Kitabı oku: «Любовь перевернет страницу», sayfa 16

– Почему ты вечно за мной следишь?

– Очень надо мне за тобой следить. Но вдруг задрыгался, и я испугалась: не развился ли у тебя нервный тик.

Это был удар ниже пояса, я поднялся с места.

– Куда ты? – удивилась Тома.

– Не хочу, чтобы этот мир лишился моей молодой сестры. Пойду куплю что-нибудь поесть.

Тогда она тоже вскочила:

– Подожди, я с тобой! Не могу отпустить своего брата одного, вдруг он снова задергается?

– Еще слово, и я брошу в тебя наши тапки.

Тома поравнялась со мной и перекинула руку через мою шею.

– Мы – как как мать и дитя.

– Не преувеличивай – ты всего лишь на пару сантиметров выше меня.

– Пару сантиметров? Да у меня шея начинает болеть, когда я с тобой подолгу разговариваю. И еще ты такой хлюпкий – точно на незрелого подростка смахиваешь.

– Ты же только что сказала, что я – в отличной форме.

Тома покачала головой:

– Эта твоя бурная фантазия… Я всего лишь сказала, что ты поправился и перестал пугать меня, стоит тебе снять футболку.

Я нарочито надул щеки и побежал вперед. Песок хватал меня за пятки, пытаясь угнаться за мной. Тома побежала следом. В детстве мы вот так же бегали друг за другом, а потом долго не могли отдышаться.

На ровной поверхность асфальта, греющегося вдоль золотой линии пляжа, я согнулся, уперся руками в колени и с ужасом подумал о том, что с детства ничего не изменилось.

– Надо серьезнее заняться спортом.

Тома встала рядом, ее дыхание было тяжелым.

– Я чуть сознание не потеряла. Но я все-таки девочка – мне можно, а мужчина должен иметь спортивные навыки получше. Надо тебя еще больше откормить, чтобы бег на короткие дистанции не вызывал у тебя такой реакции.

Мы шагали по дороги, вперед нас поддакивал влажные морской воздух и усиливающееся чувство голода.

– Вот о мужчинах всегда так говорят, – сказал я. – Само слово это – «мужчина» – обязывает

– Ну да, так принято: мужчина сильнее, смелее, не плачет и все такое. А что плохого? Чем ты не доволен?

– Ну разве это правильно стольких людей за раз подводить под одну черту?

– Ты так говоришь, потому что сам похож на девочку.

Тома сделала шаг вперед и оценивающе посмотрела на меня:

– Да, безусловно похож. Но знаешь, что? Что бы там не придумывали, жизнь надо воспринимать как мероприятие, на которое покупаешь простой входной билет, без мест. Ты можешь сесть, куда хочешь, занять место, которое больше всего нравится. Понял, что я имею в виду?

Я понимал, что она имела в виду. Но как бы мне не нравилась ее мысль, я не мог согласиться. Наверное, каждый придумывает для себя свое определение жизни. Если следовать театральным метафорам моей сестры, я бы сказал о своей так: я руке я сжимал билет с четким указанием ряда и кресла; я подходил к нему, но место было уже занято; тогда я пристальнее всматривался в распечатанную бумагу и вот, что понимал: дата спектакля была не та – я просто пришел не в свой день. Я видел свое место, но я не мог его занять; я видел, что мое число было другим, но каким точно, я не знал.

Мы вошли в кафе. За столиками болтали ногами дети, их маленькие ручки были вымазаны в разноцветных соусах – красном, белом, желтом. Они жевали, горящими глазами рассматривая стоящие перед собой игрушки, выданные вместе с едой. Рядом один из сотрудников заведения старательно протирал стеклянные стены, подпевая популярным в те дни мелодиям, исходивших из-под потолочных музыкальных колонок.

– Я тоже хочу детский набор, – сказал я, смотря на беззаботных маленьких посетителей.

– Ну вот, приехали… О чем мы только что говорили: о мужчинах, о жизни? Рано тебе еще, оказывается, на такие темы рассуждать.

– Ты дала совет занимать стул, который больше всего по душе. Я присяду на детский. Параметры позволяют, почему бы и нет?

Сестра ничего не ответила – может, наконец привыкла? Мы подошли к автомату самообслуживания, завлекавшему яркими картинками. Я ткнул пальцем в мерцающий экран.

