Kitabı oku: ««Титаник» и другие корабли», sayfa 2
ГЛАВА 3. «САН-ФРАНЦИСКО В ВОСЬМИДЕСЯТЫХ»
Какую же странную смесь мы нашли в этом быстрорастущем городе. Красивые широкие улицы и великолепные здания, но почти полностью лишенные закона и порядка – если вы не можете за это заплатить. Одна часть города, известная как Чайна-таун, была буквально молодым Китаем. Редко, если вообще когда-либо белый человек пытался проникнуть в эту местность ночью. Нас, мальчишек, мало заботила репутация этого места; на самом деле мы даже не представляли себе, какую ужасную репутацию оно имеет, и тратили уйму времени, выискивая диковинки у китайца Джона. Великий пожар Сан-Франциско уничтожил эту хорошо известную достопримечательность, и китайцы расселились по всем сторонам света. Сейчас в Сан-Франциско их, конечно, уже не найдешь. Лучше ли Сан-Франциско без своего Чайна-тауна – вопрос открытый. Что касается меня, то я предпочитаю китайца Джона многим другим расам. По крайней мере, он держит свое слово, и вы можете полагаться на него до самого конца. Если он даст вам свое краткое: «Могу сделать», – вам не нужны будут никакие адвокаты или печати.
В то время Сан-Франциско имел честь нести бремя худшей репутации среди всех морских портов мира из-за беззакония, не исключая и Нью-Йорка. Ночная прогулка могла плохо закончиться, особенно если человек брал с собой больше нескольких долларов. Даже средь бела дня не было ничего необычного в том, что человека могли оглушить и ограбить. Посудите сами, каково это было для моряка, выходящего из судоходной конторы, у которого, как известно, в кармане лежала зарплата. Ему повезло, если он мог добраться до ближайшего почтового отделения, если у него хватало ума туда пойти, так как это случалось крайне редко.
Береговая линия Сан-Франциско удерживалась и управлялась множеством бездушных негодяев. Эти люди-стервятники не дожидались, пока человек доберется до судоходной конторы; на самом деле им было безразлично, заплатит ли человек им или нет. Все, что им было нужно – это он сам, и они будут бороться между собой за обладание им. Красный Джейк долгое время безраздельно властвовал над ними. Свое имя он получил из-за мрачного цвета лица и багрового носа; можно было бы также объяснить это его манерой речи – она подходила к его имени.
Любой корабль, прибывающий в Золотые Ворота (было ли когда-нибудь такое название неправильным?), сразу же был захвачен толпой из его банды. Они ждали на кабестане и забирались на корабль по натянутому швартовочному канату, а затем качались на лебедках, вытаскивая из карманов фляги с виски, и если матрос выпил с ними, то отныне он принадлежит им – привязанность этого человека была важнее жизни бандита.
У Красного Джейка для каждого корабля было с полдюжины матерых бегунов, так он держал свою монополию. После выпивки матросу дают деньги. Никакой квитанции или чего-то еще не просят взамен, но теперь они купили его, и он должен быть действительно ловким, чтобы выбраться из их сети. В ту же ночь он отправляется на берег под крылом члена банды, чтобы хорошо провести время. Ему дают все, что он просит, и в конце концов он отправляется в пансион, который держат бандиты.
Если есть корабль, готовый к отплытию и не имеющий команды, этот матрос будет одним из них. Сильно одурманенного, его доставляют на борт и берут квитанцию у владельца судна, которая, в свою очередь, обналичивается как месячное жалованье, вычитаемое из платежной ведомости матроса, уже пожертвовавшего всем своим месячным заработком ради того, чтобы попасть сюда.
Кому это выгодно?
Бандиты получают месячное жалованье матроса, владелец судна получает плату за этого матроса, а капитан – свою команду, которую никаким другим способом он не получит.
А кто может помешать им?
Скупердяй-судовладелец, владеющий судном, на котором приходит этот матрос, и живущий за тысячи миль отсюда, набивающий карманы и увеличивающий свои дивиденды?
Явно не он.
Кроме того, совестливый капитан, которому удастся удержать свою команду вместе, не получит никаких «подарков», когда вернется домой и столкнется с «корабельными расходами» в офисе.
Полиция Сан-Франциско также сняла свою ответственность в соответствии с напечатанным и принятым графиком, согласованным с бандитами.
