Окунувшись в эту деловую и комсомольскую жизнь, Борис почти совсем забыл о своих безалаберных и довольно-таки позорных любовных новонежинских приключениях. Он, конечно, каждый вечер ходил в клуб, ежедневно встречался там со своими шкотовскими друзьями и с Катей Пашкевич.
После всего, что за последние месяцы произошло с ним в Новонежине, ему почему-то было стыдно встречаться и как раньше непринуждённо беседовать с ней. Он чувствовал себя как бы виноватым перед ней в чём-то. И от этого он старался не искать с нею встреч наедине.
Она же, наоборот, уже достаточно наслушавшись и от Нюськи Цион, и от других подруг о том, что Борис Алёшкин к ней неравнодушен, да заметив это и сама и, со своей стороны, вероятно, тоже в какой-то степени заинтересовавшись им, видя его робость и как бы нежелание сближаться, приписывала это своей прежней холодности и недоверию к нему.
Чтобы как-то сломить этот непонятный для неё ледок в их отношениях, используя в качестве связующего звена всё ту же Нюсю, Катя чаще стала затевать с ним разговор, взглядами, всем своим видом давая понять, что он ей не совсем безразличен.
Борис никогда бы не смог объяснить, почему это он был так смел и даже, может быть, нахален с другими женщинами и девушками и почему так робок и неуверен в своём обращении с Катей Пашкевич.
Пожалуй, лишь много лет спустя он понял, что именно это-то и было настоящей любовью. Это была не чувственная страсть, толкавшая его в объятья таких, как Марфа или Середа; не та дружба, которая не вызывала у него никакого волнения в крови, как с Тиной Сачёк. В отношении к Кате объединялось всё вместе: он хотел поделиться с ней самыми сокровенными своими мыслями, получить от неё дружеский совет, и в то же время смотрел на неё, как на девушку, одно прикосновение которой ему дало бы неизъяснимое блаженство. Вместе с тем, несмотря на всё это, он чувствовал перед ней какую-то совершенно непонятную робость.
В эти вечера как-то случалось, что Борису и Кате удавалось посидеть рядом во время кино, пройти вместе домой, и ему было с ней так хорошо, он себя чувствовал таким счастливым, что всё пережитое в Новонежине отошло куда-то далеко-далеко, и стало казаться, что случилось это не с ним, а с кем-то другим…
Однако, видимо, то или иное событие, пережитое человеком или испытанное им, бесследно никогда не проходит. Наряду с увеличившимся презрением к женщинам вообще, у Бориса появилось и новое отношение к ним, как к существам другого пола, обладание которыми могло доставить особое физическое наслаждение.
Невольно и на Катю он иногда смотрел с этой точки зрения. И хотя очень стыдился таких мыслей, но, оставаясь по ночам сам с собой, вместе с мечтами о том, чтобы видеть её, быть всё время рядом с ней, у него стали появляться мечты и об обладании ею как женщиной. Но при встрече и общении с Катей, даже наедине, он держался так, что даже попытка поцеловать её казалась ему каким-то святотатством. Те дружеские рукопожатия, которыми они всё-таки стали обмениваться при расставании, Борису казались чем-то большим, доставляли ему такое удовольствие, которое заменяло всё, что он испытал в Новонежине.
Между прочим, как-то во время беседы о пионерских делах с инструктором райкома Гришкой Герасимовым Борис высказал мысль о том, чтобы между отрядами отдельных сёл установить не только письменный контакт, который уже существовал, но и личный. Для этого пионеры какого-нибудь отряда должны были бы приехать в отряд другого села в гости. Для примера он предложил установить такую связь между шкотовским и новонежинским отрядами. Обсудили этот вопрос и с секретарём райкома РЛКСМ Смагой, и с секретарём райкома РКП(б) Куклиным, те инициативу поддержали. Решено было провести такую поездку в каникулы в июне месяце.