– Нельзя ходить в такие заведения, когда ты очень голоден, – сказал я. – Теперь мне хочется съесть все.

– Твой детский набор ограничен. Но еще не поздно быстренько повзрослеть – пока я заказываю себе и Томе.

– Нет. Повзрослеть я всегда успею. А вот новых игрушек у меня давно не было.

Довольные, мы подошли к столам выдачи заказов. В том небольшом кафе было весело. Оно было похоже на островок посреди Израиля, припрятанный в желанной, пусть и искусственной прохладе. Я нетерпеливо похлопал по столу. Салфетки, оставленные пакетики соли и бутылка воды передо мной подпрыгнули. Я перевалился вперед, чтобы посмотреть на большую коробку, лежащую прямо под стойкой на полу – до самого края она была завалена игрушками. Мягкие тканевые человечки в красном, черном и синем плащах озорно смотрели на меня. Я приметил одного из них, торчащего вверх ногами, и взмолился, чтобы мне попался именно он. От волнения, захватившего меня как в детстве, у меня пересохло в горле. Я схватил бутылку, открутил крышку и сделал глоток.

Щеки мои раздулись от жидкости, и, прополоскав рот, я проглотил воду. Но тут я задумался.

– Разве у меня была с собой вода? – спросил я Тому, смотря то на нее, то на бутылку в руке.

Глаза Томы заулыбались, а в моих на волю вырвался ужас.

– Я точно не помню, может быть?.. – явно врала сестра, испугавшись моего вида.

– Да не брал я воду! Да я такую никогда в жизни и не покупал…

Тут я побледнел – кажется, так говорят в подобных ситуациях.

– Тома, я только что отпил из чужой бутылки!

Я произнес это так, что рядом ни в чем не повинные отдыхающие обернулись. Мне было жаль нарушать их спокойствие, но что я мог поделать. Я поставил виновника моих сорвавшихся голосовых связок обратно на столешницу и побежал в туалетную комнату. Тома что-то проговорила мне вслед, но я не разобрал ее слова.

Вбежав в узкое помещение, я судорожно открыл кран и набрал в рот воды, прополоскал его. Затем я уперся руками в раковину и посмотрел на себя в зеркало.

– Ну не идиот ли? – спросил тот, кто смотрел на меня.

Мокрыми ладонями я протер лицо и, закрыв кран, вернулся в основное помещение кафе. Тома стояла на том же месте с уже выданными раздувшимися пакетами.

– Может, это все-таки была твоя вода? – спросила она, еле скрывая улыбку.

– Ты прекрасно знаешь, что нет. Если это способ меня успокоить, он не сработает.

– Ой, да ладно тебе, Ян. Ну подумаешь, выпил ты… Это же просто вода!

– А вдруг ее до меня пил какой-нибудь больной человек? Всякое бывает…

– Да брось, на такой жаре никто не болеет. Расслабься и забудь об этом.

Иногда мы сестрой все-таки вообще друг друга не понимали. Она всучила мне стаканы с напитками и потянула меня за руку. Но и на улице я продолжал бубнить себе под нос:

– Теперь я, может быть, заболею и умру. Какие болезни передаются через слюну?

– Никакие! Это была обычная вода, ничего более. Может, из бутылки вообще до тебя

никто и не пил.

– Может, вода была отравлена?

– Да хватит уже, Ян. Если тебя это успокоит – со мной однажды приключился подобный нелепый случай.

Я встрепенулся. Положительный опыт сестры мог бы подействовать на меня, как лекарство от расстроившегося рассудка.

– Ты тоже выпила из неизвестной бутылки? И что? Что случилось?

– Нет, не совсем так. В школе организовали какое-то торжественное мероприятие и меня заставили выступить. Как ты помнишь, я носила только брюки, но учителя сказали, что выглядеть надо как все девочки – а они все были в юбках. Тогда мне пришлось одолжить юбку у одной из моих одноклассниц. Но не только юбку… еще и колготки!

На этом Тома замолчала. Я внимательно посмотрел на сестру, ожидая душераздирающего продолжения этого рассказа. Но она только пожала плечами:

– Видишь: я осталась жива после этого.

