Kitabı oku: «Московская битва 1612 года (Битва на Девичьем поле)», sayfa 4

Десять сотен казаков и дворян Трубецкова, без приказа, без команды, а по одному Богу известному решению, перешли Крымский брод, и сходу ударили полякам в бок. И всё решилось. Бросив мушкеты и сабли, в панике бежали поляки к Поклонной горе.

– Тю! Нехай бегуть! – остановили коней наши казаки.

– А то от их портков так пахнет, шо бежать за ляхами совестно! – и неожиданный здоровый смех тысячи глоток прогремел над гуляй-городом.

И гарнизон, как ни бился, вынужден был бежать за стены Китай-города.

Так закончился первый день Московской битвы. Солнце клонилось к закату. Где-то вдалеке, в тишине, зазвонили к вечерней.

***

До темноты москвичи выносили с поля убитых и раненных – как своих, так и поляков.

– Хоть и ляхи, а христиане, – вздыхали стрельцы, брали за руки-за ноги убитого поляка и складывали в ров, где лежали сотни его соплеменников; русских несли за стены Белого города, где убитых складывали в вырытые братские могилы, и священник читал панихиду. Так хоронили лишь пришлых, местных забирали родственники и хоронили, как сами хотели.

Все же полякам удалось занять Донской монастырь. А ночью, стараниями предателя боярина Григория Орлова¹⁵, тайно провести в Китай-город 500 венгерских наемников.

Весь следующий день, 23 августа, и Хоткевич и Пожарский готовили свои войска к решающему сражению. День 24 августа должен был решить не только судьбу самой битвы, но и судьбу всей России. И это понимали и польский гетман, и русский князь.

Ходкевич перегруппировал войска и направил главный удар на Замоскворечье – на казаков Трубецкого. В победе Ходкевич не сомневался – в бой пойдут его ангелоподобные крылатые гусары – те, кто уже бил русских в Ливонской войне. Когда гусары нападут на казаков, гарнизон ударит по пехоте Пожарского.

Пожарский точно прочитал мысли польского гетмана, и перебросил все войска в Замоскворечье. Здесь не было стен Белого города, лишь рвы и валы Земляного города, да остатки сгоревшего Замоскворечья, где в свежевырытых рвах, рассредоточились стрельцы. Все это было построено в расчете на конный удар – польские гусары славились своими мощными атаками, и князь знал это, не хуже гетмана. Свою конницу Пожарский выдвинул вперед, за Земляной вал.

Ходкевич решил не мудрствовать и взять русских одной силой – собрав все войска в один кулак; и сокрушающим ударом решить битву.

***

Наступление началось на рассвете. Выстроившись в боевой порядок, сверкая доспехами, белокрылые гусары двинулись от стен Донского монастыря.

Шаг, пики подняты вверх, лошади пошли рысью, пики медленно опускались, и вот уже строй гусар в три шеренги галопом мчался на русскую конницу, считанные шаги, и кони перешли в карьер, готовые раздавить силы москвичей. Удар был настолько страшен, что первый ряд легкой русской конницы был смят и втоптан в землю.

Но устояли москвичи, и пошла рубка. Все новые и новые ряды гусар летели от стен Донского монастыря – казалось, им нет числа – Ходкевич за несколько часов боя, волна за волной, выбросил всю свою силу. И не выдержали москвичи – бросались в реку, надеясь найти спасения в водах Москвы-реки. Бежали за реку и казаки Трубецкого. И уже Серпуховские ворота в руках поляков.

– Бегут москали! – радовалась гетманская свита.

– Спешить казаков! – приказал Ходкевич, – пусть эти хохлатые бабы покажут себя!

И запорожцы, спешившись, вместе с венгерскими и немецкими наемниками, пошли на штурм гуляй-города. В это же время польский обоз стал входить в ворота Китай-города.

Казалось – всё кончено.

Стрельцы гуляй-города, сражаясь яростно, падали один за другим от пуль и сабель запорожцев и немцев. Сильны были поляки, и отступали русские – весь Земляной вал покрылся телами убитых защитников Москвы.

– Всех спешить! – приказал Пожарский, – всех до единого! Всю силу русские бросили на защиту Земляного вала. Но мало было этой силы. Поляки сражали уже у стен Китай-города. А в ворота входил обоз. И гарнизон вышел за стены и сражался в русском тылу. Бои шли уже на Ордынке.

Улицы сгоревшей Москвы стонали и ревели от боли и ярости – там и тут люди рубили и резали друг друга. Польский «кулак» растопырился в широченную ладонь – и кто где дрался, понять было нельзя. Крылатые гусары, спотыкаясь о бревна и камни сгоревших домов, метались, как загнанные в загоне гуси. В городской тесноте их мощь исчезла – беспомощно топорщились их белые крылья. И обоз, направленный к воротам Китай-города сковал польскую пехоту – защищать ли обоз или защищать себя?! Прорыв, такой мощный и сокрушающий на подходе, увяз в тесных улицах большого города.

И не оставил Господь Русь. Казаки Трубецкого так доблестно и быстро отступившие, наткнулись на отряд слуг Троице-Сергиева монастыря. Во главе слуг стоял келарь¹⁶ Авраамий Палицын.

– Братья-казаки! – взмолился келарь, – все, что есть в монастыре – грех на себя возьму – все отдам вам: еду, деньги, золото, всё, что есть, всё, что в амбарах монастырских! Всё отдам! Крест целую! – келарь в сердцах поцеловал крест, – только идите, бейте ляхов, не погубите Москвы!

И услышали его казаки! Развернули коней и бросились обратно на ляхов.

Отбили у поляков Климентовский острожек, что отдали им, и по Пятницкой улице гнали малым числом много поляков до острожка на Ендове, и до того они были ожесточены и посрамлены своей трусостью, что пленных не брали, а били ляхов, даже если те оружие бросали, на колени падали и Бога молили. Неумолимы были в своем стыду казаки, и люты от того до остервенения. До Москворецкого моста гнали казаки ляхов, и кого не порубили, загнали в ворота крепости. Лучшую свою пехоту потерял Хоткевич в этом бегстве. Когда остыли казаки, еще больше смутились, и, укоряя друг друга в трусости, вновь отступили. Им бы еще кого порубать, заглушить стыд от позорного бегства, но некого было рубить, мертвые лежали под копытами их коней польские люди.

Ходкевич, сам участвовавший в битве, приказал занять оборону. И укрепились возле обоза, так и не прорвавшегося в крепость, польские воины, и готовились умереть, но не сдаться в плен. Бой на время затих. Потому как и русские войска не торопились наступать. Гарнизон же, плотно затворив ворота, сидел в крепости. Слишком много полегло защитников гарнизона, и не хотели голодные и обессиленные ляхи выходить за стены на верную смерть.

– Что с казаками? – спросил князь у Минина.

– Опять отступили, Дмитрий Михайлович, – отвечал Минин. – И не знаю, что делать с этими вольными людьми.

– Князь, – келарь лавры Авраамий Палицин, что был рядом, вместе со своим монастырскими слугами, просительно посмотрел на Пожарского, – дозволь, с помощью Божьей еще раз умолить казаков вернуться. Воины они рукою сильные, но духом сметенные, укрепить их дух, и нет им равных.