Шкотовский отряд в большинстве своём состоял из детей рабочих и служащих, в то время как новонежинский больше имел детей крестьян. Происходила, таким образом, так популярная в то время смычка.
Средства на поездку решили раздобыть путём воскресников и субботников, проводимых вместе с комсомольцами. Разработка этого вопроса была поручена вожатым отрядов, а ими были Борис Алёшкин и Катя Пашкевич, следовательно, у них возник ещё один повод для сближения. Составление плана этой поездки задержало Бориса в Шкотове ещё на один день.
Вернувшись в Новонежино и выяснив у Фёдора, что все стойки уже отгружены, и что теперь основная забота ляжет на своевременную заготовку и отправку чурок, Алёшкин включился в эту работу.
Конечно, в первый же день он провёл внеочередной сбор своего отряда, на котором рассказал о принятом райкомом решении по связи между шкотовским и новонежинским отрядами, о том, что в июне им надо ожидать гостей из Шкотова. Ребятам эта затея очень понравилась, и совет отряда тут же принял решение о составлении плана приёма гостей.
На первом же ближайшем собрании комсомольской ячейки Борис, докладывая о решениях пленума райкома РЛКСМ, сообщил и об ожидаемом приезде шкотовских пионеров. На собрании это сообщение тоже вызвало много разговоров и предложений. Такого события в жизни села ещё не было, и все понимали, что к нему нужно как следует подготовиться.
А перед Борисом встали довольно большие трудности по выполнению своих служебных обязанностей. Чурки заготавливались и вывозились сразу в трёх местах: в Новонежине, Романовке и Лукьяновке. И если в Новонежине имелся и склад для них, и соответствующий тупик, то в двух других местах ничего этого не было.
Привезённый лес сваливали около запасного пути, и когда его набиралось достаточно, чтобы загрузить хотя бы один вагон, было необходимо как можно скорее такой вагон раздобыть, подогнать его на соответствующий разъезд (ведь и Романовка, и Лукьяновка – разъезды) и организовать его срочную погрузку, чтобы не задержать движение по дороге, а также и не держать долго паровоз, стоявший вместе с вагоном.
За это время десятник должен был не только пересчитать и обмерить всё чурки, но и проследить за правильностью погрузки, успеть выписать все необходимые квитанции и накладные для возчиков, для Дальлеса и для железной дороги.
Конечно, и Борису, и Феде в это время приходилось нелегко: иногда необходимо было выезжать по два-три раза в день то в одном, то в другом направлении, да ещё и грузчиков-китайцев с собой везти. Естественно, что ни о каком свидании с Марфой в этот период не могло быть и речи, да Борис к этому и не стремился. Теперь, когда Катя стала относиться к нему более дружелюбно, ему казалось, что каждая близость с другой женщиной будет ей оскорблением.
Сразу по возвращении Борис заметил, что отношение к нему со стороны его хозяев изменилось. Как говорят, между ними кошка пробежала. Вначале он недоумевал, но вскоре всё разъяснилось.
Оказывается, без него, так и не дождавшись его приглашения, Марфа пришла сама. Но сестры дома не оказалось, зато в это время там в конторе находился Фёдор Сердеев. Он поговорил с нею достаточно основательно, видно, напомнил и про себя, да и про другие похождения этой девицы. Одним словом, дал ей понять, чтобы она на Бориса не рассчитывала, и что, если между ними что-нибудь и было, так это только вследствие её развращённости и глупости его приятеля. Кроме того, он уже заявил от себя и то, что якобы у Бориса в Шкотове есть невеста, и что, следовательно, расчёты Марфы осуществиться не смогут.
Девушка по своей ограниченности даже и не обиделась, а сразу же все попытки завладеть Алёшкиным похоронила. Но она рассказала об этой неудаче сестре, а та не любила, чтобы планы её разрушались, и, конечно, серьёзно обиделась и на Бориса, и, в особенности, на Фёдора, который не только в своё время сам ускользнул из расставленных ему сетей, но сумел вытащить из них и товарища.