– После чего? – у меня от удивления аж мышцы лица свело. – Подожди, при чем тут колготки, что-то я не пойму?

– Как при чем? Их носила другая девочка.

– Ты издеваешься надо мной?

Тома обиженно улыбнулась. Я в отчаянии запрокинул голову к небу:

– Серьезно, при чем тут твои колготки? Ты же не съела их. Как это вообще можно сравнивать?

– Согласна, наши истории – не одно и тоже. Но вела я тогда себя в точности, как ты – сходила с ума на пустом месте.

Я не стал больше с ней спорить. Моя мнительность переходила все границы, и мне даже показалось, что в животе что-то зашевелилось.

– Наверное, по возвращении надо сдать анализы…

– Ты так себя в могилу сведешь. Сейчас расскажем Поле, она-то точно тебе мозги на место поставит.

Я замедлил шаг:

– Давай лучше не будем рассказывать ей.

– Почему? – спросила Тома, хлопая глазами. – Это же жутко смешно!

– Вот я так и знал, что ты не восприняла мою ситуацию всерьез, – рассердился я.

– Ну ладно, ладно, не злись.

– Никому не говори. Я сейчас же вычеркну произошедшее из своей памяти.

Мы вернулись на место нашего пляжного отдыха, где нас уже заждалась Полина. Я бросил пакет на песок и уселся на коврик. Чувство голода притупилось, и, развернувшись лицом к морю, я прикрыл глаза. Девочки зашуршали обертками, до ушей донеслось аппетитное чавканье.

– А ты почему не ешь, Ян? – спросила Поля с набитым ртом.

– У него травма, – ответила Тома за меня.

Я промолчал и сделал вид, что временно оглох. Но шептание за спиной тянуло к себе, я напряг свой слух. Послышался смех Поли, она издала протяжное: «Да…» Я обернулся и серьезно посмотрел на сестру:

– Мы же договорились.

– Я не смогла сдержаться, прости.

Я резко схватил ни в чем не повинный пакет так, что он порвался. На мои колени из него выпала игрушка. Застывшее улыбающееся лицо смотрело на меня с некоторым вызовом.

Как бы мне хотелось снова стать ребенком, который легко и непосредственно поворачивается к события своей набирающей обороты жизни. Наверное, проще быть человеком, который не задумывается о многом, чем человеком, в голове которого постоянно, как осы, ворошатся мысли.

До осени оставалось не так и много. В жарком, ютившемся у моря, Израиле можно было легко позабыть об этом. В моем городе осень была более настырной особой. Уже к концу сентября вечера не стесняясь вытесняли светлое дневное время. Цвета теряли былую яркость, земля была постоянно сырой, а охладевший ветер крался по крышам.

Час, когда жизнь в Израиле продолжилась бы без меня, уже виднелся. Все так же ласково волны будут целовать золотистый песок, все так же громко будет звучать музыка по вечерам четверга, все тот же детский смех будет прощаться со склоняющимся к закату солнцем. Я должен был вернуться домой и погрузиться в обстановку, которая лишь для меня с Верой потеряла свою обычность.

Жуя жаренную в масле картошку, я задумался, изменился ли я настолько, что можно было бы сказать: теперь я – новый я. На что-то я смотрел иначе, к чему-то относился иначе, но кто мог дать гарантию, что смог бы я не возвращаться в прошлое.

Меня переполняло желание стать лучше, чтобы я сам, посмотрев на себя со стороны, сказал бы: «Да, я – достойный человек». У меня было время, которое мы с Верой дали друг другу, ничего не обещая о будущем, у меня была начатая книга, у меня был Юн-Со. Со всем этим, в конечном итоге, мне нужно было научиться проститься.

Резкий удар в спину перехватил мое дыхание. Я подумал: неужели мысли о прощании так тяжелы. Но это была боль очень реальная. Я обернулся: перекидывающие друг другу мяч мальчишки, совсем как и я, впали в раздумье, и упустили его из виду передачу. Упругий круглый предмет оставил на моем теле красный след от нанесенной ударной волны.

Тома вскочила и замахала руками, дети подошли ко мне, что-то проговорила Полина, но меня словно оглушило – я ничего не мог понять. В такие моменты напрашивается мысль: кто-то будто бы специально выдергивает тебя, чтобы сказать: «Приди уже в себя!»