Я рад сказать, что наш капитан был человеком с совестью. Я даже скажу, что таких бегунов нетрудно было найти на британских кораблях. Капитан дал понять экипажу, что они получат деньги из его собственного кармана, как только корабль остановится, и, если они покинут его в ту же ночь, что-ж, он будет в проигрыше. Он сказал им: «Идите на берег и хорошо проведите время. Но ради Бога, мужчины, не позволяйте бандитам овладеть вами». Мы действительно потеряли пару человек, прежде чем вновь отправились в путь. Собственно говоря, мы могли позволить себе потерять этих людей, но из действительно хороших членов команды мы не потеряли ни одного.
Конечно, хорошо было хоть немного побыть на берегу. Размять ноги, поесть и посмотреть достопримечательности. Какие же это были зрелища!!! Старая Дюпон-Стрит с ее зелеными ставнями и нарисованными ведьмами, подземный лабиринт Чайна-тауна, пляж на берегу реки с рядами ныряльщиков, куда входило больше людей, чем выходило.
Тяжело, очень тяжело бывает жить на корабле, но все же мы были рады видеть, как Золотые Ворота, со всем, что они символизировали, наконец исчезают за горизонтом. По крайней мере, море было чистым.
Для меня, как для вечно голодного новичка, единственное, что было хорошего в Сан-Франциско, – это печенье. Печенье «Сан-Франциско» известно во всем мире. Большое, хрустящее и съедобное, добрых шесть дюймов в поперечном разрезе, и даже корабельный маргарин не мог полностью испортить его вкус. Причина, по которой продовольствие, поставляемое британскими судовладельцами, должно было быть настолько плохим, что его едва хватало на то, чтобы не умереть от голода, непостижима. Корабли приносили доход, и причем хороший, но все же они экономили до последней унции на провизии. На самом деле, самой выдающейся чертой моего первого путешествия, по-видимому, было состояние полуголода, в котором мы, мальчики, жили, пока не получили печенье «Сан-Франциско».
Один из самых шикарных обедов, которых я когда-либо видел, по случаю был устроен в порту, который мы только что покинули. Стоя перед рестораном, очень маленький и очень голодный мальчик, я просто думал, что бы я мог сделать с долларом, сколько бы хороших вещей отведать, если бы у меня был шанс. Вдруг откуда-то сверху раздался голос с широким, протяжным западным акцентом: «Послушай, сынок, не хотел бы ты пойти поесть?» Я поднял глаза и увидел мужчину примерно шести футов пяти дюймов, крупного в пропорциях, одетого в грубую одежду шахтера или владельца ранчо, только что приехавшего в город. Хотел ли я поесть! Вот если бы деньги раздавались всем и каждому по щедрому курсу доллара в неделю! Ученики матросов или старшины, не было никакой разницы, однако, почему бы не позволить нам иметь часть собственных денег, знали только небеса и судовладельцы.
Этот мужчина взял меня к себе и дал мне вкуснейшую пищу всей моей юной жизни. Порция яичницы с ветчиной (основной рацион моряка на берегу), чашка густого шоколада и яблочный пирог. Он только ухмыльнулся, когда все это исчезло, и в конце концов, несмотря на его настойчивые уговоры, я больше не мог есть.
На следующий день он поднялся на борт нашего корабля с карманами, полными яблок, и попросил позвать «того юнца у гафельного топселя». Западная щедрость!
ГЛАВА 4. «ПОГОДА ЛЕТУЧИХ РЫБ»
Мы оставили позади Золотые Ворота и отправились домой с грузом зерна. Примерно на полпути к мысу Горн мы обнаружили, что корабль где-то дал течь. Мы могли узнать это по ужасному зловонию, поднимающемуся снизу. Не так легко найти что-то хуже запаха гниющего зерна. Очевидно, где-то по правому борту была вода, потому что именно оттуда исходило зловоние.
Нам ничего не оставалось, кроме как открыть люки и остановиться. К счастью, погода была хорошей, так что мы могли сложить на палубу мешки с сухим зерном и рыхлым влажным зерном, разложенным сушиться. Течь была обнаружена. Образовалась она из-за того, что кусочек кремня попал в уплотнение со свинцовым суриком у одного из бортов!
Бедный старина Чипс, его хорошенько отчитали. Нанесен ущерб на несколько тысяч фунтов, и все из-за маленького камня! И все-таки нам повезло, что это случилось именно там. Известно, что борта у кораблей могли лопнуть от набухающего от воды зерна, если утечка не могла быть устранена.