Фёдор, конечно, оказал услугу другу, но при этом, хотя и не прямо, а больше намёками, разболтал обо всём Полине, а та, конечно, Тине Сачёк. Первое же появление Бориса в комнате учительниц было встречено вопросом:
– Ну, Боря, как там Марфуша поживает? Как ваши любовные успехи?
Борис был готов удушить болтливого Федьку, но, понимая, что этим делу не поможешь, скрепя сердце переносил все насмешки безропотно. Заметил он только, что если Поля смеялась над ним и его похождениями беззлобно, то Тина делала это с какой-то затаённой досадой. Видимо, в глубине души её обидело, что Борис предпочел ей – учительнице, комсомолке – какую-то глупую распутную девку. Конечно, признаться в этой досаде она не смогла бы даже и самой себе. Да, может быть, Борису это только казалось, но так или иначе, она к нему стала относиться менее дружелюбно.
А подготовка к приёму гостей из Шкотова в их пионерском отряде и в комсомольской ячейке продолжалась. Для жилья заведующий выделил им помещение школы. Сельсовет поручил своим работникам сделать топчаны, а каждый из пионеров обещал выпросить дома постель. Секретарь партячейки договорился с председателем кооператива о выделении нужных продуктов для питания, совет отряда разработал план проведения этой встречи. В частности, новонежинские пионеры должны были на костре выступить с показательными гимнастическими упражнениями, разучить несколько песен и подготовить хотя бы маленькую пьеску.
Для всех этих дел вожатому нужны были помощники, тем более что ему приходилось часто разъезжать, а репетиции стоило проводить ежедневно. По его просьбе ему выделили двух его бывших пионерок, уже вступивших в комсомол: Лиду Сердееву и Валю Фишер. Эти пятнадцатилетние девушки оказали ему большую помощь. Конечно, помогли ему и старые друзья-учительницы, хотя, откровенно говоря, без большого энтузиазма.
Кроме этого, перед новонежинскими комсомольцами встала ещё одна проблема. В районе Новонежина появились хунхузы. Пока они ограничивались грабежом китайцев и корейцев, но поговаривали, что в некоторых отрядах есть и русские белобандиты, способные на любую пакость.
Стало известно, что один отряд прошёл откуда-то со стороны Петровки по направлению к Хатуничам. Отряд насчитывал около 20 человек. На его поимку из Владивостока вызвали красноармейцев, но пока его не нашли. Поэтому всем партийцам и комсомольцам выдали винтовки, патроны и снова организовали их в отряд ЧОН. Оружие им приходилось постоянно таскать с собой.
Между прочим, в связи с этим произошёл один довольно забавный случай.
Как-то часов в 9 вечера проходило комсомольское собрание в избе-читальне, на нём, как всегда, присутствовало много крестьянской молодёжи. Помещение было переполнено, люди сидели на скамейках, табуретках, столах и даже на подоконниках. Окна, конечно, открывались настежь, уже было достаточно тепло. Обсуждался какой-то интересный вопрос, кажется, статья товарища Сталина, помещённая в «Правде» за 15 апреля 1925 года «О комсомольском активе в деревне». После XIII съезда партии статьи Сталина читались и обсуждались с большим интересом.
Так вот, после ознакомления с текстом этой статьи (её вслух прочитал Хужий) многие стали задавать вопросы и пытаться содержавшиеся в ней предложения применить к жизни комсомольской ячейки Новонежина. Большинство желало высказаться, как всегда, стоял шум.
В самый разгар этих споров в раскрытую дверь, расталкивая толпившихся в ней парней, вбежал мальчишка лет 14 с громким криком: «хунхузы!»