Наверное, я и правда слишком уж зациклился на себе.

Тома и Поля пошли купаться, а я сел на мокрый берег. Спина продолжала болеть.

Оказалось, физическую боль удается переносить легче, и было бы хорошо, если бы та боль подольше служила мне напоминанием о стремительно уходящем времени и выборе, который обязательно приходится делать.

Глава 13

Под нещадным солнцем мы с Юн-Со остановились посреди плантации личи. Это было моей идеей, и я стал серьезно сомневаться, не тронулся ли я умом окончательно.

– Мы просто съедим пару штук и поедем домой, верно? – спросил я.

– Ты с таким оживлением рассказывал об этом месте. И, кажется, ты сказал, что обожаешь этот фрукт? Что стряслось?

– Обожать его – было ошибкой жизни, я понял это, как только ноги мои шагнули на эти бесконечные просторы.

По бокам широкой дороги ровно в ряд стояли невысокие, но пышные деревья. Их ярко-зеленые листья перемешивались с красными колючими плодами. Такие же неравнодушные к сладкому, как мы с Юн-Со, тянулись к ним, срывали целыми гроздьями.

Мы выбрали дерево, которое аж клонилось к земле, и сели под ним, укрывшись под глубокой тенью. От жары ноги казались ватными, руки еле поднимались. Я лениво потянулся к веткам. Твердая кожура личи легко поддалась моим пальцам, по рукам потек прозрачный сок. Пару штук я очистил и для своего друга.

Увидев мой испытующий взгляд, Юн-Со сказал:

– Почему ты смотришь на меня так, будто предложил мне что-то сверхъестественное? Я уже ел личи раньше.

– Раз уж я затащил тебя так далеко, мне хочется, чтобы поездка привела тебя в восторг. Где еще ты еще сможешь, просто протянув руку, коснуться этих красных кружков?

– Деревья личи растут по всему Израилю, прямо у людей во дворе, – ответил мой напарник. – Но можешь не переживать, мне нравится здесь. Побывать где-то впервые – всегда весело.

Юн-Со, видимо, ценил веселье. Думаю, это можно было назвать даром.

– Мне бывало так скучно, что казалось, лучше бы я и не жил вовсе, – признался я. – Зачем напрасно тратить ресурсы планеты, сотрясать впустую воздух, если живешь без удовольствия?

Я бросил к ногам горстку колючих чешуек и продолжил:

– Может, поэтому нам нравятся книги, фильмы, песни? Ведь не все дни яркие; в бесцветные моменты можно спрятаться в выдуманных историях тех, у кого, к несчастью, ораторские навыки развиты чуть лучше, чем у других.

– Почему к несчастью? Разве не приятно быть тем, кто дарит людям возможность пожить другой жизнью?

– Не знаю… приятно ли это на самом деле. Разве автор не несет ответственность за того, кто поверил ему и, взяв за руку, пошел по его несуществующей дороге? А вдруг путешествие не принесет ничего хорошего?

Я поднял голову и посмотрел в безоблачное синее небо. Оно выглядело бесконечным.

– Иногда мне не хватает каких-нибудь сильных эмоций, чтобы проснуться от вечного сна, начать жить «на полную». Но ведь такие эмоции просто так не появляются. А когда они все же посещают, ты жалеешь о том, что проснулся. Ведь хорошо же было во сне, спокойно.

– Если не хватает эмоций, я знаю место, где тебе точно надо побывать! Хватит на всю жизнь.

Мы одновременно поднялись.

– Я поныл о том, что иногда скучно… Но скажу сразу: я не готов ни к чему экстремальному.

– Не давай заднюю, не узнав подробностей. И потом, неужели ты думаешь, что я заставлю тебя делать что-то, что тебе не понравится? Доверие – первая ступень взаимоотношений между людьми, ты не знал?

Я качнул головой:

– Никогда не представлял отношения в виде лестницы.

Мы еще недолго, как мне казалось, блуждали между деревьями, но время на природе мчится незаметно. Может потому, что его ход сглаживается легким покачиванием листьев, еле слышным шелестом рассекающих воздух крыльев птиц.

Мы уже ехали в машине, когда я вспомнил:

– И все же, что за место, куда ты предложил поехать ради сильных эмоций?