Вскоре после того, как мы разложили зерно, в помешательстве проснулся швед Ольсен, спавший на палубе в лучах полной тропической луны. Проснувшись, он решил пойти к нам на перекличку, но при виде его, с перекошенным набок лицом, все расхохотались. Бедняга, он не знал, в чем дело. Стояла полная луна, и было светло, как днем; при таком свете можно было легко читать книгу, но старик Ольсен шел, спотыкаясь, по палубе, словно в кромешной тьме. Как оказалось, он думал, что было темно, и у нас возникло первое подозрение, что что-то с ним не так. Мы слышали, как он сказал, наполовину сам себе: «Боже! Темно», – а потом кто-то спросил его, что он имеет в виду, и оказалось, что у него не только все лицо перекошено, но и рук перед собой он не видит. Когда рассвело, с ним все было в порядке, но как только немного стемнело, он снова не мог видеть. Он немного оправился еще до того, как мы вернулись домой, но так и не смог полностью восстановить зрение в ночное время.
У большинства моряков есть какое-то хобби – плести циновки или вырезать модели из дерева, с красивыми парусами, тонкими, как вафля, и поднимающимися на ветру, будто настоящие. Сильной стороной Ольсена было строгание из древесины – ложек, рубанков и всевозможных инструментов. Было просто чудесно сидеть и смотреть, как он мастерит их из кусков твердой древесины, которые привез с собой, подгоняет и полирует их. Большинство шведов – хорошие плотники, и, хотя он и был моряком с опытом, он был весьма неплохим мужиком. После того, как он понял, что теряет зрение, он просто хандрил и ничего не делал. Мне было жалко смотреть, как он на ощупь пробирается по палубе, когда было достаточно светло для того, чтобы другие могли подобрать булавку с пола.
Во время долгого плавания под парусом каждый человек узнает другого лучше, чем тот сам себя знает. Рассказываются забавные маленькие истории. Он рассказывал понемногу то там, то тут, до тех пор, пока, нравится это ему или нет, ты не сможешь собрать историю его жизни, как паззл.
Кнут, датчанин, был китобоем в Новой Шотландии и убил человека гарпуном. Он никогда не рассказывал нам много об этом, и, конечно, его секрет был в безопасности.
Если бы это случилось на американском китобойном судне, ему не пришлось бы утруждать себя, всегда полагая, что никто другой его не сдаст. Нужно было просто выплатить такое-то количество долларов, и больше никто об этой истории не вспоминал бы. Но поскольку он попал под действие британских законов, это было совсем другое дело, и ему повезло, что он смог вернуться в Данию. Кнут было не его настоящее имя, мы все это знали. Он не собирался убивать этого человека; на самом деле тот человек бросился на него с веслом как раз в тот момент, когда Кнут собирался нанести удар по киту. Он внезапно отвернулся от кита, чтобы защититься, лодка накренилась, и он вонзил гарпун в живот рулевого. Это могло бы оправдать его в суде, если бы между ними не было вражды. Мудро это или неразумно, но он воспользовался шансом, когда ему предложили уплыть прямо домой.
До самого его отбытия мы не могли заставить его выстрелить из гарпуна. Он определенно был мастером своего дела и три раза из четырех попадал в щепку, брошенную с бушприта. На самом деле я видел, как он трижды подряд проткнул гарпуном трехдюймовую веревку, и это при том, что корабль поворачивал и шел на добрых семи узлах. Ему каждый раз удавалось попасть даже в морскую свинью, а это нелегко, так как было лишь одно место, в котором можно загарпунить морскую свинку и поднять ее на борт.
Однажды, когда мы отдыхали, мимо нас с грохотом пронеслась целая стая этих серых животных; каждый из них достигал десяти футов в длину, все они подпрыгивали прямо вверх и бросались вбок, приземляясь плашмя на поверхность воды с грохотом, похожим на выстрел из пушки калибра 4,7. Их были тысячи и десятки тысяч. Гром казался слабым по сравнению со звуком, издаваемым этими животными. Они занимали, по приблизительным подсчетам, прямоугольник примерно в полмили длиной и пятьсот ярдов шириной. Море было совершенно спокойное, и когда мы впервые их приметили, мы увидели лишь клочок пены, быстро увеличивающийся в размерах: затем в воздух взлетели морские свинки, шум становился все громче и громче, пока мы не перестали слышать друг друга.
Средний вес их был, должно быть, больше полутора тонн. Та морская свинка, которую прибил Кнут, была нарочно маленькой, иначе веревка не выдержала бы ее. Конечно, все было бы по-другому, если бы Кнут находился в маленькой лодке и мог позволить морской свинке тащить его на буксире до того, как кончится веревка. Как бы то ни было, веревка толщиной два с половиной дюйма была довольно сильно натянута, когда эту морскую свинку тащили вверх с помощью чистой грубой силы, хвостом вперед, к кат-балке.
Мне говорили, что ветер всегда дует с той стороны, куда направляется стая морских свинок. Но первое путешествие – это штука, в которой может произойти все, что угодно; кто-то помнит лишь некоторые моменты, а если хватает ума, то верит примерно в половину того, что помнит. И все же моряки верят, что ветер будет дуть с той стороны, куда указывают морские свинки. Лично я думаю, что они собираются вместе издалека в определенное время, просто чтобы мигрировать; отправляясь за тысячи миль к свежим местам для охоты.
Они выпрыгивают из воды и снова падают на нее, отчасти просто ради забавы, а отчасти в попытке сбить пиявок. Во всяком случае, они вкусные и это хорошая замена солонине, где жир зачастую сочится зеленый – и это не преувеличение.
На «Крофтон Холле» началась холера из-за того, что кто-то съел эту гадость, и корабль потерял половину своей команды, прежде чем смог вернуться в Калькутту. По нашему общему мнению, это вещество медленно разлагалось, лежа в бочке в течение двух месяцев под тропическим солнцем. Тем не менее, у нас был обычный для моряка выбор: съесть это или оставить.
Рыба, повешенная при свете луны, пойдет тем же путем, и ее ни в коем случае нельзя трогать. Если луна все-таки доберется до нее, вы увидите, что вся рыба или то, что от нее осталось, фосфоресцирует. Это сигнал опасности, и я никогда не видел кого-то достаточно отважного, даже среди людей с парусных кораблей, чтобы взяться за рыбу после этого.
Моряки также не прикоснутся к рыбе, которая вышла из так называемой «кровавой воды» – это тот случай, когда море становится темно-красным, а иногда и багровым, на солнце. На самом деле это не что иное, как бесчисленные миллионы организмов, таких как кошениль. Вы будете скользить по прекрасной голубой воде (никогда не виданной в радиусе двухсот миль от английского побережья), когда вдруг наткнетесь на эту кровавую воду (она действительно похожа на кровь), и так будет продолжаться еще пару дней.
Что же касается рассказа о том, что я никогда не ел рыбу из нее, то я никогда и не видел в ней рыбы, и это довольно здравая причина, на мой взгляд.
Жизнь на парусном корабле, даже в первом плавании, полна происшествий, но они не имеют никакого значения, хотя сами по себе наполнили бы большую книгу.
Наконец мы прибыли в Ливерпуль, всего за несколько дней до годовщины отбытия, и таково было мое первое плавание под парусом.
ГЛАВА 5. «ХОЛТ ХИЛЛ»
По какой-то причине я перешел на корабль «Холт Хилл», близнеца «Примроуз Хилла», причем с той же линии. Мой кузен был там третьим помощником капитана; я же тогда еще был учеником в своем втором плавании, но кое-что уже соображал. Мы направлялись в Рио-де-Жанейро и гордились тем, что плывем под командой капитана «Джока» Сазерленда, одного из величайших сорвиголов Ливерпуля; он даже хвастался, что никогда не допустит, чтобы корабль шел с опущенными парусами. Он определенно был моряком до кончиков пальцев; и как здорово было видеть его лежащим на этом корабле под наполовину ураганным ветром, когда корабль в воде по самые шпигаты, а вода бурлит через шкивы на полпути вверх по фальшборту; это приводило нас, мальчишек, в трепет до мозга костей.
Он точно знал, до последней унции, что все обойдется, и горе было тому, кто высказывал мысль, что нужно опустить паруса и замедлить ход. Для новичков это было довольно страшно, и я признаю, что в течение еще многих лет мне казалось, что ничто не может спасти корабль от того, чтобы он перевернулся во время сильного шторма или, как минимум, от сломанных мачт.
Однажды старик Джок услышал, как кто-то из команды ругается на то, как он себя ведет. Он просто спустился вниз и вернулся на палубу с раскладным стулом и револьвером, чтобы никто не смел даже думать о том, чтобы сбавить ход, не говоря уже о том, чтобы прикоснуться к фалу. Вслед за этим он пригрозил, что, если они не займутся своей работой и не перестанут ворчать, он «возьмет штурвал и отправит всех вас к чертовой матери». И, зная этого человека, я бы никогда не пропустил эти слова мимо ушей. Дело было вовсе не в том, что он был совсем уж сорвиголовой, а в его полном знании своего корабля и уверенности в том, что корабль сможет выстоять.