Все невольно вскрикнули. Некоторые девушки завизжали: все вообразили, что хунхузы идут где-то вслед за этим мальчишкой. Комсомольцы схватились за винтовки, стоявшие у каждого рядом, а Хужий потушил большую керосиновую лампу, освещавшую избу-читальню:
– Ребята с оружием, быстро на улицу! Прячьтесь за брёвнами, без моей команды огонь не открывать, не забудьте винтовки-то зарядить. Остальные ложитесь на пол и лежите тихонько.
Выполнена была только часть этой команды: на улицу выскочили вместе с вооруженными безоружные и бросились наутёк в разные стороны. Если бы хунхузы действительно находились поблизости, то комсомольцы даже не смогли бы им оказать нужного сопротивления – стрелять было опасно: по улицам в разные стороны бежали парни и девчата, выскочившие из избы-читальни. Но комсомольцы, укрывшись за брёвнами, валявшимися на улице около избы-читальни и около ближайших домов, пока никого чужого на улицах не видели.
Вскоре улицы опустели и всё затихло. Борис и Фёдор залегли за толстым бревном почти под самыми окнами избы-читальни, зарядили винтовки и напряжённо вглядывались в темноту широкой улицы. То же вероятно делали и остальные комсомольцы, примостившиеся кто где сумел. Только Хужий поднялся, вышел к углу улицы и тоже пытался что-нибудь разглядеть в темноте проулка.
И в это время Борис услышал не то плач, не то заглушённый крик, он толкнул Федьку и обратил его внимание. Тот прислушался и тоже услышал.
Эти странные звуки доносились откуда-то со стороны избы-читальни. Парни тихонько поднялись и направились к окнам избы, чтобы заглянуть внутрь и выяснить, что это за крик. На улице было темно, и потому даже в нескольких шагах ничего видно не было. Подойдя к стене здания, ребята заметили что-то белеющее у одного из окон. Пошли быстрее и вдруг замерли в испуге и удивлении. Они увидели на подоконнике чьи-то большие белые ноги, согнутые в коленях: стопы их находились где-то внутри помещения, бёдра и остальная часть тела вплоть до обнажившегося живота висела наружу, грудь и голова девушки, как уже теперь можно было определить, была закрыта свесившимися юбками. Из-под этих-то юбок и доносился тот странный звук, который услыхали наши ребята. Руками девушка безуспешно пыталась достать до земли, чтобы упереться в неё; отцепиться ногами она боялась, да, видимо, и не могла.
Несмотря на весь трагизм положения девушки, ребята не могли удержаться от смеха, особенно после того, как освободив её, узнали, что это была их знакомая – нескладная, но очень добродушная Поля Горобец, одна из подруг Кати Пашкевич, приехавшая на каникулы домой.
Оказывается, она сидела на окне. Во время поднявшейся паники кто-то пытался выскочить в окно, толкнул её, и она, не успев опомниться, очутилась висящей вниз головой на улицу. Её юбки зацепились за какой-то гвоздь, торчавший в наличнике, она и повисла на нём. Согнув ноги в коленях, сперва пыталась приподняться и вновь забраться на подоконник, или хотя бы не свалиться вниз. Она не представляла себе, сколько оставалось ещё до земли, но боялась, что высоко, так как руками достать не могла. Разогнуть ноги тоже боялась, так как, понимая, что висит на юбке, считала, что материя не выдержит, порвётся, она упадёт на землю головой и убьётся.
Первое время она висела молча, ей было стыдно звать на помощь, ведь вся передняя часть юбок свалилась ей на голову, а так как под ними ничего не было, то она понимала, что обнажена снизу до пояса. Как ни темно, но её неприличный вид был бы заметен. Но время шло, никто на помощь ей не являлся, а голова уже начала затекать, тогда она не выдержала и начала плакать. Этот-то плач и услыхал Борис.
Конечно, первым побуждением ребят было как можно скорее освободить из неудобного положения невольную пленницу. Надо сказать, что это им удалось далеко не сразу: девушка весила порядочно, и пока они её подняли и вновь усадили на подоконник, а затем отцепили от гвоздя и спустили на землю, попотели немало. Ну а всё, что мы рассказали перед этим, они узнали от Поли уже гораздо позже.