– Пусть это будет неожиданностью.

– Ладно. Но имей в виду – я боюсь насекомых, высоты, темноты в неизвестных местах и громких слишком неожиданных звуков. Если в твоем месте есть что-то из этого списка, я вряд ли решусь на знакомство.

– Насекомых там точно не будет, остальное – не могу гарантировать. Но, по правде говоря, там ты забудешь и о высоте, и о темноте.

– Что же это за место такое? Что-то фантастическое?

Юн-Со нахмурился.

– Не совсем понимаю, что ты имеешь в виду. Но нет, это – самая реальная реальность.

– Столько тайны, будто мы говорим о первом свидании неопытных подростков.

– Ты себе льстишь, тебя максимум за семиклассника можно принять.

Из приборной панели полилась мелодия.

– Корейский язык создан для того, чтобы на нем петь, – сказал я, откинувшись на сиденье.

Должно быть, песня нравилась Юн-Со – улыбаясь, он негромко подпевал. Видеть поющего человека рядом с собой – хорошее завершение дня. Я уснул. Передо мной замелькали пейзажи, которые я уже где-то видел, которые никогда не существовали. Это был приятный сон, совсем не похожий на те холодные кошмары, еще совсем недавно хватающие меня за запястья.

Когда я снова открыл глаза, музыка стихла.

– Приехали? – спросил я сонно.

Мы остановились перед моим домой. Нижнее окно на его фасаде выделялось желтым – девочки, должно быть, сидели на кухне.

– Постой, почему не разбудил меня? – я забегал глазами в поисках часов. – Теперь я чувствую себя неловко, ты забрался из-за меня так далеко.

– Мне кажется, ты видел хороший сон, я не смог его нарушить.

Странно, слова, которые мы друг другу дарили, не принадлежали нашим родным языкам, нас с Юн-Со соединял язык чужой, но мы при этом не чувствовали себя чужаками.

За любым знаком всегда стоит нечто большее, чем пара черточек, его составляющих. Это и есть особый смысл, который стоит того, чтобы его улавливать.

Жизнь моя складывалась так, что я нередко напоминал обузу для людей, подпустивших меня к себе на достаточно близкое расстояние. Родители переживали за мое будущее – к двадцати семи годам у меня еще толком не было нормальной или хотя бы постоянной работы. Моя сестра тратила силы своей молодости на то, чтобы только убедиться, что я не попал в передряги, угрожающие смертью. Моя Вера сама нередко признавалась, что испытывала страх при мысли о том, как бы я жил, если бы в те далекие дни нашего детства она сама не нашла меня.

Я не хотел быть такой же обузой для человека, сидящего передо мной. Хорошо, когда рука протягивается потому, что другая в ответ тоже служит опорой.

Мне предстояло еще многое узнать о себе и людях вокруг меня. В конце концов, я надеялся стать серьезным писателем – я должен был как можно больше узнать о реальном мире, чтобы понимать, на что давать надежды своим читателям.

Когда фары машины скрылись из виду, я вернулся в квартиру.

– Ты почему трубку не берешь? – налетела на меня Тома. – Мама мне все уши прожужжала, почему мне всегда достается за тебя?

– Привет, – махнул я рукой.

– Ты собираешься ей перезвонить? Почему не отвечаешь на ее звонки?

– Меня же не было дома…

– И что? Телефон работает не только, когда ты находишься здесь. Ты ведь в курсе, да?

Я разулся и присел к низкой тумбе, смотря, куда-то бы впихнуть свои кроссовки.

– Почему у нас так много обуви? Такое ощущение, что здесь живет человек десять, не меньше.

Тома подошла ко мне и присела рядом.

– Дай помогу. А ты иди перезвони маме. Не хочу, чтобы она снова названивала мне с расспросами о том, как ты, с кем ты, что делаешь. Объясни ей все сам.

Она выхватила у меня кроссовок и кое-как принялась просовываться его между пляжными резиновыми сабо Полины. Я отобрал свой кроссовок и сам попытался протиснуть его туда.

Тома посмотрел на меня недовольно и спросила:

– Будешь ужинать?

– Нет, не голоден. Спасибо.