За исключением мелких инцидентов, которые случаются с любым сорвиголовой, старик Джок до этого времени не имел никаких серьезных аварий, но это путешествие оказалось для него роковым. Первая неудача (а потом выяснилось, что их будет три) произошла у островов под названием Внешние Гебриды в одну мерзкую и грязную ночь; корабль шел как обычно под шестью брамселями, тогда как на самом деле он должен был идти под шестью марселями, бакштаги, как струны арфы, и каждый канат напряжен до предела. Внезапно с подветренной стороны за борт смыло человека. В ответ на жесткие приказы старого Джока мы быстро спустили брамсели, как вдруг волны подбросили корабль вверх, едва не сорвав с него мачты. Дело было совершенно безнадежным.
Неведомым образом нам все же удалось спустить шлюпку, но в кромешной тьме, да еще и в неспокойном море, нам повезло, что мы не потеряли саму шлюпку и людей в ней.
Старик Сазерленд не был виноват в том, что этот человек свалился за борт, за исключением того, что на корабле было слишком много парусов, но кто станет винить его за это: все моряки знают, как опасно плавать в ветреную погоду. Каждый должен заботиться о себе сам. С другой стороны, быть прозванным сорвиголовой было мечтой каждого капитана, достойного того. Мы потеряли нашего человека, но он был первым и последним под командованием Сазерленда, кто потерял свою жизнь, упав за борт.
Второе несчастье случилось как раз под Рио, у Кабу-Фриу, в восемь часов одного утра, когда мы, как обычно, мчались изо всех сил, стараясь выжать из парусов все, что можно. От внезапного шквала ветра корабль накренился, затрещали канаты и цепи, закричали судовые попугаи, и вот уже парус рвется, как у пресловутого «Летучего Голландца».
Произошло ли это из-за внезапного порыва ветра или из-за того, что капитан отдал приказ рулевому повернуть, а тот слишком сильно повернул штурвал, так и осталось неизвестным (Сазерленд никогда не пытался это объяснить или оправдаться), но факт остается фактом: без малейшего предупреждения мы стали поворачивать назад, а затем мгновение спустя вновь вперед, в результате чего фок- и грот-мачты были сломаны.
Это означало, что вместе с мачтой на палубу или рядом с ней рухнули брамсели, бом-брамсели и трюмсели со всем сопутствующим им такелажем. Никто не пострадал, как это ни удивительно, хотя грот-трюмсель упал и повис в нескольких футах от нас, мальчишек, которые, несмотря на то, что наша вахта должна быть внизу, оказались здесь, честно говоря, надеясь, что что-то произойдет.
Так оно и было, и в итоге никто больше не ел и не заговаривал об этом в течение следующих двадцати четырех часов. Буря, которая уже назревала и перед которой налетел ветер, обрушилась на нас и сделала все возможное, чтобы нас потопить. Ничто, кроме нечеловеческих усилий экипажа, не спасло бы корабль (как оказалось, только чтобы судьба настигла его позже). Именно в таких чрезвычайных ситуациях, как эта, можно было по достоинству оценить британский экипаж. Как правило, они самые большие ворчуны на земле, но вы всегда можете положиться на них, когда придет время и вы окажетесь в трудном положении; чего нельзя сказать о голландцах – этот широкий термин применим ко всем иностранцам с континента.
На одном корабле, где я был вторым помощником, первый помощник был голландцем (на самом деле шведом) и имел особый склад характера. Как-то ночью, у мыса Горн, когда капитан лег спать, первый помощник решил самостоятельно повернуть корабль. Я должен был нести его вахту у грота-браса, а третий помощник – мою у бегин-браса. Поворот корабля – это щекотливая работа в лучшем случае, в особенности подтягивание брасов, когда корабль поддается. Но в тот момент вся вахта голландцев испугалась и присела у брасов, а когда я вышел к ним, проклиная их, они просто исчезли и спрятались там, где, как они считали, было безопасно.
Мы спасли корабль, но только потому, что половина британской вахты стала выполнять работу голландцев на главной палубе, а другая половина вахты осталась на бизани.
Очистив, наконец, обломки мачт, реев и парусов, перерезав последний канат, держащий это, а также сохранив все, что можно было, и выбросив все остальное за борт, мы на оставшихся парусах заковыляли в Рио.
