Kitabı oku: «Московская битва 1612 года (Битва на Девичьем поле)», sayfa 2

Войск своих Сигизмунд от Смоленска не увел. Не собирался он сажать на русский трон своего сына, сам хотел править. Подчинить Московию Речи Посполитой.

Год сидели ляхи в Москве, год собирали дань, когда по всей западной Руси ходили банды литовские, грабя и разоряя русские города и села, а в Новгороде сидели шведы и хотели на трон московский своего королевича посадить. А в Тушино – разбойники самозванца, прозванного Тушинским вором. А в Калуге, казаки, что от первого самозванца остались.

Первым, кто отказался платить ляхам деньги стал рязанский боярин Прокопий Ляпунов. Собрал он войско, объединился с отпавшими от Тушинского вора атаманом Иваном Заруцким и князем Дмитрием Трубецким; и тремя войсками, названными «первым ополчением», двинулись они на Москву.

Донесли полякам, что идет войско на Москву большое. Было это 19 марта⁹, во вторник Страстной недели, в час обедни. И стали ляхи готовиться к осаде, заставляя москвичей втаскивать на крепостные стены пушки. Отказались москвичи.

***

– Что же это, православные! – понеслось по Москве. – Ляхи нас заставляют по братьям своим стрелять! – вооружившись, что под рукой было, восстали москвичи, дрались с хорошо вооруженными поляками. Была это не битва, а погром. Поляки врывались в дома, в лавки купцов, резали и стреляли каждого, кто попадался на пути. Кто жил в Китай-городе, бежали в Белый город¹⁰, поляки следом. Когда началась резня, князь Пожарский со своими домочадцами был в храме.

– Неужто конец света?! – слыша крики и шум стрельбы, пали ниц кто был на службе.

– Баб и детишек уводите! – крикнул князь своим дворовым, и выбежал из церкви. Как раз несколько конных поляков, у самого храма, рубили мужиков, отбивавшихся кольями от забора.

– Вот ведь!.. – князь подобрал у убитого мужика кол и бросился на подмогу.

Убивая москвичей, поляки подожгли Белый город, а следом и Земляной. Но вдвойне, втройне силен человек, если довести его, к стене прижать, – не ждали ляхи от простых безоружных горожан такой ярости. Топорами и ножами, колами и вилами, по горящим дворам и улицам Москвы, загнали москвичи поляков обратно за стены Китай-города.

Князь тогда, возглавив защиту баррикад от Сретенки до Мясницкой, получил тяжелую рану: конный лях саблей ударил князя в голову. Пожарский не жалел себя и бился впереди горожан, там, где бой был самый лютый. Нашли князя его же домочадцы, и вынесли из горящей Москвы, и отвезли в Лавру.

Когда войска первого ополчения подоспели, дело было сделано – черное пепелище окружало стены Китай-города. Один только штурм предприняли русские сходу, и понятно стало – не взять Китай-город. Без тяжелых осадных орудий не взять. А таких орудий не было в войсках ополчения. Были казаки, были стрельцы, много было мужиков беглых со всей России, но такими силами хорошо в поле биться, а не крепости брать. И сами вожди первого ополчения, встав у Москвы, решить не могли, кто из них главный. В этом споре и был убит казаками Заруцкого Ляпунов, зарезан по навету, состряпанному по наущению предателей-бояр из Кремля: дескать, Ляпунов приказал всех вольных казаков извести. После убийства Заруцкий ушел на Рязанщину, собирать беглых людей и казаков – время «вольное, и каждый сам себе царь». Остался один Трубецкой, со своими дворянами и казаками. Но и его людей хватало, чтобы держать ляхов за городскими стенами. Только сколько быть этой осаде?

Почти год, как осаждало первое ополчение Москву. Поляки за стенами съели всех лошадей и крыс. Хлеба не было. Но и такой обессиленный гарнизон без осадных орудий было не взять.

***

Разлив по кубкам вино, слуга с ошалелыми от голода глазами, непрерывно сглатывая сухую слюну, отошел от стола и приткнулся спиной к стене, ноги не держали старого верного холопа.

Князь Федор Иванович Мстиславский пригубил вина, и неторопливо пережевывая кусок пшеничного хлеба, осмотрел сидевших за столом бояр.

– Гонец доложил, что обоз и войско гетмана Ходкевича вышло от Смоленска. Скоро бунтовщикам конец, – сказал князь, и пригубил еще вина.

– Солдаты изнемогают от голода, – с ненавистью глядя на жующих хлеб бояр, сквозь зубы произнес пан Гонсевский. Была бы его воля, он перерезал бы этих семерых ряженных в кафтаны свиней; но они были нужны как заложники, нужны живыми; хватало умершего от голода в темнице Чудова монастыря митрополита Гермогена¹¹.

– Ходкевич спасет нас, – семь знатнейших московских бояр, во главе с Мстиславским, сидели в Кремле и изображали российское правительство. Они составляли именем царя Владислава указы, посылали письма своему королю Сигизмунду, делили земли, положенные им от короля, и всем своим видом показывали друг другу, насколько они значимы и сколь важными делами заняты, сидя здесь в кремлевских палатах.

Всем правил Гонсевский, но и он понимал: голод уничтожит гарнизон скорее штурма. Так что вся надежда была на войско Ходкевича и продуктовый обоз, который скорым маршем приближался к осажденной ополченцами Москве. Прорвется Ходкевич, и конец осаде. Конец бунтовщикам. Конец православной Руси. Но меньше всего волновало это знатнейших московских бояр. Они давно смирились с этой крамольной мыслью. Независимая, православная Русь? Кому от этого прок? Чем плохо католичество или уния? За Ходкевичем придет Сигизмунд, за Сигизмундом пасторы с проповедниками, бароны и маркизы европейские, которым в Европе земли не досталось. Важно ухватить свой кусок. Важно отправить Сигизмунда обратно в Варшаву. Они – семеро лучших людей России – будут править, они – хозяева, а с пасторами и маркизами договориться всегда можно. Русь большая – на всех хватит.

***

– Да, Кузьма, великое мы дело сделали, такую силу к Москве привели, – говорил Пожарский. – Ходкевич… – князь задумался. – Войско он ведет большое. Дня через два здесь будет.

– Успеем, Дмитрий Михайлович, – отвечал Минин. – Ходкевич от Донского монастыря пойдет – он по той дороге идет, – Минин указал в сторону чуть заметных в утреннем тумане стен Донского монастыря, где проходила Смоленская дорога, – следует нам здесь гуляй-город¹² ставить и рвы копать. У Ходкевича конница, а мы ее пушками, да пищалями.

– Если бы не твои деньги, Кузьма…

– Народные это деньги, князь, всем миром собирали, – отвечал Минин.

Когда стало ясно, что не взять первому ополчению Москвы, когда последний нижегородский купец понял, что падет Москва, проданная ляхам кремлевскими боярами, а значит следом черед и Нижнего Новгорода, всё что могли, несли нижегородцы к дому Кузьмы Минина.

Бросил тогда Минин, нижегородский староста, клич – третью деньгу сдавать на обмундирования войска.

– Детей, жен своих заложим, а соберем деньги! – говорил народу Минин, – потому как не соберем денег, и дети наши, и жены – не наши будут: заберут их себе ляхи!