– Ну вот опять! Снова похудеть собрался? Не будешь есть, забудь о старости – ты до нее не доживешь!

Она поднялась и отошла к столу.

– Объясни ему, Поля, я больше не могу с ним спорить. Ведет себя, как бабушка.

– Может, ты где-то уже поел? – спросила Поля, выглядывая из-за сестры.

– Я объелся личи, мне кажется, до конца своих дней не буду их больше есть.

Моя сестра жалобно залепетала:

– Помню, у нас на гине росло дерево маракуйя, я так любила его. Но зачем, зачем бабушка выдернула его…

– Что с ней сегодня? – я даже испугался, не увидев привычную Тому.

Полина хотела выдвинуть свое предположение, но сестра снова заговорила:

– За всеми вами не уследишь, я так больше не могу: мама, Ян, бабушка, собаки… Я думала отдохну здесь, но как же!

Меня пронзило чувство вины: и почем я позволил себе позабыть, что передо мной стояла обычная молодая девушка.

– Прости, Тома! Ты и правда слишком много на себя берешь. С этой секунды до того, как сядем в самолет, можешь вообще не обращать на меня внимания.

Тома скорчила недовольное лицо.

– Боюсь, что тогда в самолет мы вообще не попадем. Нет, ну я, может, еще и доберусь до него как-нибудь, но вот ты точно застрянешь по дороге.

– Ну что тогда мне сделать, чтобы ты успокоилась?

– Поесть.

Я вытянулся по стойке и приложил руку к голове, а Тома добавила:

– И позвонить маме.

Меня часто посещали мысли, как было бы хорошо оказаться где-нибудь, как можно дальше от моей сестры Томы, чтобы она не могла переживать за меня. Но я как назло продолжал маячить перед ней. Мне хотелось избавить ее от себя самого, упавшего на ее детские плечи много лет назад. Хоть она и была моей старшей сестрой, я никогда не думал, что переживать за меня и помогать мне – ее обязанность. И, несмотря на то, что родители часто оставляли нас с Томой одних, говорили ей присматривать за младшим братом, я знал, что ее желание беречь меня исходило только лишь от ее собственного сердца.

Такой же была и Вера. Отчего ей не нравились другие мальчишки, которые, выставляя грудь колесом, умело ухаживали за ней, будучи даже совсем юными. Я многое не умел из того, что умели они.

– Я буду оберегать тебя, как папа оберегает нас с мамой! – сказала мне она, когда мы еще учились в начальной школе.

– Я бы тоже хотел быть похожим на папу…

– Забудь об этом! Тебе не нужно меняться.

– Но не могу же я всегда быть маленьким. Когда-нибудь придется стать главным в своей семье.

– Главным в твоей семье буду я.

Вера выставила указательный палец вперед и направила его на меня. Глаза мои расширились, и я громко сглотнул. У меня уже тогда не было шансов сопротивляться ее решительности, и я машинально кивнул.

Когда я вспоминаю свое детство, я думаю о том, что мне во многом очень повезло и очень не повезло одновременно. Меня и правда оберегли, и в каком-то смысле я остался таким же смотрящим на Веру широкими глазами, готовым согласиться со всем, что пришло бы ей в голову. С другой же стороны, проблемы и заключалась в том, что я так и остался тем же не повзрослевшим мальчишкой, неприспособленным к реальной жизни и нашему общему миру.

Меня сдавливало чувство долга, который я вряд ли смогу уплатить всем, кто грустил, когда было грустно мне, всем, кто всегда искренне задавался вопросом: «А где, Ян?» – стоило им лишь упустить меня из виду.

Я сидел на раскладушке в компании Марса и Джорджа. Последний уселся мне чуть ли не на лицо. Голоса из телевизора, который смотрела Дина Исааковна, томно проникали через стену, через не до конца открытую дверь отдаленно звенел смех Томы и Поли, из окна струилась вечерняя тишина. Я лег на спину и утонул в ней.

Что-то теплое коснулось моего лба руки. Я открыл глаза.

– Ты и не поел, и маме не позвонил. Вот, значит, как ты со мной? – проговорила Тома. Она затрясла меня за плечи, пока не убедилась, что смысл сказанного до меня дошел. Я поднялся и потянулся.

– Я и не заметил, что уснул. Который час?