После этого случая, рассказанного обоими ребятами своим товарищам, над Полей не раз потешались и в шутку спрашивали её, как это она собиралась своим видом пугать хунхузов, и что она показала Борису и Фёдору.
Она эти насмешки принимала добродушно, и сама смеялась:
– До хунхузов было далеко, так что их я испугать не могла, а вот вы все, действительно, перепугались, бросились, как зайцы, в разные концы так, что меня, бедную девушку, из окошка вытолкнули. Ну а Борис с Фёдором ничего не увидели: во-первых, темно было, а во-вторых, они, застав меня в таком положении, и сами перепугались, и ни о чём не думали, как только о том, чтобы меня скорее в вертикальное положение вернуть. Я-то вначале испугалась, чтобы меня кто-нибудь не увидел, а потом уж боялась, как бы не задохнуться мне под юбками-то. Хорошо ещё, что ребята мой рёв услыхали, да помогли. А коли и увидели что, так меня же от этого не убыло!
Такое забавное приключение запомнилось Борису Алёшкину в связи с этим появлением хунхузов. Но оно научило комсомольцев Новонежина и другому. Оно показало, как легко могла возникнуть паника, способная наделать много бед.
Ведь, как оказалось, хунхузы-то действительно были, но проходил их отряд мимо Новонежина верстах в трёх, мимо мельницы, по направлению к Лукьяновке. Мельник заметил их и послал своего 14-летнего внука сообщить об этом в Новонежино, тот и сообщил!..
Так или иначе, но появление хунхузов недалеко от села заставило и партийную, и комсомольскую ячейки серьёзно подумать о том, чтобы обеспечить полную безопасность пионерам, собиравшимся проводить совместный сбор.
По предложению Емельянова, с теми из комсомольцев, которые оружия не знали, провели специальные занятия, затем всех разбили на караулы, которые должны были по приезде шкотовских пионеров обеспечить охрану их жилья – школы. Командиром одного из таких караулов назначили Бориса, как бывшего бойца чекистского отряда и более или менее знающего военное дело.
Наконец, день приезда шкотовцев настал, и собравшиеся чуть ли не с 6 часов утра новонежинские пионеры за час до прихода поезда из Шкотова направились на станцию.
Ребята шли довольно ровным строем в ногу, под звуки своего самодельного барабана и пионерских песен, с развёрнутым знаменем впереди, рядом с которым шагал вожатый Борис Алёшкин и его помощницы Лида Сердеева и Валя Фишер.
В отряде состояло уже более 40 человек, и когда он, поднимая пыль, проходил по главной улице села, то из окон и калиток вместе с ребятишками, бросавшими завистливые взгляды на проходивших, смотрели и взрослые. Надо сказать, что это был первый марш пионерского отряда по всему селу, да ещё в пионерской форме. До сих пор такие походы делались только около школы и на лугу, да и то большею частью без формы, которую очень берегли для торжественных случаев.
Мы ведь помним, что форма пионеров состояла из рубашек и трусиков у мальчиков и кофточек и шаровар у девочек – одежды довольно необычной для деревенских ребятишек того времени, поэтому немудрено, что вслед отряду из некоторых ворот раздавалось:
– У, срамницы! Голоногие! Крапивой бы всех вас по голым ляжкам-то! Так я тебя, байстрюка, и пустила в пионеры, чтобы и ты вот так голыми ляжками сверкал? И не жди, не пущу!
Но, надо сказать, что даже и из этой семьи через каких-нибудь полгода её «байстрюк» или «соплюшка» уже вместе с другим бегали в отряде, сверкая вместе со всеми голыми коленками.