– Уже двенадцать. Мы с Полей будем фильм смотреть. Ты с нами?

– Нет, пойду что-нибудь съем.

– Не что-нибудь, а нормально поешь.

Махнув рукой, я удалился.

– Не заставляй меня идти и проверять! – крикнула Тома мне вслед.

Встретившись лицом к лицу с холодильником, я запустил в него руки и потянулся к хлебу, завернутому в бумажный пакет. Тут у меня в голове раскатом пронесся недовольный вопль Томы. Я буквально почувствовал, как сестра одергивает меня. Тогда я нехотя пробежался глазами по другим продуктам, лежащим на полках. Но ничего не тронуло мой желудок, и я закрыл дверцу.

Пришлось налить себе чай и схватить печенье. С таким набором я знал, что лучше поскорее исчезнуть – пока Тома и правда не решилась исполнить свою последнюю угрозу.

На гине теплела ночь. Она спускалась с темного неба прямо к моим босым ногам, вокруг них же вертелся кот. Когда я сел, он запрыгнул мне на колени и потерся о локоть. Я пролил на себя горячую воду, поставил чашку на стол и обратился ему:

– Не слишком ли ты любвеобильный для дикого кота? – он не посчитал нужным что-либо ответить, но внимательно слушал. – Поверь, лучше нам не привязываться друг к другу, ты останешься здесь, а я уеду…

Мохнатый компаньон, кажется, в отличие от меня, жил настоящим моментом – ему было все-равно на то, что будет когда-то потом, он упорно продолжал тереться, издавая ласковые хриплые звуки. Это такая важная черта характера – уметь не загадывать наперед.

«Уж если коту это легко, то мне тоже когда-нибудь удастся», – подумал тогда я.

Жуя печенье, я позвонил маме. Блеснула надежда, что она уже спала, но не успел на другом конце насчитать и трех гудков, как услышал ее голос.

– Я звонила тебе несколько раз. Почему трубку не брал?

– Меня не было дома. Я собирал личи.

– Кого?

– Личи. Прямо с дерева срывал. Это было классно!

– Понятно. Но лучше расскажи, как у тебя дела?

Мне показалось, что моя последняя фраза отлично отвечала на ее вопрос. Но на всякий случай я сказал:

– Да все хорошо, мам. Как у вас?

– У нас все по-старому. Как настроение?

– Нормально вроде.

– Ты уже не переживаешь, не грустишь?

– Здесь столько всего, что грустить некогда.

– Ну а Вера? Общаетесь?

– Мы созваниваемся…

– И что?

– Что «и что»?

Я схватился за чашку и сделал из нее глоток, но обжегшись, поставил ее на место.

– Ты уже думал, что делать дальше?

– Еще нет, не думал.

– Пора уже задуматься. Начинай искать работу, заводить новые знакомства.

Тут я вспомнил, что хотел переписать последнюю главу романа. А еще и сообщение от Юн-Со болталось без ответа.

– Знаешь, тебе нельзя возвращаться к прежней жизни. Задумайся об этом.

– Я так часто об этом думаю, что пора бы уже и остановиться.

– Я говорю серьезно. Я тут ходила в парикмахерскую, сделать новую прическу.

Молодая девушка, может быть, твоя ровесница, которая возилась с моими волосами, увлекается астрологией, нумерологией и прочим. Я попросила ее посмотреть на дату твоего рождения…

– Мам, ну ты серьезно сейчас?

– Нет, ты послушай, Ян. Это тоже наука.

– Может быть, но не стоит слишком уж доверять этому.

– Ты хочешь узнать, что я выяснила, или нет?

Ее капризным ноткам было трудно отказать, я на всякий случай приготовился, а кот прижался к моей груди и прикрыл глаза.

– В общем так. Цифры сказали: тебе ни в коем случае нельзя жить так, как ты делал это раньше.

– Ладно. Но это ведь ясно и без нумерологии.

– Будь серьезнее, Ян! Ты должен быть активным, тебе нельзя сидеть дома и ничего не делать, тебе нужно быть в центре событий.

Я припомнил, в центре скольких событий мне уже довелось побывать за время моего путешествия и поморщился.

– Если ты продолжишь, как раньше, ты можешь даже… умереть, – голос мамы задрожал, что нечасто можно было услышать – при других она храбрилась.

– Мам, не принимай все так близко к сердцу.

– Вот видишь, ты не веришь. А я не хочу потерять сына!

– Да ничего со мной не случится. К тому же у тебя есть еще Тома и Анна.

– Это не смешно! – послышалось всхлипывание.

– Ладно, не собираюсь я сидеть дома, не переживай.

– Вот и правильно, – она еще пару раз всхлипнула. – Осталось найти тебе девушку, и вообще все будет отлично.

Я спихнул кота с колен и встал.

– Ну все, мам, мне пора. Не могу больше говорить.

– Постой, я же еще не договорила!

– Созвонимся позже, спокойной ночи.

Рука уже отвела телефон от уха, но мама продолжала говорить:

– Мы с папой всегда на твоей стороне. Мы тебя любим!

– Знаю, спасибо.

– Скажи, что тоже нас любишь.

Я быстро ответил:

– Я тоже вас люблю.

– Ну все, теперь можешь идти.

Затихло. Кот уснул, распластавшись параллельно широкой складке дивана. Я решил, что мне тоже пора было уже угомониться и, выключив свет, простился с ускользающим в темноте днем.

Из ванной комнаты навстречу мне вышла бабушка, и я прошмыгнул туда следом.

Теплый влажный воздух оттолкнулся от стен и потолка и притянул меня к себе. Я разделся, посмотрел на мокрую штору и, подумав: «Нестрашно иногда быть ленивым», проигнорировал ее присутствие. Перегнувшись через высокую перекладину, она спокойно свисала в углу. Я поскорее нырнул под воду. Капли стекали вниз, а пар поднимался вверх.

Приятно смывать усталость в конце удлиненного дня. Пена, пахнувшая персиками, легкой шапкой легла на мои влажные волосы, захотелось закрыть глаза… И хорошо было бы, если бы я уступил этому желанию, потому что то, что произошло дальше, еще долго будет в памяти, словно мелкая острая заноза в пальце.

Дверь ванной немного приоткрылась. Прошло, кажется, несколько секунд, и из темной щели очень медленно высунулась рука. Стоя обнаженным, в пене, стекающей по щекам, я замер. Это была рука Дины Исааковны. Она робко заколебалась в воздухе, пытаясь дотянуться до чего-то конкретного. Затем так же медленно просунусь и нога, а спустя еще несколько секунд дверь распахнулась пошире, и в ванную все так же медленно вошла и вся бабушка.

Она прижала голову к плечам, видимо, думая, что так ее меньше видно. Подошла к раковине и резко схватила предмет, к которому тянулась – вставную челюсть, оставленную накануне. Мои глаза защипало от шампуня, а в открытый от изумления рот залилась горечь.

Я перестал дышать – видимо, тоже надеясь, что так всего меня не будет от этого видно. С трудом я перевел взгляд на темное пространство в двери, но даже в темноте разобрал очертания Томы и Поли, лежавших на кровати. Мне не нужно было видеть их лица, чтобы понять, какое выражение на них застыло. Я был уверен, что они даже перестали моргать, а рты у них были открыты шире, чем у меня самого. Я медленно опустил голову, надеясь на чудо, но нет, оно не произошло – я все еще был прикрыт лишь бесцветными каплями теплой проточной воды.

Бабушка, получившая свой трофей, развернулась и вышла из ванной. Она, конечно, прикрыла за собой дверь, но та не оказала сопротивления и со скрипом неторопливо снова распахнулась. Тогда кто-то еще раз толкнул дверь, раздался щелчок, и я удалился со сцены.

Смахивая с себя капли ворсистым полотенцем, я посмотрел на штору, томно свисавшую с железной штанги – все-таки нельзя лениться.

Вот так всегда и бывает: опускаешь штору для ванной, и дни твои проходят гладко и ровно, но стоит тебе чуть ослабить бдительность, как ты без одежды предстаешь к всеобщему обозрению.

Напяливая пижаму, скатывающуюся на распаренной коже, я убеждал себя в том, что тела у всех нас плюс-минус одинаковые. Тома – вообще моя сестра, чего стыдиться? Поля – ее самый близкий друг, на жизнь она смотрит сквозь линзы, затемненные мудрой философией, ну а бабушка…