Но вот отряд остановился на перроне, построился в две шеренги у здания станции и ожидал прибытия поезда. Уже прозвенела повестка – так назывались частые удары в станционный колокол, объявлявшие о том, что ожидаемый поезд вышел с ближайшей станции.
А вот показался из-за выдающегося склона сопки и паровоз, выбрасывающий тучи дыма. Он всё увеличивался в размерах и, издав пронзительный свисток, пробегая мимо семафора, стал выпускать клубы белого пара откуда-то из-под колёс и замедлять свой ход, за ним также замедляли своё движение и серо-зелёные вагоны. В окнах одного из них торчали головёнки ребятишек, с любопытством рассматривавших приближающуюся станцию и стоявших на перроне пионеров.
Ещё по дороге к станции, посматривая на свой отряд, весело шагавший по улицам Новонежина, Борис с гордостью думал о том, что эти ребята, их преображение в такую стройную колонну – дело его рук, дело рук той комсомольской ячейки, членом которой он состоял. Ведь год тому назад никто и не подумал бы, что крестьянские дети и, главное, девочки, в таких костюмах, с обрезанными косичками, смело пройдут по улицам села, и никто на них не спустит собак, не обругает последними словами, а сегодня это свершилось.
Думал он и о том, всё ли хорошо приготовлено к встрече гостей. «Как будто всё», – решил он.
Из двух самых больших классов вынесли все парты, поставили топчаны, разложили на них большие сенники. Почти каждый пионер из дома принёс подушку, одеяло и рядно, которым укрыли сенники, получилось около 50 удобных постелей. На дворе расставили несколько самодельных столов и скамеек, а в кухне того дома, где находилась квартира учительниц Сачёк и Медведь, хозяйки вместе с другими учительницами и жёнами учителей готовили для приехавших завтрак, или, вернее, обед.
На платформе станции в ожидании прибывающего поезда, как всегда, собралось много народа: кто ехал в Кангауз, кто встречал родных, приезжающих из Владивостока, а кто-то, пользуясь погожим днём, и просто вышел на станцию, как на прогулку.
Между прочим, в Новонежине, как, впрочем, и на других железнодорожных станциях, находящихся в небольших городах и посёлках, выход к проходящему пассажирскому поезду считался своего рода праздничным гуляньем. Так было и сейчас.
Появление на перроне всего пионерского отряда, да ещё явившегося строем со знаменем и барабаном, вызвало у собравшихся удивление, ведь о прибытии гостей из Шкотова знали очень немногие.
Приезд шкотовских пионеров не очень афишировали, а то, кто его знает, среди жителей села могли оказаться болтуны, могущие донести вольно или невольно эту весть до бродивших по окрестным сопкам хунхузов, а те захотели бы устроить какую-нибудь провокацию и вызвать ненужную панику.
При подходе поезда Борис собрал своих ребят, частью разбежавшихся по перрону, построил их и стал ждать выгрузки гостей. А те не заставили себя ждать, и как только их вагон остановился, из него выскочила Нюська Цион, за нею пионер с красивым знаменем, обшитым золотым галуном и кистями, укреплённом на древке с блестящим медным наконечником наверху.
Следом за ними выпрыгнули барабанщик и горнист, а затем уже посыпались и остальные пионеры. Все они, одетые в новенькую форму, повязанные яркими, новыми галстуками, выглядели празднично и нарядно.
Видимо, по заранее разработанному плану, выскочив из вагона, ребята стали строиться в две шеренги напротив новонежинских пионеров. Руководила всем этим Нюся.
Борис был немного разочарован: он ожидал, что руководить отрядом гостей будет Катя, а прислали Нюсю. Но вот вышли последние ребята, построение закончилось, и в этот момент в дверях вагона показалась Катя Пашкевич. Они с Нюсей распределили работу так, что одна выводит отряд, а другая выходит замыкающей, чтобы проследить, не остался ли кто-нибудь в вагоне. И как это Борис сразу не мог догадаться, что отряд не пошлют только с одним вожатым